Для этой действительно мировой политики Палацкий рекомендует нам, иначе ведь и не могло быть, принципы гуманитарного идеала. «Последним моим словом будет горячее сердечное пожелание, чтобы мои милые соотечественники в Hexntf и в Моравии, в каком бы они положении ни оказались, никогда не переставали быть верными себе, праву и справедливости!» «Времена Гуса были славными временами, в то время чешский народ благодаря своему духовному образованию стоял во главе остальных народов Европы… теперь стало необходимо, чтобы мы учились и действовали сообразно с образованным разумом. В этом заключается единственное завещание, которое, умирая, я оставляю своему народу». «Когда бы мы ни побеждали, всегда это происходило более благодаря перевесу духа, чем физической силы, каждый раз, когда мы были побеждены… всегда был в этом виноват недостаток духовной деятельности, морального мужества и отваги. Весьма ошибаются те, кто полагает, что военные чудеса, которые совершали наши предки во время гуситских волнений, заключались в каком-то неудержимом бесновании, стрельбе и громлении рычащих варваров (как, к сожалению, с давних пор вошло в обычай их изображать), а не в юношеском взлете духа, вдохновленного идеей моральной свежести и в уровне просвещения нашего народа. И наоборот, когда 200 лет позднее мы пали почти в могилу в подобной же борьбе, виной этому было то, что, не превышая образованностью духа, но равняясь с неприятелем скорее моральным разложением, чем количеством силы, мы призывали к мечу и насилию…» «Мы лишь тогда обеспечим себе продолжительное будущее, когда духом будем побеждать и руководствоваться в предвечном бое, предназначенном нам премудростью Божьей».
Палацкий часто размышлял о наших моральных недостатках и пороках; в статье о причинах онемечения он сравнивает нас и наших соседей, с которыми мы, естественно, должны постоянно меряться силами, и приходит к заключению, что мы до известной степени сами виноваты в своем национальном упадке. Палацкий не верит, что немцы являются благодаря крови и расе от природы высшим народом, что у них высший дух и разум, но зато у них нет в такой степени недостатка, который Палацкий описывает следующим образом: «Недостатки и недочеты нашего народа различны; но один из главных и самых вредных это тот, который мы не умеем и назвать по-чешски, несмотря на то что с давних пор он пожирает самые корни нашей общественной жизни: я подразумеваю luxus в самой широком смысле слова… чех и вообще славянин умеет гораздо лучше вести себя в несчастье, чем в счастье. Он верен и одарен способностями, трудолюбив и догадлив, энергичен и неуступчив, но также страстен и легкомыслен, он не заботится о будущем и непостоянен, буен и труслив. Для него гораздо легче приобрести средства и имущество, чем приобретенное удержать и сохранить. Сегодняшний заработок он разбросает в тот же день, а если не сегодня, то наверное уже завтра… Особенно же наш прекрасный пол не умеет держать на узде свою страсть к пустым украшениям; во всем широком свете нет, наверно, такой другой земли, как Чехия, где бы богине Моде приносились такие страстные молитвы и делалось столько жертв; никто, кто с открытыми глазами путешествовал по Европе, не мог этого не заметить. И не только в наше время делаются подобные вещи… Первый Далемил, а последний Коменский выводили падение своего народа из этой расточительности и безудержности; король своими законами, иные отцы особыми заботами и напоминаниями тщетно против всего этого выступали… Чехи уже шестьсот лет тому назад начали приобретать и по собственной вине заслуживать прозвище «обезьяньего народа», ибо они все ловят и всему подражают, что видят у своих соседей. Не то у немцев, гораздо более спокойных, осторожных и обдуманных; немец умеет не только приобретать состояние, но и хозяйничать с ним; он не стыдится, по возвращении из чужих земель в Чехию, снова приняться за сельскую работу, хотя бы он был, например, в Кадиксе и приобрел дворянское состояние; хотя он любит хорошо поесть и попить, но меньше набрасывается на лакомства и украшения и больше думает о будущем… есть, правда, и иные причины нашего неуспеха, как, например, задушенное с давних пор национальное чувство; слепая привязанность к родной земле и соединенная с этим непредприимчивость в чужих землях; стремление к новшествам скорее пассивное, чем деятельное, т. е. ведущее скорее к наслаждению, чем к творчеству; а наконец, эти наши терпеливость и спокойствие, которые удаляются от всякого насилия по отношению к ближнему, и так чех скорее страдает от несправедливости, чем что-нибудь предпримет. Кто хочет избавиться от старого, вредного духа, должен прежде всего его знать и познать, в особенности если уже дело касается жизни; лишь после этого он сможет ухватиться за правильные средства и спасти свою жизнь. Для этого необходима энергичная воля, которая должна отличаться более всего твердостью и продолжительностью. Шумом и громом мы ничего здесь не достигнем, но лишь тихим, верным и искренним и непрерывным усилием, которое нельзя сдвинуть ни соблазнами, ни устранить угрозами. Разумное, моральное образование должно быть доведено у нашего народа до высшей ступени, чтобы он мог в связи с этим прежде всего понять сам себя, а далее на этом уже создавать свое будущее. Все остальные средства были бы лишь слабыми паллиативами… Все патриоты, старайтесь прежде всего доставлять и умножать для своих сограждан удобоваримую и духовную и моральную пищу – у них же достаточно здравого смысла, чтобы потом уже самим избегать ядовитой заразы!»
Восстановление нашей политической независимости в форме демократической республики является естественным следствием и продолжением нашего развития.
Потеря независимости, подчинение чужой династии и ее античешскому режиму подготовляли нас к республике и демократии; чужая династия, чужое войско, отчужденное дворянство и принудительная церковь удалили нас от монархизма и его главных институций. Я уже показывал, как все наше историческое развитие толкало нас к республике и демократии.
Кроме того, наше развитие подготовляло нас и положительно к республике и демократии; нашей реформацией были положены основы современного гуманизма и, следовательно, демократии. Палацкий выдвигает в реформации значение нашей Чешской братской церкви, которая превзошла своими моральными достоинствами все остальные церкви и попытки реформаций. Основатель Братства отвергал всякое насилие и, вследствие создавшегося положения, не только государство, но и церковь; он хорошо подметил основу средневековой теократии, эту интимную связь государства и церкви. Крайности Хельчицкого были вскоре смягчены его последователями, точно так же, как и крайности Таборитов, коммунизм которых не удержался; король Ири, несмотря на то что был противником Братьев, выдвигает – а это совпадает с основной идеей братства, идеал вечного мира; Коменский, последний епископ Чешской братской церкви, творит человечность при помощи школы и воспитания, при помощи же образования он стремится осуществить национальную и притом общечеловеческую программу. Коменский, потом Лейбниц и Гердер – это прекрасно сказал Дени – говорят к нам через Добровского и Коллара; после них Палацкий, Шаффарик и Гавличек формулировали наш национальный гуманитарный идеал в связи с требованиями эпохи.
В нашей оппозиции против абсолютизма антиреформационной Австрии мы приблизились в XVIII столетии к идеалам Просвещения и Французской революции; передовые идеи Запада стали руководящими мыслями нашего народного возрождения.
Это было тем легче, что духовные вожди революции (Руссо) выросли среди швейцарского республиканства и кальвинизма, происходящих из идеи реформации; люди революции, как правильно отметил Маркс, продолжали идти по пути реформаторов. Просвещенность, гуманизм и руководящие идеи XVIII столетия вообще продолжают идти в направлении, данном реформацией, а следовательно, и нашей чешской реформацией.
Гуманитарный идеал не является чешской особенностью, он, наоборот, общечеловечен, но каждый народ осуществляет его своим способом: англичане формулировали его главным образом этически, французы политически (объявление прав человека и гражданина), немцы социально (социализм), мы национально и религиозно. Теперь гуманитарные стремления становятся всеобщими, и приходит время, когда они будут признаны всеми образованными народами основой государства и международных отношений.
Я не утверждаю, что мы, чехи и словаки, наделены от природы особенно милым, нежным, так сказать голубиным характером. Мне кажется, наоборот, что рядом со своей характерной мягкостью – мягкость не совпадает с чувством и лаской, а скорее с чувствительностью – мы довольно тверды; быть может, мы симпатизируем с людьми более непосредственными и откровенными, чем на Западе, и не поддаемся в такой степени всякого рода формализму. Как развивался наш характер, это иной вопрос; я уже обращал внимание на неясность споров о народном характере.
О нашей национальной гуманитарной программе были оживленные споры еще перед войной, после войны они продолжаются; дело идет о двух предметах. Прежде всего дело касается гуманитаризма (гуманистической программы, или, как кратко говорят, гуманности), а во-вторых, основывается ли наша чешская гуманность на религии.
О самой гуманности особенно не спорят, скорее всего, дело касается различных недоразумений, происходящих из неясности понятий; я надеюсь, что они отпадают благодаря данному мной разбору. Будет труднее, а быть может, и совершенно невозможно договориться с теми противниками, которые вообще отвергают гуманитаризм и не соглашаются с его религиозным обоснованием.
Таких противников гуманитаризма имеется несколько родов. Отвергают его те, кто не считает политически важной вещью мораль и религию и вообще какую бы то ни было «идеологию»; мораль и религия являются уже «преодоленными точками зрения», они хороши для детей, женщин и сентименталистов, но практические, реальные политики – realpolitik оперируют с практическими реальностями, они не сентиментальны и т. д. Очевидно существуют «реальные политики» и «реальные политики». Бисмарк с этой реальной политикой не соглашался, не соглашались с ней и пангерманисты; они не признавали гуманность, но чрезвычайно защищали религию, или церковную (Бисмарк), или новую пангерманскую (Лагард).