Это поверхностное впечатление обманчиво. Если взглянуть пристальнее, выяснится, что буддизм в Индии не столько потерпел поражение от индуизма, сколько встроился в его рамки. Примерно до 1000 г. буддизм сохранялся в Индии как отдельная религия. Предполагать, что затем его искоренили вторгшиеся мусульмане, было бы неправильно, ибо индуизм выжил. Дело в том, что за 1500-летний период пребывания в Индии отличия буддизма от индуизма сгладились. Индуисты признали правомерность многих реформ Будды, и в подражание буддистским общинам сангха возникли индуистские садху (странствующие аскеты). С другой стороны, буддистские учения все больше напоминали индуистские по мере того, как буддизм открывался в махаяне, – до тех пор, пока в конце концов буддизм не влился в источник, из которого возник.
Только если полагать, что идеи буддизма не наложили никакого отпечатка на последующий индуизм, их слияние можно считать поражением буддизма. В сущности, почти все относящееся к катафатическим учениям буддизма обрело свое место или параллель. Его вклад, принятый индуистами в принципе, хоть и не всегда на практике, содержал акцент, вновь сделанный на доброте по отношению ко всем живым существам, на отказе от убийства животных, на устранении кастовых барьеров в религиозных вопросах и ослаблении этих барьеров в вопросах социальных, а также явный нравственный акцент в целом. По-видимому, идеал бодхисатвы оставил след в молитвах, подобных приведенной далее молитве Шантидэвы из великого классического текста индуизма, «Бхагаватам»:
Я не жажду божественного величия, приходящего с обретением восьмеричной силы и не молю его, чтобы мне более не рождаться; единственная моя мольба к нему – чтобы я ощущал боль других, как если бы я был заключен в их телах, и чтобы в моих силах было облегчить эту боль и сделать их счастливыми.
В конечном итоге Будда был вновь принят как «мятежное дитя индуизма» и даже повышен в статусе до воплощения божества. Цель тхеравады признали целью недуалистического индуизма, и даже утверждение Праджняпарамиты, что вечность – не что иное, как настоящий момент, обрело свой индуистский аналог:
Этот самый мир – обитель веселья;
Здесь я могу есть, здесь пью и развлекаюсь
Особенно в тантрических школах индуизма последователей приводили к состоянию, в котором они могли воспринимать мясо, вино и секс – все то, что ранее выглядело как самые труднопреодолимые препятствия на пути к божественному, – как меняющиеся проявления Бога. «Мать есть в каждом доме. Как надлежит мне открыть эти вести – как разбивают горшок из глины о пол?»[117].
Рекомендованная литература
Несмотря на то, что он написан в 20-х гг. ХХ в., труд J. B. Pratt, The Pilgrimage of Buddhism and a Buddhist Pilgrimage (New York: AMS Press, 1928) остается всеобъемлющим, интересно написанным рассказом об этой религии. Менее давняя и доступная книга – Richard Robinson and Willard Johnson, The Buddhist Religion (Belmont, CA: Wadsworth Publishing Co., 1982).
Edward Conze, Buddhist Scriptures (Baltimore: Penguin Books, 1959) разумно подходит к выбору отрывков из оригинальных текстов.
Випассана, практика медитации озарения в буддизме тхеравада, прекрасно представлена жителям Запада в книге Joseph Goldstein, The Experience of Insight (Boston, MA: Shambala, 1987).
Две очень разных книги по дзэну, дополняющие одна другую, – Philip Kapleau, The Three Pillars of Zen (New York: Anchor Books, 1989), и Shunryu Suzuki, Zen Mind, Beginner’s Mind (New York: John Weatherhill, 1970).
В книге ламы Anagarika Govinda, Foundations of Tibetan Mysticism (York Beach, ME: Samuel Weiser, 1969), представлена теория тибетского буддизма, в то время как Marco Pallis, Peaks and Lamas (London: The Woburn Press, 1974) – один из прекрасных образцов литературы духовных путешествий, какой когда-либо был написан.
Моя получасовая видеозапись по тибетскому буддизму, «Реквием по вере» (Requiem for a Faith) дает возможность познакомиться с аудиовизуальными аспектами ваджраяны, описанными в разделе «Алмазная молния» данной главы. Эту запись может предоставить фонд The Hartley Film Foundation по адресу: Cat Rock Road, Cos Cob, CT 06807.
IV. Конфуцианство
Первый учитель
Если и существует единственное имя, с которым ассоциируется китайская культура, то это Конфуций – Кун Фу-цзы, или учитель Кун. Китайцы почтительно именуют его первым учителем – не потому, что до него учителей не существовало, а потому, что он занимает самое видное место среди них. Никто и не утверждает, что он создал китайскую культуру единолично, и сам он преуменьшал свою самобытность, называя себя не более чем «любителем древности»[118]. Однако это определение не отдает ему всего должного; оно служит примером скромности и сдержанности, за которые он ратовал, ибо хотя Конфуций и не был автором китайской культуры, он выступил в роли ее главного редактора. Он провеял прошлое, словно зерно, он расставил акценты, он что-то затушевал, а что-то – вычеркнул насовсем, он упорядочил историю вновь и дал к ней примечания, – и он представил свою культуру столь четко, что характер ее был уникален на протяжении двадцати пяти веков.
Читателя, полагающего, что такие достижения возможны лишь в ходе богатой драматическими событиями жизни, ждет разочарование. Конфуций родился примерно в 551 г. до н. э. в княжестве Лу, на территории нынешней провинции Шаньдун. О его предках мы ничего не знаем наверняка, однако ясно, что в ранние годы, проведенные в родительском доме, он жил скромно: «В молодости я находился в низком положении»[119]. Еще до того, как Конфуцию минуло три года, его отец умер, оставив его на попечение любящей, но обедневшей матери. Так что в финансовом отношении ему пришлось пробиваться в жизни самому, поначалу зарабатывая черным трудом. Бедность и лишения тех молодых лет укрепили его узы с простым народом, что нашло отражение в демократичности его философии в целом.
Несмотря на то, что в его ностальгических воспоминаниях о детстве фигурируют охота, рыбалка и стрельба из лука, указывая, что явно не был «книжным червем», он рано взялся за учебу и преуспел в ней. «В пятнадцать лет у меня явилась охота к учению». В возрасте чуть за двадцать, успев сменить несколько незначительных чиновничьих постов и связать себя узами не слишком удачного брака, он утвердился в роли наставника. И это было его призвание. Он быстро приобрел репутацию благодаря личным качествам и житейской мудрости, собирая вокруг себя преданных учеников.
Несмотря на убежденность этих учеников в том, что «с тех пор, как появился человеческий род, не было никогда человека, подобного нашему Учителю», в своих карьерных устремлениях Конфуций потерпел фиаско. Его целью была государственная должность, ибо он полагал – мы увидим, насколько ошибочно, – что его теории не привьются, если он не докажет их действенность. Он твердо верил в свою способность реорганизовать общество, если ему представится шанс. Узнав о росте численности населения в государстве Вэй и услышав вопрос, как следует поступить в этом случае, он ответить: «Обогатить его». А что потом? «Научить его», – дал он знаменитый ответ, прибавив со вздохом: «Если бы кто воспользовался мною для службы, то через год правление было бы уже порядочное, а через три года оно было бы уже совершенно устроено!» Слепо преклоняющиеся перед ним биографы, уму которых было непостижимо, как настолько одаренному человеку так и не довелось достичь цели устремлений всей своей жизни, приписали ему пять лет блестящей деятельности на государственном посту – в возрасте уже за пятьдесят, когда он, по их свидетельствам, быстро возвысился, пройдя путь от министра общественных работ до министра юстиции и, наконец, первого министра, и за это время Лу стало образцовым государством. Безнравственность и бесчестность были изжиты, продолжает этот идеализированный отчет. «Вещи, оброненные на улицах, никто не присваивал», и преданность и добросовестность стали обычным делом. На самом же деле правители, современники Конфуция, были слишком напуганы его прямотой и принципиальностью, чтобы назначить его на должность, подразумевающую хоть сколько-нибудь реальную власть. Когда Конфуций приобрел столь высокую репутацию, что правитель его государства, пришедший к власти как узурпатор, счел себя обязанным для порядка спросить у Конфуция совета о том, как править страной, тот колко ответил, что тому лучше научиться управлять собой, прежде чем пытаться управлять другими. Правитель не стер его в порошок, как мог бы поступить, если бы не репутация Конфуция, но и не назначил его первым министром. Вместо этого он бросил ему, как подачку, номинальную должность с возвышенным титулом, но без полномочий, надеясь таким образом заткнуть ему рот. Излишне говорить, что Конфуций, едва раскусив эту хитрость, с отвращением подал в отставку.
Будто бы по зову свыше – «в пятьдесят я знал волю Неба» – следующие тринадцать лет посвятил «долгому пути», часто оглядываясь назад и преодолевая сопротивление, странствуя из одного государства в другое, предлагая правителям непрошеные советы о том, как им усовершенствовать свое правление, и изыскивая случай воплотить свои идеи в жизнь. Случай так и не представился; предсказание, высказанное перед уходом сторонним свидетелем, – «Небо хочет, чтобы ваш учитель был колоколом с деревянным языком», – с годами превратилось в насмешку. Однажды ему предложили должность в Чэнь, но выяснив, что пригласивший занять ее чиновник восстал против своего правителя, Конфуций отказался участвовать в этих интригах. Достоинство и спасительный юмор, с которыми Конфуций держался в трудные годы, делают ему немалую честь. Однажды, когда некий посторонний поддел его: «Как велик Конфуций! Обладая обширною ученостью, он, однако, ни в чем не составил себе имени», тот с притворным беспокойством обратился к ученикам: «Чем бы мне заняться: стрельбою или искусством управлять колесницей?» Государства пренебрегали его советами, направленными на мир и заботу о народе, затворники и отшельники насмехались над его стараниями преобразовать общество и предлагали присоединиться к ним в стремлении к личному совершенству, достаточному, чтобы уравновесить не подлежащие исправлению пороки общества. Даже крестьяне осуждали его, как «того, кто знает, что не в силах преуспеть, но все равно пытается». Лишь горстка преданных учеников поддерживала его, невзирая на неудачи, разочарования, чут