Слово «неизъяснимое» двумя предложениями выше – не преувеличение. Библия короля Якова переводит основополагающее еврейское утверждение, относящееся к положению человека, следующим образом: «Не много Ты умалил его перед ангелами» (Пс 8:6). Последнее слово – явная ошибка перевода, так как в оригинале недвусмысленно сказано «ниже богов [или Бога]»; «элохим» в иврите может означать как единственное, так и множественное число. Почему же переводчики принизили божества до ангелов? Ответ кажется очевидным: в отличие от евреев, им недоставало не образованности, а смелости – так и подмывает сказать «дерзости». Их осторожность можно понять. Одно дело – писать сценарий для Голливуда, где все выглядят распрекрасными, и совсем другое – придавать таким персонажам реалистичность. Одно из обвинений, которое никогда не предъявляли Библии, – что ее персонажи не являются реальными людьми. Даже величайшие из ее героев, такие как Давид, представлены настолько неприукрашенными, такими «как есть», что Книгу Самуила назвали самым честным историческим трудом Древнего мира. Но никакое обилие реализма не могло подавить стремления евреев. Человеческие существа, которые иногда полностью заслуживали определений «червь и моль» (Иов 25:6) – те же самые, которых Бог «славою и честию увенчал» (Пс 8:6). По раввинской поговорке, когда мужчина или женщина идут по улице, им предшествует незримый хор ангелов, возглашающих: «Дорогу, дорогу! Дайте пройти образу Божию!»
Рассуждая о реалистичности еврейских представлений о человеческой природе, до сих пор мы делали акцент на признании в этих представлениях физических ограничений: слабости, подверженности боли, краткости жизни. Однако мы не охватим в полной мере масштабы этой реалистичности, если не добавим, что основные человеческие ограничения они воспринимали скорее как нравственные, чем как физические. Люди не только слабы, но и грешны: «Я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс 50:7). Совершенно неправильно ссылаться на этот стих в защиту либо учения о полной человеческой греховности, либо утверждения, что секс есть зло. Эти привнесенные извне мысли не имеют никакого отношения к иудаизму. Однако сам стих вносит важный вклад в еврейскую антропологию. Слово «грех» образовано от корня, означающего «промахнуться», и люди, несмотря на свое высокое происхождение ухитряются делать это постоянно. Им суждено быть благородными, но обычно они не дотягивают до этого определения; суждено быть великодушными, а они отказывают окружающим в чем-либо. Созданные быть выше животных, они зачастую падают так низко, что не представляют собой ничего другого.
Но ни в коем случае для этих «промахов» не требуется просчет. Евреи никогда не сомневались в свободе человека. Первый зафиксированный человеческий поступок подразумевал свободу выбора. Действительно, в Эдемском саду Адам и Ева ели запретный плод, поддавшись искушению змея, но они могли устоять. Змей просто обольстил их, это явно история о человеческой оплошности. Неодушевленные предметы не могут быть не такими, какие они есть; они делают то, что предписано природой и обстоятельствами. Но человеческие существа, будучи раз сотворенными, возвеличиваются или губят сами себя, куют свою судьбу посредством принимаемых решений. «Перестаньте делать зло; научитесь делать добро» (Ис 1:16–17) – этот призыв относится только к людям. «Жизнь и смерть предложил я тебе… избери жизнь» (Втор 30:19).
И, наконец, из еврейских представлений о любящем Боге следует, что люди – любимые дети Бога. В одной из самых трогательных метафор во всей Библии Осия изображает, как Бог сочувствует людям, словно малым детям:
Я Сам приучал Ефрема ходить, носил его на руках Своих… узами человеческими влек Я их, узами любви, и был для них как бы поднимающий ярмо с челюстей их. Как я поступлю с тобой, Ефрем? Как предам тебя, Израиль? Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя! (Ос 11:3–4, 8)
Даже в этом мире, каким бы огромным и опутанным могучими силами природы он ни был, мужчины и женщины могут ходить с уверенностью детей в доме, где они приняты полностью.
Из чего же составлен наиболее творческий и исполненный смысла образ человеческого существования, какой только способен постичь наш разум? Уберите человеческую бренность – как трава, как звук, как пыль, как моль, – и суждение становится романтичным. Уберите величие – чуть ниже Бога, – и стремления отступают. Уберите грех – склонность промахиваться, – и возникает угроза сентиментальности. Уберите свободу – изберите себе ныне! – и ответственность будет предана забвению. Уберите, наконец, божественное родительство, и жизнь становится отчужденной, вырывается на волю и уносится в холодное равнодушное море. При всем том, что выяснилось о человеческой жизни в последующие 2500 лет, трудно найти изъяны в этой ее оценке.
Смысл в истории
Начнем с контраста. «Согласно большинству классических философий и религий, – пишет один историк, – истинная реальность выявляется, когда человек путем либо рационального размышления, либо мистического возвышения выходит за пределы потока событий, который мы именуем «историей». Цель – постижение устройства реальности, на которую не влияют непредсказуемые судьбы человечества. К примеру, в индуизме мир чувственного опыта рассматривается как майя, иллюзия; следовательно, религиозный человек стремится к освобождению из колеса жизни, чтобы его индивидуальность могла раствориться в мировой душе, Брахмане. Греческие же философы воспринимали мир как естественный процесс, который, подобно смене времен года, всегда следует одному и тому же разумному порядку. Однако философ способен воспарить над повторяющимися циклами истории, мысленно сосредоточившись на неизменном абсолюте, принадлежащем вечному порядку. И те, и другие взгляды разительно отличаются от библейского утверждения, что Бог находится в пределах мира перемен и борьбы, и особенно – что он проявляется в уникальных, особенных и неповторяющихся событиях. Для Библии история – не майя и не циклический природный процесс: это арена целенаправленной деятельности Бога»[218].
Что поставлено на кон, когда мы задаемся вопросом, есть ли смысл в истории? На кону все наше отношение к общественному порядку и коллективной жизни в его условиях. Если мы решаем, что история не имеет смысла, отсюда следует, что социальный, политический и культурный контексты жизни не оправдывают деятельное участие в них. Стержневые проблемы жизни будут усматриваться не там – в такой степени, что мы сможем подняться над обстоятельствами и восторжествовать над ними. В той мере, в какой мы воспринимаем происходящее таким образом, оно мало интересует нас, мы не чувствуем ответственности за проблемы, тревожащие общества, культуры и цивилизации.
Оценка истории у евреев была прямо противоположна такому равнодушию. Для них история имела огромное значение. Она была важна, во-первых, потому что они были убеждены: контекст, в котором идет жизнь, во всех отношениях влияет на нее, определяет ее проблемы, очерчивает ее возможности, обуславливает ее результаты. Невозможно вести речь об Адаме и Ное (как и о других значительных библейских персонажах), не принимая во внимание конкретные обстоятельства – в данном случае Едем и потоп – которые их облекают и в ответ на которые формируется их жизнь. События, о которых говорится в еврейской Библии, глубоко контекстуальны.
Во-вторых, если контекст играет решающую роль в жизни, это относится и к коллективному действию – к социальному действию, как мы обычно его называем. Бывают времена, когда единственный способ добиться изменений – работать сообща: планировать, организовывать, а затем действовать согласованно. Судьба евреев-рабов в Египте показана не зависящей от степени, в которой каждый из них «возвысился» над своим рабством, культивируя в себе свободолюбивый дух и благодаря этому продолжая терпеть физические оковы. Им понадобилось выступить сообща и отправиться в пустыню.
В-третьих, история важна для евреев потому, что они воспринимали ее как широкое поле возможностей. Поскольку ею управляет Бог – «театр славы Божьей», восклицал Жан Кальвин, экстраполируя основу Ветхого Завета, – ничто в истории не происходит случайно. Рука Яхве видна в каждом событии – в Эдеме, во время потопа, Исхода, вавилонского пленения, – и она придает каждому следствию вид опыта, поучительного для его народа.
И наконец, история важна потому, что возможности, которые предоставляет нам жизнь, нельзя охарактеризовать как похожие друг на друга своей однообразностью. Все до единого события важны, но не в равной степени. Это не тот случай, когда кто угодно, где угодно и в любое время может обратиться к истории и обнаружить ждущую возможность, равноценную всем прочим во времени и пространстве. Каждая возможность уникальна, но среди них есть решающие: «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха». Стало быть, за историей надлежит внимательно следить, ибо упущенные возможности исчезают навсегда.
Эта уникальность событий отражена в еврейских понятиях (а) о прямом вмешательстве Бога в историю в определенные критические моменты, и (b) об избранном народе как принимающем на себя особые испытания, посланные Богом. Наглядный пример того и другого – повествование об Авраме (Аврааме). Ему предпослан примечательный пролог, Быт 1–11, в котором описан неуклонный упадок мира, теряющего свое изначальное, первозданное благо. За неповиновением (поеданием запретного плода) последовало убийство (Каином Авеля), промискуитет (сыновей Бога и дочерей человеческих), инцест (Лота и одной из его дочерей), пока наконец не понадобился потоп, чтобы смыть этот хаос. В разгар упадка Бог не бездействовал. На этом фоне, в последние дни объединенного шумерского государства Бог призывает Авраама. Ему надлежит уйти в новую землю и основать новый народ. Это решающий момент. Поскольку Авраам откликается на призыв, он перестает быть одним из многих. Он становится первым евреем, первым в «избранном народе».