Отношение Америки к Ирану и Саудовской Аравии, следовательно, не может быть сведено к обыкновенному «исчислению» баланса сил или к вопросам демократизации; его нужно сформулировать с учетом прежде всего религиозного соперничества между двумя ветвями ислама, длящегося уже тысячу лет. Соединенные Штаты и их союзники должны тщательно выстраивать свое поведение. Давление на регион неизбежно скажется на хитроумной системе отношений, лежащей в основе могущества королевства, управляющего святынями ислама. Любое восстание в Саудовской Аравии повлечет за собой серьезные последствия для мировой экономики, для будущего мусульманского мира и для мира во всем мире. Учитывая опыт революций в других арабских странах, Соединенные Штаты не могут исходить из убеждения, что демократическая оппозиция ждет своего часа, чтобы править Саудовской Аравией в соответствии с принципами, более «адекватными» для Запада. Америка должна достичь единого понимания со страной, которая является «главным призом» как суннитов, так и шиитов, мечтающих о джихаде, со страной, чьи усилия, сколь угодно закулисные, принципиально важны для конструктивного развития региона.
Конфликт Саудовской Аравии с Ираном – экзистенциальный. На кону стоит выживание монархии, легитимность государства и даже будущее ислама. Поскольку Иран продолжает двигаться в направлении превращения в доминирующую силу региона, Саудовская Аравия будет как минимум стремиться укрепить собственный авторитет для поддержания баланса. С учетом того, что поставлено на карту, словесных заверений явно недостаточно. В зависимости от результата переговоров по иранской ядерной программе Саудовская Аравия, вероятно, постарается создать собственный ядерный арсенал в той или иной форме: или приобретет боеголовки у какой-либо из ядерных держав, предпочтительно исламской (например, у Пакистана), или профинансирует разработку в какой-то другой стране (своего рода страховой полис). А поскольку, как считают в Саудовской Аравии, Америка уходит из региона, она вполне может задуматься над построением регионального порядка с привлечением иной внешней силы – возможно, Китая, Индии или даже России. Напряженность, беспорядки и насилие, нарушающие покой Ближнего Востока в первые два десятилетия двадцать первого века, следует трактовать как проявления гражданской и религиозной розни, суть которой заключается в том, чтобы определить, примет ли регион (и если да, то в каком виде) какую-либо из «больших» концепций международного порядка. Многое зависит от ресурсов, желания и воли Соединенных Штатов, которые в состоянии помочь в достижении результата, удовлетворяющего американским интересам, равно как и интересам Саудовской Аравии и ее союзников, совместимого с их безопасностью и фундаментальными принципами.
Упадок государства?
Сирия и Ирак – некогда националистические лидеры арабского мира – рискуют утратить возможность восстановить себя в статусе суверенных вестфальских государств. Их враждующие фракции ищут поддержки у союзников по всему региону и за его пределами, и это соперничество ставит под угрозу сплоченность соседних стран. Если уж государства в самом сердце арабского мира не в состоянии установить легитимную форму правления и обеспечить постоянный надлежащий контроль над своей территорией, значит, сложившаяся после Первой мировой войны территориальная система Ближнего Востока вплотную приблизилась к гибели.
Конфликты в Сирии и Ираке и в прилегающих районах, таким образом, наглядно демонстрируют зловещую новую тенденцию: налицо распад государственности, появление племенных и религиозных структур, игнорирующих нынешние границы, непрерывные споры и войны, в том числе инспирированные извне, нежелание соблюдать какие-либо правила, кроме закона превосходящей силы – того самого, который Гоббс мог бы назвать «природным состоянием».
После революции или смены режима, при отсутствии новой власти, которую признает легитимной подавляющее большинство населения, бесчисленные партии и группировки будут и далее соперничать в вооруженных конфликтах; некоторые области таких стран могут столкнуться с анархией, с непрекращающимися бунтами и восстаниями, либо объединиться с областями другого распадающегося государства. Существующему центральному правительству недостает желания или сил удержать под контролем приграничные регионы и усмирить радикальные общественные организации наподобие «Хезболлы», «Аль-Каиды», ИГИЛ или «Талибана». Именно это произошло в Ираке и Ливии – и, кажется, вот-вот случится в Пакистане.
Отдельные государства в их нынешнем виде могут быть управляемыми лишь частично – способами, которые в Америке вряд ли признают легитимным. В некоторых случаях подобные затруднения возможно преодолеть за счет движения в сторону либерализации внутренней политики. Тем не менее, когда внутренние фракции поддерживают различные концепции мирового порядка или считают себя участниками экзистенциальной борьбы за выживание, американские призывы завершить боевые действия и создать демократическое коалиционное правительство обычно либо парализуют систему управления (как в шахском Иране), либо игнорируются (пример – египетское правительство генерала Ас-Сиси, усвоившее «уроки» своих предшественников и теперь отступающее от традиционного альянса с США ради свободы маневра). В таких условиях Америка вынуждена принимать решения, наилучшие для безопасности и морали в данный момент, – и признавать, что они все равно далеки от совершенства.
В Ираке свержение жестокой суннитской диктатуры Саддама Хусейна породило стремление не столько к демократии, сколько к мести – различные группировки рвались «отомстить за все», консолидируясь на религиозной основе и создавая автономные структуры, противостоящие всем прочим. В Ливии (а это огромная страна с относительно малым населением, раздираемая религиозными распрями и племенной враждой, причем у нее нет общей истории, не считая периода итальянского владычества) свержение кровавого диктатора Каддафи привело к полному уничтожению общенационального управления. Племена и регионы вооружались, чтобы отвоевать самостоятельность или подчинить себе соседние области. Временное правительство в Триполи заручилось международным признанием, но его власть (если тут вообще можно говорить о власти) не распространяется за пределы города. Страну заполонили экстремистские группировки, несущие идеи джихада в соседние страны, особенно в Африке, посредством оружия из арсеналов Каддафи.
Когда государства не управляются в полной мере, международный и региональный порядки начинают распадаться. На картах все чаще возникают «белые пятна», обозначающие «территории беззакония». Крах государственности может превратить территорию страны в оплот терроризма, очаг поставки вооружений и подрывной деятельности. Зоны «самоуправства» (или джихада) ныне отмечаются во всем мусульманском мире, они есть в Ливии, Египте, Йемене, секторе Газа, Ливане, Сирии, Ираке, Афганистане, Пакистане, Нигерии, Мали, Судане и Сомали. Если же принять во внимание события в Центральной Африке, где длящаяся которое десятилетие гражданская война в Конго затронула все соседние государства, а конфликты в Центрально-Африканской Республике и в Южном Судане угрожают расползтись аналогичными метастазами, можно заключить, что значительная часть мировой территории с немалым населением находится на грани выпадения из международной государственной системы.
Чем явственнее подобный финал, тем больше ситуация на Ближнем Востоке напоминает религиозные конфронтации в Европе, предшествовавшие вестфальским соглашениям (только в более крупных масштабах). Внутренние и международные конфликты усугубляют друг друга. Политические, религиозные, племенные, территориальные, идеологические споры и соперничество во имя традиционных национальных интересов сливаются в единый конфликт. Религия «вооружается» и служит геополитическим целям; гражданское население принимаются истреблять по признаку религиозной принадлежности. Там, где государство еще способно сохранить власть, эта власть отказывается от каких-либо ограничений, оправдывая такой шаг потребностью в выживании; там, где государства распадаются, начинают противоборствовать местные группировки и соседние страны, и власть – увы, слишком часто – достигается через полное пренебрежение к человеческому благополучию и достоинству.
Конфликт, который разворачивается на наших глазах, является одновременно религиозным и геополитическим. Суннитский блок, состоящий из Саудовской Аравии, стран Персидского залива и в некоторой степени Египта с Турцией, противостоит блоку во главе с шиитским Ираном, который поддерживает Башара аль-Асада в Сирии, власть Нури аль-Малики в Центральном и Южном Ираке, ополченцев «Хезболлы» в Ливане и ХАМАС в секторе Газа. Суннитский блок спонсирует восстание в Сирии против Асада и мятежи в Ираке против Малики; чтобы нарушить внутреннюю легитимность региональных конкурентов, Иран, стремящийся к региональному господству, использует «негосударственных агентов», которые связаны с Тегераном идеологически.
Участники конфликта, разумеется, ищут поддержки извне – в особенности ждут помощи от России и США, буквально мечась между ними. Цели России выглядят в значительной степени стратегическими: как минимум предотвратить проникновение сирийских и иракских джихадистов на свои мусульманские территории, а в глобальном масштабе – укрепить собственные позиции в отношении США (и нивелировать последствия войны 1973 года, описанные выше). Америка же громогласно осуждает Асада по моральным соображениям – и вполне обоснованно, однако ее основными противниками являются «Аль-Каида» и прочие ультраэкстремистские группировки, которым Соединенные Штаты противостоят стратегически. Ни Россия, ни США пока не определились, сотрудничать ли им или дипломатически соперничать, хотя события на Украине способны разрешить эту амбивалентность и возродить напряженные отношения времен холодной войны. На Ирак претендует сразу несколько «групп влияния» – это Иран, Запад и различные реваншистские движения суннитов; такое уже не раз бывало в его долгой истории, просто пьесу разыгрывают новые актеры.