.
Великий плот и Малый
До сих пор мы рассматривали буддизм таким, каким он предстает в древнейших источниках. Теперь мы обратимся к буддистской истории и свидетельствам, которые она предоставляет о направлениях, способных войти в традицию, поскольку они стремятся обслуживать потребности множества людей и типов личности.
Когда мы подходим к истории буддизма с этой стороны, что нас сразу поражает, так это его раскол. В религиях расколы неизбежны. На Западе двенадцать колен Израилевых распадаются на Израиль и Иудею. Христианский мир делится на Восточную и Западную Церкви, Западная Церковь – на римско-католическую и протестантскую, от протестантизма тоже отделяются несколько групп. То же самое происходит и с буддизмом. Будда умирает, и не проходит столетия, как оказываются посеянными семена схизмы. Один из способов подойти к вопросу о причинах раскола буддизма – проанализировать события, исторические личности и обстановку, имеющие отношения к этой религии в ранние века ее существования. Однако можно и пропустить этот этап, просто отметив, что буддизм разделился из-за вопросов, которые всегда вызывали раскол среди людей.
Сколько их, таких вопросов? Сколько вопросов вызовут разделение почти любого собрания людей, будь то в Индии, Нью-Йорке или Мадриде? В голову приходят три.
Первый вопрос – независимы люди или взаимозависимы. Некоторые люди особенно остро сознают свою индивидуальность; для них собственная свобода и самостоятельность важнее уз, связывающих их с окружающими. Очевидное следствие – что они воспринимают людей как пробивающихся в жизни своими силами; достижения каждого из них – это в основном его или ее рук дело. «Я родился в трущобах, мой отец пил, все мои братья и сестры опустились – так что не говорите мне о наследственности и окружении. Всего, что я имею сейчас, я добился сам». Такова одна из позиций. По другую сторону изгороди – те, в чьей жизни преобладает взаимосвязанность. Людская обособленность им кажется несущественной; они считают, что их поддерживали и направляли поля социальной силы, такой же мощной, как силы в физике. Разумеется, человеческие тела обособлены, но на более глубоком уровне мы соединены вместе как айсберги, образующие ледяное поле. «Не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».
Второй вопрос касается отношений, в которых состоят человеческие существа, но на этот раз не с ближними своими, а с вселенной. Благосклонна ли вселенная, склонна ли она помогать всему творению? Или же она равнодушна, если не враждебна? Мнения расходятся. На полках книжных магазинов мы находим тома с заголовками «Человек – единственный в своем роде», и рядом с ними – «Человек не единственный в своем роде» и «Человек не одинок». Некоторые люди воспринимают историю как сугубо человеческий проект, в ходе которого люди пробивают себе дорогу сами, иначе не было бы прогресса. Для других он приведен в движение «высшей силой, которая желает добра».
Третий разделяющий людей вопрос таков: что лучше в человеческом «я» – голова или сердце? Одна популярная салонная игра вращалась вокруг вопроса: «Если бы вы могли выбирать, что бы вы предпочли – быть любимым или уважаемым?» Суть та же, но переиначенная. Классицисты ставят мысли выше чувств, романтики – наоборот. Первые ищут мудрости, вторые, если появляется возможность выбирать, предпочитают сострадание. Различие, вероятно, также соотносится с контрастом Уильяма Джеймса между расчетливыми и непрактичными.
Вот три вопроса, которые, вероятно, вызывали раскол между людьми с тех пор, как они стали людьми, и продолжают разобщать их по сей день. Они разделили ранних буддистов. Одна группа избрала своим девизом напутствие Будды: «Будьте светильниками самим себе, усердно трудитесь ради своего спасения». Прогресс этой группы, каким бы он ни был, явится плодом мудрости – проникновения в причину страданий, обретенного в процессе медитации. Другая группа решила, что сострадание – более важный элемент просветления и утверждала, что стремиться к просветлению своими силами и ради себя – явное логическое противоречие. С их точки зрения люди – скорее социальные существа, нежели индивидуалисты, а любовь – величайшее, что есть в мире.
Прочие различия сосредоточены вокруг этих фундаментальных. Первая группа утверждала, что буддизм – «работа на полную ставку»; тем, кто избрал своей главной целью нирвану, следует отказаться от мира и стать монахами. Вторая группа, вероятно, потому, что не возлагала все надежды на личные усилия, предъявляла меньше требований. Она придерживалась мнения, что ее мировоззрение пригодно для мирянина в той же мере, в какой и для служителя религии и что на свой лад оно применимо в миру так же, как и в монашеской общине. Такое различие оставило свой отпечаток в названиях этих двух направлений. Оба называли себя «яна», то есть «плот» или «паром», так как оба утверждали, что они перевозят людей через море жизни к берегам просветления. Однако вторая группа, ссылаясь на свое учение о космической помощи (милости) и большее внимание, уделяемое мирянам, претендовала на звание «буддизма для народа», следовательно, на то, чтобы считаться бо́льшим из двух транспортных средств. Соответственно, она закрепила за собой название «махаяна» – «большой плот» (традиционно – «Великая колесница»), где «маха» означает «великий», как у Махатмы («великая душа») Ганди. Как следует из названия, другая группа по умолчанию стала считаться хинаяной, или «маленьким плотом» («маленькой колесницей»).
Не вполне удовлетворенные этим несправедливым наименованием, сторонники хинаяны предпочитали называть свое направление буддизма «тхеравадой», или «учением старейших». Таким образом они перехватили инициативу и заявили, что представляют собой изначальный буддизм, которому учил сам Гаутама. Эти притязания оправданы, если придерживаться недвусмысленных учений Будды в том виде, в каком они изложены в самых ранних текстах, в Палийском каноне, ибо эти тексты в целом поддерживают позицию тхеравады. Но данный факт не мешает сторонникам махаяны выдвигать ответную претензию, что именно они являются истинными преемниками. Ибо, утверждают они, Будда наставлял гораздо более красноречиво и глубоко примером своей жизни, нежели словами, записанными в Палийском каноне. Весомый факт в пользу его жизни – то, что он не остался в нирване после просветления, а вернулся, чтобы посвятить свою жизнь другим. Поскольку он не распространялся об этом, сторонники тхеравады (уделяющие слишком много внимания его начальным словам, как считают сторонники махаяны) упустили из виду значение его «Великого отречения», в итоге истолковали его миссию чересчур узко[93].
Оставим двум школам их спор насчет апостольской преемственности; наша задача – не судить, а понять позиции, которые они олицетворяют. Различия, проявившиеся до сих пор, можно обобщить с помощью следующих пар противоположностей, если мы будем помнить, что они не абсолютны, а делают акцент на различиях.
1. Для приверженцев тхеравады прогресс – решение отдельно взятого человека; он зависит от его понимания и целеустремленного приложения воли. Для приверженцев махаяны судьба человека связана с судьбой всего живого, в конечном итоге они неразделимы. Две строчки из «Встречи» Джона Уиттьера подводят итог последнему мнению:
Кто ищет для себя, тот не найдет,
Один спасаясь, душу не спасет.
2. Тхеравада утверждает, что человечество во вселенной предоставлено самому себе. Не существует богов, чтобы помочь нам преодолеть трудности, так что наш единственный выход – уверенность в своих силах.
Сами одолеем зло,
Сами боль перенесем,
Сами предпочтем добро,
Сами святость обретем.
В нас спасенье, в нас одних,
Нет надежд ни на кого.
Путь проложим сами мы,
Будда лишь назвал его.
Для махаяны, наоборот, милосердие свыше – это непреложный факт. Мы можем обрести покой потому, что безграничная сила направляет – или, если угодно, подталкивает, – все вокруг к намеченной цели. Выражаясь словами известного текста махаяны, «Будда есть в каждой песчинке».
3. В тхераваде ключевой атрибут просветления – это мудрость (бодхи), означающая глубокое проникновение в природу реальности, причины тревоги и страданий, и отсутствие отдельного центрального элемента самости. Из этого понимания автоматически следуют Четыре благородных добродетели: сердечная доброта, сострадание, уравновешенность и радость от счастья и благополучия других. С точки зрения махаяны, нельзя рассчитывать, что каруна (сострадание) появится само собой. С самого начала состраданию должен быть отдан приоритет перед мудростью. Медитация приносит личную силу, которая способна быть разрушительной, если не культивировать намеренно участливую заботу о других как основание для жесткой дисциплины. «Стражем я буду тем, у кого нет защиты, – гласит типичная для махаяны молитва, – проводником страннику, кораблем, колодцем, источником, мостом для ищущего других берегов». Эта тема была прекрасно развита Шантидэвой – поэтом и монахом, прозванным Фомой Кемпийским буддизма:
Да буду я целебным бальзамом для недужных,
их целителем и прислужником до тех пор,
пока хворь не пройдет бесследно;
Да буду я приглушать ливнями еды и напитков
муки голода и жажды;
Да буду я питьем и мясом для голода преклонных лет;
Да буду я неиссякающим запасом для бедных
и послужу множеством вещей для их необходимости.
От собственного бытия и удовольствий
всей моей праведностью в прошлом,
настоящем и будущем я равнодушно откажусь,
Дабы все творение с успехом пробивалось вперед
до самого конца[94].
4. Сангха (буддистская монашеская община) – сердце тхеравады. Мужские (и в меньшей степени женские) монастыри – генераторы духовности там, где господствует тхеравада, напоминая каждому о том, что за видимой реальностью скрыта высшая истина. К монахам и монахиням – изолированным от общества лишь частично, поскольку они зависимы от местных жителей, кладущих им в миски для подаяния пищу насущную, – относятся с огромным уважением. Это почитание распространяется на людей, дающих монашеские обеты на ограниченные периоды времени (эта практика довольно распространена), чтобы усиленно практиковать медитацию осознанности. В Бирме «облачение в монашеское одеяние» и трехмесячное пребывание в монастыре