Вопросы о национальных меньшинствах, конституционном и административном разграничении прав государства и национальности (государство национальное – государство национальностей – право на самоопределение) входят также в эту главу.
Наконец, перед нами стоит государственно-правовая проблема Подкарпатской Руси и создания этой автономной территории, присоединенной к нам мирной конференцией на основания желания, высказанного представителями народа в Америке, а также и на родине. Особую задачу составляло и здесь с самого начала установление границ.
С теоретической точки зрения при государственно-правовой критике нашей революции будет важно более точное определение исторических и естественных прав; на те и другие мы ссылались еще во время войны, как у себя на родине, так и за границей. Не могу не припомнить здесь своей довоенной еще литературной борьбы из-за естественных и исторических прав. Я тогда стремился, в связи с развитием философии права, гармонически согласовать исторические и естественно-правовые воззрения. Моим личным двигателем в этих спорах была постоянная мысль о Словакии. Отсюда же проистекали мои тогдашние усилия определить отношения государства к национальности, а также значение языка в государственной администрации. Я уже обратил внимание, что программное поведение некоторых наших политиков на родине не считалось со Словакией; я лично, уезжая из Праги, твердо решился работать для присоединения Словакии. Я был всегда за естественные права наряду с правами историческими, которые мне не нравились в обычной у нас формулировке из-за своего немецки реакционного характера. Я обращал внимание на различие правовых взглядов Запада и Германии. Мои оппоненты, защищавшие против меня исторические права (хотя и я их признавал), находились слишком под немецким влиянием.
Я знаю о попытках современной философии права и государства обойтись без естественного и исторического права: в действительности же дело идет все о тех же категориях, а в новых попытках чувствуется несомненный элемент естественного права, заключающийся в определении основы права в связи со все возрастающей во всех областях культурной жизни интернациональностью, так и в области права находят применение гуманитарные идеи и стремления. Возникновение нашей республики дает теоретикам достаточно интересного материала.
Эти размышления требуют объяснений об участии России и славян вообще в вопросе о нашей независимости.
Я уже изложил, как и почему в самом начале войны я отвергал взгляд, что война является борьбой славян с германцами; кроме того я последовательно сопротивлялся с самого начала тому, чтобы мы соединили свою судьбу односторонне или даже исключительно с русской политикой того времени. Это проистекало не из недружелюбия к России и русскому народу, но из осведомленности о его слабых сторонах, неподготовленности к войне, общем несовершенстве и невозможности дальнейшего существования старого царского режима. Но всегда и постоянно я рассчитывал на помощь России и старался добиться этой помощи; поэтому я уже в 1914 г., еще будучи в Праге, завязал сношения с Петроградом, а будучи за границей, всегда последовательно вел переговоры с русскими посольствами, как только видел в этом смысл.
С самого начала я работал с сербскими посольствами и официальными представителями, а также и со славянскими зарубежными политиками, особенно же с югославянскими и польскими. Поскольку это было возможно, мы делали совместную политику.
Но для славянской и русской политики были значительные затруднения; не только болгары были против России и союзников, но и поляки, украинцы и даже белорусы шли против России. Когда из-за поражений и несчастного режима Россия подломилась внутри, то она перестала иметь непосредственное и решающее влияние в Европе.
В начале войны царь высказал несколько раз свои симпатии славянам и нашему народу, то же сделали и некоторые официальные представители России. Однако эти выражения симпатий не проистекали из определенного политического и военного плана, как это заметно по неопределенности заявлений и по тому, что царское правительство не сделало ни одного обязывающего официального заявления. В этом заключается разница между Россией и Западом: западные союзники доказывали свои симпатии официальными заявлениями своих ответственных правительств (министров), а позднее и обязывающими договорами с Национальным советом; от царской России мы получили лишь несколько обещаний, собственно говоря, лишь выражение симпатии, главным образом – самого царя, но ни одного официального заявления и правительственного договора. Киевские чехи добивались по крайней мере заявления верховного главнокомандующего, но не добились этого. Его манифест к чехам является, как уже было сказано, подделкой.
Лишь после революции Милюков, как министр иностранных дел, обратился к нам, и при его помощи удалось уничтожить правительственный «национальный совет» и добиться формирования войск; но правила этой формировки были односторонние и не являлись результатом обоюдного соглашения. Лишь окончательное одобрение генерала Духонина было результатом обоюдного соглашения, но уже тогда и правительство Керенского было без мощи и авторитета.
Большинство наших людей, как в России, так и дома, охотно принимали первые русские заявления; особенно обращения царя придали силы нашим людям в России и у нас дома. За это мы должны быть благодарны. Однако мне кажется правдоподобным, что царь по слабости сам же нарушил свои обещания. Я это уже в достаточной мере объяснил.
На западе царские заявления не производили почти никакого впечатления, несмотря на то что там еще опасались панславизма и панрусизма: это происходило вследствие несовершенства русской пропаганды на Западе.
Если и говорится, что Россия воевала из-за Сербии и из-за славян, то это не совсем правда; у России были некоторые симпатии к Сербии, как были ранее к Болгарии, но они основывались главным образом на официальном православии. Официальная Россия имела в виду всегда не славянских, а православных братьев, в особенности тогда, когда стремилась к Царьграду и к свободному выходу из Черного моря. И во время войны Россия стремилась обеспечить особыми договорами за собой эти цели, на которые было направлено столько усилий.
Русские переговоры относительно Далмации во время лондонского договора, и вся русская политика во время войны являются доказательством того, что Россия – русская дипломатия – не имела никакого влияния на Западе ни в одном славянском вопросе, что у нее не было плана, и что она не давала из Петербурга никаких инструкций своим послам. Неприятно было даже смотреть, как Россия позволяла германской и австрийской политике подталкивать себя в польском вопросе. Сначала она в весьма осторожной форме провозгласила независимость Польши, а потом свела ее к автономии. Поведение русских бюрократов в Галиции тоже не могло содействовать разрешению польского и славянского вопроса.
Что касается формировки наших легионов, то и здесь Россия отстала от Запада; если бы у нее был славянский и особенно чешский план, то наши легионы были бы созданы если уже не в 1915-м, то в 1916 г., когда мы подали через Штефаника русскому правительству и царю точный план, поддерживаемый Францией, старым и испытанным союзником России. Историю русских легионов я изложил достаточно подробно.
В опубликованных зa последнее время документах из русских архивов я нахожу подтверждение того, что я видел в России, а именно что царское правительство обратило внимание на чехов лишь под давлением Франции и Англии и их благожелательного отношения к нам; сознательного практического плана, касающегося нашего народа, у царского правительства и у русских вообще не было. Если еще кому-нибудь нужны доказательства, то я привожу ответ союзников Вильсону на его вопрос об условиях мира: на том, чтобы мы были в ответе особо поименованы, настояла Франция; Извольский от имени России лишь подписал предложение западных союзников.
После царской России было образовано Временное правительство. Некоторые его представители признали политические стремления славянских народов (нас, поляков, югославян); этому революционному правительству мы обязаны тем, что оно наконец утвердило обещанный царским правительством, но все откладывавшийся устав формирования нашего войска, хотя этот устав и был нами же выпрошен.
Сначала правительство Керенского было настроено против нас, но после Зборова оно уже нам не мешало.
В административном отношении большевики продолжали царизм, они ведь были кровными детьми царизма; в иностранной политике они выступали более самостоятельно, по традиции рабочего интернационала. Они не понимали ни нас, ни наших стремлений. Несмотря на это, у нас с большевиками был заключен договор, косвенно признающий нашу независимость: они признавали нашу армию и право на вооруженный нейтралитет. Позднее они отреклись от этого признания, но в Сибири снова заключили перемирие с нашим войском.
В схеме я привожу также признание военного сибирского правительства.
Поучительными были наблюдения наших солдат в России. Они пришли в Россию с теми неясными отвлеченными взглядами на Россию и славян, которые у нас господствовали. В России они увидели действительную, живую Россию; они узнали царскую Россию и невзлюбили ее; у них было отвращение к русской гражданской и военной бюрократии, они были разочарованы царскими обещаниями; но они встретились с русским народом, с русским мужиком и полюбили его; Россия и Сибирь были хорошей русской школой для тысяч наших солдат; они узнали недостатки, огромные недостатки всех русских правительств, но в то же время они видели естественные условия русской великой державы и их влияние на русского человека и узнали его характер. В России наши солдаты встретились также с югославянами, поляками и украинцами – Россия была для них тоже хорошей славянской школой.
Взаимно и русские узнали от наших легионеров о чехах и словаках; до сих пор о нас знали слависты и часть интеллигенции – во время войны о нас услышал мужик, который раньше знал кое-что лишь о болгарах и сербах как православных и о поляках как католиках.