Смысл в сотворении
В «Братьях Карамазовых» Достоевского Иван восклицал: «Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять».
Иван не одинок в своем открытии, что Бог, возможно, благ, но мир – нет. Для целых философских течений характерно то же самое – цинизма в Греции, джайнизма в Индии. В отличие от них, иудаизм утверждает, что мир – это благо, приходя к такому заключению через предпосылку, что его сотворил Бог. «В начале сотворил Бог небо и землю» (Быт 1:1), и объявил, что это хорошо.
Что значит заявить, что вселенная, весь существующий мир, каким мы его знаем, сотворена Богом? Философы могли бы рассматривать такое утверждение как объяснение, каким образом возник мир, однако это исключительно вопрос космогонии, не имеющий отношения к тому, как мы живем. Была ли у мира первопричина? Наш ответ на этот вопрос выглядит безотносительным к тому, как нами ощущается жизнь.
Но утверждение, что вселенная сотворена Богом, имеет и другую сторону. Если рассмотреть его под иным углом, это утверждение говорит не о том, как появилась земля, а о характере действующей силы этого процесса. В отличие от первого случая, этот глубоко затрагивает нас. Всем порой случается спрашивать себя о ценности жизни, то есть задаваться вопросом, имеет ли смысл продолжать жить, если она становится трудной. Те, кто приходит к выводу, что смысла это не имеет, сдаются – если не раз и навсегда, посредством самоубийства, тогда постепенно, ежедневно в течение долгих лет капитулируя перед надвигающейся опустошенностью. Что бы еще ни означало слово «Бог», оно указывает на сущность, в которой сливаются могущество и ценность, сущность, чьей воле нельзя препятствовать и чья воля – благо. В этом смысле подтвердить, что все существующее сотворено Богом, – значит подтвердить неоспоримую ценность этого существования.
В «Вечеринке с коктейлями» Т. С. Элиота есть отрывок, выражающий ту же мысль. Селия, которая не только разочаровалась в любви, но и утратила все иллюзии, связанные с нею, обращается за помощью к психиатру и начинает первый сеанс с неожиданного заявления:
Должна признаться, мне даже нравится считать, как будто что-то не так со мной – ведь если нет, то это означает, что не со мной не так, а с целым миром, и потому во много раз страшнее! Ужасно как! И потому я верю: беда во мне, а значит, поправима.
В этих строках говорится о самом базовом решении, какого требует жизнь. В жизни часто случается разлад. И к какому выводу мы тогда приходим? В конечном итоге возможные варианты сводятся к двум. Один из них – что виноваты «звезды, милый Брут». Такой вывод делают многие. К ним относится целый спектр лиц – от остряков, предлагающих давать детям в качестве лучшей развивающей игрушки пазлы, в которых нет даже двух подходящих друг к другу деталей, до Томаса Харди, полагавшего, что сила, породившая вселенную, настолько трагична по природе, что наверняка подобна выжившему из ума маразматику. Главный герой «Бремени страстей человеческих» Сомерсета Моэма, Филип, получает в подарок от ведущего богемный образ жизни повесы персидский коврик – с уверениями, будто бы изучение этого коврика поможет постичь смысл жизни. Даритель умер, а Филип все еще был в неведении. Как могло изучение узора на персидском ковре решить задачу смысла жизни? Когда его наконец осенило, оказалось, что ответ очевиден: жизнь не имеет смысла. «И на всякую незадачу всегда найдется причина».
Это один возможный вариант. А другой состоит в том, что в случае какого-либо разлада вина лежит не на звездах, а на нас самих. Ни один ответ не может быть объективно подтвержден, но нет никаких сомнений в том, который из них вызовет более креативную реакцию. В одном случае человеческие существа беспомощны, так как их беды проистекают из некачественного характера самого существования и они не в силах его исправить. В другом случае людей побуждают направить взгляд поближе, поискать причины их проблем там, где они в состоянии что-нибудь изменить. Воспринятое в этом свете утверждение евреев, что мир сотворен Богом, обеспечивает им созидательную основу. В каком бы безнадежном положении они ни находились, как бы глубока ни была долина смертной тени, в которой они очутились, сама жизнь никогда не вызывает в них отчаяния. Смысл неизменно ждет, когда его добьются, возможность творческой реакции присутствует всегда. Ибо мир создан Богом, который не только измерил пядию небеса, но и вовек милость Его.
До сих пор мы говорили о том, как евреи оценивают сотворение в целом, однако один из элементов библейского повествования заслуживает особого упоминания: его отношение к природе – физическому, материальному компоненту существования.
К этому вопросу греческие мыслители относились в основном критически, как и индийская философия, в которой материя считалась варварской, способной испортить все, с чем она соприкасается. Спасение в этих условиях подразумевало освобождение души из ее вещественного вместилища.
Как отличается от всего этого первая глава книги Бытие, которая, как мы уже видели, открывается словами «в начале сотворил Бог небо и землю», где курсив добавлен мной, и достигает кульминации в тот момент, когда Бог видит «все, что Он создал, и вот, хорошо весьма»! Нам следует позволить мыслям задержаться на этом наречии «весьма», так как оно придает акцент всем еврейским, а следовательно, и западным представлениям о природе. Стремясь к смыслу во всех отношениях, евреи отказывались пренебрегать физическими аспектами существования как иллюзорными, несовершенными или незначительными. Природой, свежей, как в утро сотворения, следовало наслаждаться. Обилие пищи превратило Землю Обетованную «в землю добрую, в землю, где потоки вод, источники и озера выходят из долин и гор, в землю, где пшеница, ячмень, виноградные лозы, смоковницы и гранатовые деревья, в землю, где масличные деревья и мед, в землю, в которой без скудости будешь есть хлеб твой» (Втор 8:7–8). Благом считался и секс. Изредка меньшинства вроде ессеев приходили к противоположному заключению, но евреи в целом высоко ценили брак. Осуждение пророками неравного распределения богатства совсем не означало, что имущество – это плохо. Это настолько хорошо, что им должно располагать больше людей.
Настолько позитивное и жизнеутверждающее отношение к природе выглядит противопоставляющим иудаизм основным взглядам Индии. Однако оно же роднит иудаизм с представлениями, бытующими в Восточной Азии, где природа пользуется глубоким уважением. То, что отличает древнееврейские взгляды на природу от китайских, всплывает лишь в третьем стихе решающей первой главы книги Бытие. В стихе 26 Бог говорит о людях, которых он намерен сотворить: «И да владычествуют они… над всею землею». Как эти слова отличаются от отношения китайцев к природе, можно увидеть, обратившись к противоположному мнению в Дао дэ цзин:
Те, кто завладевает землей
И приспосабливает ее согласно своей воле,
Никогда, как я заметил, не преуспевают.
Сопоставив три ключевых утверждения о природе из первой главы Бытия —
Сотворил Бог землю;
да владычествуют они [люди]… над всею землею;
увидел… вот, хорошо весьма…
– мы обнаружим положительную оценку природы в сочетании с уверенностью в силах человека, способного работать совместно с ней на благо, что в то время встречалось редко. Как нам хорошо известно, такому отношению было суждено принести плоды – не случайно современная наука возникла прежде всего в западном мире. Архиепископ Уильям Темпл часто говорил, что иудаизм и его детище, христианство – самые материалистические религии мира. Когда к этому списку добавился ислам, религии семитского происхождения заняли исключительное положение как настаивающие на том, что человеческие существа – это неизбежно еще и тело, а не только дух, и что это сочетание отнюдь не помеха. Из этой базовой предпосылки вытекают три следствия: (1) материальные аспекты жизни важны (отсюда выраженный акцент Запада на благотворительности и социальной службе); (2) материя может участвовать в самом спасении (подтверждено учением о воскресении тела); и (3) природа может вмещать божественное (Царство Божие должно наступить «на земле», к чему христианство добавило свое учение о вочеловечении).
Смысл в существовании человека
Самый ключевой элемент человеческого мышления – самоорганизация. Что значит быть «я» человека, жить человеческой жизнью?
Евреи искали смысл и в этой сфере. Они живо интересовались человеческой природой, но не ради грубых фактов. Им хотелось окончательной истины. Хотелось понять человеческий удел, чтобы достичь предельных высот.
Евреи остро сознавали пределы человеческих возможностей. По сравнению с величием небес, люди – «персть» (земной прах, пыль; Пс 102:14); при столкновении с силами природы они «истребляются скорее моли» (Иов 4:19). Их время на земле пролетает стремительно – «как трава, которая утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает» (Пс 89:6). И даже этот краткий промежуток пронизан болью, из-за которой мы теряем годы «как звук» (Пс 89:9). Не раз, но неоднократно евреи были вынуждены задавать риторический вопрос: «что есть человек», чтобы Бог уделял ему внимание (Пс 8:5)?
Если принять во внимание свободомыслие Израиля и его отказ подавлять сомнения, когда он их ощущал, неудивительно, что бывали моменты, когда евреи подозревали, что «сыны человеческие… – животные. Потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти» (Еккл 3:18–19). Вот биологическое представление о человеке как виде, – столь же бескомпромиссное, как любое возникшее в XIX веке. Но важно отметить, что эта мимолетная мысль не преобладала. Поразительная особенность еврейских представлений о человеческой природе заключается в том, что они, не закрывая глаза на людскую бренность, продолжали утверждать неизъяснимое величие человека. В нас смешаны пыль и божественное.