рийской оппозиции. Еще я добавил, что президенту нет необходимости получать дополнительные полномочия от Конгресса, ведь, согласно американской конституции, исполнительная власть пользуется немалой свободой, когда речь идет об ограниченном использовании военной силы. При этом я нисколько не был уверен в том, что Конгресс даст президенту необходимое разрешение, учитывая оппозицию обеих партий возобновлению военного присутствия США в регионе и «рефлекторное» сопротивление ряда республиканцев всему, что предлагал президент Обама. (Отчасти противодействие объяснялось озабоченностью тем, что любое применение силы создаст прецедент.) Последнее, что нужно США, закончил я, это показать миру свою внутреннюю разобщенность, продемонстрировать, что на американские обещания больше нельзя полагаться. Собеседник поблагодарил меня за откровенное изложение взглядов.
Я и понятия не имел о том, что эти гипотетические соображения через считаные часы окажутся основой американской политики. Президент Обама заявил, что должен проконсультироваться с Конгрессом, прежде чем отдавать приказ о военном возмездии за использование сирийским правительством химического оружия[128]. В этом контексте США и Россия договорились о сотрудничестве в разработке условий, при которых Сирия сможет избежать вторжения, если согласится отказаться от имевшегося на руках химического арсенала[129]. Идею выдвинул российский коллега госсекретаря Джона Керри, и через несколько недель Сирия объявила, что готова уничтожить все запасы химического оружия под надзором наблюдателей от Организации Объединенных Наций.
То обстоятельство, что Сирия согласилась отказаться от химического оружия, было, разумеется, позитивным, однако это согласие никоим образом не восстанавливало репутацию Соединенных Штатов Америки, не выполнивших свое обещание «покарать» режим Асада. Любое утверждение обратного было политической игрой – или отрицанием реальности[130]. Конечно, можно лишь гадать о том, что произошло бы, выполни США свою угрозу. Война чревата сюрпризами. Многое зависело бы от того, что США совершили бы на самом деле. Символическая «точечная» атака – например, запуск нескольких крылатых ракет по одной цели, – скорее всего, не принесла бы результата. Зато полноценная бомбардировка на протяжении нескольких дней важных военных и политических целей, с применением самолетов и крылатых ракет, укрепила бы моральный дух оппозиции и изменила бы ход сирийской войны в ее пользу. Любая такая акция воспринималась бы как карательная, то есть США и европейские партнеры Америки выступали бы верховной инстанцией, определяющей меру и степень наказания. Либо же удары могли наноситься до тех пор, пока сирийское правительство публично не уничтожит свои запасы химического оружия. Воздушные атаки вполне могли привести к политической «встряске» сирийского режима, способной ослабить позиции Башара Асада и даже привести к его свержению. Безусловно, такие действия подчеркнули бы, что никакое оружие массового поражения не может использоваться безнаказанно. По всем перечисленным причинам, на мой взгляд, президент Обама был прав, установив «красную черту» применения химического оружия, но ошибся, не отреагировав внятно на его применение.
Все, что известно достоверно, – это последующие события, спровоцированные отказом США от решительных действий. Саудовская Аравия, и без того недовольная американской политикой и недостатком внимания, по их мнению, к положению Хосни Мубарака в Египте, решила для себя, похоже, что отныне она будет меньше полагаться на Вашингтон и действовать более независимо. Это подтверждается последующими шагами Саудовской Аравии, от вторжения в Йемен в 2015 году до действий в Сирии. Из личных бесед я знаю, что непоследовательность политики США изрядно смущала высокопоставленных чиновников и лидеров союзных и дружественных Америке стран, даже в Восточной Азии. В самой Сирии отказ США лишил оппозицию возможности ослабить правящий режим. Затем произошла радикализация сирийской оппозиции, в составе которой выделялись ИГИЛ и «Ан-Нусра», местный филиал «Аль-Каиды».
Выше я неоднократно упоминал о потенциальных издержках бездействия. Вспоминается религиозная служба в Йом Кипур, иудейский день искупления: каждый член общины не менее десяти раз читает молитву, в которой просит прощения за конкретные прегрешения на протяжении того года, который вот-вот закончится. Всего имеется около сорока грехов, отражающих весь спектр неправильных мыслей, слов и поведения. Последний грех часто переводится с иврита как грех «растерянного сердца»; это грех бездействия в ситуации, когда действия необходимы.
Как предупредил однажды президент Джон Ф. Кеннеди, «любая программа действий сопряжена с рисками и расходами. Но они гораздо менее опасны, чем долгосрочные риски и издержки комфортного бездействия»[131]. Урок, который следует извлечь отсюда, заключается не в том, что действия всегда обоснованны – в случае войны в Ираке в 2003 году, приводя лишь один пример, это, безусловно, было не так, – а в том, что бездействие ведет к последствиям, как и действия, и потому его надлежит оценивать с равной строгостью. По моему опыту, так поступают редко. Более того, каждое действие, которое изучается, всегда содержит те или иные недостатки, а анализ, как говорится, может привести к параличу. Надежда на то, что несовершенные варианты со временем станут менее несовершенными, почти всегда иллюзорна. Красное вино способно становиться лучше с возрастом – в отличие от политического выбора. В итоге конкретная ситуация формирует статус-кво. Именно так слишком часто происходило с политикой США в отношении Сирии.
В последующие два года, в 2014-м и 2015-м, гражданская война в Сирии становилась все ожесточеннее. Но, как и во многих гражданских войнах, на ход войны оказывало сильное влияние прямое и косвенное воздействие других сторон. Действительно, Сирия стала одним из основных очагов суннитско-шиитского и саудовско-иранского соперничества, ныне характерного для большей части региона. Иран предоставлял сирийскому правительству значительную экономическую и военную помощь; кроме того, иранские силы стражей исламской революции и поддерживаемые Ираном отряды «Хезболлы» воевали как против сирийского правительства, так и за него.
Крупные державы тоже вносили свою лепту. Россия непосредственно вмешалась в конфликт в конце 2015 года. Воздушные бомбардировки были призваны укрепить режим Асада. Это было не то чтобы совсем плохо, так как быстрый крах режима Асада без тщательной подготовки правительства-преемника проложил бы, скорее всего, путь к созданию «халифата» ИГИЛ в Дамаске, чему следовало сопротивляться любой ценой. Российская стратегия оказалась успешной, пускай ценой немалого числа жертв среди гражданского населения и ослабления группировок, поддерживаемых США и их бывшими партнерами (например, Саудовской Аравией), а не, скажем так, «полноценных» террористов, включая ИГИЛ и «Ан-Нусру». Более того, за действиями России стояло, похоже, стремление доказать миру, что страна остается ведущей державой, способной изменять ситуацию на мировой арене. Вдобавок Россия преследовала цель поддержать своего давнего союзника, на чьей территории имелась русская военная база; не исключено также, что российские лидеры надеялись действиями в Сирии (способными теоретически сократить приток беженцев в Европу) завоевать благосклонность мирового сообщества и повысить шансы на то, что санкции, введенные из-за агрессии против Украины, будут урезаны или вовсе отменены[132].
Что касается США, их участие в конфликте оставалось ограниченным. Цель американской политики в Сирии, как представляется, состоит в том, чтобы избегать серьезных военных обязательств, но добиваться конкретных результатов. Около двадцати лет назад я написал книгу об американской внешней политике под названием «Шериф поневоле». Речь в ней шла о внешней политике США в период президентства Билла Клинтона, но с годами я стал думать, что эта характеристика намного больше подходит Бараку Обаме[133]. Нельзя отрицать, что рейд, в ходе которого убили Усаму Бен Ладена, был смелым решением, но это своего рода исключение, которое вполне могло отражать узкую цель миссии. Гораздо чаще Барак Обама проявлял осторожность при рассмотрении возможности военных интервенций (или их продолжения) значительного масштаба и длительности. В той же Сирии, даже когда ситуация ухудшилась, политика США не изменялась сколько-нибудь заметно. Велись обстрелы и бомбардировки позиций ИГИЛ, но наземные силы не задействовались. США выступили против создания гуманитарных зон или безопасных районов для сирийского гражданского населения, потому что это потребовало бы выделения существенных воздушных и наземных сил – американских или сил союзника, например Турции. Попытки создать «умеренную» сирийскую оппозицию признали бесполезными в 2015 году, после нескольких лет бесплодных и дорогостоящих усилий. Лишь к 2016 году начала формироваться несколько более перспективная стратегия – вооружение местных курдских и суннитских группировок, воздушные атаки на позиции ИГИЛ, внедрение американских советников из бойцов подразделений специальных операций в ряды курдских и суннитских боевиков. Но США отказались выделять суннитским группировкам более смертоносное вооружение (например, ракеты класса «земля-воздух») или открыто нападать на сирийские военные объекты – быть может, опасаясь конфронтации с Россией, чьи самолеты уже летали в сирийском небе.
В итоге к началу 2016 года в Сирии сложился своего рода динамический тупик: правительство стабилизировалось благодаря поддержке России и Ирана, ИГИЛ и «Ан-Нусра» контролируют уменьшающиеся, но все еще значительные части территории страны, курдам принадлежит узкая полоса земли на севере, вдоль турецкой границы, а суннитские группировки владеют каждая малыми кусками территории. В наибольшей степени пострадал сирийский народ, сотни тысяч людей погибли, более десяти миллионов потеряли свои дома и стали либо внутренне перемещенными лицами, либо беженцами. Имеется немало других проигравших, в том числе соседние страны и Европа, куда хлынули потоки сирийских беженцев, а США из-за Сирии подмочили репутацию и ослабили степень своего влияния на мир.