предписаниям, и признать, что и другие варианты могли быть не хуже. Сказать, что он был Богом, но не человеком, означало бы отрицать, что его пример был совершенно уместным; он мог быть реалистичной нормой для Бога, но не для людей. Христиане могли бы ослабить ограничения одного или другого утверждения, и тем самым спасти логику, но за счет самой сути своего опыта, которой пришлось бы пожертвовать.
Обращаясь к учению об искуплении, мы знаем, что его корневое значение – примирение, восстановление целостности и единства («at-one-ment»). Христиане были убеждены, что результатом жизни и смерти Христа стало беспрецедентное сближение Бога и человечества. По словам святого Павла, «Бог во Христе примирил с Собою мир» (2 Кор 5:19). Две метафоры преобладали в представлениях Церкви о том, как это произошло. Одна из них, законническая, выглядит так: по своей воле ослушавшись повеления Бога не есть запретный плод в Эдеме, Адам согрешил. Поскольку его грех был направлен против Бога, он был безмерен. Грехи должны быть возмещены, иначе под сомнением окажется справедливость Бога. Безмерный грех требует безмерного возмещения, а оно может быть достигнуто лишь путем викарного принятия Богом на себя нашей вины, при котором он должен понести высшее наказание, если потребуется, – то есть кару смертью. Бог уплатил эту цену посредством Христа как человека, в итоге долг был аннулирован.
Там, где преобладал другой склад ума – особенно в Средние века, – такие представления об искуплении имели вес, но преобладающая в христианском мире метафора на этот счет заключалась в избавлении от рабства. Рабством, от которого Христос избавил человечество, был грех, а это означает, что нам не остается ничего другого, кроме как заняться этим неприглядным вопросом.
Начнем с замечания о том, что хотя это слово обычно употребляется во множественном числе, указывая на конкретные действия – свод проступков или правил, которые были нарушены, возможно, изложенных в Десяти заповедях, – христиане считают единственное число, «грех», более глубоким: разъединенностью или отчуждением от Бога. Это ошибочная перемена сердца, сдвиг в наших привязанностях. Блаженный Августин, излагая эту мысль в позитивном ключе, говорил: «Люби [Бога] и делай, как знаешь». Когда есть искренняя любовь ко всему, можно сказать, к вселенскому благу, тогда воля стремится к этому благу и не нуждается в правилах. Но чаще дело обстоит обратным образом: заботы о самих себе препятствуют нашей любви к другим. Вместе с тем мы не очень нравимся себе. Сердцем мы тянемся к чему-то большему, выходящему за тесные рамки эго.
Таким образом, рабство, в котором мы пребываем, – это наша привязанность к себе вместе с чувствами вины и страха, которые тянутся за ней. Иначе говоря, наше рабство – итог нашего отчуждения, нашего греха или отделения от полного участия в божественной жизни. Исключенность из этого участия вызывает неприятные ощущения. Павлу первому хватило искренности и честности заметить это, а потом признать: я чувствую себя бедным человеком, сказал он. Как любой пленник. Хорошая сторона в этом плачевном положении идет от беспомощности; по определению такие люди не в состоянии освободиться. И Павел продолжает: «Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим 7:15). Он признает, что попал в ловушку, и это осознание вызывает у него отчаянный вопль, который мы уже приводили: «Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим 7:24). Этот вопль, в какие бы слова он ни был облечен, повторил каждый алкоголик. Если и будет избавление, оно должно прийти извне, или, еще лучше, свыше: от высшей силы. Согласно христианским свидетельствам, сила, которая выполняет избавление и возвращает «я» к основам его бытия, – это Христос. В равной мере можно сказать, что это Бог, но христиане добавляют, что в данном случае намерения Бога осуществил Христос.
Третье ключевое христианское вероучение, которое мы рассмотрим, – о Троице. Согласно ему, Бог абсолютно един, и вместе с тем Бога три. Последние слова этого утверждения побуждают евреев и мусульман задаваться вопросом, в самом ли деле христиане – монотеисты, но христиане в этом уверены. В виде воды, льда и пара Н2О принимает жидкое, твердое и газообразное состояние, сохраняя свой химический состав.
Что побуждает христиан к этому нетипичному взгляду на Бога как триединого? Как всегда в подобных вопросах, эти представления имеют эмпирическую основу. Богословская доктрина Троицы сложилась лишь в IV веке, но опыт, который она в себе заключает, относился к самой ранней Церкви; в сущности, он эту Церковь и породил. Как сложившиеся евреи, ученики Иисуса не сомневались в Яхве. Но как мы уже видели, со временем они увидели в Иисусе продолжение Яхве в этом мире, и пока яркость его жизни и миссии нарастала, они начали ассоциировать с его личностью определенную область божественного. Это значило, что в своих религиозных представлениях они могли теперь постигать Бога либо напрямую, либо посредством его Сына, хотя на самом деле эти двое были так тесно связаны, что результат оказывался одинаковым. А затем наступила Пятидесятница, которая принесла третье явление. Когда все собрались в одном месте,
внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющие языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого (Деян 2:1–4).
Мирянин скажет, что ученики сначала овеществили этот опыт, превратили его в предмет – Святой Дух, а затем персонифицировали это овеществление, тем самым породив третью составляющую Троицы, но сами ученики отвергли бы такое объяснение. Иисус мог и не сказать: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины»; это утверждение появляется в последнем по времени написания Евангелии, от Иоанна, следовательно, является спорным. Но если эти слова были приписаны Иисусу, то потому, что они отражали представления учеников об их опыте, полученном на Пятидесятницу. Они были убеждены, что стали свидетелями впечатляющего прибытия третьей составляющей божественного собрания – Святого Духа.
Вот так ученики были приведены к пониманию триединого Бога, и, едва обретя это понимание, они перенесли его на начало времен. Если у божественного «треугольника» теперь есть три «стороны», наверняка и всегда имелись эти три стороны. Сын и Святой Дух в самом деле происходили главным образом от Отца, но не во временном отношении. Все трое были вместе с самого начала, и после того, как множественность божественной природы прояснилась, христиане уже не могли представить Бога целостным без нее. Мы уже отмечали, что две другие авраамические религии, иудаизм и ислам, возражают против этой теологии, но христиане любят ее. Ибо любовь – это отношения, говорят они, и она неполна, если некого любить. В таком случае, если любовь – не просто одно из свойств Бога, а сама его сущность – и, возможно, историческая миссия христиан заключается в этом утверждении, – ни при каких условиях Бог не может быть истинным Богом, не имея взаимоотношений; это требование исполнилось «прежде создания мира» (Еф 1:4) посредством трех лиц триединого Бога, любящих друг друга. «Бог – это общество трех божественных лиц, которые знают и любят друг друга так всецело, что ни одно из них просто не может существовать без других, но каким-то таинственным образом каждый из них является тем же, чем являются другие», – писал один богослов[240]. Никейский Символ веры выразил эту идею так:
Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя… И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного… и в Святого Духа, Господа, дарующего жизнь… которому поклоняются и которого славят вместе с Отцом и Сыном.
Римское католичество
До сих пор мы говорили о христианстве в целом. Это не значит, что каждый христианин согласится со всем вышесказанным. Христианство – настолько сложное явление, что трудно делать какие-либо значительные утверждения о нем, с которыми согласились бы все христиане. Поэтому важно подчеркнуть, что все изложенное выше – одна из возможных интерпретаций. Тем не менее было предпринято старание интерпретировать хотя бы по существу общие для христиан моменты.
Обращаясь от раннего христианства, которое мы рассматривали до сих пор, к современному христианскому миру, мы видим, что Церковь разделена на три крупных ветви. Римское католичество с центром в Ватикане и Риме распространяется оттуда и в целом преобладает на территории Центральной и Южной Европы, Ирландии и Южной Америки. Восточное православие пользуется преимущественным влиянием в Греции, славянских странах и в России. Протестантизм господствует в Северной Европе, Англии, Шотландии и Северной Америке.
До 313 года Церковь противостояла гонениям римских властей, а в том году получила признание по закону и равные права с другими религиями империи. Еще до окончания того же века, в 380 году, она стала официальной религией Римской империи. Несмотря на несколько незначительных расколов, таких как несторианский, она просуществовала как одно целое до 1054 года. Это означает, что приблизительно половину истории своего существования Церковь оставалась, по сути, единым институтом. Но в 1054 году случился первый крупный раскол между Православной Церковью на Востоке и Римско-Католической на Западе. Причины раскола представляли собой сложную совокупность, в которую наряду с религиозными входили также географические, культурные, языковые, политические, но подробно рассматривать их здесь не входит в наши задачи. Вместо этого мы перейдем к следующему большому расколу, который создала в Западной Церкви протестантская Реформация в XVI веке. В протестантизме выделяют четыре основных течения – баптизм, лютеранство, кальвинизм и англиканство, деление внутри которых продолжалось, так что по данным последних переписей только на территории США действуют свыше 900 деноминаций. В настоящее время экуменическое движение вновь объединило некоторые из них. Имея в распоряжении этот минимальный набор фактов, мы можем вернуться к предмету нашего обсуждения, то есть попыткам понять основные воззрения трех великих ветвей христианского мира. Начав с Римско-Католической Церкви, мы ограничимся двумя, пожалуй, наиболее важными концепц