США предпринимали попытки – безуспешные, как выяснилось, – разделить тесное сотрудничество с Пакистаном в одной сфере (противодействие советской оккупации Афганистана) и отказ от сотрудничества в другой сфере (ядерная программа). В конце концов, было решено воспользоваться инструментом экономических и военных санкций, дабы помешать Пакистану реализовать свои ядерные амбиции. Увы, в действительности санкции оказались наихудшим возможным компромиссом. Они не были настолько жесткими, чтобы вынудить Пакистан отказаться от разработки ядерного оружия (хотя имеются немногочисленные доказательства того, что по-настоящему суровые санкции вполне способны убедить ту или иную страну от преследования жизненно важных национальных интересов, каковы бы те ни были), зато санкции способствовали отчуждению Пакистана и его военного руководства, которое играет в Пакистане важную политическую роль. Кроме того, введение санкций укрепило убежденность пакистанцев в том, что посторонним, США в особенности, нельзя доверять и нельзя пускать их на территорию страны; общественное мнение Пакистана все сильнее стало склоняться к тому, что государству следует самостоятельно заботиться о своей безопасности. Как следствие, стремление к обладанию ядерным оружием сделалось еще более выраженным. Сегодня Пакистан располагает более чем сотней единиц ядерного оружия и обладает самым быстрорастущим ядерным арсеналом в мире. При этом он остается слабым государством – гражданская власть в Пакистане в большинстве случаев эфемерна, реальная власть в руках военных; к тому же на территории страны нашли приют несколько наиболее опасных террористических организаций. Пакистан оказывает помощь другим странам в реализации ядерных программ и по-прежнему находится в конфронтационных отношениях с Индией, обладающей ядерным оружием. Все перечисленное чревато тем, что пакистанское ядерное оружие может быть использовано в очередном пограничном конфликте или похищено террористической группировкой.
Здесь также следует отметить, что Израиль, Пакистан и Индия никогда не подписывали договор о нераспространении ядерного оружия, хотя этот документ как будто отражает глобальный консенсус относительно того, что владение ядерным оружием должно ограничиваться пятью государствами, которые обзавелись им первыми. Договор не предусматривает никаких штрафов за отказ его подписать и никаких наказаний за выход из него (случай Северной Кореи). Дело не в том, что противодействие распространению ядерного оружия отсутствует – нет, оно вполне реально. Но не менее реальна та малая цена, которую правительства крупных держав готовы платить за прекращение распространения ядерного оружия.
Иран является примером другого рода. Он подписал ДНЯО и первоначально опирался на помощь Запада в реализации программы ядерной энергетики (еще когда страной управлял шах). Впрочем, мир стал воспринимать атомную активность Ирана совершенно иначе, когда эту деятельность продолжил и стал развивать исламский режим, пришедший к власти в результате революции 1979 года.
Три с половиной десятилетия длится борьба за осуществление иранской ядерной программы, которая во многом противоречит условиям ДНЯО и обязательствам перед МАГАТЭ, на фоне стремления Соединенных Штатов Америки и других стран сорвать выполнение этой программы посредством санкций и иных средств, скажем, за счет использования вредоносных программ, которые нарушают работу центрифуг – главного звена процесса обогащения урана. При этом Иран продолжает неуклонно двигаться вперед, и выбор, вставший перед Соединенными Штатами Америки и остальным миром через несколько лет после вступления в должность президента Барака Обамы, свелся к нанесению превентивного удара по иранским объектам, к признанию иранской программы ядерного оружия или к заключению соглашения, которое ограничило бы иранскую программу мирными целями, запретив разработку ядерного оружия.
Администрация Обамы отвергла первые два варианта. Преисполненная решимости сократить вмешательство США в дела Ближнего Востока, эта администрация не решилась раздувать очередной конфликт в регионе. Более того, сокращение американского военного присутствия на Ближнем Востоке стало важнейшим пунктом повестки самого президента и многих людей из его окружения. Вдобавок имелись немалые сомнения относительно того, чего можно добиться военной силой; да, превентивный удар мог отбросить иранскую программу на несколько лет назад – но ценой развязывания масштабной войны, укрепления позиции сторонников жестких ответных мер в самом Иране и отказа международного сообщества от санкций, которые до сих пор увеличивали прямые и косвенные иранские издержки на разработку ядерного оружия. Конечно, Ирану потребуется некоторое время для восстановления оборудования и заводов, необходимых для производства ядерного оружия, зато они появятся, скорее всего, тем, где их будет непросто обнаружить и уничтожить американским или израильским оружием.
При этом отвергалась и возможность признания за Ираном права на присоединение к «клубу» ядерных держав, которое уже было признано, пусть не всеми, за Израилем, Индией, Пакистаном и Северной Кореей. Такое развитие событий сулило гонку ядерных вооружений на всем Ближнем Востоке и грозило сделать и без того самую нестабильную часть мира еще более нестабильной. Ядерное оружие позволило бы Ирану реализовывать свои региональные амбиции гораздо более безнаказанно, поскольку ему попросту некого было бы бояться, помимо Израиля или США. Кроме того, ядерный Иран представлял бы собой, по мнению многих израильтян и жителей других стран, угрозу самому существованию еврейского государства, если вспомнить многочисленные заявления иранских лидеров, отвергавших право Израиля на существование.
Все это привело к тому, что администрация Обамы выбрала дипломатический вариант действий. Этот выбор был и остается спорным, но намного сомнительнее выглядит решение сосредоточиться на «дипломатическом подходе к ограничению амбиций», нацеленном, по словам одного из участников процесса, причастного к принятию политических решений в то время, на ограничение, а не на ликвидацию текущего иранского потенциала[98]. Мое личное мнение (правда, его невозможно доказать) состоит в том, что США совершили смертный грех, ввязавшись в переговоры с чрезмерным и очевидным желанием добиться нужного для них результата. В частности, на мой взгляд, с нашей стороны было бы разумно потребовать введения ограничения на намного более длительный срок, особенно с учетом того, что падение мировых цен на нефть и действующие санкции вместе обеспечивали надежные рычаги давления на Иран.
Принятие более скромных целей вполне могло отражать нежелание американской администрации прибегать к военной силе. Возможно, оно также отражало бытовавшую в некоторых кругах надежду на то, что дипломатическое урегулирование проблемы ядерной программы позволит наладить более широкое сотрудничество между Соединенными Штатами Америки и Ираном и сделает Иран более умеренным. Узнать, насколько обоснованна такая надежда, нам вряд ли суждено; зато точно известно, что дипломатические усилия завершились подписанием летом 2015 года «совместного и всеобъемлющего плана действий». Этот план подписали США, четыре других постоянных члена Совета безопасности ООН, Германия и сам Иран; соглашение освобождало Иран от давления экономических санкций и предоставляло доступ к международным капиталам в обмен на готовность на протяжении десяти лет значительно ограничивать использование центрифуг и в течение пятнадцати лет не превышать тот малый запас обогащенного урана, которым Ирану все же разрешили обладать[99]. Эти ограничения и последующие инспекции принесли желаемый результат, заметно увеличив вероятный срок уведомления мира (приблизительно с нескольких месяцев до года на протяжении тех полутора десятилетий, пока остаются в силе основные ограничения) на случай, если Иран решит нарушить договор и попытается заполучить ядерное оружие.
Иран также согласился на более тщательные международные инспекции, призванные гарантировать, что он исправно выполняет свои обязательства по соглашению. В результате сложилась более стабильная ситуация в краткосрочной перспективе, и мир приобрел достаточно высокую степень уверенности в том, что касается иранской ядерной программы на ближайшие пятнадцать лет и ее мирных целей. Однако эта уверенность была достигнута дорогой ценой, ведь Ирану предоставили доступ к мировым финансовым ресурсам, причем в таком масштабе (по разным оценкам, от 50 до 100 миллиардов долларов), который обеспечил ему гораздо больше возможностей проводить агрессивную региональную внешнюю политику. Помимо того, Иран сохранил шансы ускоренной разработки обширного ядерного потенциала за короткий срок по истечении десяти (в случае центрифуг) и пятнадцати (в случае обогащенного урана) лет. К тому времени у международного сообщества останется лишь согласие Ирана на придирчивые инспекции и соблюдение обязательств по ДНЯО. Как будет показано далее, это соглашение также способствовало возникновению крупной дипломатической проблемы: как разубедить ряд влиятельных соседей Ирана в нежелательности следования его примеру и отсутствии необходимости разрабатывать собственные программы создания ядерного оружия.
По крайней мере, четыре, а возможно, и все пять перечисленных случаев (Израиль, Индия, Северная Корея, Пакистан и Иран) ознаменовали собой частичную эрозию якобы всеобщего стремления к нераспространению ядерного оружия. Я упоминаю об этом отнюдь не из желания раскритиковать американскую внешнюю политику последних десятилетий. Степень влияния США на происходящее сдерживалась как стремлением конкретной страны к достижению своих целей в ядерной сфере, так и ее сопротивлением давлению со стороны США. Также следует принимать во внимание действия правительств других стран, которые не разделяли американские устремления и приоритеты. Влияние – вовсе не то же самое, что контроль, особенно когда оно сталкивается с националистическим взглядом на мир, когда ядерное оружие воспринимается как экзистенциальная потребность, а не как политический выбор (последний вариан