В такую эпоху все прочие вопросы затмевал единственный: как нам удержаться и не истребить самих себя полностью? Ответы на него различались, но сам вопрос неизменно оставался одним и тем же. С изобретением и распространением оружия неуклонно возрастающей разрушительной силы в ХХ веке этот вопрос стал тревожить весь мир.
Поскольку ключ к загадке власти конфуцианства кроется в ответе на эту проблему сплоченности общества, нам понадобится рассмотреть ее в исторической перспективе. Конфуций жил в те времена, когда уровень сплоченности общества снизился до критической отметки. Клей, благодаря которому оно держалось, утратил свои свойства. Что же способствовало сплоченности до того?
Прежде чем жизнь достигла человеческого уровня, ответ был очевиден. Тем клеем, который не дает распасться стае, стаду, рою, является инстинкт. Об инстинктивном сотрудничестве муравьев и пчел ходят легенды, но и среди других существ, не достигших уровня человека, инстинкт вполне способен обеспечить достаточную степень сотрудничества. В природе насилие встречается повсюду, но в основном межвидовое, а не внутривидовое. В пределах вида встроенная общественность, «стадный инстинкт», поддерживает стабильность жизни.
С появлением человека как вида этот обязательный источник социальной сплоченности исчезает. Поскольку человек является «животным без инстинктов», в вопросах сохранения жизни нельзя полагаться на некий встроенный механизм. Что же теперь обуздывает анархию? В младенческий период жизни вида таким решением становится стихийная традиция, или, как иногда говорят антропологи, «пирог обычаев». Методом проб и ошибок на протяжении жизни многих поколений выяснялось, что определенные виды поведения вносят вклад в благополучие племени. Никто не собирал совет, чтобы сесть и решить, чего хочет племя и какие модели поведения обеспечат желаемое; эти модели просто складывались веками, во время которых поколения людей ощупью искали путь к отвечающим их потребностям нравам и избегали деструктивных. Как только такие модели укоренялись – общества, неспособные развить жизнеспособные модели, предположительно прекращали существование, ибо не сохранились для изучения антропологами, – их передавали из поколения в поколение неосознанно. Как сказали бы древние римляне, молодежь впитывала их cum lacte – «с молоком матери».
Современная жизнь настолько далека от скованной традициями жизни племенных сообществ, что нам трудно осознать, насколько всецело нравы могут находиться под контролем. Вмешательство обычаев в нашу жизнь ощущается лишь в немногих сферах, диктуя наше поведение, и одной из этих сфер остается одежда и ее вид. Правила уже не так строги даже здесь, но если представитель руководства компании забудет галстук, все равно с большой долей вероятности его день сложится неудачно. И непристойное обнажение здесь ни при чем: он просто нарушит условности, так как в его профессии подразумевается (но в большинстве случаев не оговаривается напрямую) дресс-код. Он сразу будет взят под прицел как посторонний, его заподозрят в сомнительных, а может, и в бунтарских наклонностях. Коллеги будут искоса поглядывать на него, как на… – да, как на иного. И эти ощущения не из приятных, что и придает обычаю силу. Кто-то предположил: убежденность, что она одета в точности так, как подобает по случаю, обеспечивает женщине спокойствие, которое религия не в состоянии ни дать, ни отнять.
Если мы распространим на все сферы жизни эту власть традиций, которая теперь редко ощущается за пределами вопросов внешнего вида, мы получим представление об ориентированной на традиции жизни племенных сообществ. Две характерных особенности этой жизни представляют здесь особый интерес. Первая – это ее феноменальная способность держать в рамках антиобщественные поступки. Среди эскимосов и австралийских аборигенов есть племена, в языке которых даже не существует слова для ослушания. Вторая впечатляющая особенность – спонтанность и бездумность, с которой при этом осуществляется социализация. Не формулируются никакие законы с установленными за их нарушение наказаниями; не разрабатываются намеренно никакие планы нравственного воспитания детей. Групповые ожидания настолько сильны и категоричны, что молодежь интернализирует их, не задавая вопросов и не задумываясь. У жителей Гренландии нет программы осознанного обучения, тем не менее антропологи сообщают, что их дети поражают послушанием, добродушием и готовностью помочь. Еще живы те американские индейцы, которые помнят время, когда на их территории механизмы общественного контроля были исключительно внутренними. «В то время не было законов. Все поступали правильно»[124].
В Древнем Китае обычаи и традиции, вероятно, подобным образом обеспечивали достаточную сплоченность и сохранение общины. До нас дошли яркие свидетельства их власти. К примеру, описан случай, когда знатная дама сгорела при пожаре во дворце, потому что отказалась нарушить условности и покинуть свои покои без компаньонки. Историк, современник Конфуция, сообщил об этом в выражениях, свидетельствующих о том, что эта условность в его представлении частично утратила силу, но в целом сохранилась. Он полагал, что будь эта дама незамужней, правильность ее поступка не вызывала бы сомнений. Но поскольку она была не только замужней, но и пожилой, для нее выход из горящего дома без сопровождения не считался бы «совершенно неподобающим в таких обстоятельствах»[125].
Этот историк гораздо восприимчивее к прошлому, чем большинство людей; во времена Конфуция далеко не все обращали настолько же пристальное внимание на традиции, как автор упомянутого описания. Китай достиг новой вехи в социальной эволюции – вехи, характеризующейся появлением большого количества индивидов в полном смысле этого слова. Обладая не столько групповым сознанием, сколько самосознанием, эти индивиды перестали думать о себе преимущественно в первом лице множественного числа и стали пользоваться единственным числом. Причиной стала смена социальных условностей и личная заинтересованность, поставленная выше ожиданий группы. То, что окружающие вели себя определенным образом или что их предки делали то же самое с незапамятных времен, больше не считалось достаточной причиной, чтобы следовать их примеру. Предложение действовать так или иначе теперь встречали вопросом: «А что мне это даст?»
Прежний строительный раствор, который не давал распасться обществу, теперь отслаивался и крошился. В стремлении выбраться из «пирога обычаев» индивиды привели его в состояние, в котором он уже не подлежал восстановлению. Этот прорыв совершился не в одночасье; время не режет историю на кусочки, определяя ее абсолютное начало и конец, и ко всем культурным изменениям это относится в первую очередь. Первые индивидуалисты были, вероятно, необузданными мутантами, одинокими и эксцентричными, которые задавали странные вопросы и противились отождествлению с группой не из прихоти, а просто ввиду неспособности ощутить свое единство с ней. Но индивидуализм и самосознание заразительны. Едва появившись, они распространяются как эпидемия и лесной пожар. Бездумная солидарность остается в прошлом.
Соперничающие решения
Когда традиции уже не в состоянии эффективно сплачивать общество, человеческая жизнь сталкивается с самым серьезным кризисом из всех возможных. Понимание этого кризиса не вызовет затруднений в современном мире, ибо с недавних пор он возник вновь и в острой форме досаждает человечеству. Самый наглядный пример представляют собой США. Удивительный талант вбирать в себя представителей различной национальной и этнической принадлежности снискал им репутацию плавильного котла; однако в условиях ослабления традиций, привезенных с собой группами иммигрантов, США не предоставили им адекватной замены. В итоге сложилось, вероятно, наиболее лишенное традиций общество из всех известных истории. В качестве альтернативы традициям США предлагали здравый смысл. Обучай граждан, информируй их, и можно рассчитывать, что они будут вести себя разумно – такова была джефферсоновская вера эпохи Просвещения, образовавшая фундамент США. Этот расчет не оправдался. До недавнего времени мировой лидер в сфере образования, США лидирует также по преступности, правонарушениям и разводам.
Просветительскому решению проблемы сплоченности людей еще только предстоит найти себе оправдание, а обращение к средствам, предложенным Древним Китаем, вызывает интерес не только у ценителей антиквариата. На одно из них указали легисты (реалисты)[126]. Что обычно делают люди, когда кто-то из них ведет себя неподобающе? Задают ему взбучку. Это классический ответ на классический вопрос. Что люди понимают лучше всего, так это силу. Как только индивиды выбираются из кокона традиций и принимаются управлять своей жизнью, обращаясь к разуму, зов страсти и личной заинтересованности становится настолько сильным, что лишь угроза сурового наказания помогает сдерживать их. Можно сколько угодно рассуждать о трезвом уме и нравственности, но в конечном итоге побеждает грубая сила. Единственный способ избежать повального насилия в обществе, состоящем из своекорыстных индивидов – держать наготове эффективное ополчение, способное загонять людей в рамки сразу же после попытки выйти за них. Должны существовать законы, в которых ясно сказано, что позволительно, а что нет, и наказания за нарушение этих законов должны быть такими, чтобы никто не решался навлечь их на себя. Если вкратце, то для легистов решением проблемы порядка в обществе были строгие законы. По сути дела, то же решение Гоббсу следовало предложить на Западе. Брошенная на произвол индивидов, эгоизм которых абсолютно ничем не ограничен, жизнь «отвратительна, жестока и, главное, – коротка».
Применение философии общественного порядка, которой придерживались легисты, осуществлялось посредством сложного механизма наказаний и наград. Тем, кто действовал согласно велению государства, надлежало получить награду; тех, кто этого не делал, ждало наказание. При таком подходе свод законов явно должен был стать длинным и подробным – благочестивые обобщения, которые можно в корыстных целях истолковать как угодно, не годятся. «Если закон чрезме