Возникает вопрос, какое значение имеют отдельные акты признания. Это зависит от условий, при которых следовали отдельные признания, и от веса тех, кто заявлял о признании. Конечно, признание президента Вильсона весьма важно, т. к. государственное положение американского президента и его отношение к собственному правительству весьма влиятельно. В Англии, в Италии и во Франции, наоборот, положение правительства совершенно иное, чем в Америке: в этих государствах правительство сильнее, там нет конституционного авторитета, соответствующего американскому президенту; английский и итальянский короли и французский президент не отвечают за действия правительства настолько, насколько американский президент, а потому здесь действительнее признание, исходящее от правительства. Конечно, кроме того, и значение Америки как великой державы было во время войны для всех союзников бесспорно весьма велико. Потому-то так сильно содействовал авторитет последнего ответа Вильсона на мирное предложение Австро-Венгрии.
Переговоры Национального совета (Временного правительства) с союзническими правительствами предшествовали всем признаниям; некоторые из договоров являются прямо обоюдными соглашениями. Признания не являются лишь ловко стилизованными безответственными обещаниями.
Далее, весьма важно оценить, в каком порядке следовали те признания, которых мы добились от союзников. Например. – даю здесь вообще лишь примеры, – очень веско, что первое официальное признание было сделано Францией, как и вообще то, что было сделано для нас по французской инициативе. Я подразумеваю первое признание Бриана (3 февраля 1916 г.), потом инициативу Франции в заявлении союзников Вильсону в январе 1917 г., инициативу в образовании наших войск в России, первый договор республики с Национальным советом, декрет об организации нашей армии в декабре 1917 г. и, наконец, назначение первого посланника к нам.
Рядом с этим необходимо отметить, что первые политические сношения уже в 1915 г. я завязал с Англией, Россией, Сербией и Италией: поручение из Праги в Лондон, переданное Воской – голландский меморандум – сношения с английским и сербским посольствами в Риме – меморандум министру Грею – первые сношения с русским послом в Лондоне – связь с итальянским посольством в Швейцарии.
Вообще, признание отдельных государств должно оцениваться в зависимости от данных условий. Так, например, Англия как монархия, конечно, консервативнее и тем не менее охотно принимала Национальный совет и признала наши государственные права. Поэтому я так высоко ценил то, что председатель совета министров Асквит принял сравнительно скоро председательствование на моей первой лекции в Лондонском университете; наконец, декларация, заключенная д-ром Бенешем с Бальфуром, является весьма полным формальным признанием. Поэтому я ее привел дословно.
Также и монархическая Италия весьма скоро завязала постоянные сношения, сначала со мной (в Берне), а позднее и в самой Италии со Штефаником и Бенешем; форма ее признания, исходившая от Соннино, а потом от Орландо, отличается некоторой сдержанностью, внушенной соображениями, касающимися Югославии. Но Италия, как только решилась, начала весьма энергично поддерживать формировку наших легионов.
Мы ей обязаны также за формировку резервной части уже после заключения перемирия.
Было бы необходимо также критически оценить каждое отдельное признание по мере того, как мы его добивались.
Само собой разумеется, что необходимо критически определять меру и степень отдельных признаний. Огромная разница, например, в том, признается ли наше право на независимость или же непосредственно сама независимость; некоторое различие заключается между признанием нашего Национального совета и позже нашего Временного правительства. Переговоры с союзническими правительствами о формулировке признания бывали часто весьма подробны и затруднительны; примером могут служить переговоры с Бальфуром. Д-р Бенеш уже изложил это в печати; дополнительно я укажу, как опасения английского министра признать Национальный совет были благополучно преодолены словом «опекун, представитель, заместитель (trustee – это английское выражение нельзя точно перевести одним словом) будущего правительства», предложенным д-ру Бенешу Стидом.
Из вопроса о достоинстве признаний, исходивших от отдельных правительств и государств, возникает дальнейший вопрос, когда и как возникло наше государство и с каких пор оно существует. Как и когда дошло до международного признания нашего государства? Какое юридическое (международное) значение имеют отдельные признания и какие из них являются юридически (международно) решающими?
Ответ на эти вопросы является нелегкой задачей для государствоведов, как, впрочем, и при определении возникновения иных новых государств: мировая война и революция создали совершенно особые и новые политические и правовые условия, а потому до сих пор существовавшие юридические и международно признанные правила оказываются недостаточными. Это касается всех новых государств, следовательно, касается и нас; я не буду останавливаться на вопросе об иных государствах, а ограничусь главными проблемами правового возникновения и начального развития нашего государства. Общая военная ситуация и наше положение в Австро-Венгрии были причиной того, что с правовой, с международной точки зрения наша независимость опиралась исключительно на международное признание, прежде всего исходившее от союзников.
Чтобы не задерживать читателя общими рассуждениями, остановлюсь на тех спорах, которые уже имели место. Английский историк парижской мирной конференции Темперлей приписывает решающую силу признания факту, что чехословацкие уполномоченные были допущены в пленарное заседание мирной конференции в Париже 18 января 1919 г. Этот акт, говорит он, является полным, окончательным и совершенным признанием нашего государства и его независимости. Однако Темперлей не уверен, не должно ли признать за начало нашего государства 5 ноября; в этот день приехали представители Национального комитета из Женевы, где Национальный комитет был в «непосредственной» связи о парижским Национальным советом; Темперлей придает этой «непосредственной» связи такое большое значение потому, что некоторые признания, полученные заграничным Национальным советом, обладают, по его утверждению, бесспорным государственно-творческим авторитетом. К подобным признаниям Темперлей причисляет декларации Бальфура (9 августа), Вильсона (3 сентября), Питона (15 октября) и Соннино (24 октября).
Сетон-Ватсон принимает взгляд Темперлея о государственно-творческом значении допущения на мирную конференцию, но придает почти подобное же значение признанию Бальфура от имени Англии (9 августа), Вильсона от имени Соединенных Штатов (3 сентября) и особенно Пишона от имени Франции (15 ноября). И иные теоретики и политики признают подобным же образом государственно творческую силу признаний, полученных Временным правительством, а ранее Национальным советом.
Государственно-правовое затруднение с признанием нашего государства заключается в том, что до возникновения самостоятельного государства дело обычно доходит на особой территории, населенной народом, образующим на данной территории государство. В нашем же случае было признано наше заграничное правительство, признана наша воюющая армия, находящаяся также вне территории, о которой идет речь, а благодаря этому признано и государство, вернее, государственная независимость, – отсюда и дилемма Темперлея и иных юристов и государствоведов. Действительность не руководствовалась существовавшими до сих пор теориями и обычаями.
Ставимая наукой о государстве и правом проблема возникновения нашего государства осложняется переворотом в самой стране: Национальный комитет манифестом от 28 октября положительно объявил себя «правительством от сегодняшнего дня», т. е. от 28 октября; также и первый закон, подобно манифесту Национального еомитета, провозглашает возникновение чехословацкого государства. А первый закон (хотя и в измененном виде) внесен в официальное Собрание узаконений и распоряжений, в чем и нашло себе письменное выражение начало особого самостоятельного законодательства.
Значит, дело обстоит так: заграничный Национальный совет объявил себя, после многих предшествовавших признаний, правительством чехословацкого государства, и союзники признали его за такое правительство; признали его и представители Национального комитета со своим председателем во главе; с другой стороны, в Праге Национальный комитет объявил себя тоже правительством; таким образом, некоторое время у нас было два правительства, одно за границей, признанное союзниками, другое дома, провозгласившее себя по праву революции.
Характер нашей революции, происходившей и дома и за границей, притом за границей – в странах, не смежных с родиной, явился причиной того, что у нас было два центра деятельности, один за границей, другой в Праге. Важно было то, что оба эти центра, de facto правительства (названия: Национальный комитет и др. роли не играют) действовали согласно, так что не дошло до споров, как, например, это было между заграничным и у себя дома образовавшимся польским правительством. В связи со своим положением наше правительство на месте, как только оно окончательно образовалось, стало во главе администрации и тем приобрело и свой характер, и свое значение; правительство за границей, не будучи полным, было наряду с правительством на родине военным и дипломатическим правительством, предназначенным специально для мирных переговоров. Так это было создано обстоятельствами, и задача заключалась в том, чтобы слить оба правительства.
Итак, с какого времени существует наше государство?
Из признания заграничного Временного правительства (Национального совета) союзниками и чешскими политическими вождями в Женеве некоторые публицисты заключают, что наше государство существует с 14 октября, т. е. с того дня, когда образование Временного правительства было нотификовано союзниками. Временное правительство было признано союзниками; первое признание, исходившее от французов, состоялось 15 октября; ему Сетон-Ватсон и придает, как упомянуто, главное значение. Я согласен с этим и полагаю, что наше государство в правовом отношении, существует с этого числа.