Истинная демократия требует от каждого гражданина живого интереса к общественным делам и государству; как церковь требует от верующих живой веры, так демократическое государство требует от граждан живых политических интересов.
Во времена австрийского владычества мы все, одни больше, другие меньше, отвергали Австрию и, наконец, сговорились на резолюции: мы вызываем императорское и королевское правительство и т. д. Это означало, что управление государством мы предоставили господам, а сами весело перебранивались, и партия опровергала партию. Тех, кто помнил о необходимости воспитывать народ и партии при помощи оппозиции для истинной государственности и активного участия в государственной жизни, было мало: участие в правительстве называлось изменой, т. к. в государстве мы видели врага. Теперь у нас есть свое государство: а есть ли у нас для него достаточно людей и партий с необходимой государственностью? Достаточно ли у нас людей, у которых имеется живой, специальный интерес к государству, которое сумело освободиться от отрицания государства, к которому мы привыкли за время Австрии, которые сумеют положительно создавать новое государство и его управление? (Вот снова постоянный пример опасного антропоморфизма!)
В старом государстве требовалось признание самодержавия, господствующей аристократии и бюрократии, от народа требовалось послушание; демократия требует от каждого гражданина, от всех интереса и чутья к государственному управлению и к его политике; чувство государства означает интерес не только к узкому кругу, оно означает освобождение от политического индифферентизма, который был распространен в абсолютистическом государстве и составлял, собственно говоря, его основу. Без этого интереса к государству республика становится de facto государством аристократическим, бюрократическим, государством меньшинства – форма не играет решающей роли в самой основе государства.
Демократия по существу против анархизма (агосударственности), все равно, происходит ли этот анархизм от политического радикализма или от политической апатии. Анархизм многих честных людей так же как и анархизм Толстого, родной сын абсолютизма, который оттолкнул людей от политики и государства.
Мы должны уяснить себе разницу между анархизмом и демократией.
Анархизм выступает против демократии во имя свободы, этой основной мысли демократии; некоторые доказывают, что государство – это временная институция, что в начале истории его не было, что оно возникло позднее и что оно снова исчезнет. Этот взгляд был подробно разобран Марксом и Энгельсом, а теперь коммунисты его выдвигают против социал-демократов. Другие отвергают государство вообще, в какой бы то ни было форме, т. к., по их мнению, оно ео ipso неестественно, насильственно и порабощает свободу. К этому разряду принадлежит анархизм, происходящий из чрезмерного индивидуализма, дошедшего до солипсизма – государство мешает титану, оно недостаточно для титана. Далее есть, так сказать, религиозный, этический анархизм – анархизм Хельчицкого, Толстого.
В противовес анархизму всех видов я последовательно защищаю демократию. Каждый человек вполне естественно стремится к свободе, и государство должно уважать это стремление; но из истории я делаю вывод, что общество всегда было организовано в форме государства. Общественная совместная жизнь и совместная работа всегда были организованы; отдельные личности всегда были, как целое между собой, более или менее сознательно соединены. Эта организация может быть осуществляема или насильственно (из-за желания господствовать и т. д.), или при помощи взаимного соглашения ради общественных потребностей, из симпатии и разумных соображений. История нас учит, что в древние времена организация общества возникла в значительной степени благодаря стремлению господствовать и насилию сильных и ловких вождей, что государства имели военный характер, а войско было зародышем и опорой государства; но и это не абсолютно – даже эти первичные государства возникли по моральным и разумным причинам.
Правда, вначале не было общественного договора Руссо, или он был в самом зачаточном состоянии; он создается лишь позднее благодаря развитию образования, так сказать, дополнительно. Против взгляда, что государство возникло лишь из насилия, говорит также и религиозное влияние, бывшее уже на первых ступенях общественного развития; это общество хотя и примитивно, все же было организовано теократически. А даже в самой примитивной религии есть моральный элемент. Первое общество не было демократией, но аристократией и монархическим абсолютизмом; но один, даже самый сильный вождь никогда не мог бы сам создать государство лишь своей волей, без согласия общественного целого. Было бы ошибкой идеализировать возникновение и сущность государства, как это до сих пор делают некоторые его защитники.
Я хочу еще напомнить, что я также отвергаю так называемую патриархальную теорию, т. е. что государство возникло как бы в виде естественного продолжения семьи и благодаря этому ео ipso оно оправдано и хорошо. Эта теория часто приподносится славянскими теоретиками и политиками. У государства нет ничего общего с семьей, оно является продуктом совершенно иных сил, чем семья: государство является организатором совместной общественной жизни, что в основе своей отличается от семейной жизни. Новое изучение примитивных народов подтверждает весьма убедительно этот взгляд. Уже Аристотель сказал, что человек по природе своей создание политическое; среди элементов, из которых состояла эта «врожденность» и которыми ex post теоретики объясняют государство, были с самого начала умственные рассуждения.
Государство и его организация изменяются в зависимости от времени и условий, также изменяются и функции того же государства. Иногда, например, одно сословие или класс захватывает в свои руки государственную власть и используют государство для своих целей; иногда государственный аппарат занят больше всего специальными экономическими или культурными вопросами и этим придает всему особый характер. Всегда государство, in conkreto люди, управляющие государством, стремятся опереться на самые крепкие общественные силы: на религию, науку, финансы и т. д. Бывает и так, что сильная личность захватывает в свои руки государственную власть. Все это злоупотребление государством. Вообще история государства доказывает, что государство несовершенно, но из этого вовсе не следует анархизм государственности, как например, из несовершенства школ не следует необходимость неграмотности. Общественная жизнь людей невозможна, если нет центрального, централизирующего, контролирующего авторитета; если есть люди, которым хочется это назвать иным словом, чем государством, пусть они это делают, но потом это становится вопросом филологическим, не более; я знаю, что филология – круглые слова – играет в политике большую роль!
Некоторая наклонность к анархизму развилась у нас благодаря тому, что мы, не имея своего собственного государства, организовывались национально и ставили народ выше государства, над государством. У Коллара мы слышим отзвуки Гердера, что государство – это организация искусственная, а народ – естественная. В этом лишь постольку правды, поскольку государственная организация уже и не может вместить жизни всего народа, несмотря на то что стремится к централизирующему контролю целой народной жизни.
Государство и демократическое государство не является божественной, всемогущей организацией, как это представлял себе Гегель; оно лишь человеческая институция со всеми слабостями и качествами тех людей, которые его организовали и которые его ведут. Государство вовсе не так скверно, как говорят анархисты, но и не так прекрасно и добро, как воспевают официозы – в общем оно не хуже, чем остальные человеческие дела. Оно необходимо.
То же можно сказать и о законах. Закон – это кодификация правил государственной администрации. В этой администрации много чисто технического, происходящего, я бы сказал, от государственных махинаций. Но у закона есть также моральное значение, всюду от государства и закона требуют справедливости и права. У права есть своя основа, своя уверенность и обеспечение в нравственности, т. е. в гуманности, в человечности.
Я отвергаю пангерманское учение, что право – это сила, если понятие силы отождествляется и понятием насилия.
То, что с демократической точки зрения государство требует как можно меньше, я понимаю в том смысле, что демократия по своей сущности ожидает от каждого гражданина чувства государственности, администрации и закона. Демократия покоится на индивидуализме, но индивидуализм не означает самоволия, а стремление к сильной индивидуальности не только самого себя, но и остальных граждан. Демократия – это самоуправление, а самоуправление – это себя управление, самоуправление начинается с самого себя. Посмотрите на Англию: почему там сравнительно приличная демократия при аристократизме и монархии? А потому, что там граждане интересуются государством, небезразличны к администрации и политике, потому, что развили сильный индивидуализм. Я уже обращал внимание, что этот индивидуализм развился церковно и религиозно. Английский гражданин помогает как можно чаще сам себе, а поэтому ему помогает и государство; английский гражданин не зовет при каждой безделице и глупости полицию. В Англии автономия, самоуправление, себяуправление.
Демократия возможна лишь при этом живом интересе к государству, к его развитию и его постоянному усовершенствованию; демократия – это естественное право на инициативу во всех отраслях общественной жизни, причем безразлично, узаконено формально это право или нет. В свободном государстве оно существует de facto.
Теперь часто рекомендуют организационную работу как деятельность по преимуществу политическую и государственно-строительную; это правило, но и организационность можно преувеличивать. Я, например, полагаю, что наши соседи немцы переорганизовались; каждая организация, будь то государственная, или социальная, или религиозная, становится в силу привычки механической формой. Нам нужны живые организмы – откуда их взять, если мы сами не будем живыми? А жизнь – это постоянное изменение, рост. Живая организация будет у создающих, у творческих людей – новое нужно создать, нужно постоянно создавать также и в общественной и государственной жизни.