Не может быть никаких сомнений, что Палацкий понимал и обосновывал национальную гуманитарную программу религиозно; вся его история и его философия истории (изложенная в трудах против Гефлера) являются неопровержимыми доказательствами. Как уже было сказано, это допускают даже противники (например, проф. Кайцль). Я полагаю, что достаточно одного Палацкого, чтобы был доказан тезис религиозной основы нашего гуманитаризма. Я ведь сам достаточно ясно указал, что Юнгман был либералом, при этом мне даже не приходит в голову отвергать всю важность сотрудничества Юнгмана в деятельности возрождения; однако важно установить, каковы были история и идеологический смысл этого возрождения. А это решает, конечно, Палацкий, а не Юнгман.
Рядом с Палацким можно поставить и Коллара, который тоже продолжал связь с нашей реформацией. Я сам обращал внимание, что гуманитаризм Коллара не так глубок и сознателен, как у Палацкого; но, несмотря на это, и в данном случае решающую роль играет факт, что Коллар, как и Палацкий, был протестант и что у обоих было сознание своей церкви и религиозной связи с реформацией. Повторяю: я вижу разницу между Колларом и Палацким; Коллар не понял так глубоко, как Палацкий, Гуса и всю нашу реформацию (он сравнивает Гуса не только с Сократом, но и с Сенекой, и с Вацлавом, и с иными), но, несмотря на это, он чувствует преемственность реформации точно так, как и остальные словацкие протестанты, которые сознавали, что они идут не только от Лютера, но и от Гуса. Рядом с Колларом можно и должно поставить еще Шафаржика, тоже словака и протестанта – неужели это случайность, что три главных вождя возрождения были протестантами? И неужели это тоже случайность, что основатель славистики был правда священник, даже иезуит, но в то же время франкмасон и последователь Декарта?
Наше возрождение развивалось и составлялось из множества отдельных направлений и стремлений; важно определить, которое из них было самым сильным, решающим, важно понять, каков смысл нашего возрождения. Я уже приводил заявление Дени, что через Добровского и Коллара с нами, устами Лейбница и Гердера, говорит Коменский – это и есть смысл нашего возрождения. Чрезвычайно важно понять, что XVIII и XIX столетия у нас и в Европе вообще являются продолжением идей и стремлений реформации. Должно быть ясно, что такое в истории руководящие идеи, как эти идеи развивались и как, несмотря на все изменения подробностей, они по существу остаются неизменными. Я приведу пример такой философии идей. Палацкий был кантианец, а Кант, как вполне правильно утверждают, был философом протестантизма; это не означает, что он проповедовал катехизм Лютера (он всегда отвергал всякую теологию и т. д.), но то, что он принимал протестанский индивидуализм и субъективизм, что в религии он выдвигая мораль, что он отвергал ауторитативность, что, говоря кратко, он претворял основные идеи протестантизма в философскую систему, которая, несмотря на все это, была враждебна ортодоксальному протестантизму. Подобным же образом и Палацкий как чешский протестант претворил чешскую братскую церковь в свою гуманитарную систему, отвергая при этом также ортодоксальность Лютера и придерживаясь, как было сказано, брата Лукаша. Именно в этом смысле Маркс мог сказать, что вожди Французской революции продолжают развивать идеи Лютера и Кальвина. Прямо трудно поверить, насколько даже некоторые историки у нас мало социологически проработанны, а философски недостаточно образованны.
Папа-философ Лев XIII может послужить соответствующим поучительным примером для наших историков. Известно, как этот основатель томизма осудил нашу реформацию и какое возмущение в свое время вызвало его осуждение. В своей энциклике «Diuturnum illud» (1881) Лев XIII доказывает, что реформация является матерью не только современной философии, но и современной политики, особенно же демократии; Лев XIII выводит, как следствие реформации не только современное юридическое воззрение и социализм, но и нигилизм и коммунизм. Лев XIII и в позднейших посланиях восставал таким же образом против реформации («протестанского бунта») и осуждал смешанные школы, требуя чисто исповедные школы, и т. д.
Полагаю, что будет лишнее обращать внимание на такие крайности, как, например, на то, что он ставит на одну доску нигилизм и социализм и т. д.; но в главных вопросах Лев XIII был прав: действительно, после реформации и благодаря реформации возник новый взгляд на мир и жизнь, новое государство и современную демократию и политику. Мы лишь расходимся с главой римской церкви в оценке современной эпохи, ее идеалов, стремлений и институций.
Именно в этом отношении наше возрождение и новая эпоха идут в том же направлении, что и реформация; в этом же смысле наши возродители чувствовали себя связанными с этой высшей точкой нашей истории: одни (Палацкий) делали это сознательно и ясно, другие менее ясно и несознательно, но все наши выдающиеся люди и даже духовные вожди никогда не были так индифферентны к религиозным вопросам, как это объявляют упомянутые либералы. Первый пример Добровский: он был масоном, энциклопедистом и шел сознательно против своей церкви, но не против религии. О Колларе, Шафаржике и Палацком мы уже все сказали; Гавличек был либерал, но не был равнодушен к вере. А наши поэты? Возьмем первого и самого большого – Маху, который был человеком абсолютно религиозным, хотя и раздвоенным скептицизмом; религиозный вопрос был для Махи жизненным вопросом. У Неруды было сильное религиозное чувство, как это должен почувствовать каждый при чтении его «Псалмов на день пятницы»: Немцова, Светла, а позднее Новакова являются живыми религиозными характерами; Светла и еще глубже Новакова искали следы реформации среди нашего народа. А из современных – как анализирует морально и религиозно свои характеры Голечек, Чапек-Ход? Шольда даже проповедует возврат к Богу. То, что Святоплук Чех и Врхлицкий были либералами, вовсе не является доказательством того, что наша литература в действительности не переживала религиозного вопроса; и Чех ведь молился Неизвестному, а Верхлицкий всю жизнь страдал от фаустовского вопроса.
Наш чешский либерал бывает обычно по бумагам католиком и полным невеждой в религиозных вопросах: он не способен представить себе религию вне своей церкви, ее культа и учения; поэтому он не понимает Палацкого и наших лучших писателей, хотя их имена все время вертятся у него на языке. Он не понимает истории, хотя он и историк.
Принципиальными, серьезными и последовательными противниками Палацкого являются католические историки и политики; они расценивают нашу реформацию со своей религиозной точки зрения. Для них реформация была и есть религиозной и политической ошибкой; габсбургская католизация народа, с их точки зрения, была его духовным и национальным спасением – Братство и протестантизм нас бы онемечили: Белая Гора была нашим счастьем.
Католические историки и политики в Германии, в Англии и в иных государствах смотрят более объективно, чем наши, на реформацию, ее возникновение и значение; они признают по крайней мере относительное и временное право протестантизма, признают ошибки и недостатки своей церкви в конце Средних веков и необходимость ее реформы. Если ход истории направляется Божественной премудростью, если в истории есть порядок и план, то как же можно так огульно и без всяких размышлений осуждать возникновение реформации и протестантизма; ведь что означает для целого мира и особенно для католиков такое большое, даже огромное и продолжительное движение? Именно с теистической точки зрения философия истории наших католических противников Палацкого прямо невозможна: разве бы возникла реформация, если бы церковь удовлетворяла народы? А разве реформационное движение не возникло внутри самой церкви? Лучшие католические деятели всегда критиковали недостатки своей церкви – не хватило бы никакой библиотеки для помещения этой литературы от начала католицизма до реформации; как только стремление к реформе оказалось вне церкви и возникли даже новые церкви, старая церковь становится в стороне, и удержание власти при помощи насилия или компромисса становится главным объектом ее политики. Отсюда происходят договоры с нами, отсюда же инквизиция и иезуитизм – инквизиция и иезуиты и у нас проводили католизацию. Если церковь была недостаточной, то я не говорю, что реформации хватило во всем и всюду. Конечно, очень скоро и в протестантстве вместо духовной емулации возникла партийная борьба; очень скоро против старой теократии восстала новая теократия, также домагающаяся власти. Церкви, проповедывавшие религию любви, начали употреблять насилие и охотно позволили светской власти злоупотреблять собой.
Для поддержки своего мнения, что католизация спасла народ тем, что отделила его от Германии и Пруссии, наши католические противники чешской реформации могли бы сослаться на Бисмарка. Говорят, что Железный Канцлер раз не спал целую ночь, раздумывая над проблемой, какой бы оборот приняла история, если бы у Белой Горы победили протестанты. Быть может, Бисмарк раздумывал о том, присоединились ли бы протестантские чехи к политике протестантской Пруссии против Австрии; в таком случае Австрия осталась бы незначительной пешкой, а из Чехии и при помощи Чехии немцы могли бы завладеть Дунаем, и так, с чешской помощью – Берлин – Багдад! Мы знаем, насколько Бисмарк ценил географическое положение Чехии для владычества над Европой.
Я не любитель истории «если бы, да кабы», приведу поэтому факты. Наша реформация укрепила небывалым образом нашу национальность; онемечение делалось под владычеством католиков, гуситство было спасением от германизации. Это доказывают снова как раз немецкие историки, говорящие, что наша реформация влияла весьма сильно антинемецки не только у нас, но и в Польше. Реформация всюду, а следовательно и у нас, укрепила народный язык и литературу тем, что богослужение стало чешским, а богослужение в те времена – особенно же чтение Библии – имело гораздо большее значение для литературы и народного воспитания, чем теперь. Реформация, стремясь к исправлению нравственности, укрепила наш национальный характер; именно потому, что она была религиозной, она была и народной. Победоносная Белая Гора – несмотря на зачаточное проникание немецких элементов к нам в протестантскую эпоху – могла означать лишь дальнейшее усиление и возрождение народа. А если во время мировой войны именно протестантская Пруссия – пангерманизм – была поражена протестантской Англией и Америкой и революционной Францией, то где же написано, что чехи-евангелики позволили бы без сопротивления вести себя Пруссией? Уже каким доказательством является один Коменский, довершитель и венец Братства, а кроме него есть целая эмигрантская деятельность и литература; гуситы, Братья и чехи-евангелики поддерживали, правда, живое сношение с немцами, которые их охотно принимали, но то же они делали и по отношению к голландцам, швейцарцам, англичанам и шведам, работая всюду для освобождения своего отечества. Коменский для спасения народа вел действительно мировую и культурную политику. А ведь католические Габсбурги, как после, так и до Белой Горы, не только насильно переводили в католицизм, но и старались онемечить при помощи меча, огня, конфискации и уничтожения просвещения; католические враги «сверхеретика» Гуса заставили всех ненавидеть чешский народ как народ еретический. А ведь именно эта католическая, ультракатолическая Австрия попала под влияние политики протестантской Прусии и стала ее послушным авангардом на Дунае.