Следует учитывать и тот факт, что Исламская Республика, которой скоро исполнится сорок лет, достаточно прочно стоит на ногах. Политика, нацеленная на трансформацию этого государства, будет оторванной от реальности; появление со временем более умеренного Ирана, конечно, возможно, но нельзя рассчитывать на это как на данность. Наиболее разумной политикой будет, как видится, разновидность той, что предлагалась выше во взаимоотношениях США с Китаем и Россией: выборочное сотрудничество (скажем, в Афганистане, где уже имеется положительный опыт в прошлом) и дипломатия (по ядерной программе) в сочетании со сдерживанием, при необходимости через санкции, через помощь соседям Ирана или через применение военной силы, если действия Ирана будут угрожать национальным интересам США в регионе.
Третий аспект ближневосточной политики касается Израиля. Здесь недостаточно сохранения на прежнем уровне или выборочного наращивания объемов военной, экономической и разведывательной помощи. Необходимо налаживание и поддержание консультативного взаимодействия по множеству вопросов, от Ирана и предотвращения нуклеаризации региона до обсуждения потенциальных последствий кризиса государственности, скажем, в Иордании или Саудовской Аравии. США уже ведут с Израилем стратегический диалог, но, как и почти все подобные диалоги, этот процесс перешел в ведение бюрократов. Ранее я отмечал, что страна, в названии которой содержится слово «демократическая», редко является таковой; то же самое верно применительно к диалогам, которые характеризуются как стратегические. Напротив, реальное стратегическое сотрудничество обычно осуществляется вне рамок официального диалога. Например, в январе 1991 года президент Джордж Буш-старший убедил премьер-министра Израиля Ицхака Шамира не принимать ответных мер против Ирака даже после того, как иракские ракеты упали на Тель-Авив. Президент говорил, что Израиль должен доверять Соединенным Штатам Америки и тем действиям, которые предпринимают США, считать, что Америка поступает правильно, защищая интересы Израиля наряду со своими собственными, тем способом, что был выбран. Это была экстраординарная просьба; не менее экстраординарной оказалась готовность Израиля ее удовлетворить[194]. Обеим странам нужно стремиться к восстановлению такого доверия, учитывая обилие реальных и потенциальных сложностей в регионе, от ядерной программы Ирана до краха власти в Иордании или Саудовской Аравии.
Четвертый аспект ближневосточной политики связан с применением военной силы. Мне представляется, что не следует исключать военное вмешательство как таковое. Интервенции того или иного рода полезны для достижения различных целей, в том числе для защиты дружественных стран от внешней агрессии, для отражения нападений террористов, для соблюдения условий нераспространения и предотвращения применения (или попадания к террористам) оружия массового поражения, для преодоления гуманитарных кризисов и их последствий, для поддержания свободного судоходства и для защиты нефтеносных районов. Однако важно помнить вот о чем: всякое точечное применение военной силы (в моей терминологии «война по выбору») должно быть оправданным. Во-первых, издержки военных действий должны быть меньше издержек на отстаивание соблюдения прав человека, а также экономических, дипломатических и военных расходов; во‐вторых, баланс между прогнозируемыми выгодами и издержками должен быть лучше, чем любой результат, достижимый за счет иной политики на протяжении какого-то разумного срока. Эти соображения остановили бы иракскую войну 2003 года и не привели бы к вмешательству Ливии, но обосновали бы пользу войны в Персидском заливе и нанесение карательных ударов после применения сирийским правительством химического оружия.
Не менее важно и то, чего не стоит включать в содержание ближневосточной политики. В ближайшей перспективе не нужно уделять сколько-нибудь пристальное внимание реформированию местных обществ, пускай оно остается желательным в принципе. Пожеланий вообще недостаточно для формирования внешней политики; существует четкое различие между желательным и существенным. Кроме того, любые намеченные действия, будь то военные или иные, должны подвергнуться предварительному тесту, описанному выше, а именно, оценке результатов и выгод (они должны перевешивать вероятные затраты и выгодно отличаться от плодов использования другой политики). Преобразования ближневосточных обществ не отвечают ни одному из названных критериев[195].
Опять-таки я не призываю игнорировать то, что происходит внутри ближневосточных обществ. Могут возникать ситуации, когда некая форма гуманитарного вмешательства окажется оправданной. Такие страны, как Иордания и Ливан, заслуживают помощи, иначе им не справиться с потоками беженцев и с террористической угрозой. В менее сложных ситуациях полезным будет то или иное дипломатическое вмешательство, на государственном или частном уровне, дабы поощрить конкретную форму поведения и осудить другую. Так обстоит дело с Египтом, которому США помогают не столько из гуманитарных соображений, сколько для поощрения усилий по обеспечению социальной и политической стабильности. Во многих странах политическая повестка США должна предусматривать не «демократизацию» (и не проведение выборов, которые при отсутствии системы сдержек и противовесов и крепкой конституции чреваты антидемократическими результатами), а реформы, направленные на борьбу с коррупцией, расширение возможностей для женщин, стимулирование развития гражданского общества, установление главенства закона, модернизацию образования (от зубрежки к критическому мышлению), содействие развитию экономики, уменьшение роли государства и снижение зависимости от энергетического сектора. Подобные перемены сузят пропасть между правительствами и гражданами и сделают ближневосточные страны менее восприимчивыми к призывам радикалов. Со временем эти реформы могут заложить основу для постепенного перехода к более открытому обществу и политической системе с некоторыми или даже многими атрибутами демократии.
Также не имеет смысла рассматривать сохранение нынешних национальных границ в регионе в качестве насущной задачи. Напротив, разумнее заранее примириться с высокой вероятностью того, что Ближний Восток ожидает автономизация и что количество автономных районов рано или поздно совпадет с числом существующих государств. Это, безусловно, верно для Сирии, Ирака и Ливии, где правительства формально управляют территориями стран, но вряд ли контролируют эту территорию целиком на самом деле. Не исключено, что нормой здесь станут «кантоны», а не страны.
Однако бессмысленно пытаться отразить эту формирующуюся реальность в любом официальном механизме. Нет необходимости повторять Парижскую мирную конференцию по итогам Первой мировой войны и распада Османской империи. Такие усилия, несомненно, не увенчаются успехом, поскольку лишь немногие правительства захотят создать указанный прецедент; даже если кто-то проявит готовность уступить, практически нет шансов на достижение соглашения о маркировке границ. В обозримом будущем реальность Ближнего Востока будет складываться де-факто, а не де-юре.
Две группы апатридов заслуживают отдельного внимания. Первая – это курды. Они оказались жертвами Парижской мирной конференции; когда же, так сказать, отгремели фанфары, они остались без суверенного государства. Сегодня, столетие спустя, от двадцати пяти до тридцати пяти миллионов курдов проживают в основном в Турции, Иране, Ираке и Сирии. Соединенные Штаты Америки исторически воздерживались от поддержки курдской государственности из опасения, что это приведет к дестабилизации региона и оттолкнет Турцию, союзника США по НАТО. Но сегодня регион уже дестабилизирован, курды в Сирии и Ираке зарекомендовали себя стойкими борцами против ИГИЛ, а Турция при ее нынешнем руководстве союзник больше на словах, чем на деле. Кроме того, поддержка курдской государственности может быть ограничена только территориями Ирака и Сирии. В Турции следует добиваться разве что мирного диалога между правительством и курдами и некоторой степени автономии для курдов, если те станут вести себя мирно.[196]
Разумеется, вторая группа апатридов – это палестинцы. Мне не кажется правильным стремление к заключению полноценного мира между Израилем и палестинцами. Но прошу не истолковывать эти слова неверно. Официальный мир был бы весьма желательным как для израильтян, так и для палестинцев. Есть веские основания полагать, что на пользу обоим народам пошло бы соглашение о создании палестинского государства, которое обязуется жить в мире с Израилем. Тогда палестинцы наконец смогут обрести собственную государственность. Такое соглашение также обеспечит наилучшую гарантию того, что Израиль останется процветающей и демократической страной, которой не угрожает нападение извне.
Но, как часто бывает, мы наблюдаем вовсе не дефицит идей в основе соглашения. Наоборот, круг этих идей до боли знаком: создание палестинского государства на территории, сопоставимой размерами с той, которую Израиль приобрел в 1967 году, но с учетом крупных поселений, которые останутся частью Израиля; разделение неделимого, с точки зрения израильтян, Иерусалима; специальные меры безопасности, ограничения на право владения оружием для палестинцев и, возможно, согласие на израильское военное присутствие на палестинских территориях; допуск некоторого небольшого числа палестинцев в Израиль и выплата компенсации тем, кому не позволили «вернуться». Конечно, тут предстоит преодолеть много сложностей, а самый важный вопрос сводится к тому, пожелает ли руководство обеих сторон идти на необходимые компромиссы (и позволят ли это граждане). Для меня эта комбинация возможного и реального есть основной фактор, определяющий «зрелость» спора или конфликта, то есть возможности его уладить. Когда такие факторы налицо, людям, заинтересованным в результате, стоит потратить время и силы для достижения согласия; когда же предпосылки отсутствуют, просто бесполезно действовать так, словно все обстоит иначе. Вместо того лучше потратить время на выявление и стимулирование предпосылок, добиваясь хотя бы скромного прогресса или решая иные вопросы. Как говаривал Эдгар в шекспировском «Короле Лире», «Готовность – это все»