й раз они встретились лишь спустя три года: Джеки в тот момент была глубоко беременна, а Она развелась с бейсболистом и вышла замуж за известного писателя, но большую часть времени жила с ним раздельно и чувствовала себя почти свободной. Их взаимной страсти теперь уже ничто не могло помешать: они встречались каждые выходные в апартаментах на верхнем этаже отеля «Карлайл» в Нью-Йорке. Потом ей пришлось уехать в Англию на съемки фильма, а он — «вернулся в семью», чтобы находиться рядом с супругой после рождения их первого ребенка. Когда Джон был избран президентом в шестидесятом, Она, будучи не в себе от счастья, позвонила ему с бурными поздравлениями: запись их того нежного и страстного разговора служба безопасности потом уничтожит как «порочащую» образ первого лица страны. Ей было все равно, что Джон женат, ей было достаточно просто знать, что он думает о ней каждый день, может быть, даже каждую свободную минуту. Ей казалось, что это так, хотя он и был крайне сдержан на комплименты и любовные признания: натуре мужественного ирландца чужда сентиментальность. Как и всякая влюбленная женщина, Она, конечно же, мечтала, чтобы Джон оставил семью и принадлежал только Ей. Но разум, к счастью, подсказывал, что торопить столь своенравного и упрямого от природы мужчину не стоило. Лишь однажды за все время Она совершила непростительный поступок: позвонила в Белый дом Джеки и поинтересовалась, не находила ли та в их постели в Белом доме Ее пропавшую ночную рубашку и чулок. Это было глупостью еще и потому, что в Белом доме она никогда не была. Но что еще оставалось делать, если Джон вдруг надолго перестал звонить, а количество выпитого ею в тот очередной тоскливый вечер джина и шампанского могло свалить замертво трех дюжих ковбоев. Джеки, естественно, была вне себя от ярости и закатила супругу грандиозный скандал. Три месяца после этого они не виделись. Надо было что-то срочно делать, пока Она не потеряла его навсегда.
В мае 1962-го популярность 35-го президента США была почти на самом пике. В честь дня его рождения был устроен роскошный концерт в огромном зале «Мэдисон Сквер Гарден» в Нью-Йорке, куда были приглашены пятнадцать тысяч человек: соратники по Демократической партии, банкиры, политики, бизнесмены и знаменитости всех мастей. В концертной программе значился целый сонм звезд джаза и эстрады первой величины, а конферанс грандиозного мероприятия вел тот самый муж сестры Джона, на вилле которого они когда-то познакомились.
Она готовилась к этому вечеру давно: сбросила несколько впервые в жизни образовавшихся на ее обычно идеальном теле от переедания на нервной почве килограммов и заранее заказала платье, о котором мечтала всю жизнь. Его создал знаменитый парижский дизайнер, автор легендарных нарядов из фильмов богинь кино недавнего прошлого — Риты Хэйворт и Марлен Дитрих. Для Нее специально для того вечера он подготовил свое лучшее творение в жизни: роскошное, тесно облегающее фигуру платье телесного цвета с двумя тысячами мерцающих страз. В нем Она как будто бы и в самом деле сияла и при этом казалась практически обнаженной: более соблазнительную женщину трудно было себе даже вообразить. Впоследствии никто из зрителей не мог вспомнить решительно ничего из длинной программы вечера. Всем врезалось в память лишь то, как Она, как всегда опоздав, с грацией дикой кошки подошла к микрофону и решительно скинула с плеч белоснежную горностаевую накидку. Зал буквально застонал: в первую секунду всем показалось, что она — совершенно голая. Но через секунду бриллиантовые стразы под блеском софитов засверкали как тысячи маленьких звездочек, и Она спела президенту короткую песенку Happy Birthday. Спела так, что у всех захватило дух: в это мгновенье каждый человек мужского пола на свете страстно хотел бы быть Джоном Кеннеди. Сам президент, как всегда, сохранил свое знаменитое самообладание и, чтобы снять излишний ажиотаж и перевести все в шутку, выйдя к микрофону, с улыбкой отреагировал:
— Услышав то, КАК меня сейчас поздравили, я бы мог наконец-то навсегда уйти из политики.
Поздно ночью, ловко скрывшись от вездесущих репортеров, они ехали вместе в «их» отель в одном из его лимузинов. Она почти спала, положив голову на его плечо, ей в кои-то веки было хорошо, и она ни о чем не думала, а он рассматривал сияющие небоскребы Мэдисон-авеню и, как всегда, размышлял о десяти вещах одновременно. Мудрая Джеки, узнав, что ее соперница будет публично выступать для президента, не хотела выглядеть в глазах общества и журналистов «оскорбленной супругой» и уехала вместе с детьми на выходные за город. Он же твердо решил объяснить своей бывшей пассии, что между ними уже давно все кончено. Но сейчас… Когда эта неземная белокурая головка лежала на его плече, он вдыхал нежный аромат ее духов, а платье, потрясшее мир, в эту секунду все так же облегало ее самую соблазнительную на свете фигуру… Он мог поклясться святым Патриком, что был невероятно взволнован, влюблен так же сильно, как в самый первый вечер, и отдал бы многое, чтобы эти минуты не заканчивались.
Их номер был постоянно забронирован для Кеннеди и декорирован современной, разноцветной дизайнерской мебелью, которая кому-то могла показаться слишком вычурной, но эта яркая обстановка нравилась им обоим. Иногда Кеннеди даже использовал этот номер для деловых встреч во время своих частых визитов в Нью-Йорк: в каком-то смысле для уроженца Бостона отель «Карлайл» стал привычным домом в этом шумном мегаполисе.
На столике, как всегда, стояло ведерко с двумя бутылками ее любимого калифорнийского игристого и закуска: клубника со сливками, морские ракушки и черная икра. Разговор оказался недолгим, поцелуи — страстными, как в их самую первую встречу. Она, уже совершенно нетрезвая, что, впрочем, в постели делало ее еще более желанной, как обычно, стонала, Джон также сгорал от страсти. Из всех женщин, побывавших в его постели, ни одна даже близко не доводила его до такого исступления. Он потом даже злился на себя. Ему казалось, что в постели она всякий раз побеждала его, лишая той психологической выдержки, которую так долго и целенаправленно взращивали в нем его предельно строгие родители. В четыре утра они стояли вместе, почти обнаженные, у окна, как влюбленные школьники, любуясь первыми лучиками восхода над Манхэттеном. Он знал, что он должен был все сказать ей. Но вряд ли было на свете что-то, чего он не хотел делать столь же сильно.
— Джек, любимый, я так скучала. Мы ведь теперь снова будем вместе, как раньше? Скажи мне!
Ее голос был похож на ласковое мурлыканье домашней кошки, но в то же время что-то внутри у него трепетало от волнения.
Джон подошел к гардеробу, чтобы надеть свежую накрахмаленную рубашку.
— Ты куда? Джеки вернется только послезавтра, у нас с тобой еще целые выходные, милый.
Джон опустил голову, помолчал, затем сухо выдавил:
— Все кончено. Мы не сможем больше видеться. Мы слишком увлеклись. Пожалуйста, больше не ищи никогда встреч со мной. Я завтра же дам указание отключить нашу телефонную линию. Если ты побеспокоишь меня или Джеки еще раз, тогда мне придется пойти на более серьезные меры.
Из ее груди раздался громкий, хриплый стон. Казалось, что она вдруг превратилась из человека в обезумевшее раненое животное. Она схватила его за одежду, словно пытаясь не отпустить:
— Нет! Ты не можешь этого сделать! Я не буду никогда лезть в твою семью, не буду ничего делать, обещаю! Джек, не бросай меня, пожалуйста!!!
Джон оттолкнул ее, но она снова вцепилась в него, еще сильнее, пытаясь сорвать с него одежду и невольно глубоко царапая ногтями его тело и лицо. Он снова попытался отстранить ее, но снова не получилось — оказалось, что в этом мягком, женственном теле с белоснежной бархатной кожей на самом деле таилась могучая физическая сила. Он оттолкнул ее еще раз, уже изо всех сил, она упала на кровать, взвыла и снова пыталась схватиться за него. Он отмахнулся от нее рукой, пальцами случайно задев ее губы и нос, разбив их в кровь.
Она теперь просто лежала лицом вниз, на простыне проступали красные пятна. Женщина, о которой грезила половина мужчин мира, рыдала навзрыд, как безнадежно обреченный человек, продолжая издавать хриплые стоны, задыхаясь от слез.
— Вы все бросаете меня… Моя собственная мать душила меня… Мужчины всегда только пользовались моим телом, но им на самом деле было плевать на меня!! Как я вас всех ненавижу… Ненавижу!!! Будь ты вовеки проклят!!! Слышишь? Проклят!
Ее последние слова и крики раздались в спину выходившего из номера бывшего любовника. За дверью в коридоре президента ожидал один из его самых доверенных охранников. В голосе Джона уже не было ни намека на романтическое настроение — только жесткие, стальные ноты:
— Зайди к ней и проверь, чтобы эта тупая пьяная курица не объелась таблетками. Не хватало еще, чтобы пресса раструбила потом, что она покончила с собой у меня. Отвези ее домой, но так, чтобы по дороге ее никто не увидел. Завтра доложишь. Выполнять.
Через два месяца, в августе 1962-го, ее нашли мертвой в собственном доме в Лос-Анджелесе при до сих пор до конца не выясненных, подозрительных обстоятельствах. Причиной смерти точно была передозировка снотворного, но многое указывало на то, что смертельная доза была введена ей накануне вечером кем-то внутривенно. Было ли это делом рук спецслужб? Даже если нет, то как минимум достоверно известно, что агенты ФБР постоянно следили за ней, прослушивали ее, прекрасно знали о ее суицидальных настроениях и сделали все, чтобы в тот вечер никто из ее знакомых случайно не помешал ей покончить с собой. Была ли ее смерть приказом кого-то из братьев Кеннеди? Даже если и так, то эту тайну они оба вскоре унесли вместе с собой в небытие.
Джозеф Кеннеди, отец президента, всю жизнь оставался ирландцем до мозга костей. На исторической родине у него осталась большая родня: когда Джон посетил Ирландию в июле 1963-го в конце своего официального и последнего визита в Европу, он был приглашен в их старинное родовое поместье на берегу океана. Его троюродные братья и сестры, которых Джон никогда раньше не видел, устроили для него тогда настоящую деревенскую пирушку с блюдами из картошки, пирогами и деревенским элем. Джон ощутил прилив необыкновенной радости и даже поднял тост «за здоровье и процветание всех Кеннеди по обе стороны океана». Вероятно, это был последний тост Джона, произнесенный за столом в кругу родственников.