Это сравнение может послужить подкреплением взглядов Будды на карму и реинкарнацию. (1) Желания и антипатии, влияющие на содержимое моего разума – чему я уделяю внимание, что игнорирую, – не возникают случайно; у них имеется определенное происхождение. Вдобавок к установкам, которые я впитал из своей культуры, у меня есть сформированные умственные привычки. К ним относятся разного рода пристрастия, склонность сравнивать себя с другими – с гордостью или завистью, предрасположенность к удовлетворенности или к ее противоположности, отвращению. (2) Хотя привычным реакциям свойственно закрепляться, я не скован моим анамнезом; у меня могут возникать новые идеи и перемены настроений. (3) Ни последовательность, ни свобода, о которых свидетельствуют первые два пункта, не требуют, чтобы мысли или чувства считались сущностями – вещами или ментальными субстанциями, которые перемещаются из разума в разум или из одного момента в другой. Наследование от моих родителей стремления к справедливости не означает, что некая субстанция, какой бы неосязаемой и призрачной она ни была, перескочила из их голов в мою.
Это отрицание духовной субстанции было всего лишь одной из сторон более широкого отрицания Буддой субстанции любого рода. Субстанция имеет и общий, и конкретный оттенок. В общем смысле она относится к чему-то сравнительно постоянному, лежащему в основе поверхностных изменений предмета, о котором идет речь; в конкретном это более базовое нечто считается материей. Будда-психолог восставал против последнего представления, так как для него разум был более базовым, нежели материя. Со своей стороны, Будда как сторонник эмпирического подхода оспаривал то, что подразумевало обобщенное представление о субстанции. Читая много буддистской литературы, невозможно не уловить в ней ощущение бренности (аничча или анитья) всего конечного, ее понимание беспрестанной гибели каждого природного объекта. Именно это придает буддистским описаниям мира природы их остроту. «Волны следуют одна за другой в вечной погоне», или
Жизнь – путешествие.
Смерть – возвращение в землю.
Вселенная подобна постоялому двору.
Прошедшие годы – как пыль.
Будда поставил непостоянство (аничча) первой среди своих Трех характеристик бытия, применяющихся ко всему в естественном порядке; двумя другим названы страдание (дуккха) и отсутствие постоянной идентичности, или души (анатта). Ничто в природе не идентично тому, чем оно было мгновение назад; в этом вопросе Будда был близок к мнению современной науки, открывшей, что сравнительно стабильные объекты макромира происходят от частиц, которые едва существуют. Подчеркивая быстротечность жизни, Будда называл компоненты человеческого «я» скандхами – прядями, которые соединены между собой так же свободно, как в пряже, – а тело «кучей», элементы которого связаны между собой не прочнее, чем песчинки в куче песка. Но почему Будда муссировал один и тот же момент, который может показаться очевидным? Потому что, как он считал, мы будем свободны от мучений, испытанных в попытке сохранить постоянство, только если до мозга костей проникнемся принятием непрерывных изменений. Последователям Будды хорошо известен его совет:
Смотри на этот призрачный мир
Как на звезду на рассвете, пузырек в ручье,
Вспышку молнии в летней туче,
Мерцающий светильник, видение и сон[88].
Из-за этого ощущения фундаментального непостоянства всего конечного можно предположить, что ответом Будды на вопрос «выживают ли человеческие сущности после телесной смерти?» должно быть решительное «нет», но на самом деле его ответ был уклончив. Умирая, обычные люди оставляют нити конечного желания, которое может осуществиться только в следующих воплощениях; по крайней мере, в этом смысле они продолжают жить[89]. Но что насчет архата – святого, который погасил в себе все подобные желания; продолжит ли существование такой человек? На этот вопрос одного странствующего аскета Будда ответил:
– Выражение «перерождается» тут неуместно, Ваччха.
– Тогда он не перерождается, господин Готама?
– Выражение «не перерождается» тут неуместно, Ваччха.
– Когда господину Готаме задали эти четыре вопроса, он отвечает: «Выражение… тут неуместно, Ваччха». И тут я впал в замешательство, господин Готама, тут я впал в смятение.
– Этого достаточно для того, чтобы вызвать в тебе замешательство, Ваччха, достаточно для того, чтобы вызвать в тебе смятение. Ведь эта Дхамма, Ваччха, глубока, ее трудно увидеть, трудно понять. Она умиротворенная и возвышенная, недостижимая простым лишь рассуждением, утончённая, переживается мудрыми. Поэтому я задам тебе встречный вопрос на эту тему, Ваччха. Представь, как если бы перед тобой горел огонь. Знал бы ты: «Передо мной горит огонь»?
– Знал бы, господин Готама.
– Если бы этот огонь перед тобой погас, знал бы ты: «Этот огонь передо мной погас»?
– Знал бы, господин Готама.
– Если кто-нибудь спросил бы тебя, Ваччха: «Когда этот огонь перед тобой погас, в каком направлении он ушёл: на восток, на запад, на север или на юг?» – то, будучи спрошенным так, как бы ты ответил?
– Такой [ответ] неуместен, господин Готама.
На этом Будда завершает разговор, указывая, что «точно так же» неверно аскет поставил свой вопрос. «Татхагата отбросил то чувство… восприятие… формации… сознание, посредством которого тот, кто описывал бы Татхагату, мог бы описать его… Он глубок, неизмерим, его так же трудно измерить, как и океан… [Выражение] «он ни перерождается, ни не перерождается» тут неуместно»[90][91].
Для понимания этого диалога полезно знать, что жители Индии в те времена считали, что погасшее пламя на самом деле не исчезает, а возвращается к чистому и незримому состоянию огня, в котором пребывало до того, как проявилось и стало видимым. Но истинный смысл диалога не в этом. Спрашивая, куда ушел огонь, считающийся погасшим, Будда привлекает внимание к тому факту, что некоторые проблемы наш язык ставит настолько неловко, что самой их формулировкой препятствует решению. Вопрос о существовании просветленной души после смерти – как раз такой случай. Если бы Будда сказал: «Да, она продолжает жить», его слушатели сделали бы вывод о сохранении нашего нынешнего способа получения опыта, а это не входило в намерения Будды. С другой стороны, если бы он сказал: «Просветленная душа прекращает существование», его слушатели решили бы, что он предает ее полному уничтожению, чего он также не хотел. На основании этого отрицания крайностей мало что удастся сказать с уверенностью, однако на кое-что дерзнуть можно. Конечная участь человеческого духа – это состояние, в котором все отождествление с историческим опытом конечного «я» исчезает, в то время как опыт как таковой не только сохраняется, но и усиливается, меняясь до неузнаваемости. Как бессвязный сон полностью улетучивается при пробуждении, как звезды пропадают при появлении утреннего солнца, так и индивидуальное сознание затмевается в ослепительном сиянии абсолютного сознания. Кто-то говорит: «Капля росы соскальзывает в сверкающее море». Другие предпочитают думать об этой капле росы как отверстии, чтобы принять само море.
Если мы попытаемся составить более подробное представление о состоянии нирваны, нам придется впредь обходиться без помощи Будды не только потому, что он почти с отчаянием осознавал, насколько это состояние превосходит силу слов, но и потому, что он отказывался заманивать слушателей демонстрацией будущих преимуществ. Но несмотря на это, можно сформулировать некое мнение о логичной цели, к которой ведет его Путь. Мы уже видели, что Будда считал мир подчиняющимся правомерному порядку, а события в нем – обусловленными всеохватным законом причины и следствия. Однако жизнь архата – это нарастающая независимость от причинного порядка природы. Архат не нарушает этот порядок, однако его дух становится все более независимым, влияние мира на него ослабевает. В этом отношении архат все больше освобождается не только от мирских страстей и тревог, но и от происходящего в целом. По мере роста духовной обращенности в себя покой и свобода заменяют беспокойные узы тех, жизнь которых – жертва обстоятельств. До тех пор пока дух остается привязанным к телу, его свобода от конкретного, преходящего и меняющегося не может быть полной. Но рассеките эту связь с конечной смертью архата, и свобода от конечной воли станет полной. Мы не можем вообразить, каким должно быть это состояние, но траектория движения к нему различима.
Духовная свобода приносит жизненный размах. Ученики Будды чувствовали, что он олицетворял неизмеримо бо́льшую часть реальности – и в этом смысле являлся более реальным, – чем кто-либо еще, известный им; на основании собственного опыта они свидетельствовали о том, что продвижение по его пути также делало масштабнее их жизнь. Их мир словно расширялся, с каждым шагом они казались самим себе более живыми, чем прежде. Пока они были ограничены своими телами, существовали пределы, за которые они не могли выйти; но если все путы ослаблены, неужели они не могли стать полностью свободными? Опять-таки, мы не в силах точно вообразить такое состояние, но логика продвижения к нему кажется ясной. Если рост свободы приносит рост бытия, самим бытием должна быть полная свобода.
Остается тысяча вопросов, но Будда молчит.
Другие мирятся с нашими вопросами. Ты свободен.
Мы все спрашиваем и спрашиваем;
ты улыбаешься и все еще спокоен[92]