В средних чешских и словацких школах, а также и в городских училищах должен быть преподаваем немецкий язык, а в немецких – чешский. В Словакии подобное же правило должно быть применено, хотя и в более скромной мере, ко взаимному обучению словацкого и венгерского языков. Вопрос о том, должно ли быть обучение языкам обязательное или нет, разрешит опыт и практика. Что касается вопроса необходимости обучать этим языкам также в народных школах и в каких классах, то тут это будет разрешено сообразно с потребностями и волей обывателей.
Кроме языков, на которых у нас говорят дома, нам необходимы еще и иностранные языки – французский, английский, русский и итальянский. Если мы примем в расчет, что у нас в гимназиях проходят латинский и греческий языки, то увидим, что вопрос о языке становится для нас весьма сложным и трудным; перед нашими Коменскими – или разве мы не народ Коменского? – предстанет задача, как можно больше всего упростить и усовершенствовать преподавание, особенно же преподавание языков, дабы их усвоение было сделано наиболее легким.
Лингвистический вопрос действительно для нас весьма сложен: я еще к нему вернусь.
Усовершенствованное самоуправление и процентуальное представительство (меньшин) являются в демократическом государстве прекрасным средством защиты меньшинства; самоуправление и процентуальное представительство – вот требования демократии.
Для националистического шовинизма нигде нельзя найти оправданий, но меньше всего у нас. Я сам привожу немцам и иностранцам важный факт, характеризующий наш переворот, а также, полагаю, и наш национальный характер: несмотря на все австрийские притеснения во время войны, на все шовинистические выступления значительной части наших немцев, 28 октября 1918 г. ни в Праге, ни в иных местах по отношению к немцам не было применено насилие. Во время переворота мы так были заняты своей положительной и созидательной государственной задачей, что даже не вспомнили о зле, сделанном нам, и не начали делать ответной политики. Выходки нескольких отдельных личностей не являются опровержением.
В кругах, руководящих переворотом, думали с самого начала на совместную деятельность с немцами. На женевском собрании делегатов Национального комитета было сделано предложение, принятое без дебатов, как нечто само собой разумеющееся, а именно – что будет один немецкий министр: в демократии само собой разумеется, что каждая партия, как только она признает политику государства, получает право на участие в управлении государством. Даже больше, это является ее обязанностью. Далее у меня есть сведения, что Национальный комитет стремился одновременно привлечь наших немцев в Национальный комитет и что он вел с ними об этом переговоры. В немецких кругах утверждают, что 29 ноября самому наместнику Куденгове было сделано предложение вступить в Национальный комитет от лица немцев. Подобным же образом Национальный комитет в Брно обещал военному управлению, что примет в свой состав двух немцев. Если мне не изменяет память, то после переворота с чешской стороны было сделано предложение создать министерство национальностей для немцев. Такое поведение наших вождей во время переворота было продиктовано, конечно, не только желанием мира, но и дальнозоркой политикой.
История доказывает, что крушение всех государств происходило всегда от шовинизма, безразлично какого – национального, классового, политического или религиозного. Не могу сейчас вспомнить фамилию одного современного португальского историка, из произведений которого я читал обширные выдержки: он излагает весьма убедительно, как мировая держава Португалия пала из-за шовинистического империализма. А что доказывает нам крушение Австрии и Венгрии, Пруссии, Германии и России? Каждый подымающий меч от меча же и погибает.
Мы правильно разрешим национальную проблему, если поймем, наконец, что чем национальнее мы хотим быть, тем должны мы быть общечеловечнее. И наоборот, чем мы будем общечеловечнее, тем будем и национальнее. Между народом и человечеством, между национализмом и гуманностью нет такого соотношения, которое бы ставило человечество, как целое, человечество и международность как моральное усилие, экстенсивное и интенсивное, вне народа, против народа или над народом и национальностью. Народы являются естественными органами человечества.
Благодаря новой организации Европы и созданию новых государств национализм потерял свой отрицательный характер, ибо угнетенные народы стали независимыми. А против положительного национализма, стремящегося к положительной и усиленной работе, к поднятию уровня своего государства, никто ничего не может возразить. Не любовь к своему народу, но шовинизм является врагом народов и человечества. Любовь к своему народу не требует ненависти к иному народу.
Естественно, что национальность, принадлежность к национальности определяется языком: язык бесспорно является выражением духа народа. Однако это не является его единственным выражением. Начиная с XVIII столетия изучается сущность народности, и теперь мы приходим к заключению, что национальность, вид и характер народа выражается во всем духовном и культурном его стремлении. Потому-то теперь сознательное развитие национальности требует не только лингвистической программы – наша литература и искусство, наша философия и наука, наше законодательство и государство, наша политика и администрация, наш моральный, религиозный и вообще духовный характер должны тоже быть национальными; теперь, когда у нас есть политическая независимость и мы являемся господами своей судьбы, нас не может уже удовлетворить национальная программа времени народного и государственного порабощения; тогда естественно выдвигалась лингвистическая программа, теперь же национальная программа должна быть общекультурной[12].
Мы уже говорили о культурном синтезе, к которому теперь стремятся в образованной Европе; он должен быть синтезом культурных элементов различных народов. Осуществлять этот синтез должны начать как раз в государствах со смешанными национальностями: меньшинства образованных народов могут в этом случае иметь весьма важную и почетную задачу.
Демократия будет нашей программой во внутренней политике постольку же, поскольку мы будем стремиться к демократизму и в политике внешней: мы возродили наше государство во имя демократической свободы и мы сможем удержать его лишь свободой, одной лишь все более и более совершенствующейся свободой.
Еще нигде нет последовательно осуществленной демократии; все демократические государства являются до сих пор лишь опытом создания демократии. Демократические государства, одно более, другое менее, сохранили в себе многое из духа и устройства старого режима, из которого они возникли, – на свободе, равенстве и братстве как внутренне, так и внешне будут основаны лишь действительно новые государства, государства будущего.
Наше государство не только должно быть демократическим, но недемократическим оно и не может быть. Сравнивая нас с Америкой, я уже говорил, что у нас нет династии, нет национального дворянства, у нас нет традиций старого милитаристического войска, у нас нет и церкви, политически так признанной, как в старых, особенно монархических, царских, теократических государствах. Уже по этим причинам наше возрожденное государство должно быть демократической республикой, и у меня лично эти доводы, совместно с положительными свойствами республики и демократии, влияли при выборе формы нашего государства. Я, конечно, сознавал, что столетнее воспитание и пример абсолютистической и чисто династической Австрии оставили на нас свои следы; до сих пор наш демократизм был отрицательный, отвергающий австрийский абсолютизм, но теперь он должен стать положительным; то, что мы защищали как идеал, должно теперь сделаться действительностью. Это не будет легким делом.
Демократия, защищающая суверенитет народа, не похожа не только относительно, но и всем своим существом на аристократию, особенно же на монархию. Старая монархия была милостью Божьей, республиканская демократия является государством, рожденным из народа, благодаря народу и для народа: демократия не опирается, как старая монархия, на церковь, но зато она основана на гуманности.
В демократии, потому что она является обладанием всех всем, дело не в господстве, а в управлении, в самоуправлении и в гармонизации всех творческих сил государства. Идеалом демократии должно бы было быть непосредственное управление и власть; но при все возрастающей численности народов и государств демократия может быть лишь косвенная, осуществляемая избранными представителями граждан, парламентом, избранным на основании всеобщего избирательного права. Этот парламент и его власть не смеет сделаться господином старого образца, он должен постоянно сознавать, что его авторитет проистекает из права делегирования, которое он получил от своих избирателей.
Демократические конституции вводят референдум, при помощи которого всеобщая демократия, по крайней мере в законодательстве, применяется и количественно.
Демократия естественно всей своей основой защищает индивидуализм – свобода является целью и основой демократии, демократия выросла и растет еще долее из индивидуализма. Поэтому избрание представителей является одновременно и расценкой; демократия признает квалификацию и авторитет, но авторитет в демократии не означает политическое и сословное первенство и привилегии, а политические и административные способности и особые качества специалистов. Поэтому перед демократией лежит задача организовывать и обеспечивать, при свободе и совместном управлении всех, авторитет избранных вождей – не господ! – и их воспитание. Демократия – это вовсе не стадное равенство, не признающее качественного различия – свобода, равенство и братство не означает нивеливации, но, наоборот, индивидуализацию, а потому и квалификацию.
Для управления и руководства демократическим государством необходимы административные познания и организационная ловкость, которые ex pluribus et multis умеют организовывать unum; ко всему этому должны присоединяться политическое чутье и понимание, куда государство и народ направляются в зависимости от своего и мирового развития. Теперь уже всюду делают различие между государственным деятелем и политиком.