Наконец, неправильно делать различие между малой и большой нравственностью и говорить, что политик в интересах государства не должен и не имеет права оглядываться на нравственные предписания. В действительности дело обстоит так, что человек, который, например, лжет и обманывает в политической жизни, будет лгать и обманывать и в частной жизни, и наоборот; лишь истинно честный человек будет всегда и во всем честен. Вполне правильно полагал Гавличек, когда не делал различия между частной и политической моралью.
Без признания моральных основ государства и политики нельзя руководить ни одним государством, ни одной общественной организацией; ни одно государство, нарушающее человеческие основы морали, не сможет удержаться. Государство и закон черпают свой авторитет во всеобщем признании моральных принципов и в общем согласии граждан в главных взглядах на жизнь и мир. Повторяю и подчеркиваю: демократия вовсе не только государственная и административная форма, но и воззрение на мир и жизнь.
Основой государства, как уже говорили греки и римляне, является справедливость, а справедливость – это арифметика любви. Государство при помощи писаного и неписаного закона распространяет понемногу заповедь любви на все практические случаи общественной жизни, а по мере надобности принуждает к осуществлению этой заповеди властью (не насилием, как было указано при анализе немецко-прусского воззрения на право). Отсюда проистекает старый спор о ценности нравственности и закона – закон, право хотя и являются моральным минимумом, имеют такое огромное значение благодаря своей точности и практичности. Этический максимум – идеал – осуществляется государством на практике при помощи этического минимума, права; но благодаря развитию человечества этот минимум приближается все больше и больше к идеалу.
Моральную основу каждого права уже греки и римляне видели в естественном праве: средневековая церковь углубила это учение соответственно с принцином теократии. В Новое время учение о естественном праве благодаря падению теократии не было уничтожено, но зато было изменено. Теперь мы так называемое естественное право формулируем этически, гуманно, а не религиозно, как в Средних веках и как в Греции (уже Гераклит говорил, что человеческое право живет правом божественным).
Для людей, знающих данный вопрос и спор в области философии и в юридической науке, формулирую кратко свой взгляд: этический взгляд не может быть формулирован формально, но по существу. Например, категорический императив Канта неправилен. Эта точка зрения принципиально верна также для политики, права и науки о государстве; я отвергаю всякую попытку оторвать государство, закон, право и политику от этики в том смысле, что у государства и права имеются свои происхождение, оправдание и цель, находящиеся вне этики, что они неэтичны вследствие какой-то необходимости и абсолютности, проистекающих из общественной совместной жизни. Нравственность и право (закон), конечно, должны быть отличаемы и отделяемы как понятия, различие уже дано историческим развитием; поскольку нравственность была и теперь еще санкционируется религией, являясь основным ее слагаемым, постольку освобождение от церкви, отделение государства от церкви, увеличение независимости государства от религии является расширением независимости и права (закона). Обычно юристы ищут доказательства этой независимости государства и закона во всяких неэтических принципах, не сознавая, что оперируют все еще старыми теократическими понятиями, формулированными по-новому. Я сознательно выступаю против современных попыток установить санкцию государства и права в каком бы то ни было неэтическом нормативном принципе; методологическое требование «principia non sunt multiplicenda praeter neeessitatem» действительно и для науки о государстве и праве; государство – это организация сотрудничества, данного природой. В этом я как раз вижу остаток теократизма, сокращенного юридической отвлеченностью и схоластикой и работающего еще до сих пор, по примеру теологии, с фиктивными понятиями.
Когда мы говорим об основах государства и политики, то необходимо обращать внимание на связь государства и политики с искусством и эстетикой: о соотношении правды, добра и красоты отвлеченно философия уже давно рассуждает, нас же в данном случае занимает более конкретное соотношение между красотой и добром в политике. Если нравственность является основой политики, то в таком случае она соприкасается с определением соотношений красоты, нравственности (добра) и политики.
Об организации общества также необходимо судить с художественной и эстетической точки зрения: говорят ведь не только о государственной машине или механизме, но и о строительстве и архитектуре государства. Требование политической и социальной гармонии скрывает в себе художественный элемент. Достоевский с полным правом бичует эстетическое отвращение Ивана к бедности и к нищенству, но его сатира de facto касается лишь односторонности и чрезмерности.
Уже греки конкретно рассуждали об одной области искусства и красоты и ее связи с политикой – а именно о красноречии в политике. До сих пор обычно хороший оратор считается и хорошим политиком; если красноречие и риторическое искусство соединяется чаще с демагогией, чем с политикой, то мы не должны забывать, что демагогия ведь тоже политика: где начинается демагогия и где кончается политика? И если уже греки не отличали точно демагогии от демократии, если до сих пор демократию обвиняют в демагогии, то я бы хотел знать, не примешивали ли и короли и императоры той же демагогии к Божьей милости.
У нас имеется достаточно трудов, занимающихся демагогией, но в большинстве случаев авторы слишком придерживаются унаследованных аристократических форм и осуждают здоровый простонародный элемент, проявляющий себя в политической агитации и речах. Я сам должен был преодолеть в себе интеллигента, привыкшего к академическим театральным котурнам. Я заглянул в историю политического красноречия и увидел, насколько Французская революция опростила литературный и разговорный слог. Были преувеличения, но ведь они бывали и в противоположном лагере. Меня занимали также проповедники и разного рода проповеди: среди них (Санта Клара принадлежит к более старой и грубой эпохе) я нашел лондонского проповедника Спургена – демагог, говорили его противники, но сам он руководствовался принципом, что в храме без смущения можно стать на голову, если благодаря этому могут быть спасены человеческие души. Конечно, это опасное правило, но ведь и задача демократии сводится к проблеме, как настоящее и, я бы сказал благородное народничество применить в политике и в управлении государством; крепкое слово, сказанное на своем месте и в соответствующий момент, отпугнет лишь нервных эстетов и декадентов. Было уже сказано, что хорошее слово то же, что и действие – ну конечно же! А что же в конце концов вся литература? Доброе слово не может погибнуть, оно как бы подчиняется сохранению энергии – Платон, Христос и все великие духовные руководители, все они говорят с нами.
Мысли государственного деятеля и особенно законодателя должны быть выражены меткими словами; политический, законодательный, военный слог чрезвычайно важны; в данном случае искусство может весьма плодотворно помочь политике. Я не забываю при этом бюрократию – основательная шлифовка бюрократического языка не только с грамматической, но и с эстетической точки зрения будет весьма благотворным обогащением демократической политики и администрации. В особенности у нас! Нечего уже говорить о журналистическом слоге! В этом отношении Гавличек остается нашим лучшим учителем.
Сюда же относится и создание демократического государственного церемониала и геральдики. Это весьма важная глава, над которой приходится много думать. Например, как переделать в демократическое здание пражские Градчаны (замок), по своей архитектуре чисто демократические; как представить себе демократические сады и парки и т. д. – все это задачи, и весьма важные задачи, которые должны бы были занимать головы лучших художников. Церемонии выражают идею, доступную глазу и вообще чувствам, а потому они имеют весьма поучительное и воспитательное значение.
Меня уже давно занимает связь политики, государственности и поэзии (отсылаю к тому что и говорил при свидании с Падеревским): у всех народов поэты являются творцами и стражами национальных и политических идеалов. Я по крайней мере лучше всего утончал свое образотворчество при помощи поэзии и, как приверженец художественного реализма, стремился к точной фантазии Гете. Без образотворчества (фантазии, а не фантастики) невозможна широкая, мировая, творческая политика; государственный деятель так же, как и поэт – poiétés, творец, создатель.
Наконец, можно бы было многое сказать о политическом и общественном поведении – д-р Гут-Ярковский неустанно обучает демократию приличному обхождению; на это он имеет полное основание. У французов есть прямо классические труды о «savoir vivre», то же самое есть и у англичан и у демократических американцев. В этом отношении мы плетемся за Западом одновременно вследствие недостатка и вследствие чрезмерного общественного щегольства общественными формами: одни не умеют вести себя, а другие мучают себя и других устаревшими формами. Демократия – это не грубость и вульгарность, она требует простых и естественных форм общественных сношений: они могут вырабатываться лишь там, где люди свободны и искренни по отношению друг к другу. И у демократии есть своя элегантность. Мы до сих пор подвержены накрахмаленности и мелочной формальности.
Совершенно особая глава составляет «общество», или так называемое «хорошее общество». Довольно часто делались попытки создать «общество» или «чешский салон»; я не исключаю возможности, что теперь под влиянием иностранцев он и разовьется: гуманность не противоречит общественным приличиям, но необходимо помнить, что цивилизация – это еще не культура и что так называемое «общество» может быть гробом вдохновения, без которого ничто великое не может быть совершено; конечно, не будет вредить, если и у нас будет кладбище для минутных порывов и припадков, которыми мы так часто маскируем наше непостоянство.