14 ноября переворот был материально и формально закончен; чисто технические, а отнюдь не политические и юридические причины потребовали двух недель для того, чтобы вся государственная и земская администрация не только по имени, но и в действительности оказалась в руках Национального комитета.
Полное описание переворота должно заключать в себе то, как он совершился в отдельных частях страны. По округам в чешских землях были образованы революционные комитеты, которые действовали по приказу из Праги. В Моравии, именно в Брне моравские члены Национального комитета действовали с Прагой параллельно, находясь с ней в постоянном сношении по телефону.
Наконец, как теоретически, так и практически важен вопрос, возникла ли суверенность чехословацкого государства сейчас же, 28 октября, и для Словакии по всей ее территории. Я знаю, что еще до сих пор между отдельными министерствами идут об этом споры, в которые должен был вмешаться даже высший административный суд.
Чрезвычайно важна проблема формы нашего государства, проблема монархии или республики.
Наша довоенная государственно-правовая программа была монархическо-роялистическая; кроме отдельных личностей в различных партиях, лишь социал-демократы как цельная партия были республиканцами, но это республиканство было скорее программного характера: действительной и прямой республиканской пропаганды не было. В декабре 1914 г. я уезжал тоже как теоретический республиканец, но вопрос мне тогда не казался настоятельным; лишь в крайнем случае я бы согласился (если бы Россия не пала и т. д.) на избрание какой-нибудь иностранной династии (поскольку было бы возможно, не русской).
Во всяком случае, важно констатировать, как и когда было решено дома и за границей принять республиканскую форму правления. Само собой разумеется, что вопрос о форме государства совершенно независим от вопроса о возникновении государства; закон 28 октября оставляет вопрос о форме государства in suspendo.
Я уже приводил, как я излагал за границей союзникам о мыслях в этом направлении наших партий, о том, что большая часть нашего народа настроена монархически, т. е. роялистически; так я говорил в 1914 и 1915 гг. В своем меморандуме, поданном французскому правительству и союзникам в феврале 1916 г., я уже официально высказался за республику. Но окончательно и торжественно я объявил республику в Вашингтонской декларации, принятой в Женеве и в Праге. Русская революция у нас, как и в других государствах, влекла решительное обращение умов к республике; впервые открыто было высказано это желание на собраниях, организованных Социалистическим советом 14 октября 1918 г. в Праге, а также во многих городах и местечках в провинции (д-р Рашин утвержает в своей книжке «Мафия», что это провозглашение произошло в Праге не как следствие военных репрессий, но вследствие распространения прокламаций среди народа).
О взглядах Национального комитета, т. е. его влиятельных членов, и о том, как они проявлялись, нет никаких сведений. Судя по письменному сообщению Ламмаша, д-р Крамарж заявил во время своего путешествия в Женеву (22 октября), что лично он роялист, но что большинство республиканцы. Этот роялизм не был, однако, государственным (габсбургским); в Женеве д-р Крамарж, как и все члены делегации, был против Австрии и Габсбургов, но он высказывался, однако, еще за монархию и за русскую династию. В это время д-р Крамарж был председателем Национального комитета, а благодаря этому его взгляд имел значение для некоторых членов его партии, а быть может, и влиял на них. Но под впечатлением сообщения Бенеша о заграничной ситуации он принял республиканскую программу; я так понимаю его уже приведенную публичную речь при приезде из Женевы.
Припоминаю, что к монархическому образу правления склонялся также генерал Штефаник. После некоторых колебаний он принял, однако, объявление республики в той форме, как я ее формулировал в Вашингтонской декларации.
С этой стороны интересны также конституционные проекты, поданные Национальному комитету в 1917 г.; наирадикальнейший проект стоял за личную унию с Австрией. Отмечаю, что взгляды этих проектов были высказаны летом 1917 г., то есть под австрийским давлением.
Важные совещания относительно конституции и формы правления происходили в октябре (начались 14-го) 1918 г.; юридическую основу для них разработал д-р Пантучек, как об этом он сообщает сам. Это сообщение мне кажется весьма важным, ибо из него следует, что руководящие депутаты думали еще до 28 октября о равных политических возможностях. Очевидно, что уже тогда считались не с государством в рамках Габсбургской монархии, но с совершенно самостоятельным государством, и притом в форме республики.
Для суждения о 28 октября в Праге будет важна история Вены и ее политики в решающий момент переворота.
Я уже упомянул о главных шагах этой политики в рассказе о последних днях своего пребывания в Вашингтоне; здесь я дополню картину по документам, полученным мною позднее.
Манифест Карла был попыткой привлечь нас и югославян, а одновременно привлечь и Вильсона; быть может, в Вене вспоминали, что год тому назад Чешский союз в майской декларации на открытии созванного центрального парламента требовал преобразования Австро-Венгрии в федеративное государство. Я парализовал манифест Карла Декларацией независимости; Вильсон также не склонился на сторону Вены, будучи основательно осведомлен профессором Герроном.
Ответ Вильсона поразил Вену. Бывший австрийский министр Редлих, излагая о правительстве Ламмаша, рассказывает, что ответ Вильсона пришел в Вену 19 октября и вызвал как при дворе, так и на Бальплаце настоящую панику, ибо, как он выражается, ответ Вильсона был смертным приговором Габсбургской династии. Потому-то к власти был призван Ламмаш, который и выработал свою программу реорганизации Австрии в федеративное государство, что и было одобрено, как уже сказано, императором 22 октября. Для Австрии программа Ламмаша была радикальной, она приспособлялась к взглядам Вильсона: на мирной конференции должны были заседать представители всех народов, на ней должны были быть разрешены все территориальные вопросы, и, наконец, этой конференции давалось право решать, должны ли новые государства быть сплочены в единый союз.
Мадьяры мешали Ламмашу, Векерле не соглашался с новыми планами Вены, но держался манифеста Карла и требовал личной унии с Австрией; хорватам был обещан лишь пересмотр договора 1868 г. В Вене возмущались, но мадьяры не сдавались; политика Вены заключалась в том, чтобы привлечь чехов и особенно югославян. План состоял также в том, чтобы привлечением хорватов ослабить чехов. Однако старое «divide et impera» на этот раз не удалось.
Положение ухудшилось, когда в конце октября, еще до окончательного поражения, армия на итальянском фронте пришла в состояние развала; 26 октября Карл телеграфировал Вильгельму о «своем непоколебимом решении в течение двадцати четырех часов просить о сепаратном мире и немедленном перемирии». Так и случилось – в ночь с 27 на 28 октября Андраши принял «смертный приговор» Вильсона.
В Вене господствовал действительно смертельный страх, но перед большевизмом; русский пример, развал армии от поражений и с голоду действовали на двор, на правительство и на военное командование как паралич; теперь это видно со всей ясностью из признаний австрийских военных вождей. Исходя из этого, мы можем понять поведение Вены после ответа Вильсона и итальянского поражения.
Еще на манифестацию, вызванную Социалистическим советом в Праге и в провинции 14 октября, Вена отвечала репрессиями и преследованиями; из официальных сообщений видно, как испугало тогда объявление республики. Пражское и брненское наместничество давало точные сообщения о каждом собрании и о том, что на нем говорилось, объявление же республики считалось всеми учреждениями непростительным политическим преступлением.
Это было до ответа Вильсона; после него Вена совершенно обессилела. Относительно этого у нас есть интересный документ из истории последнего послания д-ра Бенеша в Прагу.
Последнее сообщение д-ра Бенеша о положении за границей относится к 11 сентября; д-р Шамал получил его в порядке и передал Национальному комитету (депутату Швегле, д-ру Рашину и др.). Д-р Бенеш написал более подробно о том, что сообщил 11 сентября, и послал с этим гонца из Швейцарии в Прагу. Гонец был задержан, и австрийское военное министерство получило в свои руки сообщение Бенеша от 22 октября, в тот самый день, когда утверждалась программа Ламмаша. В сообщении д-ра Бенеша было указано лицо, которому нужно было передать это сообщение, и его адрес (редактор Белеградек). Вена уже на это не реагировала. Наоборот, она дала членам Национального комитета паспорта в Женеву и решилась наконец согласиться с программой Вильсона.
С этой венской точки зрения на положение должно судить о ходе переворота в Праге. Когда капитуляция Андраши вызвала в Праге переворот, то Вена не считала свою позицию в опасности от того, что произошло в Праге. Совет министров одобрил 29 октября соглашение с наместником в Праге и в Брне; некоторое замешательство проявил министр внутренних дел по поводу чешских немцев, но он ожидал, что немецкий национальный комитет и правительство найдут формулу для особой организации (Sonderbechandlung) наших немецких округов.
Когда пражское наместничество довело до сведения Вены о соглашении с Национальным Комитетом, то министерство внутренних дел послало в Прагу приказ не мешать проявлению политических взглядов; военное министерство приказало уже с 28 октября, сейчас же после первых сообщений из Праги, земскому военному управлению в Праге, как и в Брно и других городах, вести по мере надобности переговоры с Национальным комитетом. А в ночь на 29 октября послало подробное наставление принимать предложения Национального комитета. Пражские и иные военные власти, как и гражданские, сообщали из Праги и отовсюду из Чехии и Моравии, что срываются австрийские государственные гербы и офицерские кокарды – все это уже Вене не мешало: новые государства во всяком случае имеют свои знаки и эмблемы; что касается австрийской армии, то всем командирам был сообщен план разделить армию на национальные части под условием, что все это произойдет тихо и без возмущений. Вена была беспомощна и так взволнована, что верховное командование армии (29 октября) ставило солдатам на фронте вопрос, стоят ли они за республику или за монархию и династию. Спокойствие и порядок – вот в чем заключалась теперь программа Вены, продиктованная ей страхом перед большевизмом; беспокойство и бунты легко могли перейти в революцию, в особенности когда почву для нее подготовил голод. Потому Вена, особенно в Чехии, налегала на Национальный комитет, настаивая, чтобы войско получало хлеб. При этом влияла еще мысль не показывать за границей, особенно же союзникам, беспорядка и развала; дело в том, что и далее, уже после переворота в Праге, Вена усиленно стремилась привлечь Вильсона и союзников, а для этого был необходим аргумент, что народы и особенно армия спокойны. Отсюда уступчивость военных властей, особенно в Праге, уступчивость по приказу из Вены. Для Национального Комитета, при его тактике, эта уступчивость Вены была на руку, и он прямо шел ей навстречу. 29 октября Национальный комитет заключил с военными властями соглашение о совместной деятельности, направленной на поддержание порядка, на доставку продовольствия войску и на способствование отходу чужих войск. Депутат Тусар, тогда уже уполномоченный чехословацкого правительства, обратился в начале ноября от имени Национального комитета с посланием к чехословацким солдатам, в котором говорил, чтобы они повиновались своему прежнему начальству, что они будут отосланы на территорию нашего государства, как это только допустит состояние железных дорог и как только будут сделаны все необходимые подготовления.