тель, Сын Неба, утверждал свое право на этот гордый титул, осуществляя надзор за жертвоприношениями предкам. Даже в сравнительно позднюю эпоху, при жизни самого Конфуция, правительство, которое переставало поклоняться предкам, считалось утратившим свое право на власть.
Если жертвоприношения были основным способом передачи сообщений с Земли, то прорицатели обеспечивали канал связи, по которому отвечало Небо. Поскольку предки знали все прошлое своего народа, они имели возможность предвидеть его будущее. Благодаря искусству прорицания поколения, живущие на Земле, могли черпать знания из небесного источника. Будучи благосклонными к своим потомкам, предки, естественно, выражали готовность поделиться известными им сведениями о предстоящих событиях. Но в отсутствие голосовых связок предкам приходилось прибегать к помощи знаков. Согласно им, все происходящее на Земле делилось на две категории. Поступки, которые люди совершали намеренно, были обычным делом, но то, что «происходило само» – этим словам следовало бы придать тревожный оттенок, – требовало внимательных наблюдений. Эти события выглядели зловеще, ибо никто не знал, в каких случаях они могут представлять собой попытки предков привлечь внимание людей, в том числе срочно предостеречь их о надвигающей опасности. Некоторые из этих предзнаменований происходили в теле или с телом: зуд, чихание, тик, спотыкание, звон в ушах, дрожание век. Другие были внешними – гром, молния, движение звезд, поведение насекомых, птиц и зверей. Люди могли также взять инициативу в свои руки и активно искать предсказаний Неба. Могли бросать на землю стебли тысячелистника и изучать образованный ими узор; могли приложить раскаленное железо к черепашьему панцирю и исследовать появившиеся трещины. По любому поводу – поездка, война, рождение, брак, – благоразумным считалось спросить небесного совета. В одной древней летописи говорится о госте, которого хозяин дома просил остаться еще на один вечер. Гость ответил: «Я гадал на день, а на ночь не гадал. Потому не решусь».
Во всех основных чертах ранней китайской религии – в чувстве общности с предками, в жертвоприношениях и прорицаниях, – сделан один и тот же акцент на Небо, а не на Землю. Для того чтобы понять все масштабы конфуцианства как религии, важно уяснить, что Конфуций переключил внимание своего народа с Неба на Землю, не упуская Небо из вида полностью.
Первому из этих двух проявлений конфуцианства легко найти подтверждение. На спорный вопрос тех времен – что важнее, потребности земных людей или обитателей мира духов, ждущих жертвоприношений? – он отвечал, что хотя духами не следует пренебрегать, люди должны быть на первом месте. Житейская мудрость и практические соображения, благодаря которым китайцы позднее приобрели известность, выступили на передний план, и Конфуций многим способствовал тому, чтобы у его соотечественников выкристаллизовалась ориентация на мир живых.
«Я не говорю, что общество в том виде, каким мы его знаем, является целостным, – писал Джон Дьюи, – но я подчеркиваю, что это наиболее широкое и насыщенное проявление целого, доступное нашим наблюдениям». Конфуций согласился бы с ним. Его философия представляла собой сочетание здравого смысла и практической мудрости. Она не содержала ни глубоких метафизических мыслей, ни смелых предположений, ни трогательных призывов к всеобщему благочестию. Как правило, он «не говорил о духах». «Что знаешь, то и считай, что знаешь; чего не знаешь, то и считай, что не знаешь», – говорил он[143]. «Много слушать и оставлять в стороне сомнительное, а о прочем говорить осторожно… много наблюдать и оставлять в стороне опасное, а в остальном действовать осторожно». Следовательно, всякий раз, когда его спрашивали о потусторонних материях, Конфуций переводил разговор на людей. На вопрос о служении духам умерших, он ответил: «Мы не умеем служить людям, как же можно служить духам?» Когда его спросили о самой смерти, он сказал: «Мы не знаем жизни, как же мы можем знать смерть?»[144] Словом, каждому миру свое время.
Один из конкретных примеров, как Конфуций сместил акцент с Неба на Землю, – перенос им внимания с почитания предков на сыновнюю почтительность. В Древнем Китае умершим действительно поклонялись. Верный консервативной составляющей своей натуры, Конфуций не предпринял ничего ради искоренения древних обрядов, связанных с предками. Он не отрицал существование духов умерших – напротив, советовал относиться к ним «так, как если бы они присутствовали рядом». Вместе с тем в фокусе его внимания находились живые близкие. Он подчеркивал, что наиболее священные узы – это узы, связывающие кровных родственников. Для него обязательства ныне существующих членов семьи друг перед другом были важнее долга перед ушедшими.
Но несмотря на то, что Конфуций столь сильно сместил акцент с Неба на Землю, нам не следует полагать, что он совершенно отделил Землю от Неба. Он не отвергал основные направления воззрений тех времен, в которых присутствовали Небо и Земля, пара божественных творцов, наполовину материальных и наполовину – более чем материальных, подчиняющихся верховному Шан-ди. При всей сдержанности в отношении сверхъестественного Конфуций не умалчивал о нем; где-то во вселенной имелась сила, которая на стороне правых. Следовательно, распространение праведности – это всеобщая потребность, а «воля Неба» – первое, что должен чтить цзюнь-цзы. Конфуций верил, что обладает мандатом на распространение своих учений. Когда во время «длинного перехода» на него напали в городе Куан, он подбадривал своих спутников словами: «Если бы Небо хотело погубить это просвещение, то я не имел бы участия в нем. Следовательно, оно не хочет погубить его; в таком случае, что же могут сделать мне куанцы?»[145] Чувствуя, что соотечественники пренебрегают им, он утешался мыслью: «Есть Небо, которое знает меня!» Из-под его пера вышло одно из наиболее часто цитируемых религиозных высказываний: «Если оскорбишь Небо, то некому будет молиться»[146].
Этот умеренный, пожалуй, даже приглушенный теизм позволяет нам понять, почему современный ученый-конфуцианец способен написать, что «высший конфуцианский идеал – единство Человека и Неба», добавив, что в учении о срединном пути о нем говорится как о «человеке, образующем триединство с Небом и Землей»[147]. Определив это единство или триединство как конечную цель конфуцианской программы, мы можем выявить ее последовательные этапы, в которых наше недавнее перечисление остановилось, не доходя цели. Программа становления человека в полном смысле слова подразумевает последовательное возвышение над эгоизмом, кумовством, провинциализмом, этноцентризмом и шовинистическим национализмом и (как нам сейчас следует добавить) изолированным, самодостаточным гуманизмом. Продолжая словами только что процитированного конфуцианского ученого,
для того чтобы сделаться достойными партнерами Неба, мы должны постоянно поддерживать связь с тем безмолвным озарением, которое ослепительно освещает правильность и принципы у нас в сердце и разуме. Если мы не в состоянии преодолеть ограничения, свойственные нашему виду, самое большее, на что мы можем рассчитывать, – это исключительный нерелигиозный гуманизм, выступающий за человека как меру всех вещей. В отличие от него, конфуцианский гуманизм инклюзивен; он основан на «антропокосмической» концепции. Человечество в его всеобъемлющей полноте «образует единое тело с Небом, Землей и мириадами вещей», позволяя нам олицетворять космос в нашем восприятии[148].
Влияние на Китай
В своей книге «Следующий миллион лет» Чарльз Галтон Дарвин отмечает, что каждый, кто хочет оказать ощутимое влияние на человеческую историю, имеет на выбор три уровня, чтобы действовать на них. Агент влияния может выбрать непосредственную политическую деятельность, создать вероучение или попытаться генетически изменить человека как вид. Первый метод наименее надежен, так как результаты политических действий редко переживают того, кто их осуществляет. Третий невыполним, так как даже если бы мы располагали знаниями и технологиями, политику в отношении генетики было бы трудно проводить даже в течение краткого периода и от нее почти наверняка отказались бы еще до достижения ощутимого эффекта. «Вот почему, – заключает Дарвин, – вероучение – лучшее, на что может возлагать практические надежды человек, желающий управлять своей будущей участью»[149].
История не знает более наглядного подтверждения этих слов, нежели труд Конфуция. На протяжении более чем двух тысяч лет его учения оказывали глубокое влияние на четверть населения земного шара. Их возвышение воспринимается как история успеха, ибо неслыханный итог на первый взгляд ничем не примечательной карьеры Конфуция положил начало целому сословию ученых, которые стали правящей элитой страны, а сам Конфуций – наиболее видной фигурой в истории Китая. В 130 г. до н. э. конфуцианские тексты были сделаны основной дисциплиной для подготовки чиновников и остались таковыми (с перерывом на период политического распада в 200–600 гг.) вплоть до самого падения империи в 1905 году. При той же династии Хань конфуцианство стало, по сути дела, государственной религией Китая; в 59 г. н. э. во всех городских учебных заведениях было приказано совершать жертвоприношения Конфуцию, а в VII–VIII веках в каждой провинции страны возводились храмы в качестве святилищ самого Конфуция и его наиболее выдающихся учеников. Знаменитые китайские экзамены на звание государственных чиновников, придавшие демократический характер государственной службе за столетия до того, как остальной мир смог хотя бы мечтать об этом, строились на корпусе конфуцианских текстов. При династии Сун (с конца Х и до конца XIII века) эта система была усовершенствована и сохранялась до начала нашего века.