Если мы обратимся к описанию природы Бога в Коране, первое, что поразит нас, – его величие, его способность внушать страх и трепет. Аят 7:143 содержит кораническое изложение просьбы Мусы (Моисея) увидеть Бога. Когда же Бог показался вместо него соседней горе, тем самым «разбил ее и превратил в песок, Муса (Моисей) упал без сознания»[192].
Сила такого порядка – безграничная, ибо Бог всемогущ, – внушает страх, и будет справедливым утверждать, что мусульмане боятся Аллаха. Однако это не подобострастный страх перед вспыльчивым тираном. Скорее, по утверждению мусульман, это единственная эмоция, уместная – все прочие подразумевают отрицание в техническом, психологическом смысле этого слова, – в том случае, когда человеческое существо сталкивается со всей грандиозностью последствий своей правоты или ошибки с точки зрения бескомпромиссно нравственной вселенной; более того, только в условиях этой эмоции убеждения и взгляды являются решающими, потому что порождают поступки. Если нигилизм – диссипация различий, своего рода нравственное выравнивание посредством энтропии, то вселенная Аллаха – прямая противоположность этому. Благо и зло имеют значение. У каждого выбора есть последствия, и пренебрегать ими так же пагубно, как взбираться на гору с завязанными глазами. Вера в Коран занимает ключевое место потому, что является аналогом оценки альпинистом горы Эверест: ее величие очевидно, как и опасность, которую она представляет. Ошибки могут оказаться губительными. Здесь полностью задействованы коранические образы рая и ада; но как только мы осваиваемся со страхом, который внушает присущая жизни ненадежность, другие, менее острые страхи утихают. Второй, опорный корень слова «ислам» – «покой».
Этот последний момент важно помнить, потому что священный ужас, который наводит Аллах, вызывает у студентов с Запада, только начинающих изучать Коран, мысль о превосходстве этого ужаса над милосердием Божиим. Аллаха видят как сурового и гневливого судию, деспотичного и безжалостного. Это явная ошибка толкования; о сострадании и милосердии Аллаха в Коране упоминается 192 раза – по сравнению с 17 упоминаниями о его гневе и возмездии. Он – Господь миров, который также
Святой, Умиротворенный, Преданный, Защитник Его слуг, Опекун сирот, Проводник заблудших, Избавитель от всех напастей, Друг обездоленных, Утешитель страждущих; в Его руке благо, Он великодушный Господь, Добрый, Внимающий, Близкий, Сострадающий, Милосердный, Многое прощающий, любовь которого к человеку нежнее любви птицы-матери к птенцам[193].
Милостью Аллаха мир Корана в конечном итоге является миром радости. В нем есть и воздух, и солнце, и уверенность – не только в высшей справедливости, но и в помощи на пути и в прощении для раскаявшихся.
Клянусь утром! Клянусь ночью, когда она успокаивается (или покрывается мраком)! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Воистину, будущее для тебя лучше, чем настоящее. Господь твой непременно одарит тебя, и ты будешь удовлетворен. Разве Он не нашел тебя сиротой и не дал тебе приют? (93:1–8)
Стоя под благодатными небесами Аллаха, мусульманин способен в любую минуту вознестись сердцем и душой непосредственно в божественное присутствие, где обретет и силы, и наставление для нелегкого жизненного пути. Доступ открыт потому, что несмотря на бесконечные различия человеческого и божественного, никакие препятствия их не разделяют.
Мы ближе к нему, чем яремная вена… Даже если ты будешь говорить громко, Ему все равно известно тайное и сокрытое… Ему известно то, что на суше и в море. Даже лист падает только с Его ведома. Нет ни зернышка во мраках земли, ни чего-либо свежего или сухого, чего бы не было в ясном Писании (50:16, 20:7, 6:59).
От Бога обратимся к Творению как нашему второму богословскому понятию. Коран изобилует лирическими описаниями мира природы. Но суть здесь в том, что этот мир представлен не так, словно он возник из божественного в ходе некоего встроенного процесса эманации, как подразумевают индуистские тексты. Мир был сотворен сознательным актом воли Аллаха: «Он сотворил небеса и землю» (16:3). Из этого факта вытекают два значительных следствия. Во-первых, материальный мир и реален, и важен. Здесь кроется один из источников исламской науки, которая в тот же период, когда в Европе продолжалось мрачное Средневековье, процветала, как больше нигде на земле. Во-вторых, как результат действий Аллаха, благость и власть которого безупречны, материальный мир должен быть так же хорош. «В творении Милостивого ты не увидишь никакой несообразности. Взгляни еще раз… и твой взор вернется к тебе униженным, утомленным» (67:3–4). Мы видим здесь ту же уверенность в материальных аспектах жизни и существования, которую далее встретим в двух других религиях семитского происхождения – в иудаизме и христианстве.
Среди творений Божиих первое место занимает человек с его «я», природа которого в определении Корана – наше третье богословское понятие. «Он сотворил человека», – читаем мы в суре 16:4, и первое, что мы отмечаем насчет этого творения, – его крепкое сложение. Об этом можно было и догадаться, зная, кто Творец, но Коран недвусмысленно заявляет: «Мы сотворили человека в прекраснейшем облике» (95:4). В Коране человеческая природа в ее установленном свыше первообразе названа словом «фитра» и не запятнана гибельными падениями. Ближе всего ислам подходит к христианскому учению о первородном грехе в своем понятии «гафла», то есть «забвение». Люди действительно забывают о своем божественном происхождении, и эту ошибку приходится неоднократно исправлять. Но их глубинная сущность неизменно добра, поэтому они имеют право на самоуважение и здоровые представления о себе.
Признав жизнь даром от ее Творца, мы можем обратиться к ее обязательствам, которых два. Первое из них – благодарность за полученную жизнь. Арабское слово «неверный» на самом деле имеет смысловой оттенок скорее «тот, в ком недостает благодарности», чем «тот, кто не верует». Чем больше благодарности ощущает человек, тем более естественным кажется протекание этого щедрого дара через его жизнь и жизнь окружающих, ибо сдерживать этот поток было бы так же неестественно, как пытаться поставить преграду на пути водопада. Неблагодарный, учит нас Коран, «скрывает» или «прячет» благословения Божии, в итоге он не в состоянии радоваться связи с Творцом, предоставленной каждым мгновением.
Второе неизменное обязательство человека возвращает нас к названию самой религии. В первых абзацах этой главы мы узнали, что «ислам» означает «предание, капитуляцию», и теперь нам понадобится глубже исследовать это свойство.
Мысли о капитуляции так нагружены военным подтекстом, что требуется сознательное усилие, чтобы заметить: эта капитуляция или предание может означать беззаветное стремление отдаться – делу, дружбе, любви. Уильям Джеймс показывает, насколько центральное место предание такого рода занимает в религии в целом.
По большому счету, мы в итоге абсолютно зависимы от вселенной; и в ходе жертвоприношений и капитуляций того или иного рода, намеренно изученных и принятых, нас притягивают и помещают в наше единственное постоянное положение покоя. Теперь в этих состояниях души, не дотягивающих до религии, капитуляция представляется как навязывание необходимости, а жертвы приносятся в лучшем случае безропотно. И напротив, в религиозной жизни капитуляция и жертвоприношение пользуются позитивной поддержкой: даже необходимые уступки добавляются для того, чтобы увеличилось счастье. Таким образом, религия делает простым и приятным то, что в любом случае необходимо[194].
К этому отчету о достоинствах капитуляции можно добавить в исламской манере, что быть рабом Аллаха значит быть свободным от прочих форм рабства: к тем, которые ведут к деградации – таким как пребывание в рабстве у алчности, или у беспокойства, или у стремления к личному статусу. Здесь полезно также заменить слово «капитуляция» другим – «преданность»; ибо вдобавок к отсутствию ассоциаций с военным делом преданность предполагает скорее движение к чему-либо, нежели отказ от чего-либо. В таком прочтении ислам предстает как религия, цель которой – полная преданность; преданность, в которой ничто не скрыто от божественного. Это объясняет, почему Ибрахим (Авраам) является определенно наиболее значимой фигурой Корана, ведь он прошел высшее испытание на готовность пожертвовать родным сыном, если понадобится.
Две последних особенности человеческого «я» дают возможность плавно перейти к нашему последнему богословскому учению о судном дне, так как именно в нем эти особенности выступают особенно рельефно. Речь идет об индивидуальности души и ее свободе.
Начнем с первой: обратившись к исламу (как мы делаем в этой книге) после буддизма с его отсутствием «я» и конфуцианства с его социальным «я», мы поразимся акценту, сделанному Кораном на индивидуальности «я» – ее уникальности и возложенной на нее ответственности. В Индии всепроникающий космический дух подходит вплотную к поглощению индивидуального «я», а в Китае это «я» настолько экологично, что трудно определить, где оно начинается и заканчивается. Ислам и его семитские сподвижники меняют это направление, считая индивидуальность не только реальностью, но и в принципе благом. Ценность, добродетель и духовная самореализация приходят в процесс осознания собственных уникальных возможностей; в отношениях, не являющихся несущественными, эти возможности отличаются от присущих любой другой душе, которая когда-либо жила или когда-либо будет жить в дальнейшем. Как писал видный мусульманский философ, «это необъяснимое конечное средоточие опыта – фундаментальный факт вселенной. Вся жизнь индивидуальна; никакой универсальной жизни не существует. Сам Бог – индивидуальность, самая уникальная из них»