Приведенную библейскую заповедь не стоит понимать примитивно. Противоположности есть стороны единства, они нуждаются друг в друге с тем, чтобы открываться каждому в своей ипостаси и реализовать свои возможности в наибольшей мере. Такова диалектика. Объектом принудительного воздействия государства на долгие времена действительно было избрано только видимое тело преступника, а тайная душа виновного и борьба мотивов в ней отдана на попечение Всевышнего и его слугам на грешной земле (священникам). Светские власти (кесари) относительно быстро убедились в нереальности больших результатов по борьбе с преступностью, если субъективная сторона посягательства игнорируется, и поспешили за помощью к своей противоположности – божиим людям (исповедь, печалование, искусство духовной работы с людьми). Возможно, правы те исследователи, которые вновь возбуждают предложение о выделении религиозных преступлений как отдельного вида общественно опасных деяний, понимая под ними деяния, направленные против религии, религиозных устоев, а также совершаемые на религиозной почве и по религиозным мотивам [273] .
9. Кажется, современный прогресс должен был давно умертвить такое явление, как суеверия. Когда-то данные артефакты народного духа определяли мотивационную базу совершаемых преступлений и их обрядовый характер (способ), а потому влекли ответственность. Со временем уголовных дел подобного рода стало чрезвычайно мало [274] , а известие А. Левенстима, будто «следы человеческих жертвоприношений сохранились в быту народном и встречаются чаще, чем можно было бы ожидать», будто «это одно из тех переживаний старины, с которыми общий прогресс культуры еще не совсем справился» [275] , выглядели как бы издевкой.
Однако сегодня суеверия вновь заполоняют души россиян. Многие не идут на работу, не выслушав очередной порции телевизионных советов от астрологов, а в сфере уголовной юстиции следователи начинают составлять версии по рекомендациям прорицателей, и если дело пойдет так и дальше, недалек тот день, когда их мнение приобретет силу доказательств.
Спаси и сохрани. Это обстоятельство беспокоит Церковь, в Заявлении Синода Русской православной церкви от 7 марта 2000 г. сказано: «Мы хотим ясно заявить: не следует бояться внешних символов и знаков, ведь никакое наваждение врага душ человеческих не способно превозмочь благодати Божией, изобилующей во Святой Церкви. Ничто и никто не может поколебать веры человека, если он воистину пребывает со Христом и прибегает к Таинствам церковным. Святой апостол Петр пишет: кто сделает вам зло, если вы будете ревнителями доброго? Но если и страдаете за правду, то вы блаженны; а страха их не бойтесь и не смущайтесь. Господа Бога святите в сердцах ваших; будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3, 13–15). Вопреки традиции иногда утверждают, что технологическое действие якобы может само по себе произвести переворот в сокровенных глубинах человеческой души, приводя ее к забвению Христа. Такое суеверие расходится с православным толкованием Откровения святого Иоанна Богослова, согласно которому „печать зверя“ ставится на тех, кто сознательно уверует в него „единственно ради ложных его чудес“ (Святитель Иоанн Златоуст). Никакой внешний знак не нарушает духовного здоровья человека, если не становится следствием сознательной измены Христу и поругания веры».
10. Государственная идеология вообще, а в эпохи реформ – в особенности, не в состоянии дать убедительные ответы на все вопросы и выпады жизни, а потому стремительно теряет доверие основной части населения, именуемой обывателями.
Привычный режим прежней жизни, идущий от предков, для них – уже опробованное благо, навязываемые же властью новые стандарты поведения пугают вероятностью личной неприспособленности. Здесь, в сужении или забвении народных факторов правообразования, формируется база для пробуксовки реформ, народного недовольства и массовых волнений. Выход для государства состоит в поиске самого выигрышного сочетания объективных и субъективных критериев уголовного правотворчества, в оптимальном сочетании бесцеремонного и всесильного (до поры) публичного начала с вельможными религиозными назиданиями и апатичными на внешний взгляд народными предпочтениями. Здесь как раз и должно проявляться искусство политики. Должна прийти мысль о расширении социальной базы власти, о постепенном возрождении канонических и этнических регуляторов. Пора прервать печальную и одновременно опасную тенденцию последнего века, слепую обольстительную веру в разумность любых властных начинаний. Вспомним грозное и уже подтвержденное пророчество отечественного философа: «Первое и основное, чем отличается государство XX века, – это сознательный, планомерный и последовательный отрыв от тех духовных корней, которыми оно доселе держалось и питалось: от религии, от нравственности и от национально-патриотического чувства» [276] .
1. Уместно сказать и о том, что религиозный язык склонен к метафоричности, аллюзиям, недомолвкам, и это отдаляет его от прозы, на которой формально выписаны канонические правила.
2. Л. Н. Гумилев в книге «Письма о русской поэзии» написал о том, что поэзия и религия – две стороны одной и той же монеты. И та и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, неизвестной им самим. Этика приспособляет человека к жизни в обществе, эстетика стремится увеличить его способность наслаждаться. Руководство же в перерождении человека в высший тип принадлежит религии и поэзии. Религия обращается к коллективу. Для ее целей, будь то построение небесного Иерусалима, повсеместное прославление Аллаха, очищение материи в нирване, необходимы совместные усилия, своего рода работа полипов, образующая коралловый риф. Поэзия всегда обращается к личности. Даже там, где поэт говорит с толпой, – он говорит отдельно с каждым из толпы. От личности поэзия требует того же, чего религия – от коллектива. Во-первых, признания своей единственности и всемогущества, во-вторых, усовершенствования своей природы. Эти суждения могут быть истолкованы и так: священники – учителя криминалистов в искусстве герменевтики.
2. Россия – безусловный лидер планеты по количеству социальных реформ, зачастую с прямо противоположными векторами, исконная сторонница революционных качелей как генерального способа испытания своей судьбы. Рассуждая о национальном характере русских, известнейший духовник Отечества с горечью заметил: «Одна черта, замеченная давно, действительно составляет несчастье русских: это во всем доходить до крайностей, до пределов возможного… Хорошо это или плохо? Не берусь судить. Но что Россия благодаря этой черте всегда находилась на грани чрезвычайной опасности – это вне всякого сомнения, как и то, что в России (никогда. – А. Б. ) не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем» [277] .
В этой связи навечно справедливо замечание, будто Крещение Руси, реформы Петра I, Октябрьская революция 1917 года, горбачевская «перестройка», расстрел парламента в 1993 году и т. д., изменив социально-политическую структуру общества, привели к отторжению старого типа нравственных устоев при невосприятии новых [278] .
Пришло время очередного кризиса, в первую очередь – в головах; нужна защитная система ориентации, некий цивилизационный, культурный код, на роль которого, хотя бы частично, может и должна претендовать религия. Она – постоянный ориентир, как и ее генетический партнер нравственность, ибо изменчивы нравы и ценности переходных эпох, но никак не вечная мораль [279] .
Наша страна живет по методу Ивана, не помнящего родства, любо ей и наставление об отсутствии пророка в своем Отечестве – все для того, чтобы подтвердить меткое наблюдение князя П. А. Вяземского, будто «русский Бог есть Бог всего, что есть некстати».
Вот и ныне Россия заложила крутой вираж в пользу западной модели социальной инженерии, которая называется рынком. Он есть не только «свободное соревнование производителей товаров и услуг за карман потребителя», но и страстная гонка за прибылью любой ценой, такое мироустройство, при котором все превращается в товар – совесть, должности, законодательная деятельность, уголовно-процессуальные решения, брак и даже любовь… А там, где господствует хищный частный интерес («всесильный чародей» – по Гельвецию), там с неизбежностью конкурирует то, что должно гармонично сочетаться, там на авансцену выползает и злорадно располагается на ней его величество риск. Где та страховая компания и каковы должны быть ее активы, чтобы уберечь наше общество от распада?
Социологи XX века установили закономерность, согласно которой обыватели прошедшего столетия должны были минимум два раза попадаться на социальных обольщениях, исходящих от уже властвующей элиты, но чаще – только от идущего к природным закромам, казне да производственно-имущественной массе, накопленной трудом предшествующих поколений, сословия.
А на часах XXI век с его бешеными ритмами; значит, наивно верить в искусные фантазии властей предержащих простакам придется еще чаще. На что им рассчитывать, особенно в тех странах, где социально-экономические уклады беспрестанно меняются, а конфессии терпят постоянные притеснения от государства и потому не могут оказать спасительную духовную помощь страждущим? Вот и пребывает несчастное население в апатии и неверии, безучастно наблюдая за роскошью новоявленной знати и вызывающим поведением гламурных паразитов: «За осенью – осень. Тоска и тревога.// Ветра над опавшими листьями.// Вся русская жизнь – ожиданье от Бога// Какой-то неясной амнистии»
Здесь нам на помощь приходит оптимизм Православной церкви, причастной к вечности и вводящей в эту вечность всех верующих во Христа, делая их едиными, причем объединяя разные поколения; оптимизм ее иерархов, жизнеутверждающе констатирующих прощение и любовь как методы предупреждения распространения инфекций черных начал человеческой личности [280] .