К этому другому можно подойти с помощью символа. Если бы мы жили в Восточном Средиземноморье в ранние века христианской эпохи, мы могли заметить нацарапанные на оградах, стенах домов и просто на земле примитивные силуэты рыбки. Даже если бы мы увидели эту рыбку в нескольких местах, то наверняка не придали бы этому значения, решив, что это безобидные каракули. Рыбки стали частью повседневной жизни в основном в портовых городах. Но будь мы христианами, мы воспринимали бы эти рисунки как символ Благой вести. Стайки рыбок указали бы нам место, где проводит тайные собрания местная христианская община. В те времена катакомб и арен, когда быть христианином означало рисковать, что тебя бросят на съедение львам или сожгут заживо, христиане были вынуждены прибегать к более таинственным символам, нежели крест. Излюбленным среди них была рыба, так как первые буквы греческих слов «Иисус Христос Сын Божий Спаситель» складывались в греческое слово «рыба» – «ихтис». Это и была Благая весть, выраженная примитивным изображением обычной рыбки.
Что же означает эта фраза – «Иисус Христос Сын Божий Спаситель»? Те, кто слышал ее с детства, хорошо знают ответ. Но наша задача – зайти дальше вековой истории этой фразы и попытаться выяснить, что она означала для мужчин и женщин, впервые произносивших ее, ибо вся последующая история христианства выросла из их представлений о значении этих слов.
У тех, кто занялся этим вопросом, неизбежно возникает соблазн сразу погрузиться в море идей, определений и теологии, однако разумнее будет начать другим способом. Идеи занимают важное место в жизни, но сами по себе редко становятся отправными точками. Они вырастают из фактов и опыта и, оторванные от этой почвы, теряют жизненную силу, как выкорчеванные деревья. Мы обнаружим, что не в состоянии понять христианскую теологию, пока не разберемся в опыте, который она пыталась объяснить.
Людей, которые первыми услышали, как ученики Иисуса провозглашают Благую весть, потрясло как увиденное, так и услышанное. Они увидели преобразившуюся жизнь – мужчин и женщин, обычных во всех отношениях, кроме одного: факта, что они, кажется, нашли жизненную тайну. Они демонстрировали спокойствие, простоту и жизнерадостность, с какими их слушателям еще не доводилось сталкиваться. Это были люди, которые, по-видимому, добились успеха в предприятии, где не отказался бы преуспеть каждый, то есть в самой жизни.
Если конкретнее, их жизнь казалась изобилующей двумя свойствами. Первым из них было взаимное уважение. Одно из первых замечаний о христианах, о котором мы узнали от стороннего наблюдателя, звучит как «смотрите, как эти христиане любят друг друга». Неотъемлемой частью этого взаимного уважения было полное отсутствие социальных барьеров; это было «духовное наставничество равных», как называет его один специалист по Новому Завету[234]. Эти мужчины и женщины не только говорили, что все равны в глазах Бога, но и самой своей жизнью подтверждали это. Условные барьеры расы, пола и статуса ничего не значили для них, ибо во Христе нет ни еврея, ни язычника, ни мужчины, ни женщины, ни раба, ни вольного человека. Как следствие, несмотря на различие функций и социальных положений, их братство было отмечено ощущением подлинного равенства.
Эдвард Шиллебекс говорит нам, что «печалиться в присутствии Иисуса [было] экзистенциальной невозможностью»[235], и это подводит нас ко второму свойству, которое демонстрировали ранние христиане. Иисус однажды сказал своим последователям, что цель его учений в том, что «радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна» (Ин 15:11), и эта цель, по-видимому, осуществилась в значительной степени. Это озадачивало сторонних наблюдателей. Христиане не были многочисленными или сосредоточенными в одном месте, не были богатыми или могущественными. Если уж на то пошло, они сталкивались с неприязнью чаще среднестатистического человека. Но, несмотря на все их невзгоды, им был присущ внутренний покой, который нашел отражение в радости, кажущейся неудержимой. Вероятно, лучше было бы назвать ее лучезарной. Слово «лучезарность» редко используется, чтобы охарактеризовать обычную религиозную жизнь, но ни одно другое не подходит так же хорошо к жизни ранних христиан. Один из примеров – Павел. Человек, которого высмеивали, гнали прочь из одного города за другим, он потерпел кораблекрушение, попал в тюрьму, ему располосовали всю спину во время порки. Но в этой жизни постоянным рефреном оставалась радость: «Радуйтесь радостью неизреченною и преславною»; «Благодарение Богу, даровавшему нам победу»; «Все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас»; «Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца»; «Благодарение Богу за неизреченный дар Его!» Радость этих ранних христиан и была неизреченной. Как наставляет пятая глава Послания к Ефесянам, они пели не потому, что так принято, а оттого, что их неудержимо переполнял непосредственно полученный ими опыт. Для них жизнь была уже не просто преодолением, а распознанной славой.
Что порождало эту любовь и радость в ранних христианах? Сами по себе эти качества желательны повсюду; задача в том, как их получать. Объяснение в той мере, в какой мы в состоянии получить его из текстов Нового Завета, гласит, что три невыносимых ноши внезапно и разом были сняты с их плеч. Первой из них был страх, в том числе страх смерти. Нам известны слова Карла Юнга, который ни разу не встречал пациента старше сорока лет, проблемы которого не коренились бы в страхе перед приближающейся смертью. Причина, по которой христиане могли не бояться львов и даже пели, выходя на арену, заключалась в том, что на них подействовало наставление Иисуса: «Не бойся, ибо Я – с тобою».
Второй ношей, от которой их избавили, была вина. Рационалисты считают чувство вины исчезающим явлением, но психологи не согласны с ними. Вина, будь она признанной или подавленной, в той или иной степени кажется встроенной в человеческую природу, ибо никто не живет в полном соответствии со своими идеалами. Мы не только относимся к другим людям хуже, чем предписывает нам совесть; мы также подводим себя, зарывая свои таланты и упуская возможности. И даже если нам удается сдержать сожаления в дневное время, бессонными ночами они являются к нам:
…повторенье через силу
Себя и дел своих, и запоздалый
Позор открывшихся причин; сознанье,
Что сделанное дурно и во вред
Ты сам когда-то почитал за доблесть[236].
Неизбывная вина снижает созидательную деятельность. В острой форме вина может перерасти в ярость самобичевания, заглушающую всю жизнь. Павел ощущал его силу, прежде чем достиг освобождения: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим 7:24)
Третья ноша, избавление от которой испытали христиане, – тиски эго. Нет причин полагать, что до их новой жизни эти мужчины и женщины были хоть сколько-нибудь более эгоцентричны, чем остальные, но им было достаточно знать, что их любовь радикально ограничена. Они понимали, что «проклятие человека – любить, а любить порой хорошо, но достаточно – никогда». Теперь же это проклятие было разом снято.
Нетрудно понять, как избавление от вины, страха и эго могло ощущаться, словно возрождение. Если бы кто-нибудь избавил нас от этих губительных помех, мы тоже называли бы его спасителем. Но это лишь уводит нас на шаг назад в рассмотрении нашего вопроса. Как христиане освободились от этой ноши? Какое отношение человек по имени Иисус, ныне покойный, имел к этому процессу, если честь освобождения приписывали ему?
Единственная сила, способная на метаморфозы описанного порядка, – любовь. Лишь в ХХ веке выяснилось, что в атоме заключена энергия самого солнца. Но для высвобождения этой энергии атом следовало бомбардировать извне. Так же и в каждом человеческом существе заключена любовь, причастная божественному – imago dei, образ Бога, как его иногда называют. И его тоже можно привести в действие только посредством бомбардировки – в данном случае любовью. Этот процесс начинается в младенчестве, когда поначалу не находящая взаимности улыбка матери, полная любви, пробуждает любовь в ее ребенке, и по мере развития координации движений вызывает его ответную улыбку. В детстве процесс продолжается. Любящий человек создается не призывами, правилами и угрозами. Любовь коренится в детях, только когда приходит к ним – поначалу, что важнее всего, от заботливых родителей. Говоря с точки зрения онтогенетики, любовь – ответное явление. В буквальном смысле реакция.
Подкрепим эту мысль реальным примером.
Он был стеснительным новичком в маленьком колледже на Среднем Западе, когда однажды утром преподаватель, которого он боготворил так, как молодежь боготворит свои образцы для подражания, начал занятие словами: «Вчера вечером я прочитал несколько самых важных предложений, какие только могу припомнить». И он продолжал читать их, а сердце юноши чуть не выскочило из груди, потому что он слушал собственные слова из работы, сданной преподавателю на прошлой неделе. Как он сам вспоминает об этом случае: «Не помню, что еще случилось за этот час, но никогда не забуду, что ощущал, когда звонок привел меня в чувство. Наступил полдень, октябрь никогда еще не бывал настолько прекрасным. Я ликовал. И с радостью отдал бы все, что бы у меня ни попросили, потому что ничего не желал. Я изнывал от желания только отдавать этому миру, который дал мне так много».
Если юношу до такой степени преобразил интерес, проявленный к нему со стороны простого человека, нетрудно вообразить перемены, произошедшие в первых христианах, когда они узнали, что Бог любит их. Воображение может подвести нас в этом случае, а логика не требуется. Если мы тоже чувствуем себя любимыми – не отвлеченно или в принципе, а явно и лично, – тем, в ком объединена вся сила и совершенство, этот опыт способен растопить наш страх, вину и корыстные интересы навсегда. Как говорил Кьеркегор, если бы в каждый момент настоящего и будущего я был убежден, что не происходит и не может произойти ничего, что разлучит нас с неизмеримой любовью Неизмеримого, это была бы причина для радости.