Миры Артура Гордона Пима — страница 2 из 4

Ледяной сфинкс

Часть первая

Памяти Эдгара По

Моим американским друзьям

IОстрова Кергелен

Несомненно, ни один человек на свете не поверит моему повествованию под названием «Ледяной сфинкс». И все-таки его надо, по-моему, предложить на суд публики. Пусть она сама решает, верить ему или нет.

Прежде чем начать рассказ о столь невероятных и ужасающих приключениях, следует сказать, что трудно представить себе менее подходящее для человека место, чем острова Запустения – так их нарек в 1779 году капитан Кук. Что ж, я пробыл там несколько недель и могу утверждать, что они вполне заслуживают грустного наименования, которое присвоил им знаменитый английский мореплаватель. Острова Запустения – этим все сказано…

Я знаю, что составители географических карт придерживаются названия «Кергелены», которым они обычно обозначают этот архипелаг, расположенный на 49°54′ южной широты и 69°6′ восточной долготы. Оправданием им служит то обстоятельство, что первым обнаружил эти острова в южной части Индийского океана французский барон Кергелен. Произошло это в 1772 году. Барон, командовавший эскадрой, вообразил тогда, что открыл новый континент, омываемый антарктическими морями; но уже следующая экспедиция заставила его понять свою ошибку: то был всего лишь архипелаг. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то название «острова Запустения» – единственное, которое подходит для этой россыпи из трехсот островов и островков, затерянных среди бескрайних океанских просторов, где шумят, не переставая, бури южных широт.

И все же на этих островах живут люди, и 2 августа 1839 года исполнилось ровно два месяца с тех пор, как благодаря моему присутствию в гавани Рождества общее количество европейцев и американцев, представляющих собой основное ядро здешнего населения, увеличилось на одну душу. Хотя, по правде говоря, я стал с нетерпением дожидаться первого же случая покинуть эти места, как только закончил геологические и минералогические изыскания, которые и стали причиной моего появления здесь.

Гавань Рождества расположена на самом крупном острове архипелага, имеющем площадь 4500 квадратных километров, что в два раза меньше площади Корсики. Это довольно-таки удобный порт, где можно становиться на якорь в нескольких морских саженях от берега. Обогнув с севера мыс Франсуа, на котором возвышается Столовая гора высотой в 1200 футов, отыщите глазами базальтовую гряду, в которой природа проделала широкую арку. Устремив через нее свой взор, вы заметите тесную бухту, защищенную многочисленными островками от бешеных западных и восточных ветров. Это и есть гавань Рождества. Теперь ваш корабль может направляться прямо туда, забирая чуть вправо. На стоянке можно ограничиться одним якорем, что предоставляет свободу для разворота и прочих маневров – во всяком случае, пока бухту не затянет льдами.

Кстати, на Кергеленах насчитывается сотни других фиордов. Берега здесь извилисты, как истрепанные края юбки на нищенке, особено те, что обращены на север и на юго-восток. Прибрежные воды кишат островками разной величины. Вулканическая почва состоит из кварца с примесью голубоватого камня. С наступлением лета камни покрываются зеленым мхом, серыми лишайниками, явнобрачной растительностью и неприхотливыми камнеломками. Единственный здешний кустарник, напоминающий по вкусу горчайшую капусту, не встретишь ни в одной стране мира.

Здесь в привеликом множестве водятся королевские и разные прочие пингвины, которые расхаживают, поблескивая желтыми и белыми грудками, откидывая назад глупые головки и размахивая крыльями, напоминающими опущенные рукава, и походят издали на монахов, вереницами шествующих вдоль могильных плит.

Добавлю, что на Кергеленах находят убежище тюлени, нерпы и морские слоны, охота на которых составляла в те времена основу оживленной торговли, благодаря чему на архипелаг частенько заплывали корабли.

В один прекрасный день я прогуливался в порту, когда меня нагнал хозяин гостиницы, где я расположился, и сказал:

– Если я не ошибаюсь, вы у нас засиделись, мистер Джорлинг?

Это был высокий полный американец, обосновавшийся здесь уже 20 лет назад и владевший единственной гостиницей в порту.

– Вообще-то да, мистер Аткинс, – отвечал я, – если вас не обидит такой ответ.

– Ни в коем случае, – отозвался славный малый. – Как вы догадываетесь, я привык к таким ответам, подобно тому, как скалы мыса Франсуа привыкли к океанским волнам.

– И отражаете их, подобно им…

– Вот именно! В тот самый день, когда вы высадились в гавани Рождества и остановились у Фенимора Аткинса, под вывеской «Зеленый баклан», я сказал себе: «Через две недели, а то и всего через одну, моему постояльцу наскучит здесь, и он пожалеет, что приплыл на Кергелены…»

– Нет, почтенный Аткинс, я никогда не жалею о содеянном!

– Хорошая привычка!

– Кстати, на ваших островах я обнаружил немало любопытного. Я бродил по холмистым плато, обходил торфяники, продирался через жесткие мхи, чтобы раздобыть интересные образцы минералов и горных пород. Я участвовал в охоте на нерпу и тюленя, бывал на птичьих базарах, где мирно соседствуют пингвины и альбатросы, что показалось мне весьма примечательным явлением. Время от времени вы потчевали меня блюдом из буревестника, приготовленным вами собственноручно, которое оказалось вполне съедобным – при условии, если у едока хороший аппетит. Наконец, я встретил в «Зеленом баклане» великолепный прием, за который не устаю благодарить вас… Но, если я умею считать, минуло уже два месяца с того дня, когда трехмачтовое чилийское судно «Пенас» высадило меня в разгар зимы в гавани Рождества…

– … и вам не терпится оказаться снова в вашей, то есть нашей стране, мистер Джорлинг, – закончил за меня мой собеседник, – снова увидеть Коннектикут и Хартфорд, нашу столицу…

– Без всякого сомнения, почтенный Аткинс, ибо вот уже три года я скитаюсь по миру… Пришло время остановиться, пустить корни…

– Хм, когда появляютя корни, – подхватил американец, подмигнув, – то недолго и отрастить ветки!

– Соверешнно справедливо, почтенный Аткинс. Однако у меня нет семьи, и вполне вероятно, что на мне прервется наш род. В сорок лет мне уже вряд ли взбредед в голову отращивать ветки, вы же, мой дорогой хозяин, уже сделали это, ибо вы – настоящее дерево, да еще какое…

– Дуб – даже, если хотите, из породы каменных.

– Вы правильно поступили, подчинившись законам природы. Раз природа снабдила нас ногами, чтобы мы ходили…

– То она не забыла и про место, которым пользуются для сидения! – закончил за меня с громогласным смехом Фенимор Аткинс. – Именно поэтому я очень удобно уселся в гавани Рождества. Кумушка Бетси подарила мне двенадцать ребятишек, а они в свою очередь порадуют меня внуками, которые станут цепляться за мои ноги, как котята…

– Вы никогда не вернетесь на родину?

– Что бы я там делал, мистер Джорлинг? Нищенствовал? Напротив, здесь, на островах Запустения, где мне ни разу не пришлось ощутить пустоту, я добился достатка для себя и своего семейства.

– Несомненно, почтенный Аткинс, и мне остается только поздравить вас, раз вы живете счастливо. И все же не исключено, что в один прекрасный день у вас возникнет желание…

– Пустить корни в иную почву? Куда там, мистер Джорлинг! Я же говорю, что вы имеете дело с дубом. Попробуйте-ка пересадить дуб, вросший по середину ствола в гранит Кергелен!

До чего приятно было слушать этого достойнейшего американца, отлично прижившегося на архипелаге и приобретшего отменную закалку благодаря здешнему неуютному климату! Он обитал здесь со всем своим семейством, напоминавшим жизнерадостных пингвинов, – радушной матушкой и крепышами-сыновьями, пышущими здоровьем и не имеющими ни малейшего понятия об ангине или несварении желудка. Дела у них шли на славу. В «Зеленый баклан», ломящийся от товаров на любой вкус, заглядывали моряки со всех судов – и китобойных, и всех прочих, – которые бросали якоря у берегов Кергелен. Здесь они пополняли запасы жира, сала, дегтя, смолы, пряностей, сахара, чая, консервов, виски, джина, виноградной водки. Кроме того, в гавани Рождества просто не было другой гостиницы и другой таверны. Что до сыновей Фенимора Аткинса, то они трудились плотниками, мастерами по парусам, рыбаками, а в теплый сезон промышляли ластоногих в самых узких расселинах прибрежных скал. Славные парни, без лишних причитаний покорившиеся своей судьбе…

– Да и вообще, почтенный Аткинс, скажу напоследок, что я счастлив, что побывал на Кергеленах. Я увезу отсюда приятные воспоминания, – сказал я. – Однако я с радостью снова вышел бы в море…

– Ну-ну, – ответствовал этот доморощенный философ, – немного терпения! – Никогда не следует торопить час расставания. И не забывайте: хорошие деньки обязательно вернутся. Недель через пять-шесть…

– Пока же, – перебил я его, – горы и долины, скалы и берега покрыты толстым слоем снега, и солнце бессильно проникнуть сквозь туман, тянущийся до самого горизонта…

– Вот тебе на! Мистер Джорлинг, приглядитесь: под белым покровом уже пробивается зеленая травка! Стоит только посмотреть внимательнее, как…

– Ее можно рассмотреть только через лупу! Неужели вы станете утверждать, Аткинс, что сейчас, в августе, то есть в феврале, если пользоваться понятиями Северного полушария, ваши бухты уже очистились ото льда?

– Согласен, мистер Джорлниг. Но мне всего лишь остается вторично призвать вас к терпению! В этом году выдалась мягкая зима. Скоро на горизонте – и на западе, и на востоке – покажутся мачты судов. Сезон рыбной ловли уже не за горами!

– Да услышит вас небо, почтенный Аткинс, и да приведет оно в наш порт корабль! Шхуну «Халбрейн»!..

– Ведомую капитаном Леном Гаем! – подхватил тот. – Отличный моряк, хоть и англичанин – ну, да толковые люди есть повсюду. К тому же он пополняет запасы в «Зеленом баклане».

– И вы полагаете, что «Халбрейн»…

– Уже через неделю появится на траверзе мыса Франсуа. Если этого не произойдет, то придется признать, что капитана Лена Гая больше не существует на свете, а это может означать лишь одно: что шхуна «Халбрейн» сгинула на полпути между Кергеленами и мысом Доброй Надежды!..

С этими словами, подарив мне на прощанье выразительный жест, говорящий о фантастичности подобного предположения, почтенный Фенимор Аткинс оставил меня на берегу в одиночестве.

Впрочем, я питал надежду, что прогнозы моего хозяина в конце концов сбудутся, ибо погода свидетельствовала именно об этом. Все указывало на приближение теплого времени года – теплого для этих мест. Конечно, главный остров архипелага расположен на той же широте, что Париж в Европе или Квебек в Канаде, но речь идет о Южном полушарии, которое, благодаря эллиптоидной орбите, описываемой Землей вокруг Солнца, охлаждается зимой куда сильнее, чем Северное, а летом сильнее разогревается. Во всяком случае, зимой на Кергеленах бушуют страшные бури, и море на протяжении нескольких месяцев треплют шторма, хотя вода не охлаждается сверх меры, оставаясь в пределах двух градусов Цельсия зимой и семи – летом, совсем как на Фолклендских островах и у мыса Горн.

Нечего и говорить, что в это время года в гавань Рождества и другие порты архипелага не осмеливается сунуться ни одно судно. В те времена, о которых я веду речь, паровые суда оставались редкостью. Что же до парусников, то они, дабы не быть затертыми льдами, искали убежища в портах Южной Америки, у западных берегов Чили, или в Африке – чаще всего в Кейптауне, вблизи мыса Доброй Надежды. Несколько баркасов, одни из которых вмерзли в лед, а другие, оказавшись на песчаном берегу, заросли инеем до самых верхушек мачт, – вот все, что представало моему взору в гавани Рождества.

Сезонные различия в температурах на Кергеленах невелики. Здешний климат можно назвать холодным и влажным. Частенько на острова, особенно на западную их часть, обрушиваются ураганы, приносящие с собой дожди и град. На востоке же небо чаще бывает свободным от облаков, хотя солнечным лучам приходится пробиваться сквозь пелену тумана, поэтому здесь граница снегов на горных отрогах останавливается саженях в пятидесяти от береговой линии.

Неудивительно поэтому, что, проведя на Кергеленах два месяца, я теперь с нетерпением ждал возможности отплыть восвояси на шхуне «Халбрейн», достоинства которой с точки зрения непревзойденных качеств ее экипажа и отменной плавучести ее самой не переставал расписывать мне жизнерадостный хозяин гостиницы.

«Ничего лучшего нельзя даже пожелать! – твердил он с утра до вечера. – Среди всех бесчисленных капитанов английского флота ни один не сравнится с моим другм Леном Гаем. Ему не занимать ни храбрости, ни мастерства. Если бы он вдобавок был более разговорчив, ему попросту не было бы цены!»

В конце концов я решил последовать рекомендациям почтенного Аткинса. Как только «Халбрейн» бросит якорь в гавани Рождества, я поспешу договориться с ее капитаном. После шести-семидневной стоянки шхуна возьмет курс на остров Тристан-да-Кунья, где дожидались олова и меди, которыми был загружен ее трюм.

Мой план состоял в том, чтобы остаться на несколько недель на этом острове, после чего вернуться в родной Коннектикут. В то же время я не забывал о случайностях, которые способны вмешиваться в людские планы, ибо всегда следует, руководствуясь советом Эдгара По, «учитывать непредвиденное, неожиданное, невероятное, ибо побочные, второстепенные, случайные обстоятельства часто вырастают в непреодолимые преграды, так что в своих подсчетах нам никогда нельзя забывать про Случай».

И если я цитирую здесь нашего великого американского поэта, то только потому, что, будучи сам человеком практического склада, серьезным и не наделенным богатым воображением, я все-таки не перестаю отдавать должное этому гениальному певцу странностей, присущих человеческой натуре.

Вернемся, однако, к шхуне «Халбрейн», вернее, к обстоятельствам, при которых мне предстояло покинуть гавань Рождества. Я не опасался никаких осложнений. В те времена на Кергелены заходило за год не менее пятисот судов. Охота на китов и ластоногих давала блестящие результаты – достаточно сказать, что, добыв одного морского слона, можно было получить тонну жира – количество, ради которого пришлось бы уничтожить тысячу пингвинов. Правда, в последние годы число кораблей, наведующихся на архипелаг, сократилось до дюжины в год, поскольку неумеренное истребление морской фауны сильно уменьшило привлекательность этих мест.

Поэтому я не испытывал ни малейшего беспокойства относительно перспектив отплытия из бухты Рождества, даже если «Халбрейн» не окажется вовремя в нашей гавани и капитан Лен Гай не сможет пожать руку своему приятелю Аткинсу.

Не проходило дня, чтобы я не выходил на прогулку вокруг порта. Солнце пригревало все сильнее. Скалы и нагромождения застывшей вулканической лавы все решительнее освобождались от белого зимнего одеяния. На нависших над морем скалах появлялся мох цвета забродившего вина, а в море тянулись на 50–60 ярдов ленты водорослей. Внутри острова потихоньку поднимали скромные головки злаки, в том числе явнобрачная лиелла родом из Анд, растения, родственные тем, что образуют флору Огненной Земли, а также единственный здешний кустарник, о котором я уже говорил, – гигантская капуста, весьма ценимая как средство против цинги.

Что же касается сухопутных млекопитающих (морскими млекопитающими прибрежные воды буквально кишели), то мне не довелось наткнуться ни на одного. Не оказалось здесь также земноводных и рептилий. Я наблюдал лишь немногих насекомых, напоминающих бабочек, да и то без крыльев, ибо в противном случае мощные воздушные потоки унесли бы их в бескрайний океан.

Раз-другой я выходил в море на прочном баркасе – из тех, на каких рыбаки борются с бешеными ветрами, обрушивающимися на скалы Кергелен. На таком баркасе можно было бы достичь Кейптауна, хотя подобный переход занял бы много дней. Но в мои намерения ни в коем случае не входило покидать гавань Рождества столь рискованным способом… Нет, я питал надежды на шхуну «Халбрейн», которая вот-вот должна была войти в наши воды.

Тем временем, прогуливаясь от одной бухты до другой, я продолжал с любопытством изучать эти изрезанные берега, напоминающие вулканический скелет, проступающий мало-помалу сквозь белый саван зимы…

Иногда меня охватывало нетерпение, и я напрочь забывал мудрые советы хозяина гостиницы, не мечтавшего ни о чем, кроме счастливого существования в гавани Рождества. Видимо, в этом мире насчитывается не так уж много людей, кого жизнь сумела сделать философами. Пусть мышцы значили для Фенимора Аткинса больше, чем нервы, пусть ум ему заменял инстинкт – он был лучше моего оснащен, чтобы отражать удары судьбы, поэтому его шансы на обретение здесь счастья были куда предпочтительнее моих.

– Где же «Халбрейн»? – твердил я ему каждое утро.

– «Халбрейн», мистер Джорлинг? – откликался он неизменно бодрым тоном. – Разумеется, она придет сегодня же! А если не сегодня, то завтра! Какие могут быть сомнения, что в конце концов наступит день, которому суждено стать кануном утра, когда в бухте Рождества затрепещет флаг капитана Лена Гая!

Я подумывал, не забраться ли мне на Столовую гору, дабы расширить обзор. С высоты 1200 футов взор простирается на 34–35 миль, так что оттуда, несмотря на туман, шхуну можно было бы приметить на целые сутки раньше. Однако идея карабкаться на гору, до сих пор укутанную снегами, могла взбрести в голову только безумцу.

Меряя шагами берег, я часто вынуждал спасаться бегством ластоногих, которые с брызгами погружались в оттаявшую воду. Пингвины же, невозмутимые и тяжеловесные увальни, не думали удирать, как бы близко я ни подошел. Если бы не их глупый вид, с ними вполне можно было бы заговорить, владей я их крикливым языком, от которого закладывает уши. Что касается черных и белых качурок, поганок, крачек и турпанов, то они тут же с шумом взлетали, стоило мне появиться в отдалении.

Как-то раз мне довелось спугнуть альбатроса, которого пингвины напутствовали дружным гвалтом, словно он приходился им добрым другом, с которым они расставались навсегда. Эти громадные птицы могут проделывать перелеты протяженностью до двухсот лье, ни разу не опустившись на твердую землю для отдыха, причем с такой огромной скоростью, что им хватает нескольких часов, чтобы покрыть невероятное расстояние. Альбатрос сидел на высокой скале на краю гавани Рождества и смотрел на прибой, пенящийся вокруг рифов. Внезапно он взмыл в воздух, сложив лапы и вытянув вперед голову, как нос парусника, подгоняемого попутным ветром, издал пронзительный крик и уже через минуту-другую превратился в черную точку в вышине. Еще мгновение – и он исчез в пелене тумана, затянувшего горизонт с южной стороны.

IIШхуна «Халбрейн»

Триста тонн грузоподъемности, наклоненный рангоут, позволяющий улавливать любой ветерок, великолепная быстроходность, парусное оснащение, включающее фок, фор-трисель, марсель и брамсель на фок-мачте, бизань и топсель на грот-мачте, штормовой фок, кливер и стаксель спереди, – вот какую шхуну поджидали в гавани Рождества, вот что представляла собой «Халбрейн»!

На борту корабля находился капитан, старший помощник, боцман, кок и восемь матросов – в общей сложности двенадцать человек, то есть вполне достаточно, чтобы управляться со снастями. Ладно сбитая, с медными шпангоутами, с широкими парусами, шхуна обладала прекрасными мореходными качествами и маневренностью и полностью отвечала требованиям, предъявляемым к кораблям, бороздящим океан между сороковыми и шестидесятыми широтами. Одним словом, кораблестроители Биркенхеда вполне могли гордиться детищем своих рук.

Всеми этими сведениями меня снабдил почтенный Аткинс, да еще с какими похвалами в адрес шхуны!

Капитан Лен Гай оплатил три пятых стоимости «Халбрейн», которой он командовал уже лет пять. Он плавал в южных морях от Южноамериканского континента к Африканскому, от одного острова к другому. Команда шхуны состояла всего из двенадцати человек, поскольку основным ее назначением была торговля. Для того, чтобы охотиться на тюленя и нерпу, потребовался бы более многочисленный экипаж, а также гарпуны, остроги, леска и прочее, без чего невозможны подобные занятия. Однако даже в этих небезопасных водах, куда в те времена нередко наведывались пираты, и вблизи островов, обитатели которых всегда оставались настороже, нападение не застало бы экипаж «Халбрейн» врасплох: четыре камнемета, запас ядер и гранат, пороховой погреб, ружья, пистолеты, карабины, стоящие в пирамиде, наконец, абордажные сети – все это служило гарантией безопасности судна. Кроме того, марсовые почти никогда не смыкали глаз: плавать по этим морям, не заботясь об охране, было бы недопустимым ротозейством.

Утром 7 августа я еще подремывал, нежась в постели, когда меня поднял громовой голос хозяина и полновесные удары кулаком в дверь.

– Мистер Джорлинг, вы проснулись?

– Конечно, почтенный Аткинс, как же можно спать при таком шуме?! Что произошло?

– В шести милях к северо-востоку показался корабль, и он держит курс на гавань Рождества!

– Уж не «Халбрейн» ли это? – вскричал я, сбрасывая одеяло.

– Мы узнаем это через несколько часов, мистер Джорлинг. Во всяком случае, это первый корабль с начала года, так что мы просто обязаны оказать ему должный прием!

Я наскоро оделся и побежал на набережную, где присоединился к Фенимору Аткинсу, который выбрал местечко, откуда открывался самый лучший обзор, не заслоняемый выступающими в море скалами, окружающими бухту.

Погода стояла довольно ясная, последний туман рассеялся, по воде пробегали лишь невысокие барашки. Кстати, благодаря неизменным ветрам небо по эту сторону острова всегда менее облачное, чем по другую. Человек двадцать островитян – в основном, рыбаки – обступили Аткинса, заслужившего славу наиболее знающего и значительного человека на всем архипелаге, к которому не грех прислушаться.

Ветер благоприятствовал заходу судна в бухту. Однако ввиду отлива оно – а это была шхуна – неторопливо плыло с приспущенными парусами, дожидаясь, как видно, подходящей волны.

Собравшиеся затеяли спор, и я, с трудом скрывая нетерпение, прислушивался к спорящим, не пытаясь вмешаться. Мнения разделились, спорящие упрямо настаивали каждый на своем.

Должен признаться, что, к моему унынию, большинство придерживалось мнения, что перед нами – вовсе не шхуна «Халбрейн». Лишь двое или трое осмеливались утверждать обратное. Среди них был и хозяин «Зеленого баклана».

– Это «Халбрейн»! – твердил он. – Где это видано, чтобы капитан Лен Гай не прибыл на Кергелены самым первым!.. Это он, я уверен в этом, как если бы он уже стоял здесь, треся меня за руку и выторговывая несколько мешочков картофеля, необходимых ему для пополнения продуктовых запасов!

– Да у вас туман в глазах, мистер Аткинс! – возражал кто-то из рыбаков.

– Поменьше, чем у тебя в мозгах! – не отступал тот.

– Этот корабль вовсе не похож на английский! – напирал еще один рыбак. – Смотрите, какой заостренный нос и седловатая палуба! Вылитый американец!

– Нет, англичанин! Я даже могу сказать, на каких стапелях он построен… Это стапели Биркенхеда в Ливерпуле, где обрела жизнь «Халбрейн»!

– Бросьте! – вмешался моряк постарше. – Эта шхуна построена в Балтиморе, на верфи «Ниппер и Стронг», и первыми водами под ее килем были воды Чесапикского залива.

– Ты бы еще сказал – воды Мерси, простофиля! – стоял на своем почтенный Аткинс. – Протри-ка лучше свои очки и приглядись, что за флаг развевается на гафеле!

– Англичанин! – крикнули хором все встречающие.

И действительно, над мачтой взмыло красное полотнище – флаг Соединенного Королевста.

Теперь не оставалось ни малейших сомнений, что к причалу гавани Рождества направляется английский корабль. Однако из этого еще не следовало, что он окажется шхуной капитана Лена Гая.

Прошло два часа, и все споры утихли. Ближе к полудню «Халбрейн» бросила якорь в самой середине гавани Рождества, в четырех морских саженях от берега.

Последовала вспышка радости со стороны почтенного Аткинса, сопровождаемая бурными жестами и приветственными речами, обращенными к капитану «Халбрейн», который повел себя более сдержанно. Лет сорока пяти, краснолицый, такой же коренастый, как и его шхуна, с крупной головой, седеющими волосами, пылающими черными глазами, скрытыми густыми ресницами, загорелый, с поджатыми губами и превосходными зубами, украшающими мощные челюсти, короткой рыжеватой бородкой, сильными руками и твердой поступью – таким предстал передо мной капитан Лен Гай. У него была внешность скорее не сурового, а бесстрастного человека, никогда не выдающего своих секретов, – именно таким он и был согласно описаниям более знающего субъекта, нежели славный Аткинс, как последний ни изображал из себя лучшего друга капитана. По-видимому, никто не мог бы похвастаться тесной дружбой с этим замкнутым моряком.

Лучше сразу признаться, что субъект, которого я упомянул, был боцманом с «Халбрейн» по фамилии Харлигерли – уроженцем острова Уайт сорока четырех лет от роду, среднего роста, плотным силачом с торчащими в разные стороны руками, кривоногим, с шарообразной головой на бычьей шее и с такой широкой грудью, что в ней вполне поместились бы сразу две пары легких, – кстати, иногда мне казалось, что их там действительно больше, чем положено, настолько шумно сопел этот неутомимый говорун, насмешливо кося глазом и беспрерывно смеясь, отчего под его глазами собирались морщинки, а скулы находились в постоянном движении. Отметим также наличие серьги – одной! – которая болталась в мочке его левого уха. Что за контраст с командиром шхуны! И как только удавалось настолько разным людям ладить друг с другом! И все же они прекрасно ладили, причем уже пятнадцать лет, ибо именно столько времени они проплавали вместе – сперва на бриге «Пауэр», потом – на шхуне «Халбрейн», на борт которой они взошли за шесть лет до начала этой истории.

Еще не успев оглядеться на берегу, Харлигерли уже узнал от Фенимора Аткинса, что их кораблю предстоит взять на борт меня, если не будет возражать капитан Лен Гай. Вот почему в тот же день боцман подошел ко мне, даже не удосужившись представиться. Он уже знал мое имя и обратился ко мне с такими словами:

– Приветствую вас, мистер Джорлинг!

– И я приветствую вас, дружище! – откликнулся я. – Что вам угодно?

– Предложить вам свои услуги.

– Свои услуги? Это с какой же стати?

– А с той, что вы намерены подняться на борт «Хилбрейн».

– Кто вы?

– Боцман Харлигерли, каковым и числюсь в поименном списке экипажа, а также верный спутник капитана Лена Гая, к которому он охотно прислушивается, хоть и заслужил репутацию человека, не желающего слушать никого на свете.

Я решил, что будет разумным и впрямь прибегнуть к услугам этого человека, раз он спешит их мне предложить, тем более что он определенно не сомневался в степени своего влияния на капитана Лена Гая. Поэтому я ответил ему:

– Что ж, дружище, давайте поболтаем, если долг не требует от вас в данный момент присутствия на судне…

– У меня впереди еще два часа, мистер Джорлинг. Впрочем, сегодня у нас немного работенки. Да и завтра… Один товар разгрузить, другой загрузить… Все это – попросту отдых для экипажа. Так что, коли вы свободны, как и я…

И с этими словами он увлек меня в глубину порта, явно неплохо ориентируясь в этих местах.

– Разве мы не могли бы неплохо поболтать и здесь? – удивился я, пытаясь его удержать.

– К чему разговаривать стоя, мистер Джорлинг, да еще с пересохшим горлом, когда было бы так просто забраться в уголок в «Зеленом баклане» и, сидя перед чайными чашками, доверху наполненными виски…

– Я не пью, боцман.

– Что ж, тогда я выпью за нас двоих. Только не воображайте, будто имеете дело с пьяницей! Нет! Не больше, чем нужно, но и не меньше!

Я последовал за моряком, которому портовые кабачки были знакомы не меньше, чем океанские волны. Пока почтенный Аткинс оставался на шхуне, выторговывая за свои товары выгодную цену, мы уселись в просторном помещении его таверны. Первыми моими словами, обращенными к боцману, были:

– Я рассчитывал, что Аткинс сведет меня с капитаном Леном Гаем, поскольку их, если я не ошибаюсь, связывает дружба…

– Подумаешь! – бросил Харлигерли. – Конечно, Фенимор Аткинс – славный малый, пользующийся уважением капитана. Но со мной он не сравнится! Так что предоставьте это дело мне, мистер Джорлинг!

– Такое ли уж это сложное дело, боцман? Разве на «Халбрейн» не найдется свободной каюты? Мне подойдет любая, даже самая тесная. Я готов заплатить…

– Отлично, мистер Джорлинг! Есть такая каюта, по соседству с рубкой, которая до сих пор пустовала, и коли вы согласны вывернуть карманы, если возникнет такая необходимость… Но вообще-то – только это между нами – потребуется больше хитрости, чем это кажется вам и моему старому приятелю Аткинсу, чтобы уговорить капитана Лена Гая взять к себе на борт пассажира. Здесь понадобится вся изворотливость, на которую только способен тот, кто выпьет сейчас за ваше здоровье, сожалея, что вы не составили ему компанию!

И Харлигерли сопроводил свое восклицание настолько выразительным подмигиванием левым глазом при зажмуренном правом, что можно было подумать, что вся живость, обычно делящаяся поровну между обоими его глазами, перекочевала в это мгновение в один. Нечего и говорить, что завершение столь цветистой фразы утонуло в виски, превосходные свойства которого боцман не приминул похвалить, что и неудивительно, раз единственным источником для пополнения погребов «Зеленого баклана» был камбуз все той же «Халбрейн».

Затем хитрюга-боцман вытащил из кармана короткую черную трубку, щедро набил ее табачком и, крепко зажав ее в углу рта коренными зубами, окутался густым дымом, подобно пароходу на полном ходу, так что его лицо совершенно исчезло в сером облаке.

– Мистер Харлигерли! – позвал я его.

– Мистер Джорлинг?..

– Почему вашему капитану может не понравиться идея взять меня на шхуну?

– А потому, что он вообще не берет на борт пассажиров и до сих пор неизменно отвергал предложения такого рода.

– Так в чем же причина, я вас спрашиваю?

– Да в том, что он не любит, когда хоть что-то сковывает его действия! Вдруг ему вздумается свернуть в сторону, на север или на юг, на закате или на восходе? Неужели он должен пускаться в объяснения? Он никогда не покидает южных морей, мистер Джорлинг, а ведь мы болтаемся вместе с ним по волнам уже много лет, порхая между Австралией на востоке и Америкой на западе, от Хобарта до Кергелен, от Тристан-да-Кунья до Фолклендов, останавливаясь лишь для того, чтобы сбыть груз, и забираясь порой в антарктические воды. Сами понимаете, что в таких условиях пассажир может превратиться в обузу. Да и найдется ли человек, которому захочется оказаться на шхуне, не вступающей в спор с ветрами и несущейся туда, куда они влекут ее?

Я уже подумывал, не пытается ли боцман выдать свою шхуну за корабль-загадку, шныряющий по морям, доверившись судьбе, и пренебрегающий заходами в порты, – что-то вроде бродячего призрака высоких широт, подчиняющегося прихоти обуряемого фантазиями капитана. Поэтому я поспешил спустить его на бренную землю:

– Как бы то ни было, «Халбрейн» отойдет от Кергеленов через четыре-пять дней?

– Верно.

– И пойдет курсом на запад, по направлению к Тристан-да-Кунья?

– Возможно.

– Что ж, боцман, такой маршрут меня вполне устраивает. Коль скоро вы предлагаете мне свое посредничество, то возьмитесь уговорить капитана взять меня пассажиром.

– Считайте, что уже уговорил.

– Вот и чудесно, Харлигерли. Вам не придется в этом раскаиваться.

– Эх, мистер Джорлинг, – проговорил живописный моряк, тряся головой, словно он только что выбрался из воды, – мне никогда не приходится в чем-либо раскаиваться, и я хорошо знаю, что, оказав вам услугу, буду должным образом вознагражден. Теперь же, если позволите, я вас оставлю, не дожидаясь возвращения своего приятеля Аткинса, и вернусь на судно.

И, опорожнив одним глотком последнюю чашку с виски – я даже испугался, не проглотит ли он ее саму вместе с горячительным напитком, – Харлигерли одарил меня напоследок покровительственной улыбкой. Затем, с трудом удерживая массивное туловище на кривых ногах и извергая из топки своей чудовищной трубки ядовитый дым, он заковылял от «Зеленого баклана» в северо-восточном направлении.

Оставшись сидеть, я предался противоречивым размышлениям. Кто же он такой на самом деле, этот капитан Лен Гай? Почтенный Аткинс превозносил его как непревзойденного моряка и превосходного человека. Пока ничто не позволяло мне усомниться ни в одном, ни в другом, хотя, если судить по рассказу боцмана, капитан был вдобавок и большим оригиналом. Ни разу до этого мне не приходило в голову, что осуществление моего нехитрого намерения уплыть с архипелага на «Халбрейн» может оказаться сопряженным с какими-либо трудностями, коль скоро я был готов на любую плату и на моряцкое существование. Что же может заставить капитана Лена Гая отказать мне? Разве мыслимо допустить, что ему придется не по нраву мысль о необходимости выполнять взятое на себя обязательство и плыть в заранее оговоренное место, когда посреди океана ему неожиданнно взбредет на ум фантазия отклониться от маршрута?.. Уж не занимается ли он контрабандой или даже работорговлей, еще процветавшей в те времена в южных морях? Вполне обоснованное предположение, хотя мой славный хозяин и ручался за «Халбрейн» и ее капитана собственной головой. Из слов Фенимора Аткинса выходило, что перед нами – честный корабль, ведомый честнейшим капитаном. Это что-то да значило, если только Аткинс не находился во власти иллюзий. Вообще-то он знал капитана Лена Гая всего лишь постольку, поскольку видел его раз в год во время заходов того на Кергелены, где все его занятия оставались всецело в рамках закона и не могли породить ни малейших подозрений.

С другой стороны, я не исключал и того, что боцман, желая придать предложенному им посредничеству больший вес, просто попытался предстать в моих глазах незаменимым человеком. Вдруг капитан Лен Гай, напротив, будет только рад, даже счастлив заиметь на борту такого удобного пассажира, каким я представлялся самому себе, готового не постоять за ценой?..

Спустя час я повстречал в порту хозяина гостиницы и поведал ему о своих сомнениях.

– Ах, этот чертов Харлигерли! – вскричал он. – Вечно он так! Послушать его, так капитан Лен Гай даже не высморкается, не спросив сперва совета у своего боцмана. Видите ли, мистер Джорлинг, этот боцман – любопытный субъект: не злокозненный, не глупый, но по части вытягивания у простаков долларов да гиней ему просто нет равных! Горе вашему кошельку, если вы угодите ему в лапы! Лучше крепко застегните все ваши карманы, как наружные, так и внутренние, и держите нос востро!

– Благодарю за совет, Аткинс! Скажите-ка, вы уже переговорили с капитаном Леном Гаем?

– Еще нет, мистер Джорлинг. Времени у нас достаточно. «Халбрейн» едва вошла в гавань и еще не успела развернуться на якоре во время отлива…

– Пусть так, но вы понимаете, что мне хотелось бы узнать свою участь как можно быстрее…

– Немного терпения!

– Я спешу узнать, на что мне рассчитывать.

– Но вам нет нужды тревожиться, мистер Джорлинг! Все уладится само по себе. И потом, разве на «Халбрейн» свет сошелся клином? В сезон путины в гавани Рождества соберется больше судов, чем рассыпано домишек вокруг «Зеленого баклана»! Положитесь на меня, я обеспечу ваше отплытие!

Итак, мне пришлось довольствоваться одними словами: клятвами боцмана и уверениями почтенного Аткинса. Не доверяя их обещаниям, я решил обратиться к самому капитану Лену Гаю, как ни трудно будет к нему подступиться, и поведать ему о своих чаяниях. Оставалось только повстречать его одного.

Таковая возможность представилась мне только на следующий день. До этого я прогуливался по набережной, разглядывая шхуну и восхищаясь ее изяществом и прочностью. Последнее качество имело особую ценность в этих морях, где льды достигают порой пятидесятой широты.

Дело было во второй половине дня. Стоило мне приблизиться к капитану Лену Гаю, как я понял, что он с радостью уклонился бы от встречи.

Крохотное население гавани Рождества, состоявшее из рыбаков, не пополнялось годами. Лишь изредка кто-то уплывал на рыбацком судне, каких, повторюсь, в те времена бывало в этих водах немало, а кто-то сходил на берег ему на смену. Чаще же капитана поджидали на берегу одни и те же лица, и он знал, должно быть, каждого. Спустя несколько недель, когда одно судно за другим стало бы выпускать на берег свои экипажи, создавая необычное оживление, длящееся, впрочем, не дольше, чем здешний короткий теплый сезон, капитану пришлось бы задуматься, кто же стоит перед ним. Однако сейчас, в августе, пускай и необычно мягком, «Халбрейн» оставалась здесь единственным кораблем.

Итак, капитан ни минуты не сомневался, что перед ним чужак, пусть даже боцман и хозяин гостиницы еще не успели замолвить за меня словцо. Вид его свидетельствовал либо о том, что он не собирается идти мне навстречу, либо о том, что ни Харлигерли, ни Аткинс действительно еще не осмелились обмолвиться о моей просьбе. Выбрав второе объяснение, я должен бы был заключить, что, обходя меня за версту, он просто поступает согласно своему необщительному характеру, запрещающему ему вступать в беседу с незнакомцем.

Как бы то ни было, я не смог совладать с нетерпением. Если этот неприступный человек ответит мне отказом – что ж, так тому и быть. В мои намерения никак не входило заставлять его поступать помимо его воли. В конце концов, я даже не был его соотечественником. На Кергеленах не было ни американского консула, ни торгового агента, которому я мог бы пожаловаться на неудачу. Главным для меня было выяснить, что меня ждет; если мне было суждено нарваться на твердое «нет», то я бы настроился дожидаться другого, более гостеприимного судна, тем более что задержка все равно составила бы не более двух-трех недель.

В тот самый момент, когда я совсем уже собрался подойти к капитану, к нему присоединился его помощник. Капитан воспользовался этим обстоятельством, чтобы устремиться в противоположном мне направлении, сделав помощнику знак следовать за ним. Мне оставалось лишь наблюдать, как они уходят вглубь порта и исчезают там за скалой.

«Ну и черт с ним!» – пронеслось у меня в голове. У меня были все основания догадываться, что на моем пути вырастут преграды. Но пока партия была всего лишь отложена. Завтра, с утра пораньше, я поднимусь на борт «Халбрейн». Хочется этого капитану Лену Гаю или нет, но ему придется меня выслушать и дать мне ответ – или «нет», или «да».

К тому же не исключалось, что капитан Лен Гай явится в «Зеленый баклан» поужинать, ибо именно там всегда обедали и ужинали моряки. После нескольких месяцев, проведенных в море, любому захочется сменить меню, состоящее обычно из галет и солонины. Более того, этого требует забота о здоровье, и, хотя во время стоянки в распоряжение экипажа поступает свежая пища, офицеры предпочитают питаться в таверне. Я не сомневался, что мой друг Аткинс должным образом подготовился к приему капитана, помощника и боцмана со шхуны.

Дожидаясь их появления, я долго не садился за стол. Однако и тут меня поджидало разочарование: ни капитан Лен Гай, ни кто-либо другой со шхуны не почтил этим вечером своим посещением «Зеленый баклан». Мне пришлось ужинать одному, как я делал это ежевечерне вот уже два месяца, ибо, как легко себе представить, клиентура почтенного Аткинса не обновлялась на протяжении всего холодного сезона.

В 7.30 вечера, покончив с ужином, я вышел в потемки, намереваясь прогуляться вдоль домов. На набережной не было ни души. Единственными источниками света, да и то весьма тусклого, были окна гостиницы. Экипаж «Халбрейн» в полном составе удалился на ночь к себе на шхуну. На приливной волне покачивались на стопорах приведенные к борту шлюпки.

Шхуна напомнила мне казарму, ибо только в казарме можно заставить служивых улечься в постели с заходом солнца. Подобные правила должны были быть весьма не по душе болтуну и выпивохе Харлигерли, с радостью посвятившему бы все время стоянки прогулке по кабачкам, будь их на острове числом поболее. Однако и он появлялся в окрестностях «Зеленого баклана» не чаще, чем капитан шхуны.

Я продежурил у шхуны до девяти часов вечера, упорно вышагивая взад-вперед. Корабль все больше погружался во тьму. В воде бухты осталось лишь одно отражение – носового сигнального огня, раскачивающегося на штаге фок-мачты.

Я возвратился в гостиницу и нашел там Фенимора Аткинса, пыхтящего в дверях трубкой.

– Аткинс, – сказал я ему, – держу пари, что капитан Лен Гай разлюбил ваше заведение!

– Он иногда заглядывает сюда по воскресеньям, а сегодня только суббота, мистер Джорлинг.

– Вы с ним не говорили?

– Говорил… – ответил хозяин тоном, в котором слышалось смущение.

– Вы сообщили ему, что один из ваших знакомых хотел бы уплыть отсюда на «Халбрейн»?

– Сообщил.

– Каким же был его ответ?

– Не таким, какого хотелось бы вам или мне, мистер Джорлинг…

– Он отказал?

– Похоже на то. Во всяком случае, вот что он мне ответил: «Аткинс, моя шхуна не берет пассажиров. Никогда прежде не брал их на борт, не стану делать этого и впредь».

IIIКапитан Лен Гай

Спал я плохо. Мне то и дело «снилось, будто я вижу сон», если воспользоваться выражением Эдгара По, – то есть я просыпался при первом же подозрении, что мне что-то снится. Проснувшись, я тут же переполнялся дурными чувствами по отношению к капитану Лену Гаю. Идея покинуть Кергелены на его шхуне «Халбрейн» слишком прочно втемяшилась мне в голову. Почтенный Аткинс добился своего, без устали восхваляя это судно, неизменно открывающее в гавани Рождества летний сезон. Я считал дни, да что там дни – часы, и уже видел себя стоящим на палубе этой прекрасной шхуны, оставляющей позади постылый архипелаг и держащей курс на запад, в направлении американского берега. У хозяина гостиницы не вызывала ни малейшего сомнения готовность капитана Лена Гая оказать мне услугу, ибо не враг же он собственным интересам! Трудно представить себе, чтобы торговое судно отказалось взять пассажира, если это не связано с изменением маршрута, раз пассажир сулит щедрую плату. Кто бы мог подумать!..

Теперь понятно, почему я задыхался от ярости при одной мысли об этом нелюбезном субъекте. Я чувствовал, как разливается по моему телу желчь, как напряжены мои нервы. На моем пути выросла преграда, и я, как разгоряченный конь, взвивался на дыбы…

Я провел беспокойную ночь, не в силах унять гнев, и лишь к рассвету отчасти пришел в себя. Этому способствовало принятое мною решение объясниться с капитаном Леном Гаем, чтобы послушать его доводы в защиту столь скандального решения. Возможно, размышлял я, такой разговор ничего не даст, но я по крайней мере смогу облегчить душу.

Почтенный Аткинс уже имел с капитаном беседу, приведшую к известному результату. Что касается услужливого боцмана Харлигерли, торопившегося предложить мне свое заступничество, то я не знал пока, сдержал ли он свое обещание, ибо он больше не попадался мне на глаза. Но все равно он вряд ли мог оказаться более удачливым парламентером, чем владелец «Зеленого баклана».

В восемь часов утра я вышел на берег. Погода стояла прескверная – попросту «собачья», как выражаются французы: с запада мело снегом вперемежку с дождем, а облака плыли настолько низко, что, казалось, вот-вот обволокут саму землю. Было трудно себе представить, чтобы капитан Лен Гай вздумал ступить в такое утро на берег, где он тут же вымок бы до нитки.

На набережной и впрямь не было ни души. Несколько рыбачьих баркасов оставили гавань еще до шторма и сейчас наверняка прятались в укромных заводях, где их не могли настигнуть ни океанские валы, ни ураганный ветер. Для того, чтобы добраться до «Халбрейн», мне потребовалось бы окликнуть шлюпку, однако боцман не осмелился бы взять на себя ответственность и выслать ее за мной.

Помимо всего прочего, рассуждал я, на палубе своей шхуны капитан чувствует себя хозяином положения, и если я собираюсь упрямиться, не желая принимать его невиданный отказ, то лучше делать это на нейтральной территории. Лучше уж я буду высматривать его, сидя у окошка своей конуры, и как только его шлюпка устремится к берегу, выйду ему навстречу. Вот когда он не сможет уклониться от объяснений!

Вернувшись в «Зеленый баклан», я занял позицию у запотевшего окна и, то и дело вытирая стекло, замер, убеждая себя, что хорошо хотя бы то, что я спрятался от порывов ветра, которому оставалось только бессильно завывать в дымоходе и ворошить пепел в очаге. Я приготовился к терпеливому ожиданию, хотя чувствовал, что нервы мои уже натянуты до предела, как удила у лошади, перебирающей копытами в предвкушении галопа.

Так прошло два часа. Прихотливые ветры Кергелен умерили свою ярость еще до того, как утихомирился я. К одиннадцати утра низкие тучи унеслись прочь, и буря улеглась. Я открыл окошко.

Как раз в это мгновение на «Халбрейн» приготовились к спуску шлюпки со стопора. На скамеечку уселся матрос, взявшись руками за рукояти весел, а на корме устроился еще кто-то, не прикасаясь к фалрепам руля. Шхуна покачивалась на волнах всего в пятидесяти саженях от берега. Шлюпка преодолела это расстояние за минуту-другую, и человек с кормы ступил на песок. Это был капитан Лен Гай.

Мне хватило нескольких секунд, чтобы выбежать на берег и предстать перед капитаном, тут же изготовившимся к отражению атаки.

– Сэр! – обратился я к нему сухим и холодным тоном – не менее холодным, чем погода, установившаяся из-за восточных ветров.

Капитан Лен Гай смерил меня пристальным взглядом, и меня поразила грусть, залегшая в его черных глазах. Голос его был тих и скорее напоминал шепот:

– Вы иностранец?

– Во всяком случае, я не житель Кергелен, – ответил я.

– Англичанин?

– Нет, американец.

Он резким движением ладони отдал мне честь. Я ответил ему таким же приветствием.

– Сэр, – продолжил я, – полагаю, что почтенный Аткинс, хозяин «Зеленого баклана», говорил с вами о моем предложении. Мне кажется, что такое предложение должно быть воспринято благосклонно, ибо вы…

– Предложение об отплытии на моей шхуне? – прервал меня капитан Лен Гай.

– Совершенно верно.

– Сожалею, сэр, но я не могу удовлетворить вашу просьбу.

– Не скажете ли, по какой причине?

– Потому что у меня нет привычки брать на борт пассажиров – это первое.

– А второе, капитан?

– Маршрут шхуны «Халбрейн» никогда не прокладывается заранее. Она выходит в море, направляясь в один порт, а оказывается совсем в другом, если я вижу в этом резон. Учтите, что я не нахожусь на службе у судовладельца. Шхуна – почти полная моя собственность, и я не подчиняюсь в плаваньях ничьим приказам.

– Выходит, что вам одному и решать, брать ли меня на борт…

– Это так, но мне приходится ответить вам отказом – к моему величайшему сожалению.

– Возможно, вы примете иное решение, узнав, что для меня не имеет значения, куда следует ваша шхуна. Мне достаточно уверенности, что она куда-то да следует…

– Вот именно – «куда-то».

Мне показалось, что при этих словах капитан Лен Гай устремил взор на юг.

– Так вот, сэр, – не унимался я, – мне почти безразлично, куда вы плывете. Мне просто не терпится убраться с Кергелен, воспользовавшись первым предоставившимся случаем.

Капитан Лен Гай ничего не ответил, погрузившись в раздумья, однако я видел, что он пока не стремится спасаться от меня бегством.

– Имею ли я честь владеть вашим вниманием, сэр? – с живостью спросил я.

– О, да.

– Тогда позвольте мне добавить к сказанному, что, если я не ошибаюсь и если в дальнейший маршрут вашей шхуны не внесено изменений, то в ваши намерения входило уйти из гавани Рождества в направлении Тристан-да-Кунья?

– Возможно, на Тристан-да-Кунья, возможно, к мысу Доброй Надежды, возможно, на Фолкленды, возможно, еще куда-то…

– Так вот, капитан Гай, именно «еще куда-то» я и желал бы направиться! – вскричал я, не скрывая иронии, но стараясь сдержать раздражение.

С этой минуты манера капитана Лена Гая решительно переменилась. Он заговорил более резко и отрывисто. Ограничиваясь самыми точными и необходимыми словами, он дал мне понять, что настаивать дальше нет никакого смысла, что наша беседа и так слишком затянулась, что ему дорого время, что дела требуют его присутствия в конторе порта и что мы уже сказали друг другу все, что могли…

Я протянул руку, чтобы удержать его – вернее, просто схватить за рукав, – и наш разговор, так неудачно начавшийся, мог бы завершиться еще более плачевно, если бы этот странный человек не повернулся ко мне и не произнес более мягким голосом такие слова:

– Можете поверить, сэр, что мне нелегко отвергать просьбу о помощи, звучащую из уст американца. Однако я не могу поступить иначе. Во время плавания «Халбрейн» может случиться непредвиденное, и тогда присутствие на борту пассажира, даже такого необременительного, как вы, превратится в серьезную помеху, и мне придется от многого отказаться. Вот чего я стремлюсь избежать.

– Я уже говорил вам, капитан, и готов повторить еще раз, что в мои намерения входит возвратиться в Америку, в Коннектикут, но при этом мне совершенно безразлично, когда эти намерения осуществятся – через три месяца или через шесть, – и каким путем мне придется для этого пройти. Пусть даже ваша шхуна окажется во льдах антрактических морей…

– Антарктических морей?! – изумленно вскричал капитан Лен Гай, насквозь пронзая меня взглядом, словно это был не взгляд, а острое копье. – Почему вы говорите об антарктических морях? – переспросил он, хватая меня за руку.

– Я мог бы с тем же успехом упомянуть и северные моря. Для меня все едино – что Северный полюс, что Южный…

Капитан Лен Гай ничего не ответил, но мне показалось, что в его глазах блеснули слезы. Потом, желая, видимо, покончить с этой темой, связанной для него с какими-то мучительными воспоминаниями, он проговорил:

– Кто же осмелится двинуться к Южному полюсу?..

– Достичь его было бы нелегким делом, – отвечал я, – да к тому же и бесполезным. Однако встречаются любители приключений, способные на подобные авантюры.

– Вот именно, авантюры… – прошептал капитан Лен Гай.

– Между прочим, Соединенные Штаты рискнули послать туда группу кораблей под командованием Чарлза Уилкса – «Ванкувер», «Порпуаз», «Фазана», «Летучую рыбу», да еще вспомогательные суда…

– Вы говорите, Соединенные Штаты, мистер Джорлинг? Вы утверждаете, что федеральное правительство направило в южные моря целую экспедицию?..

– Это факт. В прошлом году, еще до отплытия из Америки, я узнал, что эти корабли вышли в море. С тех пор минул год, и вполне вероятно, что отважный Уилкс забрался дальше, чем другие первооткрыватели, побывавшие в тех широтах до него.

Капитан Лен Гай надолго умолк. Наконец, его труднообъяснимое молчание было прервано следующими словами:

– Как бы то ни было, даже если Уилксу и удастся пересечь Южный полярный круг и преодолеть паковые льды, сомнительно, чтобы он достиг более высоких широт, чем…

– Чем его предшественники Беллинсгаузен, Форстер, Кендалл, Биско, Моррелл, Кемп, Беллени? – подхватил я.

– Чем… – вымолвил было капитан Лен Гай.

– Кого вы имеете в виду? – полюбопытствовал я.

– Вы родом из Коннектикута, сэр? – неожиданно спросил капитан Лен Гай.

– Из Коннектикута.

– А точнее?

– Из Хартфорда.

– Вам знаком остров Нантакет?

– Я бывал там несколько раз.

– И вы, должно быть, знаете, – продолжал капитан Лен Гай, глядя мне прямо в глаза, – что именно там родился герой вашего писателя Эдгара По, Артур Гордон Пим?

– Действительно, – отвечал я, – я припоминаю… Сперва действие романа происходит на острове Нантакет.

– Вы сказали «романа»? Вы воспользвались именно этим словом?

– Безусловно, капитан…

– Да… Вы говорите так же, как и все остальные… Но прошу меня извинить, сэр, я не могу больше задерживаться. Сожалею, искренне сожалею, что не смогу оказать вам услугу. Не воображайте, что, поразмыслив, я изменю отношение к вашему предложению. Да и ждать вам осталось всего несколько дней! Скоро начнется сезон… В гавани Рождества бросят якорь торговые и китобойные суда, и вы легко сядете на одно из них, будучи уверенным, что оно доставит вас именно туда, куда следует. Сожалею, сэр, весьма сожалею. Позвольте откланяться!

С этими словами капитан Лен Гай ретировался, завершив нашу встречу не совсем так, как я опасался… то есть я хочу сказать, что ее завершение было скорее любезным, нежели отчужденным.

Поскольку «нельзя» и есть «нельзя», сколько ни упрямься, я расстался с надеждой выйти в море на борту шхуны «Халбрейн», затаив обиду на ее несговорчивого капитана. И все же признаюсь, что с того дня мне не давало покоя любопытство. Я чувствовал, что в душе этого моряка скрывается какая-то тайна, которую я был бы не прочь разгадать. Неожиданный оборот, который принял наш разговор, столь внезапно прозвучавшее имя Артура Пима, вопросы насчет острова Нантакет, впечатление, произведенное на него новостью об экспедиции в южные моря под водительством Уилкса, утверждение, что американский мореплаватель не продвинется дальше на юг, чем… Кого же собирался назвать капитан Лен Гай? Все это давало богатую пищу для размышлений такому беспокойному уму, как мой.

В тот же день Аткинсу потребовалось поинтересоваться, проявил ли капитан Лен Гай сговорчивость и добился ли я его согласия занять одну из кают на борту шхуны. Я был вынужден сознаться, что в переговорах с капитаном мне сопутствовало не больше удачи, чем хозяину гостиницы. Аткинс был этим весьма удивлен. Он не понимал причин отказа, ему было невдомек, в чем подоплека подобного упрямства. Одним словом, он не узнавал старого знакомого. Откуда взялась такая перемена? Более того – и это уже касалось его напрямую – вопреки традиции, сложившейся во время былых стоянок, ни команда «Халбрейн», ни офицеры шхуны на этот раз не наведывались в «Зеленый баклан». Казалось, экипаж подчиняется какому-то приказу. Раза два-три за неделю в таверне объявлялся боцман, но этим дело и ограничивалось. Неудивительно, что почтенный Аткинс был весьма огорчен подобным оборотом дел.

Что касается Харлигерли, столь неосторожно похваставшегося своим влиянием на капитана, то я понял, что он не намеревается продолжать со мной каких-либо отношений, раз из этого все равно не выходило никакого толку. Не могу утверждать, что он не пытался преодолеть упрямство своего капитана, однако одно было ясно: капитан оставался непоколебим, как скала.

На протяжении последующих трех дней – 10, 11 и 12 августа – на шхуне кипели работы по ремонту и пополнению запасов. Матросы то и дело появлялись на палубе, карабкались по снастям, меняли такелаж, укрепляли ванты и бакштаги, провисшие во время последнего перехода, покрывали свежей краской релинги, полинявшие от морской соли, крепили на реях новые паруса и чинили старые, которые еще могли сгодиться при благоприятной погоде, и конопатили трещины на боковой обшивке и на палубе, со всей силы размахивая деревянными колотушками.

Все эти работы протекали с редкой слаженностью, совершенно без криков и ссор, которые обычно вспыхивают среди матросов, пока их судно стоит на якоре. Экипаж «Халбрейн», судя по всему, беспрекословно подчинялся командам, соблюдал строжайшую дисциплину и не отлитчался любовью к громким разговорам. Видимо, исключение составлял один боцман – уж он-то показался мне смешливым добряком, не чурающимся шуток и болтовни. Оставалось предположить, что язык развязывался у него только на твердой земле.

На берегу прослышали, что 15 августа шхуна выходит в море. Накануне этого дня мне и в голову не могло прийти, что капитан Лен Гай отменит свое столь категоричное решение. Да я и не мечтал об этом, смирившись с неудачей и не собираясь никого в ней винить. Я бы не позволил Аткинсу вторично заступаться за меня. Когда мне доводилось сталкиваться с капитаном Леном Гаем на набережной, мы делали вид, что не знаем друг друга и видимся впервые. Он шел своей дорогой, я – своей. Должен, однако, отметить, что раза два замечал в нем какое-то колебание… Мне казалось даже, что он хотел бы ко мне обратиться, побуждаемый каким-то таинственным инстинктом. Однако он так и не сделал этого, а я не из тех, кто склонен бесконечно выяснять отношения. Вдобавок – я узнал об этом в тот же день – Фенимор Аткинс пренебрег моим запретом и вновь просил за меня капитана Лена Гая, так, впрочем, ничего и не добившись. Дело было, как говорится, «закрыто». Однако боцман придерживался на этот счет иного мнения. В разговорах с хозяином «Зеленого баклана» он утверждал, что об окончательном проигрыше говорить рано.

– Вполне возможно, – твердил он, – что капитан еще не произнес последнего слова!

Однако полагаться на утверждения этого краснобая было бы не меньшей ошибкой, чем вводить в уравнение заведомо неверную величину, так что я относился к предстоящему отплытию шхуны с полнейшим безразличием. Мною владело одно стремление – дождаться появления на горизонте других кораблей.

– Пройдет неделя-другая, – успокаивал меня хозяин гостиницы, – и вы будете так счастливы, как никогда не были бы, возьми вас капитан Лен Гай к себе на борт. Вас ждет ни с чем не сравнимая радость…

– Несомненно, Аткинс, только не забывайте, что большинство судов, приходящих на Кергелены, чтобы заняться тут ловлей рыбы, остаются в этих водах на пять-шесть месяцев, так что мне придется долго дожидаться, прежде чем я выйду на одном из них в открытое море.

– Большинство, но не все, мистер Джорлинг, не все! Некоторые заходят в гавань Рождества на денек-другой, не более. Случай не заставит себя ждать, и вам не придется раскаиваться, вспоминая упущенный вместе с «Хилбрейн» шанс…

Не знаю, пришлось бы мне раскаиваться или нет, но ясно одно: мне было предначертано свыше покинуть Кергелены в роли пассажира шхуны, благодаря чему мне предстояло пережить куда более невероятные приключения, чем все то, что содержится по сию пору в аналах истории мореплавания.

Вечером 14 августа, примерно в 7.30, когда на остров опустилась ночь, я отужинал и вышел прогуляться по северной оконечности бухты. Погода стояла сухая, в небе мерцали звезды, щеки пощипывал холод. Прогулка обещала оказаться короткой. И действительно, уже через полчаса я счел за благо отправиться в обратный путь, на огонек «Зеленого баклана». Но в это мгновение мне повстречался человек. Увидев меня, он, немного поколебавшись, остановился.

Было уже совсем темно, поэтому мне было нелегко разглядеть черты его лица. Однако его негромкий голос, переходящий в шепот, не оставлял никаких сомнений: передо мной стоял капитан Лен Гай.

– Мистер Джорлинг, – обратился он ко мне, – завтра «Халбрейн» поднимает паруса. Завтра утром, с приливом…

– К чему мне это знать, – отвечал я, – раз вы отказали мне?..

– Я поразмыслил и принял другое решение. Если вы не передумали, то можете подняться на борт завтра в семь утра.

– Честное слово, капитан, я уже не чаял, что вы ляжете на другой галс!

– Повторяю, я передумал. Кроме того, «Халбрейн» направится прямиком на Тристан-да-Кунья, а это вам как раз на руку, верно?

– Как нельзя лучше, капитан! Завтра в семь утра я буду у вас на борту.

– Для вас приготовлена каюта.

– Что касается платы, то…

– Поговорим об этом позже, – отвечал капитан Лен Гай. – Вы останетесь довольны. Значит, до завтра.

– До завтра.

Я протянул этому непостижимому человеку руку, чтобы скрепить нашу договоренность рукопожатием, однако он, видимо, не разглядел моего жеста в кромешной тьме, потому что, не приняв руки, быстрым шагом удалился к своей шлюпке. Несколько взмахов весел – и я остался в темноте один.

Я был несказанно удивлен. Не меньшим было и удивление почтенного Аткинса, которого я посвятил в курс событий, лишь только переступил порог «Зеленого баклана».

– Вот видите, – проговорил он, – выходит, старая лиса Харлигерли был прав! А все-таки этот его чертов капитан ведет себя, как невоспитанная и капризная девица! Не передумал бы он еще раз, уже перед самым отплытием!

Я отнесся к этой гипотезе как к совершенно невероятной, тем более что действия капитана не указывали, на мой взгляд, ни на капризность, ни на склонность предаваться фантазиям. Если капитан Лен Гай пересмотрел свое первоначальное решение, то потому, видимо, что усматривал какой-то интерес в том, чтобы заполучить меня на борт в качестве пассажира. Меня посетила догадка, что этой перемене я был обязан своим словам о Коннектикуте и острове Нантакет. Будущее долно было показать, почему это вызвало у него такой интерес…

Я быстро завершил все приготовления. Я отношусь к путешественникам практического склада, никогда не обременяющим себя неподъемным багажом и способным объехать мир, довольствуясь дорожной сумкой и небольшим чемоданчиком. Больше всего места заняла меховая одежда, необходимая при плавании в высоких широтах. В южной Атлантике к таким предосторожностям принуждает простая осмотрительность.

Утром 15 августа, не дожидаясь восхода солнца, я простился со славным Аткинсом. Оставалось лишь пожалеть о расставании со столь внимательным и чутким соотечественником, нашедшим вместе с семьей счастье на затерянных в океане островах Запустения. Достойнейший малый расчувствовался, услыхав адресованные ему слова благодарности. Однако он ни на секунду не забывал, что мне надо побыстрее очутиться на борту, ибо продолжал опасаться, как бы капитан Лен Гай не сменил галс еще раз. Он все время твердил мне об этом и даже признался, что несколько раз на протяжении ночи подходил к окошку, дабы удостовериться, что «Халбрейн» еще не снялась с якоря. Опасания – которые я, впрочем, совершенно не разделял – оставили его только при проблесках зари.

Почтенный Аткинс пожелал проводить меня до самой шхуны, чтобы лично проститься с капитаном и боцманом. Мы погрузились в шлюпку, ждавшую нас у берега, и вскоре поднялись на борт корабля.

Первым, кого я там встретил, был Харлигерли. Он торжествующе подмигнул мне, что явно означало: «Вот видите! Наш упрямый капитан все-таки сдался! И кому вы этим обязаны, если не бравому боцману, воспользовавшемуся своим влиянием и сделавшему ради вас невозможное?»

Действительно ли дело обстояло именно так? У меня были все основания придерживаться на сей счет иного мнения. Но в конце концов это было уже не столь важно. Главное, «Халбрейн» поднимала якорь и выходила из гавани со мной на борту!

Не прошло и минуты, как на палубе появился капитан Лен Гай, который словно и не заметил моего присутствия, чему я не подумал удивляться, ибо был готов к любым сюрпризам.

Приготовления к отплытию шли полным ходом: расчехлялись паруса, готовился такелаж, фалы и шкоты. Лейтенант, стоя на баке, наблюдал за разворотом шпиля; прошло немного времени – и якорь был подведен к ноку гафеля.

Аткинс приблизился к капитану и проникновенно произнес:

– До встречи через год!

– Если это будет угодно Господу, мистер Аткинс!

Они обменялись рукопожатиями. Боцман дождался своей очереди и тоже сильно стиснул руку хозяину «Зеленого баклана», после чего шлюпка доставила последнего на берег.

В восемь утра, дождавшись прилива, «Халбрейн» распустила нижние паруса, легла на левый галс, покинула гавань Рождества, воспользовавшись слабым северным ветерком, и, очутившись в открытом море, взяла курс на северо-запад.

Наступил день, и острые верхушки Столовой горы и горы Хавергал, взметнувшиеся одна на 2, а другая на 3 тысячи футов над уровнем моря, окончательно скрылись из виду…

IVОт островов Кергелен до острова Принс-Эдуард

Наверное, ни одно морское путешествие не складывалось поначалу так удачно! Случаю было угодно, чтобы вместо томительных недель бесцельного сидения в гавани Рождества из-за необъяснимого отказа капитана Лена Гая взять меня к себе на шхуну я все больше удалялся от тех безрадостных мест на быстроходной шхуне, подгоняемой веселым ветерком, посвистывающим среди рей, любуясь лениво плещущимися океанскми волнами и наслаждаясь скоростью в восемь-девять миль в час.

Изнутри шхуна «Халбрейн» была не менее совершенна, чем снаружи. Здесь повсюду, от рубки до трюма, царило помешательство на чистоте, роднившее шхуну с образцовым голландским галиотом. Перед рубкой, слева по борту, располагалась каюта капитана Лена Гая, который мог наблюдать за происходящим на палубе через забранный стеклом иллюминатор и отдавать приказания вахтенным, несущим дежурство между грот-мачтой и фок-мачтой. Справа по борту располагалась точно такая же каюта помощника капитана. У каждого было по узкой койке, небольшому шкафчику, плетеному креслу, привинченному к полу столику, свисающей с потолка лампе, а также по набору навигационных приборов, состоящему из барометра, ртутного термометра, секстанта и судового хронометра, покоящегося на опилках в дубовой шкатулке и извлекаемого оттуда лишь при крайней необходимости.

Позади рубки располагались еще две каюты, при которых имелась небольшая кают-компания с обеденным столом, окруженным скамеечками со съемными спинками.

Одна из этих кают ждала моего появления. Свет в нее проникал через два иллюминатора, один из которых выходил в боковой проход, ведущий к рубке, а другой на корму. Здесь всегда стоял рулевой, вертящий штурвал, над которым свисал гик бизани, выходящий далеко за края парусного оснащения, что делало шхуну чрезвычайно быстроходной.

Моя каюта имела восемь футов в длину и пять в ширину. Мне, привыкшему к лишениям, неизбежным в морских переходях, и не требовалось большего пространства; вполне устраивала меня и скудная меблировка: стол, шкаф, кресло, туалетный столик на железных ножках и койка с весьма жиденьким матрасом, вызвавшим бы нарекания у более прихотливого пассажира. Да и то сказать, переход предстоял достаточно короткий, ибо я собирался сойти с «Халбрейн» на Тристан-да-Кунья, так что каюта была предоставлена в мое распоряжение на четыре, максимум на пять недель.

Перед фок-мачтой, смещенной к центру палубы (это удлиняло штормовой фок), прочные найтовы удерживали на месте камбуз. Дальше находился люк, накрытый грубым брезентом. Отсюда шла лестница в кубрик и в трюм. Во время шторма люк задраивали, и в кубрик не проникало ни единой капельки воды, тоннами обрушивавшейся на палубу.

Экипаж состоял из восьми моряков: старшин – парусника Мартина Холта и конопатчика Харди, а также Роджерса, Драпа, Френсиса, Гратиана, Берри и Стерна – матросов от двадцати пяти до тридцати пяти лет от роду; все они были англичанами с берегов Ла-Манша и канала Сент-Джордж, все отлично разбирались в своем ремесле и безукоризненно подчинялись дисциплине, насаждавшейся на судне железной рукой – принадлежавшей, однако, отнюдь не капитану.

Я приметил это с самого начала: человеком, обладавшим кипучей энергией, которому экипаж подчинялся с первого слова, по мановению руки, был и впрямь не капитан «Халбрейн», а его старший помощник, лейтенант Джэм Уэст, которому шел тогда тридцать второй год.

Ни разу за все годы моих океанских скитаний мне не приходилось встречать человека такого склада. Джэм Уэст родился и то на воде: детство его прошло на барже, хозяином которой был его отец и на которой обитало все семейство. Ему ни разу в жизни не доводилось дышать иным воздухом, кроме соленого воздуха Ла-Манша, Атлантики и Тихого океана. Во время стоянок он сходил на берег только по делам службы – будь то государственным или торговым. Если ему приходилось перебираться с одного судна на другое, то он просто переносил в новую каюту свой холщовый мешок, чем переезд и завершался. Эта была воистину морская душа, не ведавшая в жизни никакого иного ремесла, кроме моряцкого. Если он не выходил в плавание наяву, то мечтал об океане. Он побывал юнгой, младшим матросом, просто матросом, старшим матросом, старшиной, теперь же дослужился до лейтенанта и стал старшим помощником Лена Гая, капитана шхуны «Халбрейн».

Джэм Уэст не стремился к высоким постам; его не влекло богатство; он не занимался куплей-продажей грузов. Другое дело – закрепить груз в трюме, ибо без этого судно не обретет устойчивости! Что же касается тонкостей искусства кораблевождения – установки оснастки, использования площади парусов, маневров на любой скорости, отплытия, вставания на якорь, борьбы с немилосердной стихией, определения широты и долготы – короче, всего того, что относится к неподражаемому творению человеческих рук, каковым является парусник, – то эдесь Джэму Уэсту не было равных.

Вот как выглядел старший помощник: среднего роста, худощавый, мускулистый, с порывистыми движениями, плечистый, ловкий, как гимнаст, с необыкновенно острым глазом, какой бывает у одних моряков, с темным от загара лицом, короткими густыми волосами, лишенными растительности щеками и подбородком и правильными чертами лица, воплощавшего энергию, отвагу и недюжинную силу.

Джэм Уэст был неразговорчив и ограничивался краткими ответами на задаваемые ему вопросы. Он отдавал команды звонко, четко выговаривая слова, и никогда не повторял их дважды, ибо командира должны понимать с первого слова. Так оно на самом деле и было.

Я недаром обращаю внимание читателя на этого образцового офицера торгового флота, преданного душой и телом своему капитану Лену Гаю и своей шхуне «Халбрейн». Казалось, он превратился в необходимейший орган сложнейшего организма, каким представал корабль, и это сооружение из дерева, железа, парусины, меди и конопли именно у него черпало одухотворяющую силу, благодаря чему происходило полное слияние творения человеческих рук и Божьего промысла. Если у «Халбрейн» было сердце, то оно билось в груди Джэма Уэста.

Завершая рассказ об экипаже шхуны, я упомяну судового кока – африканского негра по имени Эндикотт, восемь последних лет из своих тридцати проколдовавшего в камбузах кораблей, которыми доводилось командовать капитану Лену Гаю. Его и боцмана связывали отношения теснейшего приятельства, и они частенько болтали, как закадычные дружки. Надо сказать, что Харлигерли считался кладезью отменных кулинарных рецептов, которые Эндикотт нередко пытался воплотить в жизнь, хотя безразличные к еде посетители кают-компании никогда не обращали внимания на плоды его героических усилий.

«Халбрейн» вышла в море при самой благоприятной погоде. Было, правда, очень холодно, поскольку на сорок восьмом градусе южной широты август – это зимний месяц. Однако море оставалось спокойным, а ветерок дул как раз оттуда, откуда нужно, – с юго-востока. Если бы такая погода установилась надолго – а на это можно было не только уповать, но и надеяться, – то нам ни разу не пришлось бы ложиться на другой галс, а наоборот, мы могли бы ослабить шкоты, ибо ветер сам донес бы нас до Тристан-да-Кунья.

Жизнь на борту текла как по нотам, отличалась простотой и вполне допустимой на море монотонностью, в которой присутствовало даже некоторое очарование. Ведь путешествие по морю – это отдых в движении, когда так хорошо мечтается под мягкую качку… Я и не думал жаловаться на одиночество. Разве что никак не могло уняться мое любопытство, ибо я все не находил объяснения, почему капитан Лен Гай вдруг передумал и не стал больше возражать против моего путешествия на шхуне. Спрашивать об этом лейтенанта было бы напрасной тратой времени. Да и был ли он посвящен в секреты своего командира? Ведь они вряд ли имели непосредственное отношение к его служебным обязанностям, а он, как я успел заметить, не занимался ничем иным, кроме них. Да и что я смог бы почерпнуть из односложных ответов Джэма Уэста?.. За завтраком, обедом и ужином мы не обменивались и десятком слов. Однако должен признаться, что время от времени я ощущал на себе пристальный взгляд капитана Лена Гая, словно его так и подмывало задать мне какой-то вопрос. Казалось, ему хочется выпытать у меня что-то, хотя на самом деле вопросы следовало бы задавать мне. В результате помалкивали мы оба.

Впрочем, мне было к кому обратиться, если бы меня обуревала жажда почесать языком, – к боцману. Вот уж кто не лез за словом в карман! Однако что бы он мне поведал на интересующую меня тему? Зато он никогда не забывал пожелать мне доброго утра и доброй ночи, причем даже эти пожелания выходили у него весьма многословными: он неизменно интересовался, доволен ли я жизнью на борту, устраивает ли меня кухня и не следует ли ему посоветовать чернокожему Эндикотту сготовить что-нибудь особенное.

– Благодарю вас, Харлигерли, – ответил я ему как-то раз. – Мне достаточно самой простой пищи. Она мне вполне по вкусу, тем более что у вашего приятеля в «Зеленом баклане» меня кормили не лучше.

– А-а, чертяка Аткинс! Славный вообще-то человек…

– И я того же мнения.

– А как насчет того, мистер Джорлинг, что он, американец, сбежал на Кергелены со всей своей семейкой?..

– Что ж в этом такого?

– Да еще обрел там счастье!

– А ведь это далеко не так глупо, боцман!

– Если бы Аткинс предложил мне поменяться с ним местами, то у него ничего бы не вышло, потому что моя жизнь куда приятнее.

– С чем вас и поздравляю, Харлигерли!

– А известно ли вам, мистер Джорлинг, что очутиться на борту такого корабля, как «Халбрейн», – это удача, какая выпадает всего раз в жизни? Наш капитан не слишком-то речист, это верно, а старший помощник еще реже раскрывает рот…

– Я заметил это, – согласился я.

– И все же, мистер Джорлинг, они настоящие, гордые моряки, смею вас в этом уверить. Вы будете опечалены, когда на Тристан-да-Кунья настанет время расставаться с ними.

– Рад услышать это из ваших уст, боцман.

– Ждать этого придется недолго, коли нас подгоняет такой добрый юго-восточный ветер, а море волнуется лишь тогда, когда китам и кашалотам приходит блажь показаться на поверхности! Вот увидите, мистер Джорлинг, не пройдет и десяти дней, как мы преодолеем тысячу триста миль, разделяющих Кергелены и острова Принс-Эдуард, а потом деньков пятнадцать – и позади еще две тысячи триста миль до Тристан-да-Кунья!

– Что толку загадывать, боцман… Ведь для этого нужно, чтобы сохранилась столь же благоприятная погода, а нет менее благодарного занятия, чем ее предсказывать. На этот счет существует мудрая морская поговорка, которую неплохо было бы помнить!

Как бы то ни было, погода оставалась отменной, и уже 18 августа пополудни марсовой крикнул с мачты, что видит справа по борту горы, что вздымаются на островах Крозе, лежащих на 42°59′южной широты и 48° восточной долготы, на высоту 600–700 саженей над уровнем моря.

На следующий день мы оставили слева по борту острова Поссессьон и Швейн, посещаемые только рыбаками в сезон путины. В это время года их единственными обитателями были морские птицы, пингвины да белые ржанки, прозванные китобоями ввиду их очевидного сходства с пернатыми жителями европейских городов «белыми голубями». На причудливых скалах островов Крозе поблескивали ледники, шероховатая поверхность которых еще долго отражала солнечные лучи, даже когда берега островов давно уже скрылись за горизонтом. Наконец, от них осталась лишь белая полоска, увенчанная заснеженными вершинами.

Приближение земли – один из самых волнующих моментов океанского плавания. Я надеялся, что капитан хотя бы по этому случаю прервет молчание и перекинется парой слов с пассажиром своего судна. Однако этого не произошло…

Если предсказаниям боцмана суждено было сбыться, то уже через три дня на северо-западе должны были показаться острова Марион и Принс-Эдуард. Однако шхуна не собиралась приставать к их берегам, ибо запасы воды решено было пополнить на Тристан-да-Кунья.

Я уже надеялся, что монотонность нашего путешествия не будет нарушена штормом или какой-либо иной неприятностью. Утром 20 августа вахту нес Джэм Уэст. Сняв показания приборов, капитан Лен Гай, к моему величайшему изумлению, поднялся на палубу, прошел одним из боковых проходов к рубке и встал сзади, рядом с нактоузом, поглядывая время от времени скорее по привычке, чем по необходимости, на шкалу.

Заметил ли капитан меня – ведь я сидел совсем рядом? Этого я не знаю. Во всяком случае, он никак не отреагировал на мое присутствие. Я тоже не собирался проявлять к нему интерес, раз он не обращал на меня внимания, поэтому остался сидеть неподвижно, облокотившись на планшир.

Капитан Лен Гай сделал несколько шагов, свесился над релингами и устремил взор на длинный след за кормой, напоминающий узкую и плоскую кружевную ленту, – настолько резво преодолевала шхуна сопротивление океанской толщи.

Нас мог бы услыхать здесь всего один человек – стоящий за штурвалом матрос Стерн, сосредоточенно перебиравший рукоятки, дабы шхуна не уклонялась от курса.

По всей видимости, капитана Лена Гая одолевали в тот момент совсем иные заботы, ибо, подойдя ко мне, он произнес, как водится, вполголоса:

– Мне нужно поговорить с вами…

– Я готов выслушать вас, капитан.

– Я дотянул до сегодняшнего дня, так как, должен сознаться, не слишком расположен к беседам… Кроме того, я не знаю, представляет ли для вас интерес этот разговор…

– Напрасно вы в этом сомневаетесь, – отвечал я. – Разговор с вами наверняка окажется весьма интересным.

Думаю, он не заметил в моем ответе иронии, – во всяком случае, не подал виду.

– Я весь внимание, – подбодрил я его.

Капитан Лен Гай все еще колебался, словно, решившись на разговор, в последний момент засомневался, не лучше ли было бы и дальше хранить молчание.

– Мистер Джорлинг, – спросил он наконец, – не хочется ли вам узнать о причине, заставившей меня изменить первоначальное решение о вашем присутствии на борту?

– Еще как, капитан! Но я теряюсь в догадках. Возможно, все дело в том, что, будучи англичанином, вы не видели смысла уступать настояниям человека, не являющегося вашим соотечественником?

– Именно потому, что вы – американец, мистер Джорлинг, я и решил в конце концов предложить вам стать пассажиром на «Халбрейн»!

– Потому что я – американец? – удивился я.

– А также потому, что вы из Коннектикута…

– Признаться, я никак не возьму в толк…

– Сейчас поймете: мне пришла в голову мысль, что, будучи уроженцем Коннектикута, посещавшим остров Нантакет, вы, возможно, знакомы с семьей Артура Гордона Пима…

– Героя удивительных приключений, о которых поведал наш романист Эдгар По?

– Да – основываясь на рукописи, в которой излагались подробности невероятного и гибельного путешествия по антарктическим морям!

Я был готов поверить, что весь этот разговор с капитаном Леном Гаем – всего-навсего сон. Выходит, он верит в существование рукописи Артура Пима!.. Но разве роман Эдгара По – не обычный вымысел, не плод воображения чудеснейшего американского писателя? Чтобы человек в здравом уме принимал этот вымысел за чистую монету…

Я ничего не отвечал, мысленно спрашивая себя, с кем же на самом деле имею дело.

– Вы слышали мой вопрос? – донесся до меня настойчивый голос капитана Лена Гая.

– Без сомнения, без сомнения, капитан… Только не знаю, правильно ли расслышал его…

– Тогда я повторю его более понятными словами, мистер Джорлинг, ибо мне необходим ясный ответ.

– Буду счастлив прийти вам на помощь.

– Я спрашиваю вас, не были ли вы, находясь в Коннектикуте, знакомы лично с семейством Пимов, обитавшим на острове Нантакет и состоявшим в родстве с одним из видных юристов штата. Отец Артура Пима, поставщик флота, слыл крупнейшим негоциантом острова. Его сын пережил приключения, о странностях которых сам поведал позднее Эдгару По…

– Странностей могло бы оказаться и куда больше, капитан, поскольку вся история порождена могучим воображением великого поэта… Ведь это – чистый вымысел!

– Чистый вымысел?! – Произнося нараспев это восклицание, капитан Лен Гай умудрился трижды пожать плечами. – Значит, вы не верите?..

– Ни я, ни кто-нибудь еще в целом свете, капитан Гай! Вы – первый, от кого я слышу, что эта книга – не просто роман…

– Послушайте, мистер Джорлинг! Оттого, что этот «роман», как вы изволили выразиться, появился только в прошлом году, описываемые в нем события не делаются менее реальными. Если со времени этих событий прошло одиннадцать лет, рассказ о них не утрачивает достоверности. Остается лишь отыскать разгадку, а этого, возможно, никогда не произойдет…

Капитан Лен Гай, несомненно, лишился рассудка! Видимо, с ним случился кризис, расстроивший его умственные способности. К счастью, если он утратил разум, то Джэм Уэст, не колеблясь, примет на себя командование шхуной. Мне же оставалось только выслушать капитана, а поскольку я неоднократно перечитывал роман Эдгара По и знал его почти наизусть, мне было любопытно, что он скажет о нем.

– Выходит, мистер Джорлинг, – заговорил капитан более резким голосом, дрожание которого выдавало раздражение, – вы не знали семью Пимов и не встречались с ее членами ни в Хартфорде, ни на Нантакете…

– Ни в других местах, – закончил я за него.

– Пусть так! Но остерегайтесь заявлять, что этой семьи не существовало, что Артур Гордон Пим – всего лишь литературный герой, что все его путешествие – плод вымысла!.. Да! Опасайтесь этого, подобно тому, как вы опасаетесь отрицать догмы нашей святой Церкви! Разве способен простой человек – хотя бы даже ваш Эдгар По – сотворить такое?

По гневным ноткам, прозвучавшим в тоне капитана Лена Гая, я понял, что мне придется воздержаться от спора, считаясь с его навязчивой идеей.

– А теперь запомните хорошенько то, что я вам скажу… Речь пойдет об убедительных фактах, в которых не приходится сомневаться. Вы сделаете из них выводы, которые придутся вам по душе. Надеюсь, вы не пожалеете, что взошли пассажиром на борт «Халбрейн»!

В 1838 году, когда появилась книга Эдгара По, я находился в Нью-Йорке. Я немедленно отправился в Балтимор, где проживала семья писателя, дед которого служил квартирмейстером во время войны за Независимость. Надеюсь, вы не станете оспаривать существование семьи По, хотя и не признаете существование семьи Пимов?

Я хранил молчание, предпочитая не прерывать бредни собеседника.

– Я разузнал кое-что об Эдгаре По, – продолжал он. – Мне показали его дом. Я явился к нему… Но тут меня подстерегало первое разочарование: его в то время не оказалось в Америке, и я не смог с ним увидеться.

Я подумал, что это было в высшей степени плачевное обстоятельство, ибо, учитывая непревзойденное внимание, которое проявляет Эдгар По к различным видам безумия, наш капитан наверняка привел бы его в полный восторг…

– К несчастью, – продолжал капитан, – не сумев повстречаться с Эдгаром По, я не смог узнать ничего нового и об Артуре Гордоне Пиме… Этот отважный пионер антарктических земель умер. Согласно заключительным строкам книги американского поэта, публика была осведомлена о его смерти, поскольку о ней сообщали газеты…

Капитан Лен Гай говорил чистую правду; но я, как и все прочие читатели романа, полагал, что это сообщение также было вымыслом романиста. Не посмев предложить развязку столь блистательной игры своего воображения, автор решил убедить читателей в том, что Артур Пим не смог предоставить ему трех последних глав, ибо жизнь его прервалась при самых печальных обстоятельствах, неизвестных, впрочем, автору в необходимых подробностях.

– Итак, Эдгар По отсутствовал, Артура Пима уже не было в живых, поэтому мне оставалось одно: найти человека, сопровождавшего Артура Пима в его путешествии, – Дирка Петерса, следовавшего за ним до самых высоких широт, откуда оба они вернулись оставшимся неведомым способом. Проделали ли они обратный путь бок о бок? Книга не проясняет этого, как и многого другого. Однако Эдгар По сообщает, что Дирк Петерс мог бы поведать кое-что из того, что должно было составить сюжет неопубликованных глав, и что он проживает в Иллинойсе. Я направился в Спрингфилд и навел там справки об этом человеке – индейце-полукровке. Оказалось, что искать его надо в местечке под названием Вандалия. Я добрался и туда…

– Но его там не оказалось? – не смог я сдержать улыбки.

– Второе разочарование: его там не оказалось, вернее, он там больше не жил. Уже много лет тому назад Дирк Петерс покинул Иллинойс и сами Соединенные Штаты, что отправиться… неизвестно куда! Однако я побеседовал в Вандалии с людьми, знавшими его, у которых он жил до отъезда и которым рассказывал о своих приключениях, так и не обмолвившись, впрочем, об их развязке, оставшись единственным обладателем тайны.

Как же так? Выходит, что Дирк Петерс существовал, что он жив по сию пору? Да, я чуть было не пошел на поводу у командира «Халбрейн», чуть было не заразился его уверенностью. Еще мгновение – и я спятил бы так же, как и он…

Так вот что за невероятная история завладела рассудком капитана Лена Гая, вот до чего расстроенным оказался его ум! Он вообразил, что и впрямь ездил в Иллинойс и видел в Вандалии людей, знавших Дирка Петерса! Я был готов поверить в исчезновение этого персонажа: ведь если он когда-либо и существовал, то только в воображении романиста!

Однако мне не хотелось перечить капитану Лену Гаю, ибо это могло бы усугубить его состояние. Поэтому я делал вид, будто доверяю его словам, даже когда он договорился до следующих речей:

– Как вам известно, мистер Джорлинг, в книге говорится о бутылке с запечатанным в нее письмом, которую капитан шхуны, взявшей на борт Артура Пима, спрятал у подножья горы на Кергеленах.

– Да, там действительно рассказано об этом, – согласился я.

– Так вот, недавно я предпринял поиски места, где должна была находиться эта бутылка… И я нашел и ее, и само письмо, в котором сказано, что капитан и его пассажир Артур Пим предпримут все возможное, чтобы добраться до южного предела антарктических морей!

– Вы нашли эту бутылку? – с живостью вскричал я.

– Да.

– И письмо?

– Да.

Я пристально посмотрел на капитана Лена Гая. Подобно всем одержимым, он верил в собственные фантазии. Я чуть было не воскликнул: «Дайте мне взглянуть на письмо!», но вовремя одумался: разве он не мог написать его сам?

Поэтому мой ответ прозвучал осмотрительно:

– Весьма жаль, капитан, что вы не повидались в Вандалии с Дирком Петерсом! Это помогло бы вам узнать по крайней мере, как ему и Артуру Пиму удалось возвратиться из столь дальних краев. Припомните-ка предпоследнюю главу! Оба путешественника сидят в шлюпке, подошедшей к завесе белых паров… Шлюпка приближается к бездне водопада, но тут перед ней возникает укутанная дымкой человеческая фигура… Дальше следуют лишь две строчки сплошных многоточий!

– О, да, было бы замечательно, если бы мне тогда удалось повстречаться с Дирком Петерсом! Было бы занятно узнать о развязке всех этих приключений. Но еще интереснее для меня было бы проследить судьбу остальных…

– Остальных?.. – вскричал я помимо собственной воли. – Что вы хотите этим сказать?

– Судьбу капитана и экипажа английской шхуны, подобравшей Артура Пима и Дирка Петерса после страшного кораблекрушения, постигшего «Дельфин», и пронесшей их через полярные льды до острова Тсалал…

– Мистер Лен Гай, – заметил я, словно не ставил больше под сомнение реальность событий, описанных в романе Эдгара По, – разве все эти люди не погибли во время нападения на шхуну и при искусственном обвале, устроенном туземцами острова?

– Кто знает, мистер Джорлинг? – прочувственно отозвался капитан Лен Гай, – кто знает, не пережил ли кто-нибудь из этих несчастных резню или обвал, не вырвался ли кто-нибудь из рук туземцев?

– Но и в этом случае, – упорствовал я, – было бы трудно надеяться, что спасшиеся смогли дожить до наших дней.

– Почему же?

– А потому, что события, о которых мы ведем речь, происходили более одиннадцати лет тому назад…

– Сэр, – ответствовал капитан Лен Гай, – раз Артур Пим и Дирк Петерс сумели подняться от острова Тсалал до самой восемьдесят третьей широты и даже дальше, раз они нашли способ выжить в антарктических широтах, то почему их спутникам, при условии, что им удалось избежать гибели от рук туземцев, не могла улыбнуться удача, почему бы им не добраться до соседних островов, замеченных в пути, почему бы этим несчастным, моим соотечественникам, не начать там новую жизнь? Вдруг кто-нибудь из них до сих пор ждет спасения?

– Вас вводит в заблуждение ваша доброта, капитан, – отвечал я, стараясь успокоить его. – Это невозможно…

– Невозможно? А если все-таки возможно? Если цивилизованный мир содрогнется от неопровержимых доказательств, если обнаружится материальное доказательство существования этих несчастных, забытых на самом краю света, то станете ли вы и тогда восклицать «невозможно»?

Я не смог ему ответить, ибо после этих слов грудь капитана Лена Гая содрогнулась от рыданий и он отвернулся, устремив взгляд на юг, словно пытаясь разглядеть что-то, скрытое за горизонтом.

Оставалось только недоумевать, какие обстоятельства жизни капитана Лена Гая довели его до столь очевидного помешательства. Не из острого ли чувства сострадания переживал он за потерпевших кораблекрушение, с которыми этого на самом деле никогда не происходило – по той простой причине, что и их самих никогда не существовало в природе?..

Капитан Лен Гай подошел ко мне вплотную, положил мне руку на плечо и прошептал мне в самое ухо:

– Нет, мистер Джорлинг, нет, об экипаже «Джейн» еще не произнесено последнего слова!

Сказав это, он удалился.

Именем «Джейн» называлась в романе Эдгара По шхуна, подобравшая Артура Пима и Дирка Петерса среди обломков «Дельфина». Капитан Лен Гай впервые за весь разговор произнес это слово.

А ведь «Гаем» звался и капитан «Джейн», которая тоже была английским судном, подумал я. Только что это доказывает и каковы должны быть выводы? Капитан «Джейн» существовал разве что в воображении Эдгара По, в то время как капитан «Халбрейн» жив и как бы здоров… Единственное, что есть у двоих капитанов общего, – это фамилия, весьма распространенная, впрочем, в Великобритании… Однако именно это сходство, продолжал я рассуждать, и стало, по всей видимости, причиной помешательства несчастного капитана. Должно быть, он вбил себе в голову, что приходится родственником командиру «Джейн»! Да, это и довело его до такого состояния, вот почему он потерял покой, испытывая острую жалость к жертвам вымышленного кораблекрушения!

Было бы любопытно узнать, знает ли о чем-нибудь Джэм Уэст, говорил ли и ему капитан те же безумные вещи, о которых поведал мне. Однако то был слишком деликатный вопрос, касавшийся состояния рассудка капитана Лена Гая. Кроме того, со старшим помощником было затруднительно повести беседу на любую тему, тем более на столь опасную…

Взвесив все, я решил проявить осмотрительность. В конце концов, на Тристан-да-Кунья я сойду на берег – значит, мое путешествие на шхуне завершится уже через несколько дней. Воистину никогда не поверил бы, что мне было суждено столкнуться на жизненном пути с человеком, уверовавшим в вымысел Эдгара По!

Через день, 22 августа, как только забрезжила заря, мы оставили по левому борту остров Марион с его вулканом, южная вершина которого вздымается на 4 тысячи футов, и впервые заметили вдали очертания острова Принс-Эдуард, лежащего на 46°53′ южной широты и 37°46′ восточной долготы. Но и этот остров исчез у нас за бортом; прошло часов двенадцать – и его скалы растаяли в вечерних сумерках.

Следующим утром «Халбрейн» взяла курс на северо-запад, устремившись к самой северной точке Южного полушария, какой ей предстояло достичь в этом плавании.

VРоман Эдгара По

Вот вкратце содержание знаменитого произведения американского романиста, увидевшего свет в Ричмонде под названием «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима». Мне придется уделить время его пересказу, чтобы стало ясно, были ли у кого-нибудь основания усомниться в вымышленности его героев. Да и нашелся ли бы среди многочисленных читателей хоть один, кто бы уверовал, пусть даже на минуту, в их подлинность – не считая, разумеется, капитана Лена Гая?..

Эдгар Пор ведет повествование от имени главного героя. Уже в предисловии Артур Пим говорит о том, что, вернувшись из путешествия по антарктическим морям, он повстречал среди виргинских джентльменов, проявляющих интерес к географическим открытиям, Эдгара По, в ту пору – редактора журнала «Южный литературный вестник», печатавшегося в Ричмонде. По словам рассказчика, Эдгар По получил от него разрешение печатать в газете «под видом вымышленной повести» первую часть приключений. Публикация была благосклонно принята публикой, в результате чего вышел целый том, в котором повествовалось обо всем путешествии, на этот раз за подписью Эдгара По.

Как явствует из моего разговора с капитаном Леном Гаем, Артур Гордон Пим родился на Нантакете, где он до шестнадцати лет учился в нью-бедфордской школе.

Перейдя из этой школы в другую, которой заведовал мистер Е.Роналд, он подружился с Августом Барнардом, сыном капитана морского корабля, который был старше его на два года. Этот молодой человек уже ходил с отцом в южные моря на китобойном судне и не переставал подбрасывать хворост в и без того пылкое воображение Артура Пима, рассказывая о чудесах, которыми изобилуют морские путешествия.

Тесная дружба двух молодых людей положила начало неодолимой тяге Артура Пима к рискованным приключениям, и именно этот инстинкт завел его в высокие широты Антарктики.

Свою первую вылазку в море Август Барнард и Артур Пим предприняли на утлом шлюпе, носившем название «Ариэль», принадлежавшем семейству Артура. Как-то вечером друзья, будучи порядком навеселе, невзирая на холодную октябрьскую погоду, тайком проникли на шлюп, подняли паруса и устремились в открытое море, увлекаемые бодрым юго-западным ветром.

Скоро они попали в шторм, благодаря которому, а также отливу, «Ариэль» потерял из виду землю. Отчаянные юнцы были пьяны. Они забыли про штурвал и не подумали взять рифы. Порывы ветра оборвали все паруса на мачте. Прошло некоторое время, и «Ариэль» столкнулся с большим судном, подмявшим его, как пушинку.

Далее Артур Пим подробно рассказывает об обстоятельствах их спасения, которое, несмотря на трудности, увенчалось успехом. Благодаря старшему помощнику с судна «Пингвин» из порта Нью-Лондона, погубившего их посудину, друзей выловили полумертвыми из воды и доставили на Нантакет.

Я вовсе не утверждаю, что уже этому эпизоду не присуще правдоподобие, более того, готов признать, что он правдив. Он умело готовит читателя к последующим главам. Все в книге, вплоть до того дня, когда Артур Пим пересекает Полярный круг, вполне достоверно. Читателю предлагается череда событий, которые он с легкостью принимает на веру. Но начиная с Полярного круга и южных паковых льдов все меняется, и я не я, если автор не пошел далее на поводу у своего неистощимого воображения… Но продолжим.

Первое приключение не охладило рвения юнцов. Артур Пим все с большим пылом внимал морским рассказам, которыми его потчевал Август Барнард, хоть и подозревал, что они «полны преувеличений».

Спустя 8 месяцев после истории с «Ариэлем», а именно в июне 1827 года компания «Ллойд и Реденберг» отправляла в южные моря на промысел китов бриг «Дельфин». Судно это было всего-навсего старой калошей, к тому же отремонтированной на скорую руку, зато командовал им Барнард, отец Августа. Сын капитана предложил Артуру Пиму присоединиться к ним, а того не пришлось упрашивать дважды; однако семья Артура, особенно матушка, ни за что не соглашалась отпускать его в море.

Однако это не смогло остановить порывистого юношу, и не помышлявшего подчиняться родительским уговорам. Настойчивые призывы Августа не давали ему покоя. Он принял решение тайно проникнуть на «Дельфин», поскольку старший Барнард не позволил бы ему нарушить запрет, наложенный семьей. Отговорившись, будто собирается провести несколько дней у одного своего приятеля в Нью-Бедфорде, он расстался с семьей и отправился в путь. За двое суток до отплытия брига он проник на борт и спрятался в укромном местечке, приготовленном для него Августом втайне от отца и всего экипажа.

Каюта Августа Барнарда соединялась люком с трюмом «Дельфина», заваленным бочками, тюками и всевозможными и грузами. Через этот люк Артур Пим и пробрался в свой тайник – простой ящик со сдвигающейся вбок стенкой. В ящике для него был приготовлен матрас, одеяла, кувшин с водой, а также галеты, колбаса, кусок жареной баранины, несколько бутылок спиртного и даже письменный прибор. Артур Пим, захвативший с собой лампу, свечи и фосфорные спички, провел в ящике три дня и три ночи. Август Барнард мог навестить его лишь после того, как «Дельфин» снимется с якоря.

Бриг устремился в море, и уже через час Артур Пим ощутил сильную качку. Не выдержав тесноты ящика, он выбрался на волю и, двигаясь в темноте вдоль натянутой из конца в конец трюма веревки, добрался, спотыкаясь о разный хлам, до люка, ведущего в кабину друга. Затем он проделал обратный путь, залез в свой ящик и уснул.

Прошло немало дней, а Август Барнард все не появлялся. Он то ли не мог, то ли не смел спускаться в трюм, опасаясь выдать Артура Пима, и, наверное, мечтал о том моменте, когда можно будет во всем сознаться папаше.

Артур Пим страдал тем временем от духоты и зловония. Его мучили кошмары один хуже другого. Приступы бреда следовали один за другим. Напрасно искал он в хаосе трюма местечко, где бы легче дышалось. Как-то раз в очередном кошмаре ему привиделся лев, готовый растерзать его своими страшными когтями, и он, не в силах сдержать охватившеего его ужаса, огласил трюм отчаянными криками, совершенно забыв об осторожности.

То был, однако, вовсе не сон, только Артур Пим ощутил у себя на груди не львиные лапы, а лапы его белого ньюфаундленда Тигра, молодого пса, тоже тайком проведенного на борт Августом Барнардом, – обстоятельство, вызывающее, надо сказать, большие сомнения. Верный пес, наконец-то нашедший хозяина, в величайшей радости лизал ему руки и лицо.

Итак, у пленника появился друг. К несчастью, пока Артур валялся в беспамятстве, друг вылакал из кувшина всю воду, и Артур не смог утолить жажду. Лампа погасла, ибо беспамятство длилось не один день, а у пленника не было больше ни свечей, ни спичек. Оставалось одно – призвать на помощь Августа Барнарда. Выбравшись из ящика, Артур стал все так же ощупью пробираться вдоль веревки к люку, едва не валясь с ног от удушья и истощения. Неожиданно один из многочисленных ящиков, сорвавшись с места от качки, преградил ему путь. Артуру стоило нечеловеческих трудов преодолеть все препятствия, однако усилия оказались тщетными, ибо, добравшись до люка, расположенного под каютой Августа Барнарда, он все равно не сумел его приподнять. Ухитрившись просунуть в щель свой нож, он понял, что люк придавлен чем-то железным, притом очень тяжелым, словно специально для того, чтобы обречь его на гибель. Ему не оставалось ничего другого, кроме как отказаться от намерения выбраться из трюма, вернуться к своему ящику и свалиться в него бездыханным, к вящей радости Тигра, который принялся утешать его на свой лад.

Собака и ее хозяин умирали от жажды. Протянув руку, он нащупал Тигра, опрокинувшегося на спину и болтающего в воздухе лапами. Поглаживая его шерсть, Артур наткнулся на бечевку, которой оказалось обмотано туловище пса. Под его левой лапой бечевка удерживала клочок бумаги.

Артур Пим умирал от слабости, последние проблески его рассудка уже готовы были померкнуть… Однако после многочисленныз безуспешных попыток высечь огонек он сообразил натереть бумагу фосфором, и только тогда – тут не опишешь всех мельчайших деталей его мучений, которые живописует Эдгар По, – его глазам предстали страшные слова, завершавшие жуткое послание, тускло засветившееся на какую-то долю секунды: «…кровью… Хочешь жить, не выходи из убежища».

Представьте себе положение, в котором оказался Артур Пим, запертый в трюме, стиснутый стенками своего ящика, без света, без воды, с одними горячительными напитками, не способными утолить жажду!.. А тут еще призыв продолжать таиться, которому предшествовало слово «кровь» – величайшее из всех слов, вознесшееся над ними на багровом троне, пропитанное тайной, страданием, ужасом!.. Неужели на борту «Дельфина» разгорелось сражение? Может быть, на бриг напали пираты? Или взбунтовался экипаж? И как долго это длится?

Можно было бы предположить, что, пощекотав читателю нервы такой беспредельно кошмарной ситуацией, поэт исчерпал возможности своего воображения. Но куда там! Его кипучий гений и не думал довольствоваться достигнутым!

Артур Пим, простертый на матрасе и погрузившийся в беспокойное забытье, слышит странное хрипение. Это Тигр: он тяжело дышит, его глаза сверкают в темноте, зубы лязгают… Да он взбесился!

Вне себя от ужаса, Артур Пим собирает все оставшиеся силы и уворачивается от клыков бросившегося на него зверя. Замотавшись в одеяло, раздираемое обезумевшим псом, он умудряется выскользнуть из ящика и запереть там Тигра, которому остается в ярости кидаться на стенки…

Артуру Пиму удается протиснуться между ящиков, загромоздивших трюм. Внезапно у него начинает кружиться голова, он цепляется ногой за сундук и падает, теряя свой нож. И вот в тот самый момент, когда ему осталось только испустить дух, он слышит, как кто-то произносит его имя… Чья-то рука подносит к его рту бутылку с водой. Он делает нескончаемый глоток, благодаря которому по его внутренностям растекается этот ни с чем не сравнимый напиток, ощущает высшее блаженство – и возвращается к жизни.

Проходит несколько минут – и вот уже Август Барнард, забившись в угол трюма, рассказывает ему в неверном свете фонаря о событиях, происшедших на бриге после отплытия.

Пока что, повторяю, в описываемые события еще можно с грехом пополам поверить; далее же нас ожидает рассказ о событиях, выходящих своей полнейшей невероятностью за пределы разумного.

Экипаж «Дельфина» состоял из 36 человек, включая отца и сына Барнардов. После того, как 20 июня бриг распустил паруса, Август Барнард неоднократно пытался добраться до Артура Пима, однако все его попытки оказались тщетными. Прошло три или четыре дня – и на корабле вспыхнул мятеж. Предводителем был корабельный кок, такой же негр, как наш Эндикотт на «Халбрейне» – только последнему, спешу оговориться, бунт не привидится и в страшном сне.

В романе повествуется о множестве кровавых событий, стоивших жизни большинству моряков, сохранивших верность капитану Барнарду; в конце концов капитан и еще четверо были посажены вблизи Бермудов в китобойную шлюпку, и более читатель ничего не может о них разузнать. Август Барнард тоже пал бы жертвой бунтовщиков, если бы не заступничество лотового «Дельфина» Дирка Петерса, метиса из племени упшароков, сына торговца пушниной и индианки со Скалистых гор – того самого, которого капитан Лен Гай собирался отыскать в Иллинойсе…

«Дельфин» под командованием старшего помощника взял курс на юго-запад, чтобы заняться в южных морях пиратским промыслом. Что до Августа Барнарда, то он только и думал о том, как бы добраться до Артура Пима, однако его бросили в кубрик с закованными в кандалы руками и ногами, под напутственные слова корабельного кока, что выйдет он оттуда только тогда, когда «бриг перестанет называться бригом». Тем не менее спустя несколько дней Августу Барнарду удалось избавиться от кандалов, пропилить тонкую перегородку, отделявшую кубрик от трюма, и двинуться в сопровождении Тигра в направлении ящика, где томился его товарищ. Он не смог до него добраться, но пес, по счастью, учуял хозяина, благодаря чему Августу Барнарду пришла в голову счастливая идея привязать к шее Тигра записку со словами: «Пишу кровью… Хочешь жить, не выходи из убежища».

Как мы знаем, Артур Пим получил записку. Именно тогда он, умирая от голода и жажды, стал карабкаться по ящикам и выронил нож, звук падения которого привлек внимание его товарища и приблизил их встречу.

Поведав Артуру Пиму всю эту историю, Август Барнард разъяснил, что среди бунтовщиков нет единства: одни хотели бы вести «Дельфин» к Островам Зеленого Мыса, другие же, в том числе Дирк Петерс, – к островам Тихого океана.

Что до молодого пса Тигра, то его хозяин ошибся – он не взбесился. Просто он потерял терпение от иссушающей жажды и дошел бы, вероятно, до водобоязни, если бы Август Барнард не потащил его на бак.

Тем временем проявились немалые недостатки в креплении грузов, недопустимые на торговом корабле, ибо от прочности крепления зависит устойчивость судна. Ящики же, которыми был забит трюм «Дельфина», ездили с места на место при каждом наклоне, поэтому дальнейшее пребывание в трюме грозило Артуру Пиму неприятностями. К счастью, с помощью Августа Барнарда ему удалось добраться до нижней палубы, где он и схоронился неподалеку от кубрика.

Как мы знаем, метис Петерс демонстрировал дружеское расположение к сыну капитана Барнарда, поэтому Август стал задумываться, нельзя ли, опираясь на помощь лотового, вновь овладеть судном. Ждать пришлось недолго. Спустя тринадцать дней после отплытия с Нантакета, а именно 4 июля, промеж бунтовщиков вспыхнула ссора: одни из них хотели пуститься вдогонку за появившимся на горизонте небольшим бригом, другие предпочитали не отвлекаться по пустякам. Ссора привела к гибели матроса, принадлежавшего к сторонникам кока, к которым примыкал Дирк Петерс и которым противостояли сторонники старшего помощника. В результате на борту осталось всего 13 человек, считая Артура Пима.

Следующим испытанием стал страшный шторм, изрядно потрепавший «Дельфин», обшивка которого стала пропускать воду. Пришлось заняться откачиваением воды и устанавливать под носом судна дополнительный парус, ибо в противном случае трюм залило бы водой. Шторм прекратился 9 июля, и в тот же день Дирк Петерс проявил намерение избавиться от старшего помощника. Август Барнард заверил его в своей поддержке, однако о присутствии на борту Артура Пима упоминать не стал.

На следующий день один из матросов, державших сторону кока, по имени Роджерс, умер в страшных судорогах. Никто не сомневался, что старший помощник отравил его. Теперь на стороне кока осталось всего четверо – в том числе Дирк Петерс. За старшего помощника стояло пятеро, и такой перевес мог сыграть решающую роль.

Нельзя было терять ни часа. Как только метис сообщил Августу Барнарду, что настало время действовать, тот выложил ему правду об Артуре Пиме. Пока они договаривались о том, как завладеть судном, на бриг обрушился могучий вал, заваливший его на бок. «Дельфин» кое-как выпрямился, зачерпнув тонны воды, и лег в дрейф под зарифленными парусами фок-мачты.

Это был удобный момент, чтобы нанести удар, хотя бунтовщики заключили между собой перемирие. В кубрике оставалось всего трое – Дирк Петерс, Август Барнард и Артур Пим, а в общей каюте – девять человек. Хорошо вооружен был лишь один из трех – лотовой: у него было два пистолета и кортик. Действовать предстояло очень осторожно.

Артур Пим, о присутствии которого на борту никто из бунтовщиков, за исключением Петерса, не имел понятия, предложил уловку, которая сулила шансы на успех. Поскольку труп отравленного моряка все еще перекатывался по палубе, он сообразил, что, обрядившись в его одежду, внушит ужас суеверным матросам: у них опустятся руки, и они подчинятся Дирку Петерсу…

Когда спустилась ночь, метис двинулся к корме. Оказавшись там, он применил свою гигантскую силу и разом перебросил рулевого через борт. Август Барнард и Артур Пим присоединилсь к нему, вооруженные рукоятками от помпы. Оставив Дирка Петерса у штурвала, Артур Пим, напяливший на себя одежду погибшего, и его товарищ встали у двери каюты. Там собралась вся компания – старший помощник, корабельный кок и прочие: одни спали, другие пили, третьи болтали, но никто не забывал про пистолеты и ружья, стоявшие неподалеку.

В море бушевал шторм, и на палубе было невозможно удержаться на ногах. Старший помощник неожиданно приказал привести Августа Барнарда и Дирка Петерса. Приказ передали рулевому, но это был не кто иной, как лотовой собственной персоной. Он и Барнард-младший ворвались в каюту, где не замедлил оказаться и Артур Пим.

Его появление произвело эффект разорвавшейся гранаты. При виде воскресшего моряка старший помощник в ужасе вскочил, взмахнул в воздухе руками и рухнул замертво. Дирк Петерс воспользовался замешательством и ринулся вперед, сопровождаемый Августом Барнардом, Артуром Пимом и псом Тигром. Через несколько мгновений все было кончено: одни лежали задушенными, другие – с проломленными головами. Победители сохранили жизнь только матросу Ричарду Паркеру.

Теперь их оставалось всего четверо, чтобы управлять бригом в сильнейший шторм, при том, что вода в трюме поднялась на семь футов. Пришлось рубить грот-мачту; поутру та же участь постигла и фок-мачту. Последовал неимоверно трудный день и еще более мучительная ночь. Если бы Дирк Петерс и его подручные не привязали себя к остаткам брашпиля, их посносило бы в море громадными волнами, не перестававшими захлестывать «Дельфин».

Дальше в романе подробно описываются последствия шторма и события, происходившие между 14 июля и 7 августа: выуживание припасов из залитого водой трюма; появление загадочного брига, забитого трупами, который, наполнив воздух невыносимым смрадом, медленно уплывает прочь, как огромный склеп, подгоняемый издыхающим ветром; муки голода и жажды; невозможность добраться до погреба с провизией; жребий, в ходе которого судьбе было угодно, чтобы Ричард Паркер был принесен в жертву, дабы спаслись остальные; смерть несчастного, сраженного Дирком Петерсом, и жуткая участь трупа, подвергнутого растерзанию… Позднее из трюма удалось извлечь окорок, кувшин с маслинами, потом – маленькую черепашку… Из-за перемещения груза в трюме «Дельфин» кренился все сильнее… Под палящим солнцем тропических широт муки жажды превосходят доступные человеку пределы… 1 августа умирает Август Барнард. В ночь с 3 на 4 августа происходит неизбежное: бриг опрокидывается. Артур Пим и метис, забравшиеся на перевернутое днище, питаются ракообразными, покрывающими киль, и в ужасе наблюдают за кружащими поблизости акулами… В конце концов их берет на борт своей шхуны «Джейн» капитан Уильям Гай из Ливерпуля. Это происходит на двадцать пятом градусе северной широты.

Безусловно, все эти события вполне могли произойти на самом деле, и, хотя на долю героев выпали слишком уж нечеловеческие страдания, это вполне естественно, раз описание появилось на свет из-под пера чудесного американского поэта. Но посмотрим, правдоподобны ли хотя в малейшей степени события, разворачивающиеся далее.

Артур Пим и Дирк Петерс, нашедшие на английской шхуне избавление от гибели, быстро набирают силы благодаря хорошему уходу и уже через две недели полностью приходят в себя и не вспоминают более о недавних испытаниях – «настолько сила забывчивости пропорциональна степени противоположности наших переживаний». Выдержав череду штилей и штормов, «Джейн» проходит 13 октября мимо острова Принс-Эдуард, затем, продвигаясь в направлении, обратном маршруту нашей «Халбрейн», оставляет позади острова Крозе и подходит к островам Кергелен, которые я покинул одиннадцать дней тому назад.

Три недели ушло у экипажа «Джейн» на промысел тюленей. Во время этой остановки капитан «Джейн» и оставил на острове свою бутылку, в которой его однофамилец со шхуны «Халбрейн» нашел якобы письмо, написанное Уилльямом Гаем и сообщающее о его намерении предпринять штурм южных морей.

12 ноября шхуна покинула Кергелены и устремилась на запад, к Тристан-да-Кунья – точно так же, как это делали сейчас мы. Достигнув этого острова две недели спустя, она простояла у его причала семь дней, после чего вышла 5 декабря в море, дабы достичь островов Авроры с координатами 53°15′ южной широты и 47°58′ западной долготы – загадочных островов, которые не удалось отыскать даже этому судну, которому сперва сопутствовала удача.

12 декабря «Джейн» устремилась к Южному полюсу. 26 декабря на 73° южной широты были замечены первые айсберги, а чуть позже – паковый лед.

С 1 по 14 января 1828 года шхуну ожидали сложные маневры и пересечение Полярного круга в забитом льдами море; затем паковый лед остался позади, и шхуна вышла в открытое море – знаменитое открытое море, обнаруженное на 81°21′ южной широты и 42° западной долготы, где температура воздуха составляет 47° по Фаренгейту (плюс 8,33° Цельсия), а воды – 34° (1,11^оС).

Как видите, здесь Эдгар По дал волю фантазии. Никогда ни один мореплаватель не забирался в столь высокие широты – даже капитан британского флота Джеймс Уэдделл, который в 1822 году не прошел южнее 74 параллели.

Но если так трудно поверить уже в эти подвиги «Джейн», то что говорить о событиях, которые последовали дальше! Об этих невероятных событиях Артур Пим – иными словами, Эдгар По – повествует с бессознательной смелостью, словно ни на минуту не сомневается, что добрался до Южного полюса!

Прежде всего, в этом фантастическом море не плавает ни единый айсберг. Зато над водой носятся несчетные стаи птиц – в том числе пеликанов, одного из которых удалось подстрелить из ружья!.. Путешественники замечают на льдине (выходит, там все же есть льдины!) медведя наподобие полярного, только совсем уж гигантских размеров… Наконец, справа по борту появляется земля – островок с окружностью в один лье, который нарекают именем Беннета, совместно с капитаном владеющего шхуной «Джейн». Островок расположен на 82°50′ южной широты и 42°20′ западной долготы, отмечает в своем дневнике Артур Пим. Призываю географов не наносить на карты антарктических морей столь фантастических координат!

Естественно, что по мере продвижения шхуны все дальше к югу колебания стрелки компаса уменьшались, зато температура воздуха и воды неуклонно поднималась, небо же оставалось неизменно безоблачным, а с севера тянуло умеренным ветерком.

К несчастью, среди членов экипажа появились симптомы цинги, и, если бы не настойчивые уговоры Артура Пима, капитан Уилльям Гай лег бы на обратный курс.

Само собой разумеется, что в январе месяце в этих широтах властвует полярный день, и «Джейн» не напрасно продолжила рискованное плавание, ибо 18 января в точке с координатами 83°20′ южной широты и 43°5′ западной долготы показалась земля. Это был остров, являющийся частью какого-то архипелага, протянувшегося к западу.

Шхуна приблизилась к острову и бросила якорь на глубине шести саженей. Артур Пим и Дирк Питерс поспешили усесться в шлюпку и устремиться к берегу, однако остановились при виде сразу четырех каноэ, забитых вооруженными людьми – «новыми людьми», как названы они в повествовании.

Действительно, это было что-то новенькое – черные как смоль туземцы, облаченные в звериные шкуры и инстинктивно страшащиеся «белого цвета». Представляю, какой ужас должна была внушать им зима! Должно быть, снег, если он только выпадал там, был черным, как и льды – но образовывались ли они там? Одним словом, вымысел, да и только!

Короче говоря, островитяне не проявляли враждебных намерений, а только кричали свое «анаму-му» и «лама-лама». Их каноэ подошли к шхуне, и вождь Ту-Уит поднялся на борт в сопровождении человек двадцати соплеменников. Здесь их ждало невиданное удивление, ибо они принимали корабль за живое существо и ласково гладили его снасти, мачты и релинги. Они провели шхуну среди рифов к гавани, дно которой было устлано черным песком. Капитан Уилльям Гай бросил якорь в миле от берега и, предусмотрительно оставив на борту шхуны нескольких заложников, высадился на прибрежные скалы.

Остров этот, звавшийся «Тсалал», был, если верить Артуру Пиму, полон чудес. Растущие там деревья не походили ни на один из видов, известных в каком-либо уголке планеты. Скалы являли собой напластование пород, которые привели бы в удивление современного геолога. По камням текла лишенная прозрачности жидкость, изборожденная четко просматриваемыми прожилками, которые не торопились слиться воедино даже при прикосновении к ним лезвия ножа!..

На расстоянии трех миль от места высадки располагалось основное поселение острова, носившее наименование Клок-Клок. Оно состояло из жалких хижин, крытых звериными шкурами; возившиеся вокруг хижин домашние животные напоминали обыкновенных свиней и черношерстных овец; кроме того, путешественники насчитали двадцать видов птицы, в том числе уток и прирученных альбатросов, а также удивились несчетному количеству галапагосских черепах.

К моменту прибытия капитана Уилльяма Гая и его спутников в Клок-Клок его население, по мнению Артура Пима, исчислялось десятком тысяч душ – мужчин, женщин и детей, которых не стоило опасаться, но от которых разумнее было держаться в сторонке, настолько крикливым и вызывающим было их поведение. Наконец, после довольно длительного посещения жилища Ту-Уита путешественники вернулись на берег, где смогли набрать немало трепангов – моллюсков, столь любимых китайцами, – которые водились здесь в огромных количествах, затмевавших все, виденное где-либо еще в южных морях.

Это обстоятельство послужило темой переговоров с Ту-Уитом. Капитан Уилльям Гай попросил у него разрешения построить сараи, где несколько человек с «Джейн» занялись бы приготовлением трепангов, покуда шхуна продолжит продвижение к полюсу. Ту-Уит охотно принял предложение и даже пошел на сделку, согласно условиям которой туземцы должны были оказать помощь в сборе ценного моллюска.

Не прошло и месяца, как все было готово. Троим членам экипажа было велено остаться на Тсалале. Подозревать местных жителей в коварных замыслах не было ни малейших оснований. Прежде чем отправляться в путь, капитан Уилльям Гай решил посетить напоследок Клок-Клок и оставил на всякий случай на борту шесть человек при заряженных пушках, заготовленных абордажных сетках и поднятом якоре, наказав им отразить любое нападение туземцев.

Ту-Уит и сотня его воинов замыкали шествие. Люди со шхуны стали подниматься по узкому ущелью, окруженному холмами из необыкновенных жирных камней, отдаленно напоминающих стеалиты, каких Артур Пим не видывал ни разу в жизни. Пришлось идти чрезвычайно извилистым маршрутом, огибая глыбы в шестьдесят-восемьдесят футов в высоту и сорок футов в ширину. Капитан Уилльям Гай и его люди без малейшей опаски шагали вперед, почти касаясь друг друга, хотя это место самой природой было приготовлено для засады. Артур Пим, Дирк Петерс и матрос по имени Аллен держались чуть позади остальных.

Оказавшись перед расcелиной, ведущей в глубь холма, Артур Пим решил забраться туда, чтобы сорвать пригоршню орешков, гроздьями свисавших с чахлой лещины. Исполнив свое намерение, он собрался было возвращаться, но тут заметил, что метис и Аллен последовали его примеру и тоже рвут орехи. Все трое уже были готовы поспешить назад на тропу, как вдруг ощутили мощный толчок, от которого мигом попадали с ног. В следующее мгновение мылообразная масса, из которой состояли окружающие холмы, рухнула в ущелье, и все трое решили, что останутся здесь похороненными заживо.

Заживо – все трое? Нет! Аллена завалило так сильно, что он перестал дышать.

Передвигаясь на коленях и прокладывая себе путь ножами, Артур Пим и Дирк Петерс добрались до податливых глиняных сланцев, а затем – до площадки на краю заросшего деревцами оврага, над которой уже виднелось голубое небо. Оттуда они сумели оглядеть окрестности.

В овраге произошел обвал – да, искусственный обвал, произведенный туземцами. Капитан Уилльям Гай и двадцать восемь его спутников были погребены под миллионами тонн земли и камней…

Окрестности кишели островитянами, прибывшими, несомненно, со всех островов архипелага, влекомые желанием разграбить «Джейн». К шхуне со всех сторон направлялись семьдесят каноэ с гребцами. Шестеро моряков, оставшихся на судне, сперва встретили их бесполезным залпом, однако во второй раз прицелились лучше, и выпущенные ими ядра и гранаты поубивали несчетное число нападающих. Несмотря на это, «Джейн» была захвачена и предана огню, а ее защитники – смерти. Вскоре после этого, как только огонь добрался до пороха, прогремел оглушительный взрыв, уничтоживший добрую тысячу туземцев и не меньшее число покалечивший, после которого оставшиеся в живых пустились наутек, крича на бегу: «Текели-ли, текели-ли!»

Всю следующую неделю Артур Пим и Дирк Петерс, питаясь орехами, мясом болотной выпи и листьями ложечника, скрывались от туземцев, не подозревавших об их присутствии на острове. Укрытием им служила черная бездна, не имевшая выхода, образовавшаяся в стеалите и мергеле с металлическими вкраплениями. Кружа по ней, они спускались в бесчисленные ямы. Эдгар По приводит геометрический план этой ловушки, смахивающий на слово, образованное от арабского корня, значащего «быть белым», а также египетское слово , обозначающего «юг».

Итак, американский писатель доходит в этой части книги до самой отъявленной нелепицы. К тому же я читал и перечитывал не только этот роман об Артуре Гордоне Пиме, но и другие произведения Эдара По и знал, как относиться к такого рода гениальности, имеющей отношение скорее к сфере чувств, нежели к силе разума. Разве не прав был один из критиков, написавший о нем: «Его воображение владычествует над его умственными способностями… оно само имеет почти божественную силу и проникает в самые глубины взаимосвязей, для него нет секретов, ему с легкостью даются любые аналогии…»

Одно очевидно: никто и никогда не усматривал в этой книге ничего, кроме игры богатого воображения! Что же тогда могло заставить капитана Лена Гая уверовать в истинность событий, не имеющих ничего общего с реальностью, если не безумие?..

Но я продолжаю.

Артур Пим и Дирк Петерс не могли более оставаться в царстве бездонных пропастей; в конце концов им удалось съехать вниз по склону холма. В ту же секунду на них набросились пятеро туземцев. Благодаря пистолетам и невероятной физической силе метиса четверо нападавших были убиты. Пятого беглецы уволокли с собой в стоявший у берега челн, загруженный тремя здоровенными черепахами. Человек двадцать островитян, бросившихся за ними следом, так и не смогли им помешать: их нападение было отбито, и весельный челн устремился к югу.

Итак, Артур Пим забрался выше восемьдесят третьей широты! Шли первые дни марта, то есть приближалась антарктическая зима. На западе виднелось пять-шесть островов, но путешественники проявили осторожность и не стали к ним причаливать. Артур Пим склонялся к мнению, что по мере приближения к полюсу температура будет повышаться. В челне была поставлена мачта, на сооружение которой пошли два весла, и на ней захлопал парус, сделанный из рубашек Дирка Петерса и его товарища, – белых рубашек, что усилило ужас пленного туземца, откликавшегося на имя Ну-Ну. Восемь дней продолжалось это странное плавание, которому способствовал несильный северный ветерок, полярный день и полное отсутствие льда, которого путешественники ни разу не видели южнее острова Беннета, что объяснялось высокой температурой воды.

Вскоре Артур Пим и Дирк Петерс снова достигли удивительных мест. На горизонте поднялась преграда из серых летучих паров, иссеченных длинными штрихами света, напоминающими полярное сияние. На помощь легкому бризу пришло сильное течение. Челн скользил в теплой жидкости, напоминающей по виду молоко и словно бурлящей в глубине. Скоро на море выпал странный беловатый пепел, отчего Ну-Ну прямо-таки зашелся в страхе, широко разевая рот и показывая черные зубы…

9 марта удивительные осадки выпали снова, вода сделалась теплее прежнего, став слишком горячей, чтобы ее можно было зачерпнуть в ладони… Чудовищная туманная пелена, висевшая в южном секторе горизонта, напоминала теперь безбрежный водопад, беззвучно низвергавшийся с безумной высоты, с самых небес…

Прошло еще двенадцать дней, и спустились сумерки, пронзаемые время от времени вспышками света, идущими из молочных глубин антарктического океана, растворявшего беспрерывно валившийся с небес пепел. Челн приближался к водопаду со все возрастающей скоростью, объяснение чему мы напрасно стали бы искать в повествовании Артура Пима. Изредка пелена исчезала, и за кормой вырастали хаотически мечущиеся фигуры, колеблемые мощными потоками воздуха…

Кошмарный мрак пронзали стаи гигантских птиц с мертвенно-бледным оперением, издававших холодящее «текели-ли», чего дикарь, ужас которого превзошел все границы, уже не смог вынести и испустил дух.

Внезапно челн с бешеной скоростью устремился к циклопическому водопаду, в центре которого разверзлась адская бездна, готовая поглотить все живое… И тут перед глазами путешественников выросла неясная фигура человека, превосходящая размерами любого обитателя земли. Кожа человека напоминала белизной свежевыпавший снег!..

Таков этот непостижимый роман, порожденный сверхчеловеческим гением величайшего поэта Нового Света. Этим он и заканчивается, или, вернее сказать, обрывается. По-моему, даже сам не будучи в силах представить себе развязку столь невероятных приключений, Эдгар По прервал свое повествование «внезапной и трагической кончиной» своего героя, оставив читателям надежду, что две или три недостающие главы, будь они когда-либо обнаружены, немедленно станут достоянием публики.

VIЗавеса приоткрывается

«Халбрейн» продолжала плыть вперед, подгоняемая ветром и течением, сулящими преодоление расстояния в примерно две тысячи триста миль, разделяющего острова Принс-Эдуард и Тристан-да-Кунья, всего за две недели, причем без единой перемены галса, как и предрекал боцман. Неизменный юго-восточный ветер лишь изредка усиливался, вынуждая команду приспускать паруса.

Капитан Лен Гай полностью доверял Джэму Уэсту проведение всех маневров парусами, и отважный командир отдавал команду брать рифы лишь в тот момент, когда мачты совсем уже грозили обрушиться на палубу. Однако я ничего не боялся, ибо с таким моряком не страшна никакая случайность. Он был истинным знатоком своего дела.

– Наш лейтенант ни с кем не сравнится, – заявил мне как-то раз Харлигерли. – Он вполне мог бы командовать флагманским крейсером.

– Действительно, – согласился я, – Джэм Уэст кажется мне прирожденным моряком.

– А наша шхуна! Какова эта «Халбрейн»! Поздравьте себя, мистер Джорлинг, да и меня в придачу – ведь это я убедил капитана Лена Гая сменить гнев на милость!

– Если это вы добились столь блестящего результата, боцман, то я, конечно, благодарен вам.

– Да, есть за что! Он чертовски упрямился, наш капитан, а ведь мой приятель Аткинс так старался! А вот мне удалось заставить его внять голосу разума.

– Я ни за что не забуду этого, боцман, ни за что: ведь благодаря вашему вмешательству я, вместо того, чтобы томиться от скуки на Кергеленах, уже совсем скоро увижу остров Тристан-да-Кунья!

– Всего через несколько дней, мистер Джорлинг. Как я слышал, в Англии и в Америке строят сейчас суда, во чреве у которых работает машина, а за бортами крутятся колеса – что лапы у утки! Что ж, неплохо… Но посмотрим, какой от них будет толк. Я-то того мнения, что никогда подобный фрегат не сможет тягаться с добрым фрегатом с хорошей осадкой, подгоняемым свежим ветерком! Умелому моряку вполне хватает доброго ветра, мистер Джорлинг, даже если он и дует на три четверти вхолостую, так что колеса ему совсем ни к чему.

Я не собирался оспаривать соображения боцмана по поводу использования силы пара в мореплавании. Паровые суда тогда только появились на свет, и на смену лопастям колеса еще не пришел винт. Что же до будущего, то кому дано его предсказать?..

В эту самую минуту мне пришло в голову, что и «Джейн» – та самая «Джейн», о которой капитан Лен Гай рассказывал мне так, словно она существовала на самом деле, словно он видел ее собственными глазами, – точно так же прошла от острова Принс-Эдвард до Тристан-да-Кунья за две недели. Да, Эдгар По умел заставить служить себе морские ветры!

Впрочем, на протяжении последующих пятнадцати дней капитан Лен Гай большге не заикался об Артуре Пиме. Можно было подумать, что он никогда не произносил даже словечка о приключениях этого персонажа в южных морях. Если бы он попытался убедить меня в подлинности всей этой истории, то это говорило бы о его невысоких умственных способностях. Не боясь повториться, я спрашиваю еще раз: как человек в здравом уме может согласиться обсуждать такие вещи всерьез? Лишь тот, кто утратил рассудок или по меньшей мере находится во власти навязчивой идеи, как это случилось с Леном Гаем, способен разглядеть в повествовавании Эдгара По что-либо иное, кроме игры воображения.

Представить себе только!.. Согласно этому повествованию, английская шхуна достигла восемьдесят четвертого градуса южной широты – уже одного этого было бы достаточно, чтобы претендовать на выдающееся географическое открытие! Разве Артур Пим, вернувшийся из Антарктиды, не заткнул бы за пояс Кука, Уэдделла, Биско? Разве не были бы они с Дирком Петерсом – пассажиры «Джейн», забравшиеся еще выше указанной параллели, – окружены всеобщим почетом? А что сказать об открытом ими море, свободном ото льда?.. О невероятной скорости течений, несших их к полюсу? О теплой воде, подогреваемой снизу, которой можно было обжечься? О завесе паров, встающей на горизонте? О разверзшемся газовом водопаде, позади которого маячат фигуры нечеловеческих размеров?..

Да и вообще, даже не упоминая всех этих несообразностей, остается лишь гадать, как Артуру Пиму и метису удалось вернуться из столь отдаленных мест, как они умудрились пересечь на обратном пути Полярный круг на лодке, служившей им со времени бегства с острова Тсалал, как их подобрали, как доставили домой – вот что мне было бы любопытно узнать! Спуститься на целых двадцать градусов в утлом весельном суденышке, преодолеть паковые льды, достигнуть земли – и не обмолвиться обо всем этом в дневнике?.. Мне возразят, что Артур Пим скончался, не успев передать издателю последних глав своего повествования. Пусть так! Но разве поверит кто-нибудь, что он не поделился об этом даже словечком с редактором «Южного литературного вестника»? И почему Дирк Петерс, проживший в Иллинойсе еще много лет после этого, хранил молчание о последнем этапе своих приключений?.. Может быть, потому, что он счел за благо помалкивать?..

Судя по словам капитана Лена Гая, он и вправду добрался до Вандалии, где, если верить роману, обитал тот самый Дирк Петерс, только их встрече не суждено было состояться… А как же иначе! Мне остается повторить, что и этот персонаж, подобно Артуру Пиму, существовал исключительно в бурном воображении американского поэта. Приходится только восхищаться силой его гения, сумевшего убедить кое-кого в реальности отъявленного вымысла!

И все-таки я понимал, что было бы весьма неуместно вновь заводить этот разговор с капитаном Леном Гаем, одержимым своей навязчивой идеей, и повторять доводы, заведомо неспособные его убедить. Он помрачнел и замкнулся пуще прежнего и появлялся теперь на палубе шхуны строго по необходимости. Его взгляд устремлялся всякий раз к югу, словно ему хотелось заглянуть за горизонт…

Быть может, он надеялся, что его взгляду предстанет та самая завеса из пара, испрещенная глубокими складками, густые черные сумерки, вспышки света, льющегося из молочных глубин моря и белый исполин, указывающий ему путь в пучину водопада?..

Воистину, наш капитан страдал престранной манией! К счастью, во всем остальном он сохранил ясность ума, его умение морехода оставалось на прежней высоте, и все страхи, которые закрались было в мое сердце, оказались напрасными.

Должен сказать, что меня куда больше интересовали причины, по которым капитан Лен Гай проявлял столь болезненный интерес к людям, якобы потерпевшим кораблекрушение на «Джейн». Даже если принять на веру рассказ Артура Пима и согласиться, что английская шхуна забралась туда, куда не заходил никто до нее, причина его печали все равно оставалась загадкой. Пусть горстка матросов с «Джейн», ее капитан или офицеры выжили после взрыва и обвала, устроенного туземцами с Тсалала, – разве можно было рассчитывать, что они живы по сию пору? Судя по датам, приводимым Артуром Пимом, с тех пор минуло 11 лет, так что несчастные, даже если им удалось отбиться от островитян, никак не могли бы выжить в столь тяжелых условиях и должны были погибнуть все до одного.

Выходит, я тоже проявлял готовность всерьез обсуждать столь невероятные гипотезы, не опирающиеся на сколь-нибудь серьезную основу? Еще немного – и я поверил бы вслед за капитаном в существование Артура Пима, Дирка Петерса, всех их спутников и «Джейн», исчезнувшей за паковыми льдами, окаймляющими южные моря… Неужели безумие капитана Лена Гая оказалось заразительным? И то сказать, разве не удивлялся я только что сходством между маршрутом «Джейн», стремившейся к западу, и «Халбрейн», приближающейся к Тристан-да-Кунья?..

Тем временем наступило 3 сентября. При условии дальнейшего беспрепятственного плавания – а препятствием нам мог стать только шторм – мы должны были уже через три дня увидеть порт. Главный остров архипелага расположен таким образом, что в хорошую погоду его можно разглядеть с большого расстояния.

В тот день между 10 и 11 часами утра я прогуливался от бака до кормы и обратно по наветренной стороне палубы. Мы легко скользили по невысоким, ласково плещущимся волнам. «Халбрейн» напоминала мне в такие моменты огромную птицу, одного из тех гигантских альбатросов, о которых рассказывал Артур Пим, который, раскинув свои необъятные крылья, уносит приютившихся среди оперения пассажиров все дальше и дальше… О, да, для человека, наделенного воображением, мы уже не плыли, а летели, ибо хлопки парусов с легкостью можно принять за взмахи белоснежных крыльев!

Джэм Уэст, стоявший у брашпиля под сенью штормового фока, прижимал к глазу подзорную трубу и рассматривал какой-то предмет, показавшийся по левому борту в двух-трех милях от нас, на который уже указывали пальцем матросы. Это была странная масса неправильной формы, выступавшая из воды на десять-двенадцать ярдов. В ее центре помещалась какая-то выпуклость, ярко сверкавшая на солнце. Предмет вздымался и пропадал, подбрасываемый волнами, увлекавшими его в северо-западном направлении. Перейдя на бак, я тоже впился глазами в этот предмет. Моего слуха достигали разговоры матросов, с неизменным любопытством встречающих любые сюрпризы моря.

– Это не кит! – провозгласил Мартин Холт, старшина-парусник. – Кит бы уже раза два-три выпустил фонтан!

– Совсем не кит, – подтвердил Харди, старшина-конопатчик. – Наверное, это остов брошенного корабля…

– Пусть плывет себе к дьяволу! – вскричал Роджерс. – Представляете, что было бы, если бы мы столкнулись с ним ночью? Верная пробоина! Так и потонули бы, не успев даже вскрикнуть!

– Верно, – присовокупил Дреп, – эти обломки опаснее рифов: ведь они сегодня здесь, а завтра – там… Как от них убережешься…

Рядом вырос Харлигерли.

– Ваше мнение, боцман? – обратился я к нему, когда он облокотился на релинг рядышком со мной.

Харлигерли внимательно изучил предмет. Шхуна, подгоняемая свежим ветерком, подплывала к нему все ближе, так что теперь гадать уже не приходилось.

– По-моему, мистер Джорлинг, – отвечал боцман, – то, что мы видим, – это не кит и не обломки корабля, а просто-напросто льдина…

– Льдина?.. – не поверил я.

– Харлигерли не ошибся, – подтвердил Джэм Уэст. – Это и впрямь льдина, кусок айсберга, отогнанный в сторону ветрами…

– И достигший сорок пятой широты? – усомнился я.

– Как видите, – отвечал старший помощник. – Льдины иногда доплывают до мыса Доброй Надежды, если верить французскому мореплавателю капитану Блосвиллю, повстречавшемуся со льдиной в тех широтах в 1828 году.

– Тогда она совсем скоро растает? – предположил я, удивляясь про себя, что лейтенант Уэст удостоил меня таким пространным ответом.

– Снизу она, должно быть, уже совсем подтаяла, – откликнулся старший помощник. – То, что предстало нашему взору, – видимо, остатки ледяной горы весом в миллионы тонн.

Из рубки вышел капитан Лен Гай. Заметив группу матросов, сбившихся вокруг Джэма Уэста, он направился к баку. Обменявшись с ним парочкий негромких слов, помощник передал ему подзорную трубу. Лен Гай навел ее на предмет, расстояние до которого составляло теперь около мили, и объявил, понаблюдав за ним с минуту:

– Льдина, и на наше счастье быстро тающая. «Халбрейн» не поздоровилось бы, столкнись она с ней ночью…

Я поразился, с какой жадностью капитан Лен Гай впился в подзорную трубу. Казалось, он не может оторваться от ее окуляра, заменившего ему на время зрачок. Он стоял, не шелохнувшись, словно врос в палубу, не ощущая качки, с растопыренными локтями, и, демонстрируя завидную выучку, твердо удерживал льдину в поле зрения. На его опаленном солнцем лице бледность боролась с пятнами лихорадочного румянца, с губ слетали невнятные слова.

Прошло несколько минут. «Халбрейн» поравнялась с льдиной. Еще мгновение – и она останется за кормой…

– Повернуть на один румб, – распорядился капитан Лен Гай, не опуская подзорной трубы.

Я догадывался, что творится в голове этого человека, одержимого навязчивой идеей. Кусок льда, оторвавшийся от ледового припая южных морей, приплыл именно оттуда, куда то и дело уносились его мысли. Ему хотелось разглядеть его поближе, возможно, пристать к нему и, кто знает, найти на нем какие-нибудь обломки…

Тем временем боцман, подчиняясь команде, переданной Джэмом Уэстом, велел слегка расслабить шкоты, и шхуна, развернувшись на один румб, устремилась к льдине. Когда мы были всего в двух кабельтовов от нее, я смог рассмотреть ее получше.

Как было заметно и раньше, выпуклость, образовавшаяся в центральной части льдины, истекала водой, сотнями струек сочившейся вниз. В сентябре месяце, тем более при столь раннем приходе лета, солнце не оставляло ей шансов просуществовать сколь-нибудь долго. К исходу дня от этой льдины, достигшей сорок пятой широты, не останется ровно ничего.

Капитан Лен Гай все так же не сводил со льдины взгляд, не нуждась теперь в подзорной трубе. По мере того, как мы приближались к льдине, а она таяла все быстрее, мы начинали различать что-то черное, вмерзшее в лед… Каким же было наше удивление, что за ужас охватил нас, когда мы увидели руку, затем ногу, туловище, голову, да еще с остатками одежды! Был момент, когда мне почудилось, что тело шевелится, что руки тянутся к нам в жесте отчаяния…

Команда ахнула. Но нет, тело не шевелилось, просто оно тихонько скользило вниз по крутому склону льдины…

Я взглянул на капитана Лена Гая. Его лицо стало бледным, как у мертвеца, приплывшего из дальнего уголка южных морей.

Команда должна была, не мешкая, снять тело со льдины – кто знает, возможно, человек еще дышит!.. Вдруг в карманах его одежды отыщутся документы, позволяющие установить, кто это был! Затем, прочитав над трупом последнюю молитву, мы отдали бы останки океану, давно превратившемуся в кладбище моряков, испустивших дух в плавании…

Со шхуны была спущена шлюпка, в которую уселись боцман и матросы Грациан и Франсис, взявшиеся за весла. Развернув стаксель и штормовой фок и загородив бизань, Джэм Уэст почти остановил шхуну, закачавшуюся на длинных высоких волнах. Я не спускал глаз со шлюпки, приставшей к узкой косе льдины, разбиваемой волнами.

Харлигерли ступил на кусок льдины, способный выдержать его вес. Грациан покинул шлюпку за ним следом, Франсис же остался в шлюпке, держась за цепь с якорем. Ухватив тело за ногу и за руку, боцман и матрос уложили его в лодку. Несколько ударов весел – и шлюпка уже стукалась о борт шхуны.

Труп, обледеневший с ног до головы, положили под фок-мачтой. Капитан Лен Гай поспешил сюда и уставился на лицо погибшего, словно силясь узнать в нем давнего знакомого. Умерший определенно был моряком. На нем был грубый бушлат, шерстяные штаны, латаный свитер, толстая рубаха и ремень, дважды перепоясавший талию. Смерть, несомненно, наступила уже несколько месяцев тому назад – вскоре после того, как льдину с несчастным моряком стало уносить течением…

Ему было не больше сорока лет, хотя его волосы уже тронула седина. Он был чудовищно тощ – сущий скелет с проглядывающими из-под кожи костями. Должно быть, он испытывал страшные муки голода, пока брел по льдам от Полярного круга…

Капитан Лен Гай поворошил пальцами волосы трупа, законсервированные холодом, приподнял мертвую голову, всмотрелся в глаза со смерзшимися ресницами и неожиданно с рыданием в голосе выкрикнул:

– Паттерсон, Паттерсон!

– Паттерсон? – вскричал я. Мне показалось, что эта фамилия, при всей своей распространенности, напомнила мне о чем-то. Когда-то я ее определенно слышал – или видел в книге?..

Капитан Лен Гай поднялся и медленно обвел глазами горизонт, словно собираясь отдать команду немедленно поворачивать на юг… В этот момент боцман, повинуясь приказу Джэма Уэста, запустил руку в карман трупа и извлек оттуда нож, кусок канатной пряжки, пустую табакерку и медный блокнотик со стальным карандашом.

Капитан Лен Гай резко обернулся и в тот самый миг, когда Харлигерли готов был протянуть блокнот Джэму Уэсту, бросил:

– Дай мне!

Несколько листков блокнота были покрыты каракулями, почти полностью размытыми влагой. Однако на последней странице сохранились слова, еще поддающиеся расшифровке, так что читатель может себе представить, какие чувства обуревали меня, пока капитан Лен Гай зачитывал срывающимся голосом:

– «Джейн»… остров Тсалал… на восемьдесят третьей… Там… уже двенадцать лет… Капитан… пятеро оставшихся в живых матросов… Скорее к ним на помощь…

Под этими строками можно было разглядеть имя, вернее, подпись – «Паттерсон».

Паттерсон! Теперь я вспомнил, кто это: так звали старшего помощника с «Джейн», того самого судна, которое подобрало Артура Пима и Дирка Петерса среди обломков «Дельфина»! «Джейн», добравшаяся до широты, на которой лежит остров Тсалал! «Джейн», подвергнувшаяся нападению островитян и уничтоженная взрывом!..

Выходит, все это – чистая правда?! Значит, Эдгар По работал как историк, а не как романист! Ему в руки попал подлинный дневник Артура Гордона Пима! Они знали друг друга! Артур Пим существовал – во всяком случае, в то время! Так он был реальным, а не вымышленным лицом! Он умер – внезапно, при невыясненных обстоятельствах, не успев закончить рассказ о своем невероятном путешествии! До какой же параллели он добрался, сбежав со своим верным спутником с острова Тсалал? И как они вдвоем снова очутились в Америке?

Я испугался, что у меня вот-вот лопнет голова, что я сойду с ума – я, только что обвинявший в сумасшествии капитана Лена Гая! Нет, я чего-то не расслышал, чего-то не понял, это все наверняка причуды моего собственного воображения!

Но как отвергнуть свидетельство, найденное на теле старшего помощника с «Джейн» по фамилии Паттерсон, чьи убедительные слова подтверждались достоверными датами?.. И, главное, как можно было сомневаться и дальше, если даже Джэм Уэст, сохранивший больше спокойствия, чем все остальные, прочитал в блокноте такие обрывки фраз: «Уведены 3 июня на север острова Тсалал… Там… еще… капитан Уилльям Гай и пятеро матросов с «Джейн»… Моя льдина дрейфует среди паковых льдов… Скоро у меня кончится еда… 13 июня иссякли последние запасы… Сегодня… 16 июня… ничего не осталось…»

Выходит, тело Паттерсона проплавало на этой льдине, встреченной нами на пути от острова Кергелен на Тристан-да-Кунья, целых три месяца! О, если бы мы успели спасти старшего помощника со шхуны «Джейн» живым! Он сумел бы рассказать нам то, чего мы так и не узнали – а может быть, и никогда не узнаем, – сокровенную тайну этой ужасной экспедиции!

Что ж, я был вынужден признать очевидное. Капитан Лен Гай, знавший Паттерсона в лицо, только что нашел на льдине его замерзший труп… Это был истинный спутник капитана «Джейн», ибо во время стоянки именно он закопал на Кергелене бутылку, засунув в нее письмо, в подлинность которого я отказывался поверить! Да, люди с английской шхуны «Джейн» пробыли на краю света одиннадцать лет, утратив всякую надежду на спасение!..

Тогда в моем воспламененном мозгу и произошло сближение двух имен, благодаря чему стало возможным объяснить интерес, который наш капитан проявлял ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало ему об истории Артура Пима.

Лен Гай обернулся ко мне и, глядя мне в глаза, сказал всего лишь:

– Теперь вы верите?

– Верю, верю! – пробормотал я. – Значит, капитан Уилльям Гай со шхуны «Джейн»…

– … и капитан Лен Гай со шхуны «Халбрейн» – братья! – провозгласил он громовым голосом, услышанным всем экипажем.

Наши взоры устремились к тому месту, где только что находилась льдина, но солнечные лучи и теплые воды здешних широт уже успели сделать свое дело: на поверхности моря от нее не осталось и следа.

VIIТристан-да-Кунья

Прошло четыре дня, и «Халбрейн» подошла к Тристан-да-Кунья – прелюбопытному острову, который можно смело назвать грелкой африканских морей.

Разумеется, мы только что пережили нечто невероятное – появление трупа Паттерсона в пятистах лье от Полярного круга! Между капитаном «Халбрейн» и его братом, капитаном «Джейн», появилась связующая нить – письмо, доставленное из ледяного плена членом экспедиции Артура Пима. О, да, это может показаться попросту неправдоподобным! Но разве останутся хоть какие-то сомнения, когда я поведаю о дальнейших событиях?..

Впрочем, кое-что я продолжал считать почти что невероятным – а именно реальность многих событий, изложенных в романе американского поэта. Мой разум восставал против такого предположения, я был готов закрыть глаза на очевиднейшие факты. Однако в конце концов мне пришлось примириться с ними, и мои последние сомнения растаяли вместе с телом Паттерсона, канувшим в океанские глубины.

Дело, однако, не ограничилось существованием кровных уз только между капитаном Леном Гаем и этой драматичнейшей, но подлинной историей. Вскоре выяснилось, что старшина-парусник шхуны Мартин Холт приходится родным братом одному из лучших матросов «Дельфина», встретившего смерть еще до того, как шхуна «Джейн» пришла на помощь Артуру Пиму и Дирку Петерсу…

Итак, между восемьдесят третьим и восемьдесят четвертым градусом южной широты, на острове Тсалал, выжили и провели в отрыве от цивилизации одиннадцать лет семеро английских моряков – нет, теперь их оставалось шестеро: капитан Уилльям Гай, пятеро матросов с «Джейн» и ныне почивший старший помощник капитана Паттерсон, каким-то чудом избежавшие гибели от руки туземцев из селения Клок-Клок…

Что же предпримет теперь капитан Лен Гай? У меня не оставалось на сей счет ни малейших сомнений: он сделает все, лишь бы спасти оставшихся в живых моряков со шхуны «Джейн»! Он направит «Халбрейн» вдоль меридиана, указанного Артуром Пимом! Он пробьется к острову Тсалал, упомянутому в дневнике Паттерсона. Его помощник Джэм Уэст поведет судно туда, куда прикажет его капитан. Экипаж, не колеблясь, выполнит любой приказ, и никакой страх перед опасностями, которыми может быть чревата такая экспедиция, – опасностями, преодолеть которые может оказаться превыше человеческих сил, – не сумеет их остановить… Пыл души капитана воспламенит их сердца, а твердая рука старшего помощника не даст им дрогнуть…

Вот почему капитан Лен Гай отказывался принимать на борт своего корабля пассажиров, вот почему он предупреждал меня, что его маршрут никогда не бывает проложен заранее: он ни на минуту не расставался с надеждой, что ему представится случай ринуться на штурм ледового океана!

У меня были все основания подозревать, что, будь «Халбрейн» уже сейчас готова к столь рискованному плаванию, капитан Лен Гай немедля отдал бы команду поворачивать на юг… Учитывая условия, на которых мне разрешили подняться на борт, я ни за что не смог бы уговорить его сперва высадить меня на Тристан-да-Кунья…

Однако шхуне было необходимо пополнить на этом острове запас воды, да и расстояние до него сокращалось с каждым часом. Там, возможно, удастся оснастить шхуну, чтобы она смогла сразиться с айсбергами, достичь свободного ото льда моря, ибо к югу от восемьдесят второй широты оно как будто было чистым, заплыть гораздо дальше, чем Кук, Уэдделл, Биско, Кемп, и попытаться сделать то, на что покушался Уилкс, лейтенант американского флота!

Я же, сойдя на Тристан-да-Кунья, останусь там до прихода другого корабля. Что касается «Халбрейн», то ей, даже подготовленной к испытаниям сурового плавания, придется дожидаться благоприятного месяца для пересечения Полярного круга. Ведь шла только первая неделя сентября, и должно были минуть еще по меньшей мере два месяца, чтобы лето Южного полушария заставило расступиться вечные льды.

Мореплаватели знали об этом уже в те годы: столь смелые замыслы могли увенчаться успехом только с середины ноября до начала марта. В это время года температура воздуха становится более сносной, штормы налетают реже, айсберги откалываются от ледяных полей, в вечных льдах появляются полыньи, воцаряется полярный день. Существовали непреложные правила, от которых не следовало отступать и «Халбрейн». В случае необходимости шхуна, пополнившая запасы воды и продовольствия на Тристан-да-Кунья, смогла бы зайти для ремонта в более подходящий для этих целей порт на Фолклендах или на побережье Южной Америки, нежели этот затерянный в просторах южной Атлантики островок.

При отсутствии туманов остров можно заметить с расстояния восьмидесяти-девяноста миль. Этим, а также всеми остальными сведениями о Тристан-да-Кунья меня снабдил боцман, побывавший здесь не один раз и выступавший поэтому в роли знатока.

Тристан-да-Кунья лежит к югу от района, где непрерывно дуют юго-западные ветры. Здешнему мягкому, влажному климату свойственна умеренная температура, не опускающаяся ниже 28° Фаренгейта (около 4 °C выше нуля) и не поднимающаяся выше 68° Фаренгейту (20 °C). Здесь властвуют западные и северо-западные ветры, зимой же, то есть в августе и сентябре, ветер дует с юга.

Первым жителем острова стал в 1811 году американец Ламберт и его спутники, занимавшиеся китобойным промыслом. После них на острове высадились английские солдаты, которым было приказано наблюдать за морями, окружающими остров Св. Елены, и которые удалились восвояси только в 1821 году, после смерти Наполеона.

Спустя тридцать-сорок лет на Тристан-да-Кунья будет насчитываться примерно сотня жителей с довольно симпатичной внешностью – потомков европейцев, американцев и голландцев с мыса Доброй Надежды, установивших республиканский режим правления с патриархом во главе – в его роли выступал отец семейства, насчитывавшего больше всего детей; острова со временем признали над собой суверенитет Великобритании; однако все это произойдет только через много лет после того, как в 1839 году в гавань главного острова вошла шхуна «Халбрейн».

Собственные наблюдения не замедлили привести меня к выводу, что остров Тристан-да-Кунья вовсе не представляет собой лакомого кусочка суши, пусть в XVI веке он и именовался «Землей жизни». Местная флора ограничена одними только папоротниками, плаунами и пряным злаком, покрывающим нижние склоны гор. Что касается островной фауны – коров, овец и свиней, – то она составляет единственное достояние острова и является предметом торговли – впрочем, довольно вялой – с островом Св. Елены. Правда, здесь нет ни одной рептилии, ни одного насекомого, а в лесах обитает всего один хищник, да и тот совсем нестрашный – просто одичавшая кошка.

Единственная порода деревьев, произрастающая на острове, – это жестер высотой 18–20 футов. Впрочем, течения прибивают к берегам достаточно бревен, чтобы жителям хватало древесины для отопления жилищ. Из овощей я обнаружил здесь только капусту, свеклу, лук, брюкву и тыкву, а из фруктов – груши, персики и довольно плохой виноград. Добавлю к этому, что любитель-птицелов вынужден был бы ограничиться здесь чайками, буревестниками, пингвинами и альбатросами – этим исчерпывалась птичья фауна Тристан-да-Кунья.

Утром 5 сентября вдали показался высокий вулкан, венчающий главный остров, заснеженная вершина которого возносится в небо на высоту 1200 саженей, а в кратере расположено небольшое озерцо. На следующий день глаз уже мог различить древние лавовые наслоения, покрывающие горные склоны. По поверхности океана стелились огромные фукусы – морские водоросли с добрый бочонок толщиной, тянущиеся в длину на 600 – 1200 футов.

Упомяну также, что на протяжении трех дней, последовавших за встречей со льдиной, капитан появлялся на палубе только для того, чтобы определить координаты судна. Завершив эту операцию, он немедленно исчезал в своей каюте, и у меня не появлялось более возможности его лицезреть, если не считать обеденного времени. Он был неизменно погружен в молчание, граничащее с немотой, и вывести его из этого состояния нелья было никакими силами. Джэм Уэст и тот не мог ничего от него добиться. Мне оставалось только запастись терпением. Я не сомневался, что настанет момент, когда Лен Гай снова заговорит со мной о своем брате Уилльяме и о намерении попытаться прийти на помощь ему и его товарищам. Однако час для такой экспедиции еще не пробил. Тем временем 6 сентября шхуна бросила якорь на глубину 18 морских саженей вблизи главного острова, у его северо-западного берега, в Ансидлунге, в глубине гавани Фалмут – именно тут, согласно рассказу Артура Пима, стояла в свое время шхуна «Джейн».

Я толкую о «главном» острове, поскольку архипелаг Тристан-да-Кунья насчитывает еще два острова помельче: лье в восьми к юго-западу расположен остров Недоступный, а еще в пяти лье от последнего – остров Соловьиный. Координаты архипелага – 37°8′ южной широты и 13°4′ западной долготы.

Острова имеют круглую форму. Тристан-да-Кунья напоминает в плане раскрытый зонтик с окружностью в пятнадцать миль, где роль спиц играют симметрично расположенные кратеры, устремляющиеся к центру, где расположен главный вулкан.

Этот лежащий посреди океана архипелаг был открыт португальцами, которые и присвоили ему теперешнее название. За ними в 1643 году последовали голландцы, а в 1767 году – французы. Первыми здесь поселились американцы, занявшиеся добычей китов и тюленей, которыми кишели прибрежные воды. Скоро им на смену явились англичане.

В дни, когда в этих водах стала на якорь «Джейн», маленькой колонией в двадцать шесть душ правил бывший капрал английской артиллерии по фамилии Гласс. Колония вела торговлю с мысом Доброй Надежды, располагая всего одной шхуной скромной грузоподъемности. К нашему появлению у Гласса насчитывалось уже пятьдесят подданных, на которых, как верно подметил Артур Пим, «не распространялась власть британского правительства».

Острова омывает море глубиной от 1200 до 1500 морских саженей; сюда доходит экваториальное течение, отклоняющееся далеко на запад. Здесь приобладают юго-западные ветры; бури в районе островов – редкость. Зимой дрейфующие льды нередко проплывают мимо островов и забираются еще градусов на десять к северу, однако никогда не достигают острова Св. Елены – как, впрочем, и крупные киты, не жалующие теплых морей.

Три острова, занимающие в плане вершины треугольника, отделены друг от друга проливами шириной миль в десять, преодолеть которые не составляет большого труда. Берега островов отличаются пологостью, а глубина моря вокруг Тристан-да-Кунья составляет сто морских саженей.

Экипаж «Халбрейн» немедленно по прибытии в гавань установил связь с отставным капралом, проявившим себя весьма благожелательным партнером. Джэм Уэст, занявшийся по поручению капитана Лена Гая пополнением запасов воды, свежего мяса и различных овощей, мог смело положиться на Гласса, который спешил помочь, рассчитывая на щедрое вознаграждение, не заставившее себя ждать.

Прибыв на остров, капитан шхуны быстро убедился в том, что «Халбрейн» не сможет подготовиться здесь толком к путешествию в антарктический океан. Что касается продовольствия, то Тристан-да-Кунья заслуживает всяческих похвал как приют для мореплавателей. Пристающие сюда на протяжении многих лет корабли обогатили местную фауну разнооборазными домашними животными – овцами, свиньями, коровами, – а также птицей, тогда как капитан американского судна «Индустрия», зашедшего сюда в конце прошлого века, не встретил на горных склонах никаких животных, кроме нескольких тощих коз. Позднее капитан американского брига «Бетси» Колкхун посадил здесь лук, картофель и прочие овощи, а плодородие островной почвы обеспечило надежные урожаи. Во всяком случае, это можно почерпнуть из рассказа Артура Пима, а у нас нет отныне оснований не доверять ему.

Читатель заметит, что я говорю теперь о герое романа Эдгара По как о человеке, существование которого не подлежит сомнению. Тем большим было мое удивление, что капитан Лен Гай больше не заговаривал со мной на эту тему. Само собой разумеется, что вполне достоверные сведения, найденные в блокноте Паттерсона, никак не могли быть подделкой, и я бы проявил неучтивость, не признав своих былых заблуждений. Тем более, что скоро подоспело новое свидетельство, способное рассеять последние сомнения, останься они в моей упрямой голове.

На следующий день после того, как шхуна бросила якорь, я высадился в Ансидлунге и ступил на чудесный пляж, устланный черноватым песком. Мне тут же пришло в голову, что подобный пляж оказался бы вполне уместным на острове Тсалал, где как раз встречался этот цвет траура, хотя у тамошних островитян белый цвет, также далеко не чуждый Тристан-да-Кунье, вызывал страшные конвульсии, падание ниц и полную неподвижность. Однако не находился ли Артур Пим во власти иллюзии, выдавая за правду столь невероятною реакцию туземцев? Впрочем, если «Халбрейн» суждено добраться до острова Тсалал, это развеет все сомнения…

Я встретился с отставным капралом Глассом – сильным, хорошо сохранившимся здоровяком, физиономия которого показалась мне хитроватой, а глаза, несмотря на его шестьдесят лет, – живыми и проницательными. Вдобавок к торговле с мысом Доброй Надежды и Фолклендами, он предлагал купцам с торговых судов шкуры тюленей и морских слонов, и его коммерция явно процветала.

Поскольку этот самозваный губернатор, признанный, впрочем, обитателями маленькой колонии законным правителем, определенно был не прочь поболтать, я без всякого труда тут же повел с ним разговор, представлявший интерес для нас обоих.

– Часто ли у вас на Тристан-да-Кунья останавливаются корабли? – спросил я.

– Ровно столько, сколько нужно нам, – ответил он, потирая за спиной руки, – видимо, это было его давней привычкой.

– Только в благоприятный сезон? – попытался уточнить я.

– Да, только в благоприятный сезон, если считать, что в наших широтах бывает и неблагоприятное время года.

– Поздравляю вас, мистер Гласс! Но остается сожалеть, что на Тристан-да-Кунья нет настоящего порта, а когда корабль вынужден бросать якорь в открытом море, то…

– В открытом море? Что значит «в открытом море»? – вскричал отставной капрал, выдавая своей уязвленностью немалое самолюбие.

– Я хочу сказать, мистер Гласс, что, будь у вас причал…

– Зачем же нам причал, раз природа подарила нам бухту, где можно легко укрыться от штормов и подойти к самому берегу? Нет, на Тристане нет порта, но Тристан свободно обходится без него!

Я не видел причин вступать с этим славным малым в спор. Он гордился своим островом, подобно князю Монако, испытывающему гордость за свое крохотное княжество…

Я не стал настаивать, и мы повели речь о другом. Собеседник предложил мне отправиться на экскурсию в густой лес, достигающий верхних отрогов центрального вулкана. Я поблагодарил его за любезное предложение и извинился за то, что не смогу им воспользоваться, ибо предпочел бы посвятить немногие часы, которые должна была продлиться наша стоянка, изучению минералогического состава местных скал. Ведь «Халбрейн» предстояло сняться с якоря, как только завершится пополнение запасов…

– Ваш капитан слишком торопится, – заявил губернатор Гласс.

– Вы находите?

– До такой степени, что его помощник даже отказывается покупать у меня шкуры и масло…

– Нам требуются только свежее продовольствие и пресная вода, мистер Гласс.

– Что ж, – ответил губернатор немного раздосадованно, – то, что не захватит «Халбрейн», достанется другим кораблям! Куда же направляется ваша шхуна?

– На Фолкленды, чтобы встать там на ремонт.

– А вы, сэр, надо полагать, всего лишь пассажир?

– Вы совершенно правы, мистер Гласс, и у меня было намерение пробыть на Тристан-да-Кунья несколько недель. Теперь мне пришлось пересмотреть свои планы…

– Сожалею, сэр, как я сожалею! – опечалился губернатор. – Мы были бы счастливы предложить вам наше гостеприимство на время, пока нас не навестит другой корабль.

– Я бы с радостью воспользовался вашим гостеприимством, – был мой ответ. – К несчастью, у меня нет такой возможности.

Должен сказать прямо: к тому времени я уже принял решение не покидать шхуну. Как только завершится ее стоянка, она возьмет курс на Фолкленды, где займется приготовлением к экспедиции в антарктические моря. Я доплыву на «Халбрейн» до Фолклендов, откуда смогу, не мешкая, переправиться на американский континент. Оставалось надеяться, что капитан Лен Гай не станет возражать против моего присутствия.

В этот момент я услышал от отставного капрала слова, свидетельствовашие о немалой досаде:

– Я не видел цвета его лица и волос. Я говорю о вашем капитане…

– Не думаю, чтобы в его намерения входило спускаться на сушу, мистер Гласс.

– Уж не болен ли он?

– Насколько я знаю, нет. Но для вас это не имеет большого значения: ведь его с успехом заменяет помощник…

– Который не слишком-то разговорчив! Из него удается вырвать от силы пару слов, да и то изредка. К счастью, пиастры из его кошелька вылетают проворнее, чем слова изо рта.

– Это немало, мистер Гласс!

– Простите, мистер?..

– Джорлинг, из Коннектикута.

– Вот и славно. Теперь я по крайней мере знаю, как вас называть. Узнать бы еще, как зовут капитана «Халбрейн»…

– Гай… Лен Гай.

– Он англичанин?

– Да, англичанин.

– Мог бы догадаться нанести визит соотечественнику!.. Погодите-ка, мне, кажется, уже приходилось вести дела с капитаном с этой же фамилией… Гай… Гай…

– Уилльям Гай? – подсказал я ему.

– Точно! Уилльям Гай!

– Командовавший «Джейн»?

– Вот именно, шхуной «Джейн».

– Английской шхуной, заходившей на Тристан-да-Кунья одиннадцать лет тому назад?

– Одинннадцать, мистер Джорлинг! К тому времени я уже пробыл здесь семь лет. В 1824 году мы встречались здесь с капитаном Джеффри с «Бервика», пришедшего из Лондона. Я припоминаю этого Уилльяма Гая… Я как будто вижу его перед собой: отважный человек, очень радушный. Я продал ему партию тюленьих шкур. Он выглядел настоящим джентльменом, немного гордецом, но добрым по характеру…

– А «Джейн»? – подсказал я.

– Вижу и ее. Она стояла там же, где бросила якорь «Халбрейн», в глубине гавани. Чудесное судно водоизмещением сто восемьдесят тонн, с этаким, знаете ли, заостренным носом… Портом ее приписки значился Ливерпуль.

– Да, верно, все так и было, – прошептал я.

– А что, «Джейн» продолжает бороздить моря, мистер Джорлинг?

– Увы, нет, мистер Гласс.

– Неужто погибла?..

– Да, в этом не может быть никаких сомнений. Большая часть команды разделила ее судьбу.

– Расскажите, как стряслось такое несчастье, мистер Джорлинг!

– Охотно, мистер Гласс. Выйдя из гавани Тристан да-Кунья, «Джейн» устремилась к островам Аврора и другим, которые Уильям Гай мечтал найти, руководствуясь описанием…

– Которое он как раз от меня и получил, мистер Джорлинг! – воскликнул отставной капрал. – Что же, могу ли я узнать, разыскала ли «Джейн» эти самые… другие острова?

– Нет, ни их, ни островов Аврора, хотя Уилльям Гай не покидал тех широт на протяжении нескольких недель, носясь с запада на восток и обратно и не позволяя наблюдателю спуститься с верхушки мачты!

– Надо полагать, ему просто не повезло. Если верить китобоям, слова которых не вызывают сомнений, эти острова существуют на самом деле, их даже собирались назвать моим именем…

– И вполне справедливо, – вежливо заметил я.

– Так что если их так и не откроют, то это будет весьма прискорбно, – добавил губернатор, не скрывая тщеславия.

– И вот тогда, – продолжил я свой рассказ, – капитан Уилльям Гай решил осуществить план, который вынашивал уже давно, тем более, что его побуждал поступить так один пассажир, находившийся на борту «Джейн»…

– Артур Гордон Пим! – вскричал Гласс. – У него был товарнищ – некто Дирк Петерс. Шхуна подобрала их обоих в открытом море.

– Вы знали их, мистер Гласс? – с живостью спросил я.

– Знал ли я их, мистер Джорлинг? О, этот Артур Пим был человеком воистину необыкновенным! Его так и влекло на новые приключения – отважный американец! Такой не отказался бы от полета на Луну! Он туда случайно не заглядывал?

– Нет, мистер Гласс, но, по всей вероятности, шхуне Уилльяма Гая удалось в тот раз пересечь Полярный круг, преодолеть вечные льды и оказаться там, где не бывал до нее ни один корабль…

– Вот это чудеса! – воскликнул Гласс.

– Увы, «Джейн» так и не воротилась назад.

– Выходит, мистер Джорлинг, Артур Пим и Дирк Петерс – индеец-полукровка, наделенный могучей физической силой и способный уложить шестерых, – сгинули?

– Нет, мистер Гласс, Артур Пим и Дирк Петерс не пали жертвами катастрофы, принесшей погибель большинству членов экипажа «Джейн». Им даже удалось вернуться в Америку – вот только не знаю, каким образом… Артур Пим умер много позднее и при неведомых мне обстоятельствах. Что до метиса, то он жил в Иллинойсе, а потом куда-то уехал, никого не поставив в известность, и след его с тех пор затерялся.

– А Уилльям Гай? – спросил Гласс.

Я рассказал ему, как мы нашли на льдине труп Паттерсона, старшего помощника с «Джейн», и добавил к этому, что все свидетельствует о том, что капитан «Джейн» и пятеро его спутников до сих живут на каком-то южном острове на расстоянии всего семи градусов от полюса.

– Ах, мистер Джорлинг, – не выдержал Гласс, – вот бы кому-нибудь удалось спасти Уилльяма Гая и его моряков! Они показались мне такими славными людьми!

– Именно это «Халбрейн» наверняка и попытается осуществить, лишь только будет готова для путешествия. Ведь ее капитан Лен Гай – родной брат Уилльяма Гая!

– Не может быть, мистер Джорлинг! – вскричал Гласс. – Я, конечно, не имею чести знать капитана Лена Гая, но смею вас уверить, что братья совсем не похожи друг на друга – во всяком случае, если судить по их обхождению с губернатором Тристан-да-Кунья!

Я понял, что отставной капрал действительно счел себя оскорбленным безразличием Лена Гая, даже не соизволившего нанести ему визит. Подумать только – ему, суверенному владыке независимого острова, власть которого распространяется к тому же на два соседних острова – Недоступный и Соловьиный! Однако его, несомненно, утешала мысль, что он в отместку продаст свой товар процентов на восемьдесят дороже.

Капитан Лен Гай не проявлял тем временем ни малейшего желания покидать борт корабля. Это было тем более странно, что мимо его внимания не должен был пройти тот факт, что «Джейн» тоже стояла на якоре у северо-западной оконечности Тристан-да-Кунья, прежде чем уйти в южные моря. Как он мог пренебречь возможностью перекинуться словечком с последним европейцем, пожимавшим руку его брату?

Тем не менее на остров не сошел никто, кроме Джэма Уэста и меня. Разгрузка олова и меди, доставленных сюда шхуной, и пополнение запасов продовольствия и воды производились в великой спешке. Капитан Лен Гай, оставаясь на судне, так ни разу и не вышел на палубу, и я видел через иллюминатор его каюты, как он, сидит, согнувшись, за столом. На столе были разложены географические карты и раскрытые книги. Не приходилось сомневаться, что капитан изучает карты южных морей и штудирует книги, повествующие о путешествиях предшественников «Джейн», побывавших в загадочной Антарктиде.

Среди груды книг выделялась одна, к которой капитан обращался несравненно чаще других. Почти все страницы в ней были загнуты, а на полях теснились бесчисленные карандашные пометки. На обложке красовалось название, буквы которого, казалось, горели огнем: «ПОВЕСТЬ О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ АРТУРА ГОРДОНА ПИМА».

VIIIКурсом на Фолкленды

Вечером 8 сентября я простился с его превосходительством генерал-губернатором архипелага Тристан-да-Кунья – именно такой официальный титул присвоил себе бравый Гласс, отставной капрал британской артиллерии. На следующее утро, не дожидаясь рассвета, «Халбрейн» распустила паруса.

Я, разумеется, получил от капитана Лена Гая согласие на то, чтобы оставаться пассажиром корабля до его прибытия на Фолкленды. Нам предстояло преодолеть еще две тысячи миль, на что должно было уйти недели две, при условии, если природа будет благоприятствоать нашему плаванию в не меньшей степени, чем на отрезке пути между Кергеленами и Тристан-да-Кунья. Капитан Лен Гай нисколько не удивился моей просьбе; можно было подумать, что он ожидал ее. Я же, в свою очередь, ожидал, что он снова заведет разговор об Артуре Пиме, о котором он как нарочно не заговаривал со мной с тех самых пор, как находка злосчастного Паттерсона доказала его правоту и мое заблуждение касательно книги Эдгара По.

Оставалось надеяться, что, хотя он и не пытался больше возобновлять этот разговор, в подходящее время и в подходящем месте он не преминет это сделать. Кроме того, молчание ни в коей мере не могло повлиять на его дальнейшие планы, и он определенно намеревался направить «Халбрейн» туда, где исчезла «Джейн».

Обогнув мыс Гералд, мы потеряли из виду несколько домиков Ансидлунга, теснившихся на берегу гавани Фалмут, и взяли курс на юго-запад, подгоняемые крепким восточным ветром. Наступил день, и мы оставили позади залив Слонов, Скалистый уступ, Западный мыс, Хлопковую бухту и отрог Дели. Однако вулкан Тристан-да-Кунья, взметнувшийся на восемь тысяч футов, оставался виден до самого вечера, пока сумерки окончательно не скрыли от нашего взора его заснеженную вершину.

Ветры благоприятствовали нашему плаванию целую неделю, и у меня крепла надежда, что еще до исхода сентября мы увидим Фолклендские острова, сместившись далеко на юг, от тридцать восьмой до пятьдесят пятой широты.

Учитывая намерение капитана Лена Гая штурмовать антарктические дали, я считаю полезным и даже необходимым напомнить вкратце о предшествующих попытках достичь Южного полюса или по крайней мере того бескрайнего континента, центральной точкой коего является полюс. Это не составит для меня большого труда, поскольку капитан Лен Гай предоставил в мое распоряжение книги, где в мельчайших деталях излагаются перипетии этих путешествий, а также полное собрание сочинений Эдгара По с невероятными «Приключениями», на которые я набросился с небывалой страстью под влиянием всех этих странных событий.

Артур Пим, как и я, считал, разумеется, своим долгом перечислить главные открытия первых мореплавателей, однако был вынужден прерваться, дойдя до 1828 года. Я же, пишущий эти строки через двенадцать лет после него, просто обязан рассказать о свершениях всех его последователей, вплоть до настоящего плавания «Халбрейн» в 1839–1840 годах.

Географическая зона, которой можно присвоить общее название «Антарктида», лежит в пределах шестидесятого градуса южной широты, служащего как бы ее окружностью.

В 1772 году корабль «Резольюшн» капитана Кука и «Адвенчур» капитана Фурно повстречались со льдами на пятьдесят восьмой параллели. Льды тянулись к северо-западу и юго-востоку. Пробираясь, невзирая на страшную опасность, в лабиринте среди колоссальных ледяных глыб, оба корабля достигли к середине декабря шестьдесят четвертой широты, в январе пересекли Полярный круг, но были вынуждены остановиться перед массами льда толщиной от восьми до двадцати футов, встреченными под 67°15′ южной широты, что с погрешностью в несколько минут равняется координатам Южного полярного круга.

Капитан Кук возобновил попытки пробиться на юг в ноябре следующего года. На этот раз, воспользовавшись сильным течением и невзирая на туманы, ураганы и морозы, он пересек семидесятую параллель; дальше ему преградили путь паковые льды – соприкасавшиеся краями льдины от двухсот пятидесяти до трехсот пятидесяти футов толщиной, над которыми возвышались чудовищных размеров айсберги. Координаты достигнутой им точки составили 71°10′ южной широты и 106°54′ западной долготы. Дальше дерзкому английскому капитану не удалось продвинуться в антарктические моря буквально ни на один шаг.

Спустя тридцать лет, в 1803 году, русская экспедиция капитанов Крузенштерна и Лисянского, остановленная ураганным южным ветром, не смогла продвинуться южнее 59°58′ южной широты и 70°15′ западной широты, хотя дело было в марте и им не препятствовала ни одна льдина.

В 1818 году Уилльям Смит, а после него Барнсфилд открыли Южные Шетлендские острова; в 1820 году Ботуэлл открыл Южные Оркнейские острова; Палмер и другие охотники за тюленями видели Землю Тринити, но не посмели приблизиться к ней.

В 1819 году корабли русского флота «Восток» и «Мирный» под водительством капитана Беллинсгаузена и лейтенанта Лазарева, пройдя мимо острова Южная Георгия и обогнув Южные Сандвичевы острова, прошли шестьсот миль к югу, достигнув семидесятой широты. Вторая подобная попытка, предпринятая на 160-м градусе восточной долготы, не позволила им приблизиться к полюсу на меньшее расстояние. Однако им удалось нанести на карту остров Петра I и Землю Александра I, которые смыкаются, быть может, с землей, замеченной американцем Палмером.

В 1822 году капитан английского флота Джеймс Уэдделл достиг, если верить ему на слово, 74°15′ южной широты, где море оказалось свободным ото льда, что позволило ему поставить под сомнение существование полярного континента. Должен заметить попутно, что маршрут этого мореплавателя был повторен через шесть лет после него шхуной «Джейн» с Артуром Пимом на борту.

В марте 1823 года американец Бенджамин Моррел дошел на шхуне «Оса» до 69°15′ южной широты, в следующий сезон – до 70°14′, и все это в свободном ото льда море, при температуре воздуха 47 градусов по Фаренгейту (примерно 8 °C) и воды – 44 (6,67) – наблюдения, замечательным образом совпадающие с теми, которые были сделаны на борту «Джейн» в районе острова Тсалал. Если бы у него не вышли припасы, капитан Моррел мог бы, по его собственному утверждению, достичь Южного полюса или хотя бы восемьдесят пятого градуса южной широты. В 1829 и 1830 годах он отправился на судне «Антарктика» в следующую экспедицию, поднимаясь к югу по сто шестнадцатому меридиану, и не встретил никаких препятствий до 70°30′ южной широты, где открыл Южную Гренландию.

Одновременно с Артуром Пимом и Уилльямом Гаем на юг устремились англичане Фостер и Кендал, получившие от Адмиралтейства задание определить точные координаты южных земель, однако они не сумели пробиться дальше 64°45′ южной широты.

В 1830 году Джон Биско, командовавший судами «Туба» и «Лайвли», принадлежавшими братьям Эндерби, занялся изучением южных морей, охотясь попутно на китов и тюленей. В 1831 году он пересек шестидесятую параллель, дошел до 68°51′ по десятому меридиану восточного полушария и, остановившись под 65°57′ южной широты и 45° восточной долготы, открыл обширную землю, которой присвоил имя Эндерби, но к которой так и не сумел пристать. В 1832 году он вторично ринулся на штурм льдов, но достиг всего лишь 66°27′ южной широты. Зато он открыл остров Аделаида, лежащий в стороне от высокого плато, нареченного им Землей Грейама. На основании результатов этого плавания лондонское Королевское географическое общество пришло к выводу, что между сорок седьмым и шестьдесят девятым градусом восточной долготы лежит континент, берег которого проходит примерно по шестьдесят шестому – шестьдесят седьмому градусу южной широты. Тем не менее Артур Пим не без оснований утверждал, что этот вывод является ложным, ибо уже Уэдделл плавал там, где должен был располагаться этот мифический континент, а «Джейн» продолжила его маршрут, зайдя гораздо дальше семьдесят четвертой параллели.

В 1835 году острова Кергелен покинул английский лейтенант Кемп. Заметив нечто, напоминающее землю, примерно на 70-м градусе восточной долготы, он дошел до шестьдесят шестого градуса, увидел берег, примыкающий, по всей видимости, к Земле Эндерби, но дальше к югу продвигаться не стал.

Наконец, в начале текущего, 1839 года, капитан Баллени прошел 7 февраля дальше точки с координатами 67°7′ южной широты и 104°25′ западной долготы и открыл горстку островов, получивших его имя; в марте того же года он открыл под 65°10′ южной широты и 116°10′ восточной долготы землю, которой дал имя Сабрины. Этот моряк, простой китобой, как я позднее узнал, сообщил очень точные сведения по крайней мере об этой части южного океана, свидетельствовавшие о существовании полярного континента.

Я уже указывал в самом начале своего повествования, что в то самое время, когда командир «Халбрейн» вынашивал проект плавания, которое должно было затмить все то, что было достигнуто мореплавателями с 1772 по 1839 год, лейтенант флота Соединенных Штатов Чарлз Уилкс вывел в море сразу четыре корабля – «Ванкувер», «Порпуаз», «Фазан» и «Летучую рыбу», – намереваясь пробиться к полюсу восточнее сто двенадцатой долготы. Короче говоря, в те времена оставалось еще открыть около пяти миллионов квадратных миль Антарктики.

Вот какая история мореплавания предшествовала выходу в южные моря шхуны «Халбрейн» под командованием капитана Лена Гая. Даже самым отважным и самым удачливым мореходам не удалось зайти дальше неких рубежей: для Кемпа это была шестьдесят шестая параллель, для Баллени – шестьдесят седьмая, для Биско – шестьдесят восьмая, для Беллинсгаузена и Моррела – семидесятая, для Кука – семьдесят первая, для Уэдделла – семьдесят четвертая… Нам же для того, чтобы спасти людей, выживших после гибели «Джейн», предстояло пересечь восемьдесят третью широту и пройти дальше еще почти на пятьсот пятьдесят миль!..

Должен сознаться, что с тех пор, как мы повстречали льдину, ставшую последним прибежищем несчастного Паттерсона, даже я, человек практический и не склонный к фантазиям, чувствовал неведомое доселе возбуждение. Нервы мои были постоянно на взводе, я не находил себе места. Мысли об Артуре Пиме и его спутниках, затерявшихся в антарктической пустыне, преследовали меня, подобно призракам. Еще немного – и у меня стало созревать желание принять участие в экспедиции капитана Лена Гая. Я думал об этом, не переставая. Да и в Америку меня ничто не влекло. Отсутствие мое могло продолжаться и шесть месяцев, и год. Правда, оставалось добиться согласия капитана «Халбрейн». Но по какой причине он стал бы отвечать отказом на мою просьбу оставить меня в роли пассажира? Разве возможность на деле доказать мне, что прав был он, а не я, доставить меня на место катастрофы, которую я прежде считал вымышленной, показать мне обломки «Джейн» на Тсалале, высадить меня на этот остров, с существованием которого я отказывался согласиться, познакомить меня со своим братом Уилльямом и вообще заставить признать очевидное – разве все это не доставило бы ему ни с чем не сравнимое удовлетворение?..

И все же я решил дождаться случая переговорить с капитаном Леном Гаем, а уж потом принимать окончательное решение. Торопиться мне, кстати, было некуда. На протяжении десяти дней после нашего отплытия с острова Тристан-да-Кунья стояла чудесная погода, потом на сутки установился штиль, после чего задул южный ветер. «Халбрейн», набравшая недурную скорость, должна была убрать часть парусов, поскольку сила ветра усиливалась. Теперь уже нельзя было рассчитывать, что мы сможем, как и прежде, покрывать за сутки в среднем по сто миль. Продолжительность перехода могла в связи с этим увеличиться по крайней мере вдвое, да и то в случае, если минует ураган, иначе нам пришлось бы лечь в дрейф, а то и сместиться назад.

К счастью, я смог убедиться в замечательных мореходных качествах шхуны. За прочность ее мачт, даже несущих полную парусную оснастку, не приходилось опасаться. Да и лейтенант, при всей своей смелости и умении совершать рискованные маневры, приказывал брать рифы при первом же намеке на приближающийся сильный порыв ветра. От Джэма Уэста не приходилось ждать ни неосторожности, ни промаха.

За двенадцать дней – с 22 сентября по 3 октября – мы почти не сдвинулись с места. Нас так сильно относило ветром к американскому берегу, что, если бы не течение, увлекавшее нас в противоположную сторону, мы бы, очевидно, оказались в Патагонии.

Все время, что продолжался шторм, я напрасно искал случая встретиться с глазу на глаз с капитаном Леном Гаем. Он выходил из своей каюты только к столу, в остальное же время, доверив управление судном своему помощнику, показывался на палубе только для того, чтобы определить местонахождение судна, воспользовавшись просветом среди облаков. Должен сказать, что Джэм Уэст не знал хлопот с экипажем, возглавляемым боцманом: трудно было бы найти подобных им – настолько умелыми, отважными и решительными были эти двенадцать моряков.

Утром 4 октября и небеса, и море как будто подменили: ветер утих, волны постепенно улеглись, и уже со следующего дня задул северо-западный ветер. Ни о чем лучшем мы не могли и мечтать. Сейчас же были отданы рифы и поставлены верхние паруса, марсель, брамсель и топсель, хотя ветер крепчал с каждой минутой. При столь благоприятном ветре можно было надеяться, что уже дней через десять марсовой заметит вершины Фолклендских гор.

С 5 по 10 октября бриз дул с постоянством, свойственным разве что пассатам. Матросам не пришлось ни ослабить, ни подтянуть ни одного шкота. Сила ветра постепенно уменьшалась, однако направление оставалось прежним.

Давно предвкушаемый мною случай выведать намерения капитана Лена Гая представился 11 октября после полудня. Собственно, разговор начал он сам. Произошло это так. Я сидел с подтветренной стороны рубки, когда капитан Лен Гай вышел из своей каюты, огляделся и присел со мною рядом. Не было сомнений, что ему хочется со мной поговорить, темой же разговора могло стать только то, что поглощало все его мысли. Его голос звучал на этот раз громче обычного.

– Я еще ни разу не имел удовольствия говорить с вами, мистер Джорлинг, с тех пор, как мы оставили Тристан-да-Кунья…

– О чем я весьма сожалею, капитан, – сдержано отвечал я, решив понять сперва, к чему он клонит.

– Прошу вас меня извинить. У меня столько забот! Составить план экспедиции, предусмотреть любую мелочь… Прошу вас, не сердитесь на меня!

– Я вовсе не сердит на вас, можете мне поверить.

– Я вам верю, мистер Джорлинг. Теперь, когда я узнал вас лучше, я ценю ваше присутствие и даже рад, что вы остаетесь нашим пассажиром до самого нашего прибытия на Фолкленды.

– Я так признателен вам, капитан, за то, что вы сделали для меня, что это придает мне храбрости…

Я решил, что наступил момент обратиться со своей просьбой, однако капитан Лен Гай перебил меня:

– Что ж, мистер Джорлинг, теперь вы убедились, что плавание «Джейн» – никакая не фантазия, или вы все так же считаете книгу Эдгара По чистым вымыслом?

– Не считаю, капитан.

– Вы больше не сомневаетесь в существовании Артура Пима с Дирком Петерсом, как и в том, что Уилльям Гай, мой брат, и пятеро его спутников остались в живых?

– Чтобы усомниться в этом, надо было бы превратиться в самого недоверчивого человека на свете. Остается пожелать одного: чтобы небо оказалось к вам благосклонным и помогло спасению несчастных с «Джейн»!

– Я приложу к этому все силы, мистер Джорлинг, и, видит Бог, добьюсь успеха!

– Надеюсь, капитан, и даже уверен в вашей удаче. Если бы вы согласились, чтобы…

– Вам не представилось возможности обсудить все это с неким Глассом, отставным английским капралом, который выдает себя за губернатора острова Тристан-да-Кунья? – осведомился капитан Лен Гай, снова перебивая мне.

– Еще бы! – отвечал я. – И речи его в немалой степени способствовали тому, чтобы мои сомнения сменились уверенностью.

– Ага! Значит, он все подтвердил?

– Да. Он прекрасно помнит, как «Джейн» стояла в его бухте одиннадцать лет тому назад…

– «Джейн»? Мой брат?

– По его словам, он был лично знаком с капитаном Уилльямом Гаем.

– Так он вел с «Джейн» торговлю?

– Да, точно так же, как с «Халбрейн».

– И она бросала якорь в той бухте?

– На том же самом месте, что и ваша шхуна, капитан!

– А Артур Пим?.. Дирк Петерс?..

– Он виделся с ними неоднократно.

– Спрашивал ли он, что с ними стало?

– А как же! Я сообщил ему о смерти Артура Пима, которого он назвал безрассудным смельчаком, способным на безумнейшие предприятия…

– Скажите уж лучше – безумцем, опасным безумцем, мистер Джорлинг! Разве не он увлек моего несчастного брата в эту гибельную экспедицию?

– Верно, судя по его изложению, дело могло обстоять именно так…

– Разве можно это забыть! – в сердцах воскликнул капитан Лен Гай.

– Этот Гласс, – снова заговорил я, – знал также старшего помощника с «Джейн» – Паттерсона…

– Это был прекрасный моряк, мистер Джорлинг, с горячим сердцем, не ведающий страха. У Паттерсона не было врагов – одни друзья. Он был предан моему брату душой и телом…

– Джэм Уэст предан вам не меньше, капитан!

– Ну почему же должно было так случиться, что мы нашли несчастного Паттерсона на льдине уже мертвым – умершим много недель назад!..

– Зато эта находка сослужила вам пользу для дальнейших поисков, – заметил я.

– Да, мистер Джорлинг, – согласился капитан Лен Гай. – Знает ли Гласс, где находятся сейчас люди со злополучной «Джейн»?

– Знает от меня, капитан. Я также поведал ему о вашем намерении прийти им на выручку.

Я счел излишним рассказывать ему об удивлении, которое вызвал у Гласса отказ капитана Лена Гая нанести ему визит, хотя отставной капрал, мучимый тщеславием, ожидал первого шага именно от капитана, ибо считал недостойным губернатора Тристан-да-Кунья идти на поклон.

Направляя разговор в новое русло, капитан Лен Гай спросил меня:

– Мне хотелось бы знать, мистер Джорлинг, верите ли вы в абсолютную точность дневника Артура Пима, опубликованного Эдгаром По?

– Думаю, – отвечал я, – что верить ему можно лишь с оговорками, учитывая, каким необычным человеком был герой этих приключений, – по крайней мере, следовало бы с осторожностью подходить к описанию явлений, замеченных им в море за островом Тсалал. Да и рассказывая о судьбе Уилльяма Гая и многих его спутников, Артур Пим определенно ошибся, похоронив их под обрушившимся холмом вблизи деревни Клок-Клок!

– Но ведь он не говорит об этом утвердительно, мистер Джорлинг! – возразил капитан Лен Гай. – Он лишь отмечает, что, достигнув отверстия, через которое можно было оглядеть окрестности, Дирк Петерс и он разгадали тайну землетрясения. А так как холм целиком сполз в пропасть, ему и в голову не пришло усомниться в том, какая судьба постигла моего брата и двадцать восемь его людей. Именно поэтому он и вообразил, что они с Дирком Петерсом – единственные оставшиеся в живых белые люди на острове Тсалал… Он говорит только это, и ничего больше. Это было всего лишь предположение – согласитесь, весьма близкое к действительности, но только предположение…

– Согласен, капитан.

– Теперь же благодаря блокноту Паттерсона в наши руки попало подтверждение того, что мой брат и пятеро его спутников избежали гибели во время обвала, устроенного дикарями…

– Так оно и есть, капитан. Что же касается дальнейшей судьбы выживших моряков с «Джейн» – захвачены ли они туземцами Тсалала, превратившими их в невольников, или живут на свободе, – записки Паттерсона не говорят нам ничего нового ни об этом, ни о том, при каких обстоятельствах сам он оказался столь далеко от них…

– Мы узнаем все это, мистер Джорлинг! Да, узнаем! Главное – мы теперь уверены, что мой брат и шестеро его моряков были живы по крайней мере четыре месяца тому назад и находились где-то на острове Тсалал. Речь идет уже не о романе Эдгара По, а о подлинных строках, начертанных рукой Паттерсона…

– Капитан, – решился я наконец, – согласны ли вы, чтобы я оставался с вами до самого конца экспедиции «Халбрейн» в антарктические моря?

Капитан Лен Гай пронзил меня взглядом, острым, как заточенный клинок. Мое предложение нисколько не удивило его – должно быть, он ждал его. В ответ я услыхал два слова:

– С радостью!

IXСнаряжение «Халбрейн»

Начертите прямоугольник, протянувшийся с востока на запад на шестьдесят пять лье и на сорок – с севера на юг, поместите в него два крупных острова и сотню крохотных, располагающихся между 60°51′ и 64°36′ западной долготы и между 51° и 52°45′ южной широты – и вы получите архипелаг, носящий название Фолклендских, или Мальвинских островов, расположенный в трехстах милях от Магелланова пролива, образуя как бы аванпост двух великих океанов – Атлантического и Тихого.

Архипелаг был открыт в 1592 году Джоном Дэвисом, уже в 1593 году сюда заплывал пират Хокинс, имя же дал ему в 1689 году Стронг – все они были англичанами.

Спустя столетие французы, лишившиеся своих поселений в Канаде, попытались основать на архипелаге колонию, которая снабжала бы всем необходимым их корабли, бороздящие Тихий океан. А так как большинство из них были морскими разбойниками родом из Сен-Мало, то они присвоили островам название Мальвинских, которое прижилось вместе с наименованием «Фолкленды». Колонию заложил их соотечественник Бугенвиль, доставивший сюда в 1763 году двадцать семь человек, в том числе пять женщин; уже через десять месяцев число колонистов достигло ста пятидесяти.

Процветание колонии немедленно вызвало притязания со стороны Великобритании. Адмиралтейство поспешило направить сюда корабли «Тамар» и «Дофин» под водительством майора Байрона. В 1766 году, находясь в Магеллановом проливе, англичане взяли было курс на Фолкленды, но потом ограничились обследованием острова на западе гряды, где расположен теперь Порт-Эгмонт, после чего проследовали дальше, в южные моря.

Французская колония просуществовала недолго. На острова поспешили предъявить права испанцы, которым их еще раньше обещал папа римский. Правительство Людовика XV решило уступить острова, удовлетворившись денежным возмещением, и уже в 1767 году Бугенвиль передал Фолклендские острова посланникам испанского короля.

Все эти обмены и передачи «из рук в руки» привели к неизбежному для колонии результату: испанцы, в свою очередь, были изгнаны англичанами. Эти неутомимые захватчики владеют Фолклендами с 1833 года. Следовательно, к тому моменту, когда наша шхуна 16 октября приблизилась к Порт-Эгмонту, острова уже шесть лет составляли часть британских владений в Южной Атлантике.

Два крупных острова названы по их взаимному расположению Восточным Фолклендом, или Соледад, и Западным Фолклендом. На северной оконечности последнего и расположен Порт-Эгмонт.

Стоило «Халбрейн» бросить якорь в этом порту, как капитан предоставил экипажу 12-часовой отдых: ведь уже со следующего дня предстояло заняться тщательным осмотром корпуса и оснастки, поскольку судно ожидало длительное плавание в антарктических водах. Капитан Лен Гай сошел на берег, намереваясь встретиться с губернатором островов, назначаемым королевой, и обсудить с ним спешное снабжение судна необходимыми припасами. Капитан был готов понести немалые расходы, ибо излишняя экономия могла привести столь трудную экспедицию к провалу. Я был готов помочь ему содержимым своего кошелька – о чем я не преминул его уведомить – и вобще принять участие в расходах на подготовку экспедиции.

Я по-настоящему увлекся, предвкушая необыкновенные приключения и перестав удивляться замысловатому сплетению обстоятельств. Мне казалось, подобно герою «Domaine d’Arnheim», что «путешествие в южные моря годится каждому, для кого высшим наслаждением является полнейшее одиночество, куда нет хода и откуда нет выхода.» Вот до чего я дошел, начитавшись фантастических произведений Эдгара По!.. Вдобавок речь шла о том, чтобы прийти на выручку несчастным, и мне не терпелось самолично принять участие в их спасении.

Если капитан Лен Гай сошел на берег в тот же день, то Джэм Уэст не изменил своей привычке и остался на корабле. Экипажу позволили отдохнуть, но лейтенант не давал себе отдыху и до позднего вечера осматривал трюм.

Что до меня, то я оказался на берегу только на следующий день. Стоянка обещала затянуться, так что я собирался обойти окрестности Порт-Эгмонта и заняться изучением геологии острова и его минералов. Пока же разговорчивому Харлигерли представилась блестящая возможность втянуть меня в беседу, которой он не стал упускать.

– Примите мои искренние поздравления, мистер Джорлинг! – провозгласил он, едва завидев меня.

– С чем же, боцман?

– Я узнал, что вы собираетесь отправиться вместе с нами на самый край антарктического океана!

– О, мы не станем забираться в такую даль: кажется, мы дойдем всего-навсего до восемьдесят четвертой широты…

– Кто знает! – отвечал боцман. – Во всяком случае, «Халбрейн» оставит за кормой больше широт, чем наберется леньков на ее бизани или выбленок на вантах!..

– Поживем – увидим.

– Вас это не пугает, мистер Джорлинг?

– Нисколько.

– Мы тоже ничего не боимся, поверьте! – заверил меня Харлигерли. – Хе-хе! Сами видите: наш капитан, хоть и не горазд болтать, человек добрый. Надо просто нащупать к нему подход!.. Ведь он доставил вас на Тристан-да-Кунья, хоть сперва наотрез отказывался и от этого, а теперь готов довезти аж до самого полюса…

– О полюсе нет и речи, боцман!

– Ну, в конце концов доберутся и туда.

– Пока что этого не случилось. Да это, по-моему, и не так уж интересно, так что я вовсе не стремлюсь покорить полюс. Во всяком случае, пока наша цель – остров Тсалал.

– Согласен, остров Тсалал… – откликнулся Харлигерли. – А все-таки сознайтесь, что наш капитан проявил к вам немалое расположение…

– За что я весьма ему признателен, боцман. И вам тоже, – поспешил добавить я, – ибо мне удалось переплыть океаны только благодаря вашему влиянию.

– Еще пока не все океаны…

– Нисколько в этом не сомневаюсь, боцман.

Не исключено, что Харлигерли – славный, по сути, человек, в чем мне еще предстояло убедиться, – почувствовал в моем ответе иронию, однако не показал этого, продолжая разыгрывать из себя благодетеля. Впрочем, беседа с ним пошла мне на пользу, ибо он отлично знал Фолкленды, как, впрочем, и остальные острова Южных морей, которые он регулярно посещал уже много лет.

В те времена острова еще не приобрели своего сегодняшнего значения. Позднее на острове Соледад был основан Порт-Стенли, названный французским географом Элизе Реклю «идеальным»: его гавань, закрытая от ветров со всех сторон, смогла бы вместить все корабли британского флота. Порт-Эгмонт же располагался на севере острова Западный Фолкленд.

Если бы после двухмесячного плавания по морям с завязанными глазами меня, напрочь утратившего представление о направлении, которому следовала шхуна, спросили, едва сняв повязку, где я нахожусь – на Фолклендах или в Норвегии, то я бы не спешил с ответом. И действительно, глядя на эти берега, изрезанные глубокими заливчиками, на эти горы с округлыми вершинами и отвесными склонами, на серые скалистые утесы, позволительно было испытать сильные сомнения. Даже морской климат, которому не свойственны ни морозы, ни жара, одинаков в обеих странах. Кроме того, дожди, на которые так щедро небо Скандинавии, столь же обильно проливаются из туч, приносимых ветром из Магелланова пролива. Весной и осенью здесь клубятся туманы и дуют такие сильные ветры, что овощи на огородах выворачивает из земли с корнями. Однако мне хватило всего нескольких прогулок, чтобы убедиться, что Северная Европа расположена все же по другую сторону экватора.

Что же предстало моему взору в окрестностях Порт-Эгмонта в первые дни? Всего лишь чахлая, болезненная растительность и ни единого деревца. Кое-где виднелся редкий кустарник, заменявший здесь роскошные хвойные леса норвежских гор, – шпажник, тонкий, как тростник, но достигающий шести-семи футов в высоту и выделяющий ароматическую смолу, валериана, уснеи, овсяница, ракитник, клочки альфы, кальцеолярия, печеночные мхи, фиалки, красный и белый сельдерей, отлично спасающий от цынги. Дальше, на торфяниках, опасно прогибающихся под ногами, расстилался разноцветный ковер из мхов, сфагнумов и лишайников. Нет, то была не волшебная страна, где чудятся отзвуки древних саг и где раскинулось поэтичное царство Одина, Эрзеса и валькирий.

По поверхности глубокого Фолклендского пролива, разделяющего два главных острова, тянулись невиданные водоросли, удерживающиеся на воде благодаря мелким пузырькам воздуха, какие можно встретить только на Фолклендах.

Нельзя также забывать, что многочисленные бухты архипелага, где уже тогда киты встречались нечасто, изобиловали другими крупными морскими млекопитающими – гривастыми морскими котиками, достигающими двадцати пяти футов в длину и двадцати в высоту, а также стадами морских львов и морских слонов – созданий не менее внушительных размеров. Все эти ластоногие, особенно самки и детеныши, оглашали окрестности оглушительным ревом, так что можно было подумать, что к берегу вышло стадо быков. Поймать или забить такого зверя не представляет ни опасности, ни большого труда. Рыбаки убивают их палками, когда они дремлют на песочке.

Таковы особенности, отличающие Фолкленды от Скандинавии, не говоря уже о бесчисленных птицах, поднимавшихся в воздух при моем приближении, – дрофах, бакланах, поганках, черноголовых лебедях, – и пингвинах, которых добывают здесь по несколько сот тысяч за год.

Как-то раз, не выдержав оглушительного крика и рева, я спросил у старого моряка из Порт-Эгмонта:

– Неужто неподалеку есть ослы?

– Какие же это ослы? – удивился тот. – Это пингвины!

Пусть так, но сами ослы обознались бы, заслышав крики этих безмозглых пернатых!..

С 17 по 19 октября Джэм Уэст внимательнейшим образом исследовал корпус шхуны и пришел к заключению, что корпус безупречен. Форштевень выглядел достаточно прочным, чтобы взламывать молодой лед по краям припая. Пришлось исправлять ахтерштевень, чтобы обеспечить свободный ход руля и уберечь его от ударов. Шхуну укладывали то на левый, то на правый бок, чтобы тщательно просмолить и проконопатить швы. Подобно всем судам, предназначенным для плавания в холодных морях, «Халбрейн» не была обшита медью, так как такая обшивка легко отстает при соприкосновени с льдинами. Затем настал черед замены нагелей, крепящих доски борта к шпангоутам, после чего моряки, подчиняясь старшине-конопатчику Харди, заработали своими колотушками, предвещая бодрым перестуком удачное плавание.

Днем 20 октября я направился в сопровождении старого моряка, о котором уже упоминал, – приветливого человека, для которого послужил доброй приманкой пиастр, смоченный джином, – на запад от бухты. Остров Западный Фолкленд превосходит по площади соседний Соледад. Здесь есть еще один порт, Байрон’з-Саунд, расположенный на южной оконечности острова, однако уходить на такое расстояние я не отваживался.

Я не смогу привести даже приблизительной цифры населения архипелага. Возможно, в те времена на нем обитало не более 200–300 человек – в основном, англичан, но также индусов, португальцев, испанцев, гаучо из аргентинских пампасов и переселенцнв с Огненной Земли. Зато представители овечьей породы исчислялись на островах многими тысячами голов. Здешнее более чем 500-тысячное поголовье дает в год шерсти на 400 тысяч долларов, а то и более. Кроме того, на островах разводят бычков, прибавивших вдали от родины в росте, тогда как прочие четвероногие, живущие, впрочем, в диком состоянии, – лошади, свиньи, кролики – здесь изрядно измельчали. Местная собака-лисица, какой не встретишь нигде, кроме Фолклендских островов, – единственный здешний хищник.

Острова недаром нарекли «скотным двором»: местные богатейшие пастбища обильно заросли лакомым для скота блюдом – травой «тассок». Даже Австралия, славящаяся своими пастбищами, не может предоставить своим жителям овечьей и бычьей породы столь щедрого стола. Поэтому Фолкленды – излюбленное место остановки кораблей, пополняющих свои запасы. Здесь бросают якорь и мореплаватели, направляющиеся в Магелланов пролив, и те, кому предстоит рыбная ловля вблизи антарктических льдов.

Покончив с корпусом шхуны, старший помощник взялся за паруса и оснастку, полагаясь на нашего старшину-парусника Мартина Холта – превосходного мастера своего дела.

– Мистер Джорлинг, – обратился ко мне 21 октября капитан Лен Гай, – вы можете заметить, что для успеха экспедиции мы не намерены ничем поступаться. Предусмотрено все, что только возможно. Если «Халбрейн» суждено погибнуть, то это будет свидетельствовать о том, что человеку вообще нельзя вмешиваться в Божий промысел.

– Повторяю – я надеюсь на успех, капитан, – отвечал я. – Вашей шхуне и ее экипажу вполне можно доверять.

– Вы правы, мистер Джорлинг, мы будем неплохо оснащены для сражения со льдами. Не знаю, на какие чудеса способен пар, но сомневаюсь, чтобы корабли с громоздкими и хрупкими гребными колесами могли сравниться с парусниками в плавании к антарктическим льдам. Кроме того, им пришлось бы все время пополнять запасы угля… Нет, куда разумнее находиться на борту корабля, который слушается руля, и умело пользоваться парусами, для которых ветер остается попутным в трех случаях из пяти!

– Согласен с вами, капитан, и уверен, что мало какой корабль сравнится с вашим. Но если экспедиция затянется, то как быть с припасами?

– Мы берем с собой все необходимое для двухлетнего плавания, мистер Джорлинг! Эти продукты никогда не портятся. Порт-Эгмонт сумел предоставить нам все, что требуется.

– Еще один вопрос, если позволите.

– Какой же?

– Не потребуется ли вам более многочисленный экипаж? На «Халбрейн» достаточно людей для океанского плавания, но вдруг в антарктических водах нам придется нападать или обороняться? Не забывайте, что Артур Пим говорит о многих тысячах туземцев с острова Тсалал! Если ваш брат Уилльям Гай и его спутники томятся в плену…

– Надеюсь, мистер Джорлинг, что пушки «Халбрейн» послужат нам лучшей защитой, чем сумела защитить «Джейн» ее артиллерия. По правде говоря, я и сам знаю, что моего экипажа будет недостаточно для подобной экспедиции, и уже занялся вербовкой новых матросов.

– Это будет нелегко?

– И да, и нет. Губернатор обещал помочь мне.

– Полагаю, капитан, что следовало бы привлечь новичков высокой платой…

– Плата будет двойная – как, впрочем, и для остального экипажа.

– Вам уже известно, капитан, что я могу и даже очень хотел бы взять на себя часть расходов на экспедицию. Считайте меня своим компаньоном.

– Все устроится, мистер Джорлинг. Я вам очень благодарен. Главное – чтобы шхуна была готова как можно быстрее. Через восемь дней нам надо сниматься с якоря.

Новость о том, что наша шхуна уйдет в антарктические воды, быстро облетела Фокленды, достигнув нескольких прибрежных селений острова Соледад. В те времена там собралось немало праздношатающихся матросов, дожидавшихся захода китобойных судов, чтобы предложить им свои услуги, которые обычно неплохо вознаграждались. Если бы намерения капитана Лена Гая ограничивались рыбной ловлей к северу от Полярного круга, между Южными Сандвичевыми островами и Южной Георгией, то он не испытывал бы ни малейших затруднений, набирая команду. Однако забираться в паковые льды, попытаться проникнуть дальше, чем это удавалось самым удачливым мореплавателям, пусть даже с благородной целью прийти на помощь жертвам кораблекрушения – это наводило на размышления и заставляло многих колебаться. Надо было издавна состоять в команде «Халбрейн», чтобы не думать об опасностях, какими изобилует подобная экспедиция, и смело следовать за своим капитаном.

Как оказалось, численность экипажа предстояло утроить. Пока нас было на борту тринадцать душ, считая самого капитана, старшего помощника, боцмана, кока и меня. Мы вполне могли, не опасаясь перегрузить шхуну, довести нашу численность до тридцати двух – тридцати четырех человек. В конце концов, на «Джейн» плавало тридцать восемь человек.

Правда, набирая столь многочисленный экипаж, мы испытывали кое-какие опасения, не зная, насколько надежны эти фолклендские моряки, нанимающиеся на китобойные суда. Одно дело – принять четырех-пятерых новичков на судно с большим экипажем, и совсем другое – наша шхуна… Тем не менее капитан Лен Гай надеялся, что с помощью властей архипелага ему удастся сделать хороший выбор, в котором потом не придется раскаиваться.

Губернатор проявил в этом деле большое рвение, ибо проект капитана увлек его не на шутку. Кроме того, благодаря обещанию платить вдвое от желающих не было отбоя. В конце концов накануне отплытия, намеченного на 27 октября, команда была укомплектована целиком.

Мне нет нужды называть каждого из новых моряков по имени и особым качествам. Совсем скоро нам предстояло проверить их в деле. Среди них мог оказаться всякий люд – и хороший, и дурной. Во всяком случае, ничего лучшего мы все равно не смогли бы найти. Поэтому я ограничусь тем, что скажу, что среди новых членов команды было шестеро англичан, в том числе некто Хирн из Глазго, пятеро американцев из Соединенных Штатов и еще восемь личностей более сомнительного происхождения: одни выдавали себя за голландцев, другие – за помесь испанцев и жителей Огненной Земли. Самому молодому было 19 лет, самому старшему – сорок четыре. Для большинства было не впервой попробовать морского ремесла, ибо поплавали эти люди немало – кто на торговых, кто на китобойных судах, а кто уже охотился на тюленей и прочих антарктических ластоногих. Прочие были взяты на борт всего лишь для увеличения способности шхуны защитить себя.

Итак, команда пополнилась девятнадцатью моряками, которым предстояло отправиться вместе с нами в экспедицию, продолжительность коей было бы затруднительно определить заранее, хотя она и не должна была забросить экипаж дальше острова Тсалал. Что до платы, то она была настолько высока, что ни один из вновь принятых моряков ни разу в жизни не зарабатывал и половины.

Общая численность экипажа, исключая меня, но считая капитана «Халбрейн» и его старшего помощника, достигла тридцати одного человека. Вскоре появился и тридцать второй – но на нем следует остановиться особо.

Накануне отплытия к капитану Лену Гаю подошел в порту незнакомец – моряк, судя по одежде, походке и манере говорить. Он сказал капитану грубовато и невнятно:

– Капитан, у меня есть предложение…

– Какое?

– Наймите меня. У вас осталось место на борту?

– Для матроса?

– Для матроса.

– И да, и нет, – отвечал капитан Лен Гай.

– В каком случае «да»?

– В случае, если предлагающий свои услуги подойдет мне.

– Я вам подхожу?

– Ты моряк?

– Я проплавал двадцать пять лет.

– Где?

– В южных морях.

– Далеко?

– Да… как бы это сказать? Далеко…

– Сколько тебе лет?

– Сорок четыре.

– И давно ты сидишь в Порт-Эгмонте?

– На Рождество исполнится уже три года.

– Ты собирался устроиться на китобойный корабль?

– Нет.

– Чем же ты тут занимался?

– Ничем. Я не собирался больше выходить в море…

– Зачем же тебе наниматься теперь?

– Так, просто взбрело в голову… До меня дошли слухи об экспедиции, в которую собралась ваша шхуна. Вот мне и захотелось… да, захотелось принять в ней участие… С вашего согласия, конечно!

– Тебя знают в Порт-Эгмонте?

– Знают. За все время, что я пробыл здесь, никто не смог меня ни в чем упрекнуть.

– Ладно, – отвечал капитан Лен Гай, – я наведу о тебе справки.

– Наводите, капитан. Если вы скажете «да», то сегодня же вечером мои пожитки будут на корабле.

– Как тебя зовут?

– Хант.

– Откуда ты родом?

– Американец.

Хант был низкорослым человеком с лицом, обожженным солнцем до цвета каленого кирпича, с желтоватым цветом кожи на теле, как у индейца, с могучим торсом, крупноголовым и колченогим. Он обладал, как видно, невероятной силой – особенно бросались в глаза его ручищи с широченными ладонями. Его седеющие волосы напоминали скорее меховую шапку.

На его физиономии сразу обращали на себя внимание маленькие колючие глазки, лишенный губ рот, протянувшийся почти от уха до уха, и длинные зубы с совершенно неповрежденной эмалью, избежавшие цинги, подстерегающей любого матроса в высоких широтах.

Хант прожил на Фолклендах уже три года – сперва в одном из портов Соледада – Французской гавани, а потом в Порт-Эгмонте. Он не отличался общительностью и жил одиноко, на пенсию, о происхождении которой никто ничего не знал. Он ни от кого не зависел и занимался рыбной ловлей, довольствуясь плодами моря, которые он либо использовал в пищу, либо продавал.

Сведения о Ханте, которые удалось раздобыть капитану Лену Гаю, были очень неполными, зато его поведение во все время проживания в Порт-Эгмонте не вызвало никаких нареканий. Он не дрался, не пил и много раз демонстрировал свою гигантскую силу. Что до его прошлого, то о нем известно было лишь то, что он всегда служил моряком. Капитан Лен Гай услышал от него об этом больше, чем он когда-либо говорил другим людям. Он упрямо отмалчивался, когда его спрашивали о его семье и месте рождения. Однако этим можно было пренебречь, лишь бы матрос пришелся кстати на борту.

Одним словом, ничто из услышанного не наводило на мысль, что предложение Ханта следовало бы отклонить. Более того, можно было бы только желать, чтобы и об остальных членах команды из Порт-Эгмонта люди отзывались столь же благосклонно. Итак, Хант получил на свое предложение утвердительный ответ и вечером поднялся на борт.

Теперь все было готово к отплытию. «Халбрейн» загрузилась припасами, которых хватило бы года на два: солониной, овощами, кореньями, сельдереем и ложечницей – отличным средстом против цынги. Трюм был забит бочками с водкой, виски, пивом, джином, вином, предназначавшимися для ежедневного употребления, а также мукой и сухарями, приобретенными в порту.

Добавлю, что по указанию губернатора нас снабдили порохом, пулями, ядрами и гранатами. Капитан Лен Гай приобрел даже абордажные сети, снятые с корабля, недавно потерпевшего аварию недалеко от гавани.

Утром 27 октября в присутствии властей архипелага были закончены последние приготовления к отплытию. Получив сердечные напутствия, шхуна снялась с якоря и вышла в море.

Дул несильный северо-западный ветер, и «Халбрейн», распустив паруса, устремилась к выходу из гавани. Оказавшись в открытом океане, она повернула на восток, чтобы обогнуть мыс Тамар-Харт и войти в пролив, разделяющий два острова. К вечеру остался за кормой остров Соледад, а вскоре за горизонтом исчезли и мысы Долфин и Пемброк.

Экспедиция началась. Один Бог ведал, суждено ли было добиться успеха этим храбрым людям, ведомым чувством гуманности и отважившимся проникнуть в самые недоступные области Антарктики!

XНачало путешествия

Именно от Фолклендских островов 27 сентября 1830 года корабли «Туба» и «Лайвли» под командованием капитана Биско отплыли к Южным Сандвичевым островам, южную оконечность которых они обогнули 1 января. Правда, шесть недель спустя бриг «Лайвли» потерпел крушение. Оставалось надеяться, что нас ждет иная судьба.

Таким образом, капитан Лен Гай вышел из того же пункта, что и Биско, которому потребовалось пятинедельное путешествие, чтобы достигнуть Южных Сандвичевых островов. Однако последний, уже с первых дней столкнувшийся со льдами, появившимися гораздо севернее Полярного круга, вынужден был сильно отклониться к юго-востоку и оказался на 45° восточной долготы. Таковы были обстоятельства, предшествовавшие открытию Земли Эндерби.

Показывая по карте маршрут предшественника Джэму Уэсту и мне, капитан Лен Гай сказал:

– Нам же следует повторить не маршрут Биско, а маршрут Уэдделла, вышедшего на завоевание южных морей в 1822 году на кораблях «Бьюфой» и «Джейн». «Джейн» – знаменательное совпадение, не правда ли, мистер Джорлинг? Однако «Джейн» Уэдделла была счастливее шхуны моего брата – она не пропала за ледяными полями.

– Будем же плыть вперед, – отвечал я, – если не за Биско, так за Уэдделлом. Этот простой охотник на тюленей оказался храбрейшим мореплавателем, приблизившимся к полюсу на меньшее расстояние, чем любой из его предшественников. Он указывает нам верное направление…

– Мы так и поступим, мистер Джорлинг. Если не случится задержек и «Халбрейн» повстречает ледяные поля уже к середине декабря, то мы появимся там даже раньше времени. Уэдделл достиг шестьдесят второй параллели только в первых числах февраля, когда, говоря его же словами, «не было видно ни кусочка льда». Затем, 20 февраля, он остановился на семьдесят четвертом градусе тридцать шестой минуте и дальше уже не двинулся. Ни один корабль не заходил южнее него – ни один, кроме «Джейн», которая так и не вернулась назад. Значит, здесь в полярном континенте существует глубокая выемка, заключенная между тридцатым и сороковым меридианами, раз Уилльям Гай, идя следом за Уэдделлом, сумел подняться к полюсу еще на семь градусов.

Джэм Уэст, подчиняясь привычке, слушал капитана, не раскрывая рта, и только измерял глазами расстояние, наблюдая за стрелками компаса в руках у Лена Гая. Да, это был человек, беспрекословно выполняющий любой приказ и идущий туда, куда его пошлет командир.

– Капитан, – снова заговорил я, – вы, без сомнения, намерены следовать маршрутом «Джейн»?

– Настолько, насколько это будет возможным.

– Так вот, ваш брат Уилльям сперва поплыл на юг от Тристан-да-Кунья, намереваясь открыть острова Аврора, однако так и не нашел ни их, ни тот островок, которому горделивый губернатор Гласс, точнее, отставной капрал, мечтает присвоить свое имя… Вот тогда он и решил исполнить план, о котором ему твердил Артур Пим, и пересек Полярный круг между сорок первым и сорок вторым градусом западной долготы 1 января…

– Знаю, знаю, – отвечал капитан Лен Гай, – именно таким путем пойдет и «Халбрейн», чтобы достичь острова Беннета, а потом и острова Тсалал… Лишь бы небу было угодно, чтобы она, подобно «Джейн» и кораблям Уэдделла, повстречала свободные ото льда воды!

– Если же, подойдя к ледяным полям, мы убедимся, что море еще не очистилось, то нам не останется ничего другого, как дожидаться, пока это, наконец, произойдет…

– Таковы и мои планы, мистер Джорлинг, только я предпочитаю оказаться там заранее. Припай – это стена, в которой внезапно распахивается дверца, норовящая быстро захлопнуться. Достаточно оказаться неподалеку и в полной готовности – и не заботиться об обратном пути!

Никто из нас и не помышлял об этом! «Вперед!» – только этот клич то и дело срывался у каждого с губ.

– Благодаря сведениям, почерпнутым из рассказа Артура Пима, нам не придется сожалеть об отсутствии его спутника Дирка Петерса, – сказал доселе молчавший Джэм Уэст.

– Хорошо, что есть хоть они, – отвечал капитан Лен Гай, – ибо мне не удалось отыскать метиса, исчезнувшего из Иллинойса. Но нам хватит и координат острова Тсалал, приведенных в дневнике Артура Пима.

– Если только нам не придется пересекать восемьдесят четвертую параллель… – заметил я.

– Зачем же, мистер Джорлинг, раз люди с «Джейн» не покидали острова Тсалал? Разве об этом не говорится черным по белому в заметках Паттерсона?

Что ж, «Халбрейн» сможет достичь цели, даже не имея на борту Дирка Петерса, – в последнем никто не сомневался. Оставалось помнить три главные заповеди моряка: бдительность, смелость, настойчивость.

Итак, я пустился в авантюру, которой, по всей видимости, предстояло затмить все мои предшествующие путешествия. Кто бы мог предположить, что я способен на это? Однако стечение обстоятельств влекло меня в неведомые дали, в полярные льды, в тайны которых тщетно стремились проникнуть неустрашимые пионеры южных морей. Кто знает, может быть, на этот раз человеческое ухо впервые различит глас антарктического сфинкса?..

Однако я ни на минуту не забывал, что нас влечет вперед в первую очередь сострадание. Задача «Халбрейн» состояла прежде всего в том, чтобы спасти капитана Уилльяма Гая и пятерых его спутников. Именно с этой целью наша шхуна собиралась повторить маршрут «Джейн». Сделав это, мы вернемся в более теплые воды, ибо нам не придется заниматься поисками Арутра Пима и Дирка Петерса, сумевших неведомо как воротиться домой из своего невероятного путешествия.

Первые дни новые члены экипажа привыкали к своим обязанностям, в чем им охотно помогали старожилы, и тут оказавшиеся выше всяких похвал. Капитану Лену Гаю, не имевшему богатого выбора, все же, казалось, сопутствовала удача. Матросы всех национальностей проявляли достаточное рвение. Кроме того, они быстро сообразили, что старший помощник не склонен шутить. Харлигерли не стал от них скрывать, что Джэм Уэст проломит голову любому, кто посмеет ослушаться. В этом капитан предоставлял ему полную свободу действий.

– Его кулак свободно дотянется до любого глаза, – пояснял боцман.

Ничего не скрывать от подопечных – о, в этом был весь боцман!

Новенькие прдпочитали верить ему на слово, поэтому наказывать не приходилось никого. Что до Ханта, то он выказывал сноровку настоящего моряка, однако держался особняком, ни с кем не разговаривал и даже ночевать устраивался где-нибудь на палубе, оставляя свободным свое место в кубрике.

Погода оставалась холодной. Матросы пока не снимали теплых курток и шерстяных рубах с нижним бельем, штанов из толстого сукна и непромокаемых плащей с капюшонами из толстой парусины, отлично защищающих от снега, дождя и волн.

Капитан Лен Гай собирался начать продвижение на юг с Южных Сандвичевых островов, посетив сперва Южную Георгию, расположенную в восьмистах милях от Фолклендов. Шхуна уже вышла на маршрут, проделанный до нее «Джейн», оставалось лишь плыть и плыть на юг, чтобы добраться до восемьдесят четвертой параллели.

2 ноября мы достигли координат, где, по утверждениям некоторых мореплавателей, должны были располагаться острова Аврора – 53°15′ южной широты и 47°33′ западной долготы. Однако, несмотря на сомнительные, на мой взгляд, сообщения капитанов «Авроры» в 1762 году, «Сан-Мигуэля» в 1769, «Жемчужины» в 1779, «Приникуса» и «Долорес» в 1790 и «Антревиды» в 1794, якобы заметивших тут целых три острова, мы не обнаружили никакой земли, чем подтвердили наблюдения, проделанные Уэдделлом и Уилльямом Гаем в 1820 и 1827 годах.

Точно так же обстояло дело и с воображаемыми островами тщеславного Гласса. На том месте, где им якобы следовало находиться, мы не заметили ни одного, даже самого мелкого островка, хотя марсовым было велено глядеть в оба. Существует опасение, что имени его превосходительства губернатора островов Тристан-да-Кунья так и не придется красоваться на географических картах…

Наступило 6 ноября. Погода все так же благоприятствовала нам, и плавание обещало оказаться менее продолжительным, чем путешествие «Джейн». Впрочем, нам и не следовало торопиться: как я уже говорил, наша шхуна должна была прибыть к воротам паковых льдов еще до того, как они растворятся перед нами.

Затем «Халбрейн» на два дня угодила в полосу шквалов, заставивших Джэма Уэста оставить распущенными только нижние паруса; он приказал свернуть марсель, грот-брамсель, топсель и стаксель. Оставшись без верхних парусов, шхуна устремилась вперед, едва касаясь воды и легко взлетая на гребни волн. Новые члены экипажа получили при этом возможность показать, на что они способны, чем вызвали похвалу боцмана. Харлигерли отметил между прочим, что Хант, при его кажущейся неуклюжести, работает за троих.

– Вот это приобретение! – поделился он со мною.

– И то правда, – согласился я, – тем более сделанное в последнюю минуту…

– Верно, мистер Джорлинг! А каков он на ваш взгляд?

– Я частенько встречал американцев такого телосложения на Дальнем Западе, так что не удивлюсь, если окажется, что в его жилах течет индейская кровь.

– У нас в Ланкашире и в графстве Кент встречаются молодцы под стать ему.

– Охотно вам верю, боцман. Да хотя бы вы сами, к примеру…

– Уж какой есть, такой есть…

– Приходилось ли вам беседовать с Хантом? – осведомился я.

– Очень немного, мистер Джорлинг. Да и что выудишь у такого просоленного моряка, который держится в стороне и никому не говорит ни единого словечка? Но разве у него нет рта? Наоборот, я ни у кого не видывал такой огромной пасти: ровнехонько от одного борта до другого! Если даже с таким ртом ему недосуг разжать зубы… А какие у него ручищи!.. Видели вы его ладони? Я бы вам не позавидовал, мистер Джорлинг, если бы он вздумал пожать вам руку! Уверен, что после такого пожатия у вас останется всего пять пальцев вместо десяти.

– К счастью, боцман, Хант вовсе не ищет ссоры. Судя по всему, он смирный малый, вовсе не стремящийся хвастаться своей силищей.

– Да… За исключением случаев, когда он виснет на фале. Бог мой, мистер Джорлинг! Мне всегда кажется, что он вот-вот сорвет блок и рею в придачу…

Хант и вправду, если к нему присмотреться, был странным созданием, заслуживающим внимательного изучения. Я с большим любопытством наблюдал за ним, когда он прислонялся к подпоркам брашпиля или крутил на корме колесо штурвала. В то же время мне казалось, что и он глядит на меня с немалым интересом. Он знал, должно быть, что я нахожусь на борту шхуны в роли пассажира, а также об условиях, на которых я пустился в это рискованное путешествие. Однако нельзя было допустить и мысли, чтобы он ставил перед собой иную цель, кроме как достичь острова Тсалал и спасти потерпевших бедствие. Ведь капитан Лен Гай не уставал повторять:

– Наша задача – спасти соотечествеников! Остров Тсалал – единственная наша цель. Корабль не пойдет дальше к югу!

10 ноября в 2 часа дня раздался крик марсового:

– Земля впереди по правому борту!

Мы находились на 55°7′ южной широты и 41°13′ западной долготы. Перед нами лежал остров Святого Петра, именуемый британцами Южной Георгией, Новой Георгией и островом Короля Георга, относящийся к приполярной области. Еще в 1675 году, до Кука, его открыл француз Барб. Однако, невзирая на то, что первенство принадлежало отнюдь не ему, знаменитый английский мореплаватель нарек остров всеми этими именами, которые он носит и поныне.

Шхуна устремилась к острову, заснеженные вершины которого – гигантские нагромождения гнейсов и глинистых сланцев, взметнувшиеся на 1200 саженей, – тонули в желтоватом тумане. Капитан Лен Гай намеревался простоять сутки в Королевской гавани, чтобы сменить запасы воды, легко нагревающейся в глубине трюма. Позднее, когда «Халбрейн» поплывет среди льдов, в пресной воде не будет недостатка.

Обогнув мыс Буллер, которым увенчан северный берег острова, и оставив по правому борту бухты Поссесьон и Камберленд, наш корабль вошел в Королевскую гавань, где ему пришлось уворачиваться от осколков, сползших с ледника Росса. В шесть часов вечера шхуна встала на якорь, однако ввиду наступления темноты высадка была отложена до утра.

В длину Южная Георгия составляет сорок миль, а в ширину – двадцать. Располагаясь в пятистах лье от Магелланова пролива, этот остров принадлежит к группе Фолклендских островов. Британская администрация не представлена здесь ни единым человеком, поскольку на острове нет жителей, хотя его нельзя назвать необитаемым, так как летом здесь все же появляются люди.

На следующий день матросы отправились за пресной водой, я же предпринял прогулку по окрестностям гавани. Я не встретил ни души, ибо до сезона охоты на тюленей оставался еще целый месяц. Южную Георгию, омываемую антарктическим течением, охотно посещают морские млекопитающие. Сейчас их многочисленные стада отдыхали на берегу, вдоль скал и в глубине прибрежных пещер. Пингвины, застывшие на скалах длинными цепочками, встретили появление чужака – то есть меня – гневными криками.

Над водой и над омываемым прибоем песком носились тучи жаворонков, напомнивших мне, что на свете бывают уголки и с более ласковым климатом. Правда, эти птицы строят здесь свои гнезда не на ветках деревьев, поскольку на всей Южной Георгии нет ни единого деревца. Здешняя растительность исчерпывается немногими явнобрачными растениями, бесцветными мхами и в изобилии растущей здесь травой «туссок», поднимающейся вверх по склонам гор до высоты пятисот саженей, которой смогли бы кормиться тучные стада.

12 ноября «Халбрейн» подняла паруса. Обогнув мыс Шарлотт, мы вышли из Королевской гавани и легли курсом зюйд-зюйд-ост, в направлении Южных Сандвичевых островов, от которых нас отделяло четыреста миль.

До сих пор нам ни разу не встречались плавучие льды. Объяснялось это тем, что летнее солнце еще не пригрело настолько, чтобы они начали отделяться от припая или сползать в море с берегов южного континента. Позже течения вынесут их в пятидесятые широты, то есть туда, где в Северном полушарии располагается Париж и Квебек.

Небо, остававшееся до сих пор безоблачным, с востока стало затягиваться облаками. Ледяной ветер, обрушивавший на нас дождь с градом, крепчал с каждой минутой. Однако он оставался попутным, так что жаловаться не было резона. Пришлось поплотнее запахнуться в плащи и поднять капюшоны.

Помехой были разве что туманы, часто заслонявшие горизонт. Однако плавание в этих широтах не представляло опасности, ибо наш путь был свободен от дрейфующих льдов, и «Халбрейн» продолжала плыть на юго-восток, к Южным Сандвичевым островам.

Из тумана время от времени выныривали стаи птиц, почти не взмахивавших крыльями и оглашавших море пронзительными криками, – качурок, гагар, крачек и альбатросов, – словно указывавших нам направление.

Именно эти густые туманы помешали капитану Лену Гаю рассмотреть на юго-западе, между Южной Георгией и Южными Сандвичевыми островами, остров Траверси, открытый Беллинсгаузеном, и еще четыре островка – Уэлли, Полкер, Принс-Айленд и Кристмас, местоположение которых было, по свидетельству Фаннинга, указано американцем Джеймсом Брауном со шхуны «Пасифик». Однако наша цель состояла в том, чтобы не подходить к ним близко, ибо видимость ограничивалась всего двумя-тремя кабельтовыми. Наблюдение было усилено, а марсовые старательно всматривались в море, как только туман хоть немного рассеивался.

В ночь с 14 на 15 ноября небо на западе озарилось непонятными вспышками. Капитан Лен Гай предположил, что это сполохи вулкана, извергающегося на острове Траверси, кратер которого часто бывавет объят пламенем. Однако наши уши не улавливали глухих раскатов, обычно сопровождающих вулканические извержения, что позволило нам заключить, что мы находимся на достаточном удалении от рифов, окружающих этот остров. Следовательно, менять курс не было причин, и мы продолжили путь к Южным Сандвичевым островам.

Утром 16 ноября ветер утих, а потом задул с северо-запада. Мы воспрянули духом, ибо при таком ветре туман должен был быстро рассеиться. Внезапно матрос Стерн, стоявший на вахте, как будто приметил на северо-востоке паруса большого трехмачтового корабля. К большому нашему огорчению, корабль скрылся из виду еще до того, как нам удалось разглядеть его флаг. Возможно, то был один из кораблей экспедиции Уилкса или китобойное судно, спешившее начать охоту, так как киты показывались в этих водах в немалом количестве.

17 ноября в 10 часов утра по курсу показался архипелаг, который Кук сперва окрестил Южным Туле, – самая южная земля из всех, что были открыты к тому времени; позднее он же переименовал его в Сандвичеву Землю. Это название сохранилось на географических картах к 1830 году, когда Биско ушел отсюда на юго-восток, надеясь отыскать проход к полюсу.

С тех пор на островах побывали многие мореплаватели; кроме того, в прибрежных водах велась охота на усатых китов, кашалотов и тюленей.

В 1820 году здесь высадился капитан Моррел, надеясь пополнить запас дров. К счастью, у капитана Лена Гая не было подобного намерения, иначе его ждало бы разочарование, так как климат островов не позволяет произрастать на них деревьям. Однако шхуна все равно бросила здесь якорь на двое суток, ибо предусмотрительность требовала посетить все острова, встречающиеся на нашем пути. Вдруг нам попадется какая-нибудь надпись, знак, отпечаток? Паттерсона унесла льдина – так разве то же самое не могло произойти с кем-нибудь из его товарищей?

Итак, мы старались не пренебрегать даже малейшей возможностью, тем более, что времени у нас было достаточно. После Южной Георгии «Халбрейн» ждали Южные Сандвичевы острова. Оттуда она уйдет на Южные Оркнейские острова, а потом, пройдя Полярный круг, предпримет штурм вечных льдов.

Мы высадились на берег в тот же день. Шхуна встала под защитой скал у восточного берега острова Бристоль, в крохотном порту, приготовленном для кораблей самой природой.

Архипелаг, расположенный на 59° южной широты и 30° западной долготы, состоит из нескольких островов, из которых наиболее крупные – Бристоль и Туле. Остальные же заслуживают именоваться всего лишь островками.

Джэму Уэсту выпало отправиться в большой шлюпке на Туле, дабы изучить подходы к его берегам, мы же с капитаном Леном Гаем сошли на берег острова Бристоль.

Перед нами расстилался унылый ландшафт, единственными обитателями которого были антарктические пернатые. Скудная растительность не отличалась от растительности Южной Георгии. Голую бесплодную почву прикрывали лишь мхи да лишайники. В глубине острова по голым склонам карабкались на довольно большую высоту тоненькие сосенки, из-под корней которых то и дело с грохотом срывались вниз камни. От представшей нашему взору картины веяло невыносимым одиночеством. Ничто не говорило о присутствии хоть одной живой души, тем более о том, что остров могли посещать потерпевшие кораблекрушение. Вылазки, занявшие два дня, оказались безрезультатными.

Ничего не нашел и Джэм Уэст, посланный на безнадежное исследование сильно изрезанных берегов острова Туле. Несколько выстрелов, произведенных пушками шхуны, лишь подняли в воздух бесчисленных качурок и крачек и переполошили безмозглых пингвинов, усеивавших всю прибрежную полосу.

Прогуливаясь в компании капитана Лена Гая, я не мог удержаться, чтобы не сказать:

– Вам наверняка известно, какого мнения придерживался насчет Южных Сандвичевых островов Кук, открывший их. Сперва он решил, что ступил на континент, и вообразил, что именно отсюда приплывают в низкие широты ледяные горы, влекомые течениями. Позднее он вынужден был признать, что «Сандвичева Земля» – всего лишь архипелаг. Однако он так и не расстался с суждением, будто на юге лежит полярный континент.

– Я знаю это, мистер Джорлинг, – отвечал капитан Лен Гай, – но коли этот континент существует, то приходится заключить, что в нем имеется большая выемка, войдя в которую Уэдделл и мой брат сумели продвинуться далеко на юг. Что с того, если наш великий мореплаватель не смог обнаружить этого прохода и остановился на семьдесят первой параллели… Зато его последователи прошли дальше него, за ними последуют другие…

– Среди них будем и мы, капитан!..

– Да… с Божьей помощью! Пусть Кук не побоялся заявить, что никто не осмелится зайти дальше, чем он, и что земли, пусть они и существуют, так и не будут открыты, – будущее покажет, как он ошибался… Земли уже открыты – на восемьдесят третьей параллели…

– И кто знает, – подхватил я, – возможно, что и еще дальше – неподражаемым Артуром Пимом!

– Возможно, мистер Джорлинг. Хотя нам не нужно заботиться об Артуре Пиме, ибо Дирк Петерс и он вернулись в Америку.

– Но… А если не вернулись?

– Полагаю, что об этом нам не стоит думать, – последовал простой ответ.

XIОт Южных Сандвичевых островов к Полярному кругу

Прошло шесть дней после того, как шхуна, подгоняемая попутным ветром, пустилась в дальнейшее плавание, – и перед нами предстали Южные Оркнейские острова. Главными в этом архипелаге являются два острова: Коронейшн, гигантская вершина которого вознеслась не меньше, чем на две тысячи пятьсот футов, и лежащий к востоку от него остров Лури, чей длинный мыс Дундас устремлен на запад. Вокруг немало мелких островков – Сэддл, Поуэлл и прочие, – напоминающих крупинки просыпанного сахарного песка. Наконец, на западе расположены острова Недоступности и Отчаяния, названные так, без сомнения, мореплавателем, отчаявшимся пристать к одному из них и знавшим, что уже не сможет добраться до другого.

Архипелаг открыли один за другим американец Палмер и англичанин Ботвел в 1821 и 1822 годах. Через него проходит шестьдесят первая параллель, а заключены острова между сорок четвертым и сорок седьмым меридианом.

Подойдя поближе, мы заметили по северным берегам островов каменные нагромождения, становившиеся более пологими по мере приближения к полосе прибоя, особенно на острове Коронейшн. У берегов беспорядочно теснились чудовищные ледяные глыбы, которым месяца через два предстояло пуститься в плавание в направлении более теплых морей. Именно тогда в этих водах появятся китобойные суда, которые, прежде чем заняться своим основным делом, высадят на берег небольшую часть команды, чтобы не дать спуску тюленям и морским слонам.

До чего же верно наречены эти покрытые изморозью, траурные берега! Это особенно хорошо видно тогда, когда их зимний саван еще не продырявлен первыми лучами холодного солнца.

Остерегаясь рифов и льдов, усеивавших пролив, разделяющий архипелаг на две части, капитан Лен Гай отправился сперва к юго-восточной оконечности острова Лори, где мы и провели весь день 24 ноября; затем, обойдя мыс Дундас, шхуна заскользила вдоль южного берега острова Коронейшн, чтобы встать там на якорь 25 ноября. Поиски следов, оставленных моряками с «Джейн», ничего не дали и здесь.

Если в 1822 году – правда, то был сентябрь – Уэдделл, пожелавший поохотиться на этих островах на тюленей, только напрасно потратил время и силы, то объяснялось это только тем, что тогда еще стояла зима. «Халбрейн» могла бы заполнить тушами ластоногих весь свой трюм.

Острова и островки дают приют тысячам птиц. Кроме пингвинов, устлавших прибрежные склоны своим пометом, здесь водятся белые голуби, которых мне приходилось наблюдать и раньше. Это голенастые, а не перепончатопалые птицы, с коротким коническим клювом и с красным ободком вокруг глаз; охота на них не представляет никакого труда.

Что касается растительности Южных Оркнейских островов, то на преобладающих здесь кварцевых сланцах невулканического происхождения растут серые лишайники и немногочисленные морские водоросли, родственные ламинарии. Пляж усеян морскими блюдцами, а под скалами можно собирать мидий.

Надо сказать, что боцман и его люди не упустили случая накинуться с дубинками на пингвинов и уничтожить несколько десятков – однако не следуя достойному осуждения инстинкту убивать, а ради законной цели обеспечить команду свежим мясом.

– Ничем не хуже цыпленка, мистер Джорлинг, – заверил меня Харлигерли. – Разве вы не пробовали такого кушанья на Кергеленах?

– Пробовал, боцман, но там поваром был Аткинс.

– Что с того! Здесь поваром Эндикотт, и вы ни за что не почувствуете разницы!

И действительно, как в кают-компании, так и в кубрике не могли нахвалиться на пингвинье мясо и на кулинарное искусство корабельного кока.

«Халбрейн» подняла паруса 26 ноября в 6 часов утра и взяла курс на юг. Ее маршрут пролегал по сорок третьему меридиану, что удалось установить благодаря хорошей видимости с высокой точностью. Точно так же был проложен маршрут Уэдделла, а потом Уилльяма Гая, поэтому шхуне было достаточно не отклоняться на восток или на запад – и остров Тсалал никак не мог остаться в стороне. Однако море всегда таит сюрпризы…

Постоянный восточный ветер благоприятствовал нашему плаванию. Шхуна несла полную парусную оснастку, в том числе лисели марселя, свободный стаксель и даже паруса на штагах. Благодаря такой площади парусов она покрывала за один час не менее одиннадцати-двенадцати миль. При столь высокой скорости переход от Южных Оркнейских островов до Полярного круга мог занять немного времени. Но я не забывал, что дальше нам придется пробиваться сквозь сплошные льды или, что практичнее, искать в ледяной преграде брешь.

Мы с капитаном Леном Гаем нередко заводили на эту тему примерно такой разговор:

– Пока что, – говорил я, – «Халбрейн» балует попутный ветерок, и если он сохранится, то мы достигнем ледяных полей еще до вскрытия льда…

– Может, так, а может, и нет, мистер Джорлинг, – отвечал капитан, – ибо ныне очень ранняя весна. Как я заметил, на острове Коронейшн льды уже сползают в море, и происходит это на шесть недель раньше обычного.

– Это весьма удачно, капитан. Теперь наша шхуна сможет преодолеть паковые льды уже в первые недели декабря, тогда как обычно это удается сделать лишь к концу января.

– Да, теплая погода идет нам на пользу, – отвечал капитан Лен Гай.

– Кстати, – продолжал я, – во время второй своей экспедиции Биско только к середине февраля достиг земли, над которой возвышаются горы Уилльяма и Стоуэрби, на семьдесят четвертой параллели. Именно об этом говорят путевые дневники, которые вы предоставили мне…

– И вполне определенно, мистер Джорлинг!

– Следовательно, капитан, пройдет целый месяц, прежде чем…

– За месяц я надеюсь разыскать за ледяными полями свободное море, о существовании которого столь настойчиво пишут Уэдделл и Артур Пим, после чего мы сможем спокойно достичь сперва острова Беннета, а потом и острова Тсалал. Какое препятствие смогло бы остановить или даже замедлить наше плавание в столь чистых водах?

– Как будто никакое, капитан. Главное – преодолеть паковые льды. Вот это и будет главной трудностью, об этом нам и приходится все время заботиться… Однако, если восточный ветер не утихнет…

– Не утихнет, мистер Джорлинг: все мореплаватели, знакомые с южными морями, имели, подобно мне, возможность отметить постоянство этих ветров. Уж мне-то известно, что между тридцатой и шестидесятой параллелью бури чаще всего налетают с запада. Однако южнее все бывает наоборот: тут преобладают ветры, дующие в противоположную сторону. Вы и сами могли подметить, что стоило нам пересечь эту воображаемую границу, как направление ветра послушно поменялось…

– Верно, и остается только радоваться этому, капитан. Но должен признаться – хотя признание дается мне без малейшего труда – что я становлюсь суеверным…

– Почему бы и нет, мистер Джорлинг? Разве не разумно согласиться, что даже в самых обыкновенных жизненных обстоятельствах мы чувствуем вмешательство сверхъестественных сил?.. Нам ли, морякам «Халбрейн», сомневаться в этом? Вспомните хотя бы о встрече с останками несчастного Паттерсона, с этой льдиной, оказавшейся на нашем пути и растаявшей после этого в считаные минуты… Подумайте, мистер Джорлинг, разве подобные события не указывают на вмешательство Провидения? Более того, я готов утверждать, что Господь, сделавший так много для того, чтобы отправить нас на поиски соотечественников с «Джейн», теперь нас не оставит.

– И я того же мнения, капитан. О, нет, Его присутствие никто не смог бы оспорить! По-моему, ошибаются те, кто суеверно приписывают слепому случаю решающую роль. Все события скреплены сверхъестественной связью, напоминающей цепочку…

– О, да, цепочку, мистер Джорлинг, и первым звеном в нашей цепочке была льдина с останками Паттерсона, а последним должен стать остров Тсалал! О, мой брат, мой бедный брат! Заброшенный в такую даль одиннадцать лет тому назад… вместе с товарищами по несчастью… не имея ни малейшей надежды на спасение!.. Паттерсона занесло на такое невообразимое расстояние от них – а мы даже не знаем, как это случилось и что с ним произошло!.. У меня сжимается сердце, когда я думаю обо всех этих ужасах, но оно не затрепещет до той самой минуты, когда я смогу раскрыть объятия для своего брата…

Капитан Лен Гай настолько расчувствовался, что даже у меня увлажнились глаза. Нет, я никогда не набрался бы храбрости, чтобы сказать ему, что прийти несчастным на помощь будет крайне нелегко. Конечно, вне всяких сомнений, шесть месяцев тому назад Уилльям Гай и пятеро матросов с «Джейн» еще оставались на острове Тсалал – ведь так сказано в дневнике Паттерсона… Но в каком положении? Не находятся ли они во власти островитян, численность которых Артур Пим оценивал в несколько тысяч, не говоря уже о жителях островов, лежащих к западу? Если это так, то, возможно, нам следовало опасаться нападения дикарей под предводительством вождя Ту-Уита, перед которым мы можем оказаться столь же беззащитными, как «Джейн»?

Да, лучше положиться на Провидение!.. Его присутствие уже давало о себе знать самым чудесным образом, поэтому нам оставалось сделать все, что в человеческих силах, чтобы довести до конца задачу, которую поставил перед нами сам Господь!

Должен сказать, что экипаж шхуны вдохновляли те же чувства, те же надежды – во всяком случае, тех, кто находился на корабле с самого начала и был предан своему капитану душой и телом. Что же касается пополнения, то оно относилось к цели экспедиции более-менее равнодушно и помышляло только о барыше, который поджидал каждого по завершении плавания.

Так, по крайней мере, отзывался о них боцман, исключая однако из общего числа Ханта. Этот человек вряд ли поступил на корабль, клюнув на денежную приманку. Во всяком случае, он ни разу не заговаривал об этом, как, впрочем, и ни о чем другом – и ни с кем.

– Полагаю, он и не помышляет о деньгах, – сказал мне Харлигерли. – Вот бы услышать звук его голоса! По части разговора мы с ним продвинулись вперед не дальше судна, прочно вставшего на якорь.

– Только не воображайте, что он говорит со мною больше, чем с вами, боцман.

– Хотите знать, мистер Джорлинг, что я о нем думаю?

– Выкладывайте!

– Я думаю, что он уже заходил далеко на юг, хотя он и молчит об этом, как запеченный карп с укропом во рту. Пусть помалкивает – это его дело! Но пускай меня смоет с палубы первой же волной, если этот морской волк уже не преодолевал Полярный круг и ледяные поля и не поднимался еще на десяток градусов!..

– С чего вы это взяли, боцман?

– Я вижу это в его глазах – да, в глазах! В любую минуту, каким бы курсом мы ни шли, они неизменно устремлены на юг! И никогда не мигают, как сигнальные фонари на корме…

Харлигерли не преувеличивал: я тоже успел заметить эту особенность взгляда Ханта. Пользуясь выражением Эдгара По, можно было сравнить его взгляд с пылающим взглядом зоркого сокола.

– Когда этот дикарь свободен от вахты, – продолжал боцман, – то он неподвижно проставивает у борта и помалкивает. На самом деле ему место на краю нашего форштевня – славное бы вышло украшение для носа шхуны! Ну и субъект, скажу я вам!.. А вы посмотрите на него, когда он стоит у штурвала, мистер Джорлинг! Его лапищи так обхватывают рукоятки, словно их прибили к ним гвоздями! Когда он глядит на нактоуз, то можно подумать, что его взгляд намагничен так же, как стрелка компаса. Я тоже не из дурных рулевых, но куда мне до Ханта!.. Когда Хант у штурвала, стрелка ни за что не отклонится от курсовой черты, каким сильным ни оказался порыв ветра. Если бы ночью погасла лампа, освещающая нактоуз, то я уверен, что Ханту не понадобилось бы ее зажигать. Он осветил бы шкалу компаса огнем своего взора и не сбился с курса!

По всей видимости, боцман восполнял в моей компании то, что оставалось недоговоренным в присутствии капитана Лена Гая и Джэма Уэста, не обращавших никакого внимания на его болтовню. Как бы то ни было, если Харлигерли и отзывался о Ханте с некоторой запальчивостью, то я был вынужден согласиться, что необычное поведение матроса более чем располагало к этому. Его можно было с полным основанием отнести к категории полуфантастических существ. Если уж на то пошло, то Эдгар По, будь он знаком с Хантом, создал бы на основе такого знакомства какой-нибудь в высшей степени странный персонаж.

На протяжении многих дней наше путешествие продолжалось без единого происшествия. Ничто не нарушало монотонности плавания. Погода оставалась безупречной. Шхуна, подгоняемая свежим восточным ветерком, набрала максимальную скорость, о чем свидетельствовал длинный, плоский и как будто проведенный по линейке след, тянувшийся за ее кормой на много миль.

Тем временем весна все больше вступала в свои права. Шхуне начали встречаться стада китов. В этих водах даже большому кораблю хватило бы всего недели, чтобы набить трюм бесценным жиром. Многие матросы, особенно американцы, не скрывали разочарования, видя, с каким безразличием относится капитан шхуны к присутствию совсем рядышком животных, ценящихся буквально на вес золота, да еще в количествах, никогда прежде не виданных в это время года.

Активнее всего проявлял неудовольствие гарпунщик Хирн, к которому охотно прислушивались остальные члены команды. Это был неотесанный англичанин лет сорока четырех от роду, от всего облика которого веяло бесстрашием, сумевший подчинить себе остальных матросов. Я представлял себе, как он смело поднимается во весь рост на носу китобойной шлюпки и, размахнувшись, вонзает гарпун в бок кита, который уходит под воду, волоча за собой длинный линь… Захватывающее, должно быть, зрелище! Учитывая страстную любовь гарпунщика к своему ремеслу, я не сомневался, что наступит день, когда его недовольство вырвется наружу.

Между тем наша шхуна не была оснащена для китового промысла, ибо на борту не было ничего, что для этого требуется. Ведь, став капитаном «Халбрейн», Лен Гай занимался исключительно торговой навигацией между островами в южных водах Атлантического и Тихого океана. Тем временем количество усатых китов, которых мы то и дело замечали в нескольких кабельтовов от шхуны, поражало воображение.

Как-то раз часа в 3 дня я вышел на бак, чтобы полюбоваться играми нескольких пар морских гигантов. Хирн указывал собравшимся матросам на китов, сбивчиво выкрикивая:

– Вон, видите? Полосатик! А теперь двое, нет, трое! Экий спинной плавник – в пять-шесть футов высотой! Глядите, как они плывут – спокойно, без единого прыжка… О, будь у меня гарпун, то, ручаюсь головой, я бы воткнул его в одно из четырех желтых пятен у него на спине! Но разве на торговой посудине такое возможно?! Нет, здесь нечем потренировать руку! Тысяча чертей! Когда выходишь в эти моря, то надо добывать китов, а не… – Он осекся и, выругавшись, заорал: – Вон еще один, совсем другой!

– Тот, с горбом, как у верблюда? – спросил кто-то из матросов.

– Да. Это горбач, – отвечал Хирн. – Видишь, у него все брюхо в складках и длинный спинной плавник? Горбач – редкая добыча, потому что он сразу ныряет на большую глубину и утаскивает за собой многие сажени линя!.. Мы и вправду заслужили, чтобы он огрел нас хвостом, коли не собираемся его загарпунить!

– Осторожно! – раздался крик боцмана.

Шхуне не грозил, разумеется, сокрушительный удар хвостом, который накликал гарпунщик. Просто у самого борта шхуны всплыл огромный кит, и не прошло и минуты, как из его дыхал взметнулся фонтан воды, сопровождаемый шумом, напоминающим отдаленный артиллерийский залп. Весь бак окатило водой.

– Славная работка! – небрежно выговорил Хирн, пока остальные матросы, вымокшие до нитки, осыпали кита проклятиями.

Кроме китообразных двух названных видов, нам попадались также гладкие киты, чаще всего встречающиеся в южных морях. У них нет плавников, а под кожей расположены огромные запасы жира. Охота на них не сопряжена с большой опасностью. Именно они и являются излюбленной добычей китобоев в антарктических водах, кишащих, помимо прочего, мельчайшими ракообразными, называемыми «китовой едой», составляющими и в самом деле их единственный рацион.

Сейчас менее чем в трех кабельтовов от шхуны плыл гладкий кит длиною футов в шестьдесят, из которого можно было бы наготовить добрую сотню бочонков жира. Именно столько можно получить, загарпунив один-единственный экземпляр; троих хватило бы, чтобы заполнить трюм корабля средних размеров.

– Да, это и есть гладкий кит! – воскликнул Хирн. – Его узнают по мощному, низкому фонтану! Вон, видите – там, по левому борту… Точно столб дыма… Это полосатик. И такое добро уходит у нас из-под самого носа! Какая жалость! Вот черт! Отказываться набить трюм, когда случай сам плывет в руки, – это все равно, что вывалить в море мешок пиастров! Горе тому капитану, который упускает столько товару! Лишить свою команду такого богатства!..

– Хирн! – раздался властный голос. – Заступай-ка на вахту! Оттуда тебе будет легче считать китов!

То был голос Джэма Уэста.

– Господин лейтенант! – взмолился было гарпунщик.

– Ни слова больше, не то я продержу тебя там до завтра. Пошевеливайся!

Не смея противоречить, гарпунщик повиновался, не сказав больше ни слова. «Халбрейн» заплыла в высокие широты вовсе не для охоты на морских млекопитающих, и, набирая на Фолклендах матросов, мы предупреждали их, что охотиться им не придется. У путешествия была одна-единственная цель, о которой знали все, и ничто не должно было нас от нее отвлечь.

Тем временем шхуна скользила по воде, поверхность которой приобрела красноватый оттенок из-за присутствия миллиардов ракообразных из рода тизаноподов, родственных креветкам. Киты, беззаботно улегшиеся на бок, собирали их на наших глазах своим усом, натянутым, подобно сети, между челюстями, и отправляли огромными глотками прямиком себе в желудок.

Мы наблюдали в ноябре месяце на крайнем юге Атлантики столько китообразных различных разновидностей, что это указывало на удивительно ранний приход весны. В то же время на горизонте не показывалось ни единого китобойного судна.

Отметим между прочим, что уже в первой половине века китобои махнули рукой на моря Северного полушария, где киты встречались теперь лишь изредка, что было результатом их неумеренного промысла. Французы, англичане и американцы обратили взоры на южную оконечность Атлантического и Тихого океанов, где охота на китов еще не представляла особого труда. Вполне возможно, что китобойный промысел, столь процветавший в недавнем прошлом, скоро вообще сойдет со сцены. Вот к каким заключениям можно было прийти, наблюдая невиданное скопление китообразных.

Должен сказать, что со времени нашего последнего разговора о романе Эдгара По капитан Лен Гай отбросил в общении со мной былую сдержанность. Теперь нам с ним нередко доводилось болтать о том о сем. В тот день он сказал:

– Присутствие китов свидетельствует о близости берега. Здесь две причины: первая – это то, что ракообразные, которых киты употребляют в пищу, всегда держатся вблизи берегов; вторая же состоит в том, что самкам требуется мелководье, чтобы производить на свет потомство.

– Если дело обстоит именно так, капитан, – отвечал я, – то почему же мы не заметили больше никакой земли, отойдя от Южных Оркнейских островов и приближаясь к Полярному кругу?

– Ваше замечание справедливо. Чтобы увидеть землю, нам следовало бы отклониться на пятнадцать градусов к западу, где расположены открытые Беллинсгаузеном Южные Шетлендские острова, острова Александра I и Петра, наконец, Земля Грейама, впервые открывшаяся взору Биско.

– Выходит, что присутствие китов не всегда свидетельствует о близости земли?

– Даже не знаю, как вам ответить, мистер Джорлинг. Возможно, что заключение, которым я с вами поделился, не имеет под собою оснований. Быть может, разумнее было бы связать огромное количество китов с погодными условиями этого года…

– Я тоже не вижу иного объяснения. Это соответствует, кстати, нашим собственным наблюдениям.

– Что ж, остается воспользоваться столь благоприятными условиями, – отвечал капитан Лен Гай.

– Не учитывая при этом упреков, раздающихся со стороны части экипажа…

– В чем могут нас упрекнуть эти люди? – вскричал капитан Лен Гай. – Насколько мне известно, их брали на корабль не для охоты! Они отлично знают, для чего мы их наняли, и Джэм Уэст поступил верно, не дав им продолжить свои бессмысленные разговоры. Моя старая команда не позволила бы себе подобных замечаний!.. Да, мистер Джорлинг, остается сожалеть, что я не смог ограничиться ею! К сожалению, это было бы невозможно – ведь надо принимать во внимание количество туземцев, населяющих остров Тсалал!

Спешу пояснить, что хотя мы не занимались охотой на китов, прочий морской промысел вовсе не возбранялся. Учитывая скорость «Халбрейн», от невода или тройной сети было бы мало проку. Однако боцман велел закинуть за корму удочки, что весьма способствовало большему разнообразию меню – к вящему удовольствию желудков, уставших от солонины. На удочки попадались бычки, лососи, треска, скумбрия, морские угри, кефаль, рыбы-попугаи. Не бездействовали и гарпуны: ими удавалось добывать дельфинов и морских свиней, темное мясо которых пришлось экипажу по вкусу, а филе и печень вообще являются лакомыми блюдами.

Что касается птиц, то на всем пути нас сопровождали качурки различных разновидностей – и белые, и голубые, а также удивительно изящные создания – зимородки, кайры и бесчисленные шашечницы.

Однажды мне удалось приметить в отдалении гигантского буревестника, размеры которого привели меня в немалое удивление. Видимо, именно эту необыкновенную птицу, обитающую неподалеку от Магелланова пролива, с размахом крыльев, достигающим 14 футов, испанцы нарекли «quebrantahuesos». Размеры приближают этого буревестника к исполинам-альбатросам, которых мы тоже встречали нередко, – таинственным пернатым с оперением цвета сажи, приверженным стране вечных льдов.

Не следует забывать, что воодушевление и горечь Хирна и его единомышленников-матросов при виде стад китообразных, которых мы не собирались преследовать, объясняется тем, что первенство среди китобоев анатарктических вод принадлежит американцам. Мне вспоминается, что согласно переписи, проведенной Соединенными Штатами в 1827 году, количество судов, оснащенных для ведения китобойного промысла в этих водах, достигало 200 и имело общий тоннаж в 50 тысяч тонн; каждый из них привозил домой по 1700 бочонков жира; в год добывалось до 8 тысяч китов, не считая 2 тысяч подранков, уходивших в глубину. Четыре года назад была проведена очередная перепись, показавшая, что флот вырос до 460 судов, а общий тоннаж – до 172 500 тонн, что составило десятую часть от всего торгового флота страны. Общая стоимость китобойного флота равнялась примерно 118 тысячам долларов, а торговый оброт достигал 40 миллионов.

Понятно теперь, почему гарпунщик и многие матросы-американцы относились к этому грубому, но доходному ремеслу с такой страстью. Однако американцам следовало бы поостеречься дальнейшего безоглядного истребления морских обитателей! Постепенно китов в южных морях будет становиться все меньше и меньше, так что их придется преследовать среди льдов…

Услыхав от меня такие речи, капитан Лен Гай заметил, что англичане всегда проявляли больше умеренности, – что ж, мне оставалось только согласиться с его словами.

30 ноября в полдень своевременные и точные вычисления нашего местоположения показали, что мы находимся на 66°23′3′′ южной широты. Следовательно, «Халбрейн» пересекла Полярный круг, служащий границей антарктического пояса.

XIIМежду Полярным кругом и паковыми льдами

Притом, что океан за Полярным кругом отличается неспокойным нравом, приходится согласиться, что, стоило нашему кораблю пересечь этот воображаемый круг, проведенный в двадцати трех с половиной градусах от полюса, как он будто бы проник в новую страну, «страну отчаяния и безмолвия, где мерцает несказанный свет», какой окрестил ее Эдгар По, волшебную темницу великолепия и славы, о вечном заточении в которой мечтает этот певец «Элеоноры».

Если оставить в стороне фантастические гипотезы, то этот район Антарктики площадью более пяти миллионов квадратных миль остался, по-моему, в том же состоянии, в каком находился весь Земной шар в ледниковый период…

Как известно, летом в Антарктиде царит полярный день, ибо солнце в это время года никогда не скрывается за горизонтом. Однако позже, стоит ему исчезнуть, воцараяется полярная ночь, озаряемая сполохами полярного сияния.

Наша шхуна осмелилась войти в эти внушающие ужас широты в разгар полярного дня. Дневной свет должен был помочь нам отыскать остров Тсалал, где, как мы были убеждены, нам предстояло спасти остатки экипажа «Джейн».

Человек, наделенный бурным воображением, наверняка испытал бы ни с чем не сравнимое возбуждение в первые часы, проведенные в пределах Полярного круга: его посетили бы видения, кошмары, галлюцинации… Он почувствовал бы себя как бы перенесенным в мир сверхъестественного… Приближаясь к стране вечных льдов, он спрашивал бы себя, что таится за туманной завесой, скрывающей неведомые дали… Уж не ожидают ли его там удивительные открытия в царстве минералов, растений, животных, не встретит ли он там совершенно особенных человекоподобных существ, как это якобы случилось с Артуром Пимом? Какие еще чудеса ждут его в волшебном театре, скрытом до поры до времени занавесом тумана? Не суждено ли ему горькое прозрение, когда, вырвавшись из плена фантазий, он помыслит о возвращении? Не услышит ли он у самого уха хриплое карканье ворона, предрекающего ему, как в самых удивительных стихах из вышедших когда-либо из-под пера поэта: «Не вернуть, не вернуть?»…

По правде говоря, я находился вовсе не в таком расположении духа и, чувствуя некоторое возбуждение, оставался все же в рамках реального взгляда на вещи. Я молил Небо лишь об одном: чтобы и за Полярным кругом, и вне его волны и ветры все так же благоприятствовали нашему плаванию.

Что касается капитана Лена Гая, старшего помощника и членов старой команды шхуны, то на их обветренных лицах, покрытых темным загаром, читалось нескрываемое удовлетворение от мысли, что шхуна пересекла шестьдесят шестую параллель. На следующий день после этого знаменательного события цветущий Харлигерли весело окликнул меня на палубе:

– Эй, мистер Джорлинг! Вот мы и пересекли этот знаменитый круг!

– Все еще впереди, боцман. Все впереди…

– Всему свое время. Но я разочарован…

– Чем же?

– А тем, что мы не делаем того, что делают на борту всех остальных кораблей, пересекающих Полярный круг…

– Вы сожалеете об этом? – спросил я.

– А как же! «Халбрейн» могла бы позволить себе церемонию южного крещения!

– Крещения?.. Кого бы мы стали крестить, если все наши люди, подобно вам, уже поднимались выше этой заговоренной параллели?

– Мы-то да, а вот вы, мистер Джорлинг? Почему бы нам не устроить эту церемонию в вашу честь?

– Верно боцман, странствия впервые привели меня в столь высокие широты…

– И вы вполне заслуживаете крещения, мистер Джорлинг! Разумеется, без оглушительного шума, без барабанов и труб, даже без антарктического Деда Мороза в его традиционном маскарадном одеянии… Позвольте мне благословить вас…

– Что ж, Харлигерли, – отвечал я, запуская руку в карман, – благословляйте и крестите, сколько вам вздумается! Держите пиастр – выпейте на него за мое здоровье в ближайшем кабачке за углом.

– Придется дожидаться острова Беннета или острова Тсалал, если только на этих диких клочках суши отыщутся кабачки… Ведь для того, чтобы открыть таверну, требуется такой человек, как Аткинс…

– Скажите-ка мне, боцман… У меня не выходит из головы этот Хант… Радуется ли он вместе с остальными матросами тому, что «Халбрейн» пересекла Полярный круг?

– Кто же его знает?.. – отвечал Харлигерли. – Он предпочитает держать паруса сухими, и к нему не подберешься ни с правого, ни с левого борта. Но ведь я уже говорил вам: я не я, если он не хлебнул уже и ледяной водички, и ледяных полей…

– Что внушает вам такую уверенность?

– Все и ничего, мистер Джорлинг! Я нюхом чувствую! Хант – старый морской волчище, протащивший свой заплечный мешок через самые затерянные уголки Земного шарика!

Я был целиком согласен с мнением боцмана и, повинуясь неосознанному предчувствию, без устали наблюдал за Хантом, никак не выходившим у меня из головы.

С 1 по 4 декабря штиль постепенно сменился на северо-западный ветер. В этих местах от северного ветра не приходится ожидать ничего хорошего – совсем как от южного в Северном полушарии. Все, что он может сулить, – это плохая погода, с ураганом и шквалами в придачу. Однако главное, чего нам приходилось опасаться, – это юго-западного ветра, который заставил бы шхуну свернуть с пути или в лучшем случае сражаться с ветром, чтобы не сбиться с курса, ибо нам не следовало отклоняться от меридиана, вдоль которого мы плыли на юг, оставив позади Южные Оркнейские острова.

Неминуемое ухудшение погоды не могло не вызвать беспокойства у капитана Лена Гая. Вдобавок «Халбрейн» сбавила ход, ибо 4 декабря попутный ветер стал ослабевать, а в ночь с 4-го на 5-е прекратился вовсе. Утром на реях висели сморщенные паруса. До нас не доносилось ни единого дуновения, и поверхность океана была гладкой, как стол, однако сильная качка предвещала западный ветер.

– Море что-то чует, – сказал капитан Лен Гай, обращаясь ко мне. – Где-то там, должно быть, разгулялась буря. – И он указал рукой в западном направлении.

– Действительно, горизонт заволокло туманом, – отвечал я. – Возможно, к полудню солнце разгонит его…

– В этих широтах солнце не поднимается высоко даже летом, мистер Джорлинг. Джэм!

Старший помощник явился на зов.

– Что вы думаете о небе?

– Ничего хорошего… Следует быть готовыми ко всему, капитан. Я прикажу спустить верхние паруса, свернуть большой стаксель и развернуть штормовой. Вдруг после полудня горизонт очистится?.. Если же налетит шквал, мы встретим его во всеоружии.

– Важнее всего не сходить с южного курса, Джэм.

– Сделаем все возможное, капитан. Мы на правильном пути.

– Не заметил ли марсовой первых дрейфующих льдов? – осведомился я.

– Заметил, – отвечал капитан Лен Гай. – При столкновениях с айсбергами повреждения получают отнюдь не айсберги. Поэтому если осторожность потребует от нас отклониться к западу или к востоку, нам придется смириться с этим, но только если не будет иного выхода.

Марсовой не ошибся. Днем нашему взору предстали льдины, медленно плывущие к югу, – пока это были небольшие ледяные островки, не отличавшиеся ни длиной, ни высотой. Вокруг появлялось все больше осколков ледяных полей, называемых англичанами «паками», – они имеют от трехсот до четырехсот футов в длину и соприкасаются краями, «палчами» – когда льдины напоминают формой круги, и «вереницами» – когда льды имеют продолговатые очертания. От всех этих осколков было вовсе нетрудно увернуться, поэтому они не могли помешать «Халбрейн». Однако если до недавних пор ветер позволял шхуне выдерживать верное направление движения, то теперь она замедлила ход и, утратив скорость, стала хуже слушаться руля. К тому же нас болтало все сильнее и сильнее.

К двум часам дня порывы ветра резко усилились, причем невозможно было даже определить, с какой стороны он дует. Качка стала нестерпимой, и боцман приказал закрепить все предметы на борту, которые могли начать перекатываться во время шторма. Ближе к трем часам северо-западный ветер набрал небывалую силу. Лейтенант распорядился взять нижние рифы у бизани, фок-стакселя и штормового фока, надеясь выдержать ветер и не отклониться к востоку, сбившись с маршрута Уэдделла. В той стороне и вправду скопились дрейфующие льды, путешествие среди которых представляло бы для корабля смертельную опасность.

Содрогаясь от ударов волн и порывов ветра, шхуна то и дело давала опасный крен. К счастью, груз в трюме не сдвинулся ни на дюйм, ибо был закреплен в расчете на ураган поистине чудовищной силы, поэтому нам не грозила участь «Дельфина», погибшего именно из-за небрежности при погрузке. Как помнит читатель, этот злосчастный бриг перевернулся кверху дном, и Артур Пим с Дирком Петерсом провели немало дней, уцепившись за киль.

Вдобавок к этому, насосы не могли пока откачать ни единой капли воды, ибо она не проникала внутрь через швы, что заставляло с благодарностью вспомнить остановку на Фолклендах и произведенный там тщательный ремонт.

Ни один знаток погоды, поднаторевший в прогнозах, не смог бы предсказать, как долго продлится ураган. Сутки, двое, трое суток непогоды – антарктические широты могли сулить ненастье любой продолжительности.

Спустя час после начала бури на нас обрушился дождь вперемежку то с градом, то со снегом, вернее, с вьюгой. Объяснялось это резким падением температуры. Термометр показывал всего лишь 36° по Фаренгейту (2,22 °C выше нуля), а атмосферное давление упало до 721 миллиметра.

Было уже десять часов вечера – я все-таки воспользуюсь словом «вечер», хотя солнце постоянно оставалось над горизонтом. Оставалось еще пятнадцать дней, прежде чем оно дойдет до наивысшей точки своей орбиты, и здесь, в двадцати трех градусах от полюса, оно беспрерывно освещало поверхность океана своими бледными, косыми лучами.

В 10.35 сила урагана удвоилась. Я уже не решался вернуться в кабину и скрючился за рубкой. В нескольких шагах от меня капитан Лен Гай и его старший помощник обсуждали сложившееся положение. При чудовищном грохоте волн и скрипе снастей они вряд ли могли расслышать друг друга; однако моряки умеют объясняться жестами.

Достаточно было бросить взгляд за борт, чтобы удостовериться, что шхуну сносит к юго-востоку, где она неминуемо натолкнется на громоздящиеся льды, ибо их скорость уступала ее. Нам грозила двойная беда: отклонение от курса и столкновение со льдами. Бортовая качка настолько усилилась, что были все основания опасаться за мачты, верхушки которых описывали в небе все более опасные пируэты. При очередном ливневом заряде казалось, что «Халбрейн» вот-вот расколется надвое. Находясь на баке, было невозможно разглядеть, что творится на корме.

В просветах, открывающихся впереди, было видно, с какой яростью бьются о бока айсбергов, напоминающих прибрежные утесы, гигантские волны, рассыпающиеся в ледяную пыль. Льдин вокруг все прибывало, что позволяло надеяться, что шторм ускорит вскрытие ледяных полей, сделав их более доступными для прохода.

Пока же главной задачей было выстоять под напором ветра. Единственным способом сделать это было теперь лечь в дрейф. Шхуну отчаянно трепало валами, заслоняющими небо и с невероятной силой обрушивающимися на палубу. Не могло быть даже речи о том, чтобы отдаться воле ветра, ибо при такой скорости это было бы чревато верным потоплением.

Первым делом следовало развернуть судно носом против ветра. После этого шхуна, дрейфуя под зарифленным марселем, малым стакселем на носу и штормовым стакселем на корме, смогла бы противостоять буре, а в случае, если бы шторм разгулялся пуще прежнего, можно бы было еще больше уменьшить площадь парусов.

На вахту заступил матрос Драп. Капитан Лен Гай, стоя бок о бок с ним, следил за маневрами шхуны. На баке матросы споро выполняли команды Джэма Уэста, а на корме шестеро под водительством боцмана меняли бизань на штормовой стаксель. Последний представляет собой треуголный кусок очень плотной парусины, скроенный наподобие кливера, который поднимают на стоячем такелаже низкой мачты.

Для того, чтобы взять рифы на марселе, следовало вскарабкаться на ванты фок-мачты, чем и занялись четверо моряков. Первым бросился к выбленкам Хант. За ним поспевал Мартин Холт, старшина-парусник шхуны. Третьим был матрос Берри, четвертым – один из новичков.

Я и представить себе не мог, что можно действовать так умело и проворно, как это выходило у Ханта. Его руки и ноги едва касались выбленок. Добравшись до вантов, он двинулся по рее, чтобы ослабить штерты марселя. Мартин Холт устремился к противоположному концу реи, остальные двое остались посредине.

Матросам предстояло распустить парус и взять на нем низкий риф. Затем, спустившись на палубу, они должны были натянуть его снизу. Капитан Лен Гай и его помощник не сомневались, что под такой оснасткой шхуна сможет пролежать в дрейфе столько, сколько понадобится.

Пока Хант и его товарищи трудились над марселем, боцман поставил штормовой стаксель и дожидался от лейтенанта команды крепить его. В этот момент на корабль обрушился сильнейший за весь шторм удар ветра. Ванты и бакштаги, готовые лопнуть, загудели, как стальные тросы. Казалось, еще минута – и даже те немногие паруса, которые оставались на мачтах, разорвутся на тысячи лоскутов… Внезапно палуба вздыбилась от удара волны. Несколько бочонков, сорвавшись с мест, покатились к борту. Шхуна так сильно накренилась вправо, что вода хлынула буквально отовсюду. Меня бросило на рубку, и я несколько секунд не мог встать на ноги. Крен грозил катастрофой: край реи, на которой хлопал марсель, погрузился в воду на три-четыре фута… Когда рея вынырнула из воды, на ней не оказалось Мартина Холта, только что заканчивавшего там свою работу. Послышался крик – это кричал старшина-парусник, смытый волной. Его рука отчаянно взметнулась в пене, вскипевшей не гребне вала…

Матросы бросились к правому борту и стали кидать товарищу кто что может – трос, бочонок, шест, лишь бы этот предмет мог плавать и за него сумел бы уцепиться Мартин Холт. В тот момент, когда я нащупал рукой кнехт, чтобы подняться на ноги, перед моими глазами промелькнуло что-то темное, врезавшееся в следующую секунду в бурлящую воду. Неужели еще кто-то свалился в воду? Нет, это добровольный прыжок… Кто-то поспешил Холту на выручку!

Не успев закрепить последний ленек рифа, Хант соскользнул с реи и устремился на помощь старшине.

– Два человека за бортом! – крикнул кто-то.

Двое… Один пришел на помощь другому… Не погибнут ли теперь оба?..

Джэм Уэст подскочил к штурвалу и вывернул шхуну на один румб круче к ветру – большего нельзя было сделать, не рискуя потерять направление ветра. Корабль застыл с развернутым фоком и обвисшим штормовым стакселем. В то же мгновение из пены, покрывающей бурлящую воду, вынырнули головы Мартина Холта и Ханта. Хант греб изо всех сил, подныривая под гребни волн, и расстояние между ним и старшиной неуклонно сокращалось. Однако расстояние между последним и шхуной уже составляло целый кабельтов. Хант то появлялся, то снова исчезал из виду, все больше превращаясь в темную точку, с трудом различимую среди беснующихся волн.

Побросав в воду шесты и бочки, команда замерла, ибо сделала все, что могла. О том, чтобы спустить шлюпку в бурлящую воду, заливающую полубак, не могло идти и речи. Она либо немедленно опрокинулась бы, либо разбилась о борт.

– Оба пропали! Оба… – прошептал капитан Лен Гай. – Джэм! Шлюпку!..

– Если вы прикажете спустить в море шлюпку, – прокричал в ответ помощник, – я первый сойду в нее, пусть это и будет смертельный риск. Но для этого мне нужен приказ!

Свидетели неравной борьбы людей и стихии затаили дыхание. Все и думать забыли о шхуне, которая могла вот-вот перевернуться. Еще минута – и все испустили отчаянный вопль, в последний раз заметив Ханта, мелькнувшего среди волн. Хант, словно оперевшись под водой на что-то твердое, с нечеловеческой силой сделал решающий рывок в сторону Холта, вернее, в то место, где того видели перед тем, как над ним сомкнулась пучина…

Тем временем Джэм Уэст скомандовал расслабить шкоты малого кливера и штормового стакселя, благодаря чему шхуна приблизилась к тонущему и отважному Ханту на полкабельтова. Внезапно рев озверевшей стихии заглушило дружное «ура!» всего экипажа: люди увидели Ханта, поддерживающего левой рукой Мартина Холта, не способного шевельнуться и болтающегося на воде, подобно неодушевленному предмету. Хант отчаянно греб правой рукой и заметно приближался к шхуне.

– Идти бейдевинд! – скомандовал Джэм Уэст рулевому.

Подчинившись штурвалу, паруса разом наполнились ветром, издавая хлопки, напоминающие пушечные выстрелы. «Халбрейн» взлетела на гребень волны, словно горячая лошадка, ставшая на дыбы и грызущая раздирающие ее рот удила. Содрогаясь от носа до кормы, она и впрямь напоминала в это мгновение лошадь, бьющую копытами по земле…

Прошла бесконечная минута. Мы с трудом различали в бурлящей воде двоих, жизнь одного из которых целиком зависела от рвения другого…

Наконец, Хант подплыл к кораблю и схватился за свисающий с борта швартов.

– Спускайся под ветер! – скомандовал старший помощник рулевому.

Шхуна развернулась, с трудом удерживаемая марселем, малым кливером и штормовым стакселем, и снова легла в дрейф.

Ханта и Мартина Холта в одно мгновение подняли на борт. Одного из вызволенных из пучины пришлось уложить под фок-мачтой, другой был готов сразу броситься на помощь товарищам, сражающимся со стихией.

Усилия обступивших старшину людей принесли плоды: дыхание его восстановилось, опасность удушья миновала. Энергичный массаж привел его в чувство, и он приоткрыл глаза.

– Мартин Холт, – сказал ему склонившийся над ним капитан, – однако ты вернулся издалека…

– Да, да, капитан… – бормотал Мартин Холт, силясь оглядеться вокруг. – Но кто приплыл за мной?

– Хант! – провозгласил боцман. – Это Хант рисковал жизнью, чтобы тебя спасти!

Харлигерли вытолкнул старавшегося держаться в стороне Ханта в центр круга. Мартин Холт устремил на него полный признательности взор.

– Хант, – прошептал он, – ты спас меня… Если бы не ты, со мной было бы кончено… Спасибо тебе!

Хант ничего не ответил.

– Эй, Хант! – окликнул его капитан. – Ты что, не слышишь?

Хант и впрямь, казалось, ничего не слышал.

– Хант! – снова заговорил Мартин Холт, – подойди ко мне… Я так благодарен тебе… Я хочу пожать твою руку…

И он протянул Ханту слабую ладонь.

Хант отпрянул и потряс головой, словно его смущала признательность за столь обыкновенный поступок. Постояв еще немного, он заторопился на бак, где взялся заменять шкот малого кливера, лопнувший от удара волны, заставившего корабль содрогнуться от киля до верхушек мачт.

Хант определенно был самоотверженным и бесстрашным героем!.. В то же время ему, по всей видимости, были чужды проявления человеческих чувств, поэтому боцману придется еще долго дожидаться, пока он раскроет рот…

Буря тем временем никак не унималась, и нам пришлось испытать еще немало моментов отчаяния. Сотни раз на нас налетал шквал такой силы, что грозил оборвать и без того зарифленные паруса. Сотни раз шхуна, пусть и ведомая умелой и твердой рукой Ханта, вставшего к штурвалу, кренилась под напором ветра, грозя зачерпнуть бортом океанскую воду. Пришлось убрать марсель и ограничиться штормовым фоком и малым кливером, иначе шхуна не смогла бы оставаться в дрейфе.

– Джэм, – сказал капитан Лен Гай, – сейчас пять часов утра. Если нам необходимо встать по ветру…

– Это осуществимо, капитан, но тогда нас может захлестнуть волной…

Действительно, нет ничего опаснее, чем ветер, дующий в корму, когда кораблю не удается вскарабкиваться на гребни волн. К этому маневру прибегают только в том случае, если судно не может больше оставаться в дрейфе. Кроме того, уклонившись к востоку, «Халбрейн» сошла бы с курса и оказалась в лабиринте льдин, сбившихся в той стороне в зловещую массу.

6, 7 и 8 декабря не стихала буря, сопровождаемая снежными зарядами и резким понижением температуры. Однако нам удалось остаться в дрейфе, хотя для этого и пришлось заменить малый кливер, лопнувший от порыва ветра, другим, более прочным полотнищем.

Нет нужды говорить, что капитан Лен Гай проявил себя как настоящий моряк, что Джэм Уэст не упускал из виду ни одной мелочи, что экипаж безупречно выполнял все их команды, что Хант по-прежнему первым кидался исполнять поручения – будь то маневр парусами или опасность, требующая немедленных действий.

Оставалось только диву даваться, что он за человек! Различие между ним и большинством матросов, набранных на Фолклендах, особенно гарпунщиком Хирном, было просто разительным. От них, наоборот, было нелегко добиться даже простой исполнительности. Разумеется, они повиновались, ибо приказам такого офицера, как Джэм Уэст, приходится повиноваться волей-неволей, однако с бесконечными жалобами и требованиями. У меня появилось опасение, что это не сулит нам в будущем ничего хорошего.

Мартин Холт не замедлил вернуться к своим обязанностям, причем выполнял их теперь с еще большим рвением. Будучи прекрасным мастером своего дела, он был единственным, кто мог бы в умении и сноровке соперничать с Хантом.

– Ну, Холт, – спросил я его как-то раз, вмешавшись в его беседу с боцманом, – в каких же вы теперь отношениях с этим дьяволом Хантом? Стал ли он более общительным после того, как спас вас?

– Нет, мистер Джорлинг, – отвечал старшина-парусник, – и мне даже кажется, что он меня избегает.

– Избегает вас?.. – изумился я.

– Совсем как раньше.

– Вот странно…

– Да, так оно и есть, – подтвердил Харлигерли. – Я не раз замечал это.

– Значит, он сторонится вас так же, как и всех остальных?

– Еще больше, чем остальных!

– С чего бы это?

– Ума не приложу, мистер Джорлинг!

– Все-таки, Холт, ты теперь его вечный должник! – заявил боцман. – Только не вздумай зажигать в его честь свечку: уж я-то его знаю, он ее мигом задует!

Меня сильно удивили их слова. Однако уже скоро я смог сам убедиться, что Хант из всех сил избегает встреч со старшиной-парусником. Неужели он не понимает, что имеет право на признательность человека, которому спас жизнь? Да, его поведение было по меньшей мере странным…

В ночь с 8 на 9 декабря ветер стал поворачивать к востоку, что предвещало установление более спокойной погоды. Теперь можно было надеяться, что «Халбрейн» наверстает время, упущенное из-за дрейфа, и вернется к сорок третьему меридиану, вдоль которого пролегал ее маршрут. Несмотря на то, что волнение на море еще не до конца утихло, уже к 2 часам ночи на мачтах захлопали паруса. Поймав ветер фоком, бизанью с двумя рифами, штормовым и малым кливерами, «Халбрейн» легла на левый галс и снова устремилась в утерянном было направлении.

Вокруг шхуны появлялось все больше дрейфующих льдов, что зародило в нас надежду, что ураган ускорил вскрытие ледяных полей и что в восточном направлении в полосе сплошных льдов уже появились бреши.

XIIIВдоль паковых льдов

С тех пор, как «Халбрейн» пересекла воображаемую дугу, расположенную в двадцати трех с половиной градусах от полюса, путешествие протекало безупречно, и этого впечатления не смогла испортить даже недавняя буря. Нам очень повезло, что уже в первой половине декабря мы смогли пойти той же дорогой, которой до нас прошел Уэдделл.

Я говорю о «дороге Уэдделла», словно это и впрямь удобная дорога, проложенная посуху, с километровыми столбами и большим указателем: «Направление на Южный полюс»…

Весь день 10 декабря шхуна легко маневрировала среди льдин. Направление ветра было благоприятным, и мы не меняли курса, а шли по прямой, лишь огибая крупные массивы льда. Хотя от сплошного таяния льдов нас отделял еще целый месяц, капитан Лен Гай, привыкший к антарктическим водам, утверждал, что в этом году вскрытие льдов, приходящееся обыкновенно на январь, случится уже в декабре.

Экипажу не составляло никакого труда вилять среди гигантских плавучих глыб. Подлинные трудности должны были начаться позднее, когда шхуна попытается вклиниться в паковые льды.

Впрочем, нас не могли напугать никакие неожиданности. О присутствии огромных масс льда свидетельствовал хорошо знакомый китобоям желтоватый оттенок воздуха, вызываемый преломлением соленечных лучей. Так всегда происходит в полярных областях, и опытные люди знают, что это означает.

Пять дней подряд шхуна знай плыла себе вперед, не ведая преград и ни разу не столкнувшись со льдиной. Однако чем дальше на юг, тем больше становилось вокруг льдин, и промоины между ними делались все уже. 14 декабря мы достигли 72°37′ южной широты, оставаясь примерно на той же долготе – между сорок вторым и сорок третьим меридианом. Этой точки за Полярным кругом достигали до нас немногие мореплаватели – во всяком случае, до нее не добрались ни Баллени, ни Беллинсгаузен. Еще два градуса к югу – и мы окажемся там, где побывал один Уэдделл.

Теперь мы уже с большей опаской пробирались между тусклыми осколками льда, покрытыми птичьим пометом и напоминающими порой своими вымоинами лица прокаженных. Некоторые айсберги вздымались в небо выше наших мачт, и наш кораблик казался в сравнении с ними легкой былинкой. Постепенно размеры и формы айсбергов стали бесконечно разнобразными. Стоило рассеяться туману, как причудливые нагромождения льда принимались преломлять солнечные лучи, подобно гигантским драгоценным камням. В глаза бросались красноватые блики непонятного происхождения, затем появлялись фиолетовые и голубые прожилки.

Я не мог налюбоваться этим захватывающим зрелищем, прекрасно описанным Артуром Пимом, – пирамидами с заостренными верхушками, куполами – закругленными, как у византийских церквей, и раздутыми, как у церквей русских, – выпирающими сосцами, как будто набрякшими от молока, дольменами с горизонтальной поверхностью, изящными вазами, опрокинутыми чашами и всем остальным, что пристальному взгляду удается иногда разглядеть среди причудливых узоров облаков… А разве сами облака – это не плавучие льды небесного океана?..

Должен признать, что к отваге капитана Лена Гая теперь добавилась осторожность. Он не осмеливался подходить совсем близко к айсбергу, не сохранив расстояния, обеспечивающего в случае необходимости свободу для любого маневра. До тонкостей зная, чем отличается плавание в этих водах, он хладнокровно проводил шхуну по теснинам, пролегающим промеж ледяных громадин.

Как-то раз он обратился ко мне с такими словами:

– Мистер Джорлинг! Я не впервые пытаюсь проникнуть в антарктические воды, однако до сих пор меня преследовали неудачи. Если я и раньше не отступал перед трудностями, лишь предполагая, какая судьба могла постигнуть «Джейн», то разве мне пристало проявлять нерешительность сейчас, когда предположения сменились уверенностью?

– Отлично понимаю вас, капитан! Уверен, что опыт, накопленный вами за время плавания в этих широтах, только повышает наши шансы на успех.

– Несомненно, мистер Джорлинг! И все же для меня, как и для многих мореплавателей, пространство, расстилающееся за ледяными полями, – неведомая область.

– Неведомая? Не совсем, капитан: ведь у нас есть серьезнейшие сообщения Уэдделла, а также Артура Пима…

– Да, знаю: они твердят о чистом ото льда море…

– Верите ли вы им?

– Да, верю! Это море существует, тому имеются веские доказательства. Ведь никто не станет утверждать, что все эти массы льда, называемые айсбергами и ледяными полями, могут образовываться в открытом море. Нет, их откалывают от континента или лежащих в высоких широтах островов волны чудовищной силы. Затем течения выносят их в воды более умеренных широт, где от них отваливается кусок за куском, а под влиянием температуры все сильнее подтаивает дно и бока.

– Истинная правда, – отвечал я.

– Значит, – продолжал капитан Лен Гай, – эти ледяные горы не являются частицами паковых льдов. Дрейфуя по океану, они достигают паковых льдов, пробивают в них бреши и вырываются из их оков. Да и вообще, не следует судить о южных полярных областях, оглядываясь на северные. Условия там и здесь в корне различны. Еще Кук отмечал, что никогда не встречал в морях вокруг Гренландии, даже в куда более высоких широтах, таких ледяных громадин, какие попадались ему в антарктических морях.

– Чем же это объяснить? – осведомился я.

– Тем, без сомнения, что в северном Заполярье господствуют южные ветры. Они достигают тамошних высоких широт, напитавшись горячими ветрами Америки, Азии, Европы, и способствуют нагреванию атмосферы. Здесь же даже ближайшие земли, заканчивающиеся мысами – Доброй Надежды в Африке, а также в Патагонии, Тасмании, – расположены слишком далеко и не влияют на атмосферные потоки. Поэтому температуры в Антарктике остаются однородными.

– Важное наблюдение, капитан, объясняющее существование свободного ото льдов моря…

– Да, свободного – по крайней мере, еще градусов на десять к югу от пакового льда. Так что, преодолев сплошные льды, мы оставим позади основную трудность пути. Вы были совершенно правы, мистер Джорлинг, говоря о том, что существование чистых вод признается Уэдделлом…

– И Артуром Пимом, капитан…

С 15 декабря льдов вокруг нас прибавилось, и плыть стало гораздо труднее. Однако ветер был по-прежнему попутным – северо-восточным или северо-западным, но только не южным. Мы продолжали лавировать среди айсбергов и ледяных полей, на ночь же сбавляли ход, ибо в противном случае нам было не миновать столкновения со льдинами. Ветер время от времени крепчал, и нам приходилось уменьшать площадь парусов. В такие минуты мы наблюдали, как пенится вокруг льдин вода, покрывая их мириадами брызг, но не замедляя их стремительного продвижения на север.

Измерения, неоднократно проделанные Джэмом Уэстом, свидетельствовали о том, что высота льдин составляет от десяти до ста саженей.

Я разделял уверенность капитана Лена Гая, полагавшего, что столь внушительные ледяные образования рождаются на каком-то неведомом берегу – возможно, на берегу полярного континента. Однако такой континент должен был быть испещрен заливами и морскими проливами, что и позволило «Джейн» достичь острова Тсалал.

Разве не существование полярной суши препятствует путешественникам в их попытках добраться до полюса – и Северного, и Южного? Уж не на эту ли сушу опираются ледяные горы, уж не от нее ли отрываются они, когда наступает пора вскрываться льдам? Если бы под ледяными шапками, накрывающими Земной шар на севере и на юге, плескалась одна лишь вода, то корабли смельчаков давно покорили бы полюса…

Можно было не сомневаться в том, что, поднимаясь к восемьдесят третьей параллели, капитан «Джейн» Уилльям Гай, то ли руководствуясь чутьем моряка, то ли ведомый удачей, прошел через широкой морской пролив.

Наш экипаж находился под сильнейшим впечатлением от чудовищных масс льда, плывущих нам наперерез, – по крайней мере, новички, ибо для прежних членов команды зрелище это уже не было сюрпризом. Однако и новички скоро пресытились чудесами нашего плавания.

Все свои надежды мы возлагали теперь на бдительность наблюдателей. Джэм Уэст распорядился укрепить на верхушке фок-мачты бочку – так называемое «сорочье гнездо» – и велел сменяющим друг друга наблюдателям глядеть в оба.

«Халбрейн», подгоняемая свежим ветром, неуклонно продвигалась вперед. Температура оставалась сносной – примерно 42°F (4–5 °C). Главную опасность представлял туман, клубившийся над самой водой и превращавший столкновения со льдинами в докучливую неизбежность.

День 16 декабря выдался для команды самым утомительным. Между льдами оставались теперь лишь узенькие проходы, да и в них грозно торчали острые края льдин, заставляя шхуну ложиться то на один, то на другой галс. Не проходило и десяти минут, чтобы не раздалась команда:

– Круче к ветру!

– Увались!

Рулевому не приходилось скучать, а матросы то и дело выводили из ветра марсель и брамсель и распускали нижние паруса. Тут уж никто не отлынивал от работы, однако Хант все равно умудрялся вырываться вперед остальных. Где этот прирожденный моряк и впрямь оказывался совершенно незаменимым – так это когда требовалось укрепить на льдине трос, чтобы шхуна могла, как бы подтянувшись, обогнуть какую-нибудь особенно зловредную преграду. В таких случаях Хант немедленно кидался в шлюпку, в два гребка преодолевал ледяную кашу и выпрыгивал на скользкую льдину. Само собой разумеется, капитан Лен Гай и вся команда буквально молились на него. Однако этот человек все так же оставался для всех загадкой, нерешенность которой возбуждала крайнее любопытство.

Ханту и Мартину Холту многократно доводилось прыгать в одну шлюпку и действовать сообща. Хант со сноровкой и рвением выполнял указания старшины-парусника, вот только не отвечал ему ни единым словом…

В тот день мы были уже совсем близко от паковых льдов, и было ясно, что, продолжая плыть в том же направлении, «Халбрейн» совсем скоро подойдет к ним вплотную. Дальше нам пришлось бы искать прохода в ледяных полях. Однако до сих пор наблюдателям, вглядывающимся в усеянный льдами и айсбергами океан, не удалось узреть кромки припая.

День 16 декабря запомнился кропотливой работой: руль, ежеминутно испытывавший удары льдин, мог вот-вот выйти из строя. Одновременно о борта шхуны непрерывно бились льдины, и это было даже опаснее, чем плывущие навстречу ледяные глыбы. Разумеется, и от соприкосновения с последними «Халбрейн» содрогалась от носа до кормы. Однако сколоченному на совесть корпусу шхуны не грозили пробоины, а внешней обшивки она и вовсе не могла утратить, ибо не имела ее. Что касается руля, то Джэм Уэст велел закрыть его досками, образовавшими нечто вроде футляра, которому были не страшны любые удары.

Не следует думать, что воды эти, забитые льдами всех размеров и очертаний, покинули морские млекопитающие. Напротив, мы видели великое множество китов и не уставали восхищаться великолепием зрелища, когда из их дыхал вырывались фонтаны радужных брызг. Среди них были и полосатики, и горбачи, и морские свиньи чудовищных размеров, весом в несколько сот фунтов – последних Хирн мастерски бил гарпуном, стоило им появиться поблизости. Пройдя через умелые руки Эндикотта, не жалевшего соусов, морские свиньи становились лакомым блюдом.

Обычные птицы антарктических широт – качурки, буревестники, бакланы – с оглушительными криками носились над кораблем, а легионы пингвинов, выстроившихся по краям нескончаемых льдин, провожали нас задумчивыми взглядами. Вот кто – подлинные стражи этих унылых широт! Природа не смогла бы создать существ, лучше приспособленных к жизни в ледяной пустыне, чем они.

Утром 17 декабря из «сорочьего гнезда» донесся крик:

– По правому борту!

На расстоянии пяти-шести миль к югу показался сплошной ледяной хребет, ощетинившийся выступами, как пила – зубьями. Он был виден, как на ладони, на фоне голубеющего неба. Вдоль него неслись тысячи льдин. Этот неподвижный заслон тянулся с северо-запада на юго-восток, так что, следуя вдоль него, наша шхуна смогла бы подняться в южном направлении еще на несколько градусов.

Для того, чтобы увидеть разницу между паковым льдом и ледяным хребтом, следует уяснить, что последний не может образовываться в открытом море. Ему необходимо опираться на прочную основу, иначе он не смог бы взметнуться ввысь грозными пиками. Но, пусть такой хребет и не в силах отделиться от удерживающей его суши, именно он, как утверждают наиболее знающие мореплаватели, дает жизнь бесчисленным айсбергам, ледяным полям и дрейфующим льдинам неисчислимых размеров и очертаний, которые мы наблюдали на своем долгом пути на юг. Берега, удерживающие на месте ледяные хребты, испытывают воздействие течений, приносящих воду из более теплых морей. Во время приливов, бывающих весьма высокими, основание ледяного хребта подмывается, теряет прочность – и от него в считаные часы отделяются громадные глыбы льда, с оглушительным шумом обрушивающиеся в море и всплывающие на поверхность, подняв нешуточное волнение. Так появляется ледяная гора, лишь третья часть которой высовывается над водой. Она плавает, неуклонно уменьшаясь, до тех пор, пока ее окончательно не растопит тепло низких широт.

Как-то раз я заговорил об этом с капитаном Леном Гаем.

– Именно так все и происходит, – услыхал я от него, – и ледовый хребет именно потому и образует для мореплавателей непреодолимую преграду, что под ним лежит суша. Ледовый припай – дело другое. Он вырастает вдали от земли, в открытом океане, из дрейфующих осколков льда. Припай тоже разрушается под ударами волн и под воздействием теплых течений, достигающих его в летнюю пору; в нем открываются проходы, в которые неоднократно устремлялись корабли…

– Как видно, – добавил я, – припай не представляет собой сплошного массива, который было бы невозможно обойти.

– К примеру, Уэделлу удалось обогнуть его с краю, хотя я знаю, мистер Джорлинг, что ему способствовали в ту раннюю весну небывало высокие температуры. Однако и в этом году условия весьма похожи на те! Не будет чрезмерной дерзостью предсказать, что мы сумеем ими воспользоваться.

– Несомненно, капитан. Теперь, когда мы достигли полосы сплошных льдов…

– Я подведу «Халбрейн» как можно ближе к ней, мистер Джорлинг, и устремлюсь в первый же открывшийся нашему взору проход. Если же такового не окажется, то мы будем плыть вдоль припая, пока не достигнем его восточной оконечности, воспользовавшись течением, которое понесет нас в том направлении, и попутным ветром.

Держа курс на юг, шхуна достигла внушительных ледяных полей. Измерения, проведенные с помощью судовых приборов, позволили определить их площадь: она составила 500–600 квадратных саженей. Пришлось двигаться медленно и осмотрительно, чтобы не быть затертыми в узких проходах, выхода из которого не было видно даже на горизонте.

Находясь всего в трех милях от припая, «Халбрейн» легла в дрейф на середине обширной полыньи, в которой она могла свободно маневрировать. В воду была спущена шлюпка, в которую уселись капитан Лен Гай и боцман, а также четверо матросов на весла и один – у руля. Шлюпка устремилась к величественной ледяной стене, чтобы найти в ней проход для шхуны. Однако поиски, продолжавшиеся три часа, оказались тщетными.

Тем временем пошел дождь со снегом, и температура упала до 32^оF (2,22^оС). Мы потеряли из виду паковые льды.

Нам не осталось ничего иного, кроме как устремиться в юго-восточном направлении, навстречу бесчисленным льдинам, стараясь, чтобы нас не отнесло к самому ледяному хребту, ибо отойти от него было бы тогда гораздо труднее.

Джэм Уэст отдал команду брасопить реи, чтобы идти бейдевинд. Экипаж безупречно выполнил команду, и шхуна, разогнавшись до 7–8 узлов в час и забирая вправо, пошла на штурм кишащего льдами пространства. Однако нам удавалось избегать опасных столкновений, когда же перед кораблем лежал тонкий лед, он смело разбивал его, тараня носом. Раздавался треск, по шхуне пробегала дрожь, но наградой за отвагу была сияющая впереди чистая вода.

Главной заботой было, разумеется, избежать столкновений с айсбергами. Мы могли бы без труда маневрировать между ними и даже ускорять ход, будь чище небо. Однако туман то и дело уменьшал видимость всего до одного-двух кабельтовов, поэтому плавание становилось весьма рискованным.

Однако, помимо айсбергов, немалую опасность представляли лежащие впереди ледяные поля. Тот, кто не видел их собственными глазами, не может вообразить и сотой доли силы, которой обладают эти льды, находящиеся в непрерывном движении. В тот же день мы наблюдали, как одно такое ледяное поле, дрейфовавшее с небольшой скоростью, натолкнулось на другое, стоявшее на месте. Неподвижная льдина мгновенно пошла трещинами, раскололась на глазах и оставила после себя только кувыркающиеся куски льда, вздымающиеся на высоту ста футов. Стоит ли, однако, удивляться этому, раз масса ледяного поля, налетевшего на зазевавшуюся льдину, тоже, к слову, немаленькую, исчислялась несколькими миллионами тонн?..

Прошли сутки. Шхуна все так же плыла в трех-четырех милях от припая. Подойди мы к нему на более близкое расстояние – и путь в открытое море был бы нам заказан. Однако капитан Лен Гай словно и не опасался этого – настолько сильна была в нем боязнь проглядеть заслоненный льдами пролив.

– Если бы у меня был второй корабль, – говорил он, – я бы рискнул приблизиться к припаю. Вот в чем преимущество участия в подобном путешествии не одного, а двух судов! Увы, «Халбрейн» у нас одна. Не хватает только лишиться ее!..

Однако и на таком отдалении мы не находились в полной безопасности. Пройдя примерно сотню морских саженей, шхуна резко останавливалась и меняла направление, причем зачастую в тот самый момент, когда его бушприт уже упирался в очередную ледяную преграду. Промучившись так несколько часов кряду, Джэм Уэст был вынужден еще больше сбавить ход, чтобы не погубить корабль.

На наше сачстье, ветер все так же дул с востока, не меняя направления, что позволяло нам держать паруса ненатянутыми, но и не убирать их совсем. Ничто не сулило усиления ветра. Не знаю, какая судьба ждала бы шхуну, разразись над ней ураган – вернее, знаю отлично: с ней было бы покончено раз и навсегда. Нам бы некуда было скрыться, и нас мгновенно выбросило бы на к подножию ледяного хребта…

По прошествии длительного времени капитан Лен Гай был вынужден отказаться от поисков прохода в ледяной стене. Теперь у нас не оставалось иного выхода, кроме надежды достичь ее юго-восточной оконечности. Кроме того, устремившись в этом направлении, мы даже в худшем случае остались бы на прежней широте. И действительно, 18 декабря, судя по показаниям приборов, мы все так же находились на семьдесят третьей параллели.

Оговорюсь уже в который раз, что никогда еще плавание в антарктических водах не происходило в настолько благоприятных условиях: раннее наступление лета, низменный ветер с севера, средняя температура 49°F (9,44 °C). Нечего и говорить, что нам очень помогал полярный день, когда круглые сутки нас со всех сторон заливали солнечные лучи.

По склонам айсбергов сбегали многочисленные ручьи, сливавшиеся в более широкие русла и громоподобными водопадами обрушивавшиеся в океан. Приходилось постоянно остерегаться переворачивающихся льдин, ибо центр тяжести никогда не оставался у них подолгу на одном месте.

Итак, поиски прохода не увенчались успехом, и нам пришлось довольствоваться течением, несшим нас на восток. В целом это соответствовало нашим намерениям, и приходилось лишь сожалеть, что мы удаляемся от сорок третьего меридиана, к которому шхуне все равно придется возвращаться, чтобы взять курс на остров Тсалал. Тогда нам благоприятствовал бы восточный ветер.

Скажу также, что нам не встретилось в этих водах ничего, хоть в малейшей степени напоминающее сушу, что вполне подтверждало правильность карт, составленных нашими предшественниками – безусловно, весьма неполных, но в целом достаточно точных. Я знал, что кораблям нередко приходится бороздить море на том самом месте, где, судя по карте, должен находиться какой-нибудь остров. Однако к острову Тсалал подобные суждения не имели отношения. Если «Джейн» сумела достичь его берегов, то это значило, что море в тех краях свободно ото льдов, а в такой теплый год нам тем более нечего было опасаться.

Наконец 19 декабря между двумя и тремя часами дня с реи фок-мачты раздался крик.

– Что там такое? – спросил Джэм Уэст.

– Разрыв в припае на юго-востоке…

– А дальше?

– Дальше ничего не видно.

Старший помощник взлетел вврех по вантам и в считаные секунды оказался у места крепления стеньги.

Вся палуба затаила дыхание, с нетерпением ожидая слов лейтенанта. Вдруг наблюдатель ошибся, вдруг это обман зрения?.. Во всяком случае, уж Джэм Уэст-то ни за что не ошибется!

Спустя десять минут, показавшихся вечностью, до палубы донесся его ясный, возбужденный голос:

– Свободное море!

Ответом ему было громовое «ура».

Шхуна легла курсом на юго-восток, идя бейдевинд, насколько хватало парусов. Спустя два часа мы обогнули край пакового льда, и нашему взору предстало мерцающее море, полностью свободное ото льда.

XIVГолос во сне

Полностью свободное?.. Нет, сказать так значило бы несколько преувеличить: вдали маячило несколько айсбергов, к востоку тянулись дрейфующие льды. Однако здесь вскрытие льда уже произошло, и море действительно очистилось, и ничто не мешало кораблю устремиться вперед на всех парусах.

Не вызывало ни малейшего сомнения, что, пройдя именно здесь, через этот широкий пролив, разделяющий надвое антарктический континент, корабли Уэдделла устремились к семьдесят четвертой параллели; «Джейн» же ушла оттуда к югу еще на 600 миль.

– На помощь нам явился сам Господь, – молвил, обращаясь ко мне, капитан Лен Гай. – Да поможет Он нам достичь цели!

– Уже через восемь дней, – отвечал я, – наша шхуна может подойти к острову Тсалал.

– Да – при условии, что нас будет и дальше нести к нему восточный ветер. Не забывайте, что, следуя к восточной оконечности припая, «Халбрейн» отклонилась от первоначального маршрута, и теперь ей придется возвращаться на запад.

– В паруса веет попутный бриз, капитан…

– И мы воспользуемся им, ибо в мои намерения входит направиться к острову Беннета. Именно там сперва высадился мой брат. Как только мы заметим этот островок, можно будет успокоиться: мы на верном пути.

– Кто знает, не найдем ли мы на нем новых следов…

– Может статься, что найдем, мистер Джорлинг. Сегодня же, определив наше положение, мы возьмем курс на остров Беннета.

Само собой разумеется, что самым правильным было обратиться к наиболее достоверному источнику, имевшемуся в нашем распоряжении, – книге Эдгара По, являющейся на самом деле подлинным повествованием Артура Гордона Пима. Прочитав это ценнейшее свидетельство с подобающим вниманием, я пришел к следующему заключению.

В том, что «Джейн» действительно открыла остров Тсалал и пристала к его берегу, как и в том, что к тому моменту, когда Паттерсона унесла льдина, на острове оставались в живых шестеро переживших катастрофу, не могло быть ни малейших сомнений. С этим спорить не приходилось. Но не было ли все остальное плодом пылкого воображения рассказчика – воображения, не считающегося с требованиями достоверности и реальности, в чем признавался он сам, предлагая читателю свой портрет?.. Следовало ли верить в реальность странных фактов, которым он якобы был свидетелем, находясь в далекой Антарктиде? Существовали ли на самом деле небывалые люди и животные? Верно ли, что почва острова была сложена из неведомых пород, а воды, бегущие по его поверхности, не походили ни на что на свете? Существуют ли на самом деле пропасти, напоминающие очертаниями иероглифы, нарисованные рукой Артура Пима? Можно ли поверить в то, что белый цвет производил на островитян действие, подобное удару грома?.. Почему бы и нет, собственно – ведь белый цвет, одеяние зимы, предвещает приближение сезона ненастья, когда они будут заперты в ледяной клетке? А как отнестись к необычайным явлениям, которые наблюдал Артур Пим, отплыв с острова, – серым парам, заволакивающим горизонт, непроницаемой тьме, свечению океанских глубин, не говоря уже о воздушном водопаде и белом гиганте, возвышающемся у самого полюса?..

Ко всему этому я отнесся довольно сдержанно, предпочитая повременить с выводами. Что касается капитана Лена Гая, то он не обращал ни малейшего внимания на все то, что не имело прямого отношения к несчастным, страдающим на острове Тсалал, спасение которых занимало все его мысли.

Имея перед глазами повествование Артура Пима, я дал себе слово, что буду подвергать проверке каждое его слово, отделяя правду от вымысла, реальное от воображаемого… Я не мог отделаться от уверенности, что мы не встретим и следа этих последних странностей, которые, по моему разумению, были навеяны тем самым «Ангелом неведомого», о котором мы читаем в одном из ярчайших стихотворений американского поэта…

19 декабря наша шхуна находилась уже на полтора градуса южнее, чем смогла подняться «Джейн» только в начале января, на 18 дней позже. Именно это позволило мне прийти к заключению, что буквально все – спокойствие моря, направление ветра, необычайно раннее наступление теплого времени года – благоприятствовало успеху нашей экспедиции.

Перед капитаном Леном Гаем так же, как раньше перед капитаном Уилльямом Гаем, расстилалось свободное море, а за его спиной, как и за спиной его предшественника, вставала стена припая, протянувшаяся на запад и на восток.

Джэм Уэст первым делом поспешил узнать, устремлено ли течение в этом проливе в южном направлении, как на то указывал Артур Пим. Выполняя его команду, боцман забросил на глубину двухсот саженей лот с тяжелым грузилом, что позволило определить, что течение и впрямь направлено к югу и, следовательно, делает наше плавание более легким и стремительным.

В десять часов утра и в полдень были со всей тщательностью сняты показания приборов, ибо небо отличалось в это утро редкой прозрачностью. Выяснилось, что мы находимся на 74°45′ южной широты и 39°15′ западной долготы – последнее обстоятельство ничуть нас не удивило, ибо крюк, который нам пришлось сделать ввиду большой протяженности припая и необходимости огибать его с востока, означал смещение «Халбрейн» к востоку на 4 градуса. Установив это с должной точностью, капитан Лен Гай велел держать курс на юго-запад, чтобы вернуться к сорок четвертому меридиану, не прекращая в то же время продвижения в сторону юга.

Не стану лишний раз пояснять, что словечки «утро» и «вечер», которыми мне приходится пользоваться за неимением более подходящих, не обозначают при данных обстоятельствах ни восхода, ни заката солнца. Солнечный диск не уходил за горизонт и не переставал освещать наш путь. Через несколько месяцев ему предстояло исчезнуть, однако во время долгой и сумрачной антарктической зимы небо будет ежедневно озаряться полярным сиянием. Кто знает – быть может, нам еще предстояло стать свидетелями этого невыразимо прекрасного зрелища, являющегося проявлением накопления в атмосфере элекрических зарядов.

Если вернуться к повествованию Артура Пима, то в нем говорится, что из-за сильного ненастья с 1 по 4 января 1828 года «Джейн» продвигалась вперед с великими трудностями. Северо-восточный ветер вызвал в те дни сильнейший шторм, швырявший на шхуну льдины, грозившие переломить ее руль. Кроме того, ей преградил путь толстый слой пакового льда, в котором ей, к счастью, удалось отыскать проход. Только 5 января, находясь на 75°15′ южной широты, «Джейн» преодолела наконец последние препятствия. Температура не поднималась в тот январь выше 33°F (всего 0,56 °C!), сейчас же термометр показывал 49°F (9,44 °C). Что же касается отклонения магнитной стрелки компаса, то оно было у нас тем же, что и у предшественников, – 14°28′ к востоку.

И последнее, говоря о математическом различии в местонахождении обеих шхун на упомянутую дату. С 5 по 19 января, то есть за две недели, «Джейн» поднялась к югу на десять градусов, или на 600 миль, подойдя к острову Тсалал; «Халбрейн» же уже к 19 декабря находилась от острова всего в семи градусах, то есть в 400 милях. В случае, если ветер не сменит направление, мы могли рассчитывать увидеть этот остров уже через неделю – или, по крайней мере, остров Беннета, лежавший ближе к нам на 50 миль, у берега которого капитан Лен Гай намеревался сделать суточную остановку.

Ничто не препятствовало нашему путешествию. Нам ничего не стоило уворачиваться от немногих льдин, увлекаемых течением в юго-западном направлении со скоростью четверть мили в час: шхуна обгоняла их играючи. Невзирая на довольно-таки крепкий ветерок, Джэм Уэст велел распустить верхние паруса, и «Халбрейн» скользила теперь по лениво плещущемуся морю, подобно пушинке. Нам ни разу не пришлось наблюдать айсбергов, замеченных в этих широтах Артуром Пимом, оценившим их высоту в сотню саженей – при том, что они находились в состоянии стремительного таяния. Не столкнулись мы и с туманами, столь затруднявшими плавание «Джейн». Нам не пришлось страдать ни от зарядов снега и града, трепавших «Джейн», ни от резких снижений температуры, грозящих матросам обморожением. Лишь изредка мимо нас проплывали широкие льдины, откуда на нас меланхолически взирали пингвины, похожие на туристов на увеселительной яхте, и черные тюлени, напоминавшие на фоне белоснежного льда раздувшихся пиявок. Над нами без устали кружили качурки, разнообразные буревестники, гагары, поганки, крачки, бакланы и альбатросы цвета сажи, обитающие только в высоких широтах. На поверхности моря нежились крупные медузы нежнейших расцветок, раскрывшие свои колокола. Среди рыб, которых любители, каких собралось на шухне немало, могли добывать в большом количестве и с помощью лески, и острогой, я упомяну лишь представителей семейства корифеновых – примечательных созданий, напоминающих гигантских дорад, длиною фута в три, обладающих очень вкусным мясом.

Наутро после безмятежной ночи, когда ветер почти утих, ко мне подошел боцман, чья ухмыляющаяся физиономия и радостный голос выдавали человека, нисколько не озабоченного трудностями жизни.

– Доброе утро, мистер Джорлинг! – приветствовал он меня. Кстати, в это время года люди, забравшиеся в столь высокие широты, только и могли пожелать друг другу, что «доброго утра», ибо вечера не существовало вообще – ни доброго, ни дурного.

– Доброе утро, Харлигерли! – отвечал я, радуясь возможности переброситься словечком со столь жизнерадостным собеседником.

– Какого вы мнения о море, обнаруженном нами позади припая?

– Остается только сравнить его с большим озером где-нибудь в Швеции или в Америке.

– Да, очень похоже, только это озеро окружено не горами, а айсбергами…

– Трудно было бы и пожелать чего-то лучшего, боцман. Если плавание будет протекать точно так же до самого острова Тсалал, то…

– А почему бы не до самого полюса, мистер Джорлинг?

– До полюса? Ну, полюс слишком далеко. Кто знает, что там находится…

– Тот, кто там окажется, уже не будет задаваться этим вопросом, – отвечал боцман. – Иного способа разобраться с этим просто не существует.

– Естественно, боцман, естественно… Однако цель «Халбрейн» заключается вовсе не в том, чтобы открыть Южный полюс. Если капитану Гаю удастся вызволить соотечественников из беды, то, по-моему, это будет достойным завершением экспедиции. Не думаю, что следует покушаться на что-то большее.

– Бесспорно, мистер Джорлинг, бесспорно!.. Однако, оказавшись всего в трехстах-четырехстах милях от полюса, он наверняка испытает соблазн увидеть собственными глазами ось, на которой крутится, подобно курице на вертеле, наша Земля… – со смехом отвечал боцман.

– Разве стоит идти на новый риск? – возразил я. – Да и не так уж это интересно – доводить до абсурда страсть к географическим открытиям.

– И да, и нет, мистер Джорлинг. И все же сознаюсь, что оказаться там, куда не дошли мореплаватели, побывавшие здесь раньше нас, забраться дальше, чем смогут оказаться наши последователи, польстило бы моему самолюбию моряка…

– По-вашему выходит, что сделано еще очень мало и все только начинается?

– Именно так, мистер Джорлинг. Если нам предложат подняться несколькими градусами выше острова Тсалал, то я не стану против этого возражать.

– Не могу себе представить, боцман, чтобы капитан Лен Гай помышлял об этом…

– Я тоже, – отвечал Харлигерли. – Стоит ему найти своего брата и пятерых моряков с «Джейн», как он заторопится доставить их назад в Англию.

– Очень вероятно и вполне логично, боцман. Кроме того, старые члены команды с радостью пошли бы за своим командиром в самое пекло, однако новички не последовали бы их примеру. Ведь их набирали вовсе не для такого длительного и рискованного плавания, каким стала бы экспедиция к полюсу…

– Вы правы, мистер Джорлинг. Чтобы заставить их передумать, потребовалась бы жирная приманка в виде премии за каждую параллель, пройденную к югу от острова Тсалал.

– Но и этого может оказаться недостаточно… – подхватил я.

– Может, поскольку Хирн и большинство команды, набранное на Фолклендах, рассчитывали, что шхуне не удастся преодолеть припай и что путешествие закончится у Полярного круга. Они и без того опечалены, оказавшись в такой дали! Не знаю, как пойдут дела дальше, но Хирн – человек, за которым нужен глаз да глаз. Я слежу за ним в оба!

Возможно, здесь и впрямь таилась опасность, а если не опасность, то, по крайней мере, возможность будущих осложений.

В ночь с 19 на 20 декабря – во всяком случае, в тот период суток, которое принято считать ночью, – мне приснился странный и тревожный сон. О, да, это не могло быть ничем иным, кроме сна! Однако я решил включить его в свое повествование, ибо он лишний раз свидельствует о том, что за навязчивые идеи переполняли уже в то время мою голову.

Растянувшись на койке, я обычно плотно закутывался в одеяла, чтобы согреться. Чаще всего я засыпал уже в девять часов и спокойно спал до пяти утра. Итак, я спал… Внезапно часа в 2 ночи меня разбудил какой-то безостановочный жалобный шепот. Я открыл глаза – или мне только приснилось, что я очнулся?.. Иллюминатор каюты было плотно затворен, и я находился в полной темноте. Поскольку шепот не утихал, я напряг слух, и мне почудилось, что какой-то незнакомый мне голос тихонько повторяет одни и те же слова:

– Пим… Пим… Бедный Пим…

Это могло быть только галлюцинацией, если только кому-то не удалось пробраться ко мне в каюту, несмотря на запертую дверь…

– Пим… – не унимался голос. – Нельзя… Нельзя забывать о бедном Пиме…

На этот раз я отчетливо разобрал эти слова, словно произнесенные над самым моим ухом. Что значила эта мольба, почему она адресовалась именно мне?.. Нельзя забывать Артура Пима?.. Но разве он не умер, возвратившись в Соединенные Штаты, – внезапной смертью, о которой остается только сожалеть и об обстоятельствах которой не знал никто на свете?

Мне показалось, что меня покидает рассудок, и я разом проснулся, чувствуя, что мне только что приснился удивительно яркий сон, похожий на действительность, причиной которого могло быть единственно заболевание мозга… Я рывком покинул койку и выглянул в иллюминатор. На корме не было ни души, не считая Ханта, стоявшего у штурвала и не спускавшего глаз с нактоуза.

Мне не оставалось ничего другого, как снова улечься. Так я и сделал, и, хотя имя Артура Пима продолжало звучать у меня в ушах, я проспал до утра.

Когда я проснулся, воспоминание о ночном происшествии сделалось очень расплывчатым, и вскоре я совсем позабыл о нем.

Перечитывая рассказ Артура Пима – а чаще всего я делал это в компании капитана Лена Гая, – итак, перечитывая его, словно этот рассказ заменял нам бортовой журнал «Халбрейн», я отметил следующее событие, случившееся на «Джейн» 10 января: в тот день случилось печальное происшествие, и было это именно в той точке моря, где мы находились теперь. Американец, уроженец Нью-Йорка по имени Питер Реденбург, один из самых опытных матросов на «Джейн», поскользнулся и упал между двумя льдинами; он исчез из виду, и его не смогли спасти.

То была первая жертва рокового путешествия, а сколько их еще будет вписано в некролог несчастливой шхуны!

По этому поводу мы с капитаном Леном Гаем обменялись репликами, обратив внимание на то, что в тот год весь день 10 января стоял колючий холод, а шхуну трепал шквал, принося с северо-востока снег и град. Правда, экипаж «Джейн» наблюдал припай гораздо дальше к югу, чем мы, чем и объясняется то обстоятельство, что ему никак не удавалось обогнуть его с запада. Судя по рассказу Артура Пима, это случилось только 14 января. После этого их взору предстало «открытое, без единой льдинки море», тянущееся за горизонт, с течением, скорость которого составляла полмили в час. Температура воздуха, равнявшаяся сперва 34°F (1,11 °C), вскоре достигла 51°F (10,56 °C).

С «Халбрейн» повторялось теперь то же самое, так что мы могли бы заявить вслед за Артуром Пимом, что «никто не сомневался в возможности достигнуть полюса».

В тот день, судя по наблюдениям капитана «Джейн», они находились на 81°21′ южной широты и 42°5′ западной долготы. Утром 20 декабря мы находились практически в той же точке. Оставалось пройти в направлении острова Беннета всего сутки – и он предстал бы перед нами.

При плавании в этих водах с нами не произошло ничего примечательного, в то время как в бортовом журнале «Джейн» 17 января было зафиксировано несколько странных событий. Вот главное из них, позволившее Артуру Пиму и его спутнику Дирку Петерсу проявить самоотверженность и отвагу.

Часа в три дня марсовый заметил небольшую дрейфующую льдину – выходит, даже в этом свободном ото льдов море иногда попадались льдины… На льдине находилось какое-то крупное животное. Капитан Уилльям Гай приказал спустить самую крупную шлюпку, в которую уселись Артур Пим, Дирк Петерс и старший помощник капитана «Джейн», несчастный Паттерсон, тело которого мы подобрали между островами Принс-Эдуард и Тристан-да-Кунья.

Животное оказалось полярным медведем полных пятнадцати футов в длину, с шерстью чистейшего белого цвета, очень жесткой и «слегка завивающейся», и с округлой мордой, напоминающей морду бульдога. Несколько выстрелов, достигших цели, не причинили ему вреда. Бросившись в море, гигантский зверь поплыл к шлюпке и, схватившись лапами за борт, вот-вот перевернул бы ее, если бы Дирк Петерс не вспрыгнул на зверя и не вонзил ему в шею нож, поразив спинной мозг. Обмякший медведь скатился в море, увлекая за собой метиса. За борт полетела веревка, и тот выбрался из воды.

Медведь, распростертый на палубе «Джейн», оказался, если не считать его огромный рост, вполне обычным зверем, похожим на тех четвероногих, которых Артуру Пиму удавалось наблюдать в южных морях и раньше.

Однако вернемся на «Халбрейн».

Северный ветер утих и больше не возобновлялся, и шхуна продолжала смещаться к югу только благодаря течению. Это грозило задержкой, с которой мы, сгорая от нетерпения, никак не могли смириться.

Наконец, наступило 21 декабря, и приборы показали, что мы находимся на 82°50′ южной широты и 42°20′ западной долготы. Островок Беннета, если таковой существовал в природе, был теперь совсем близко…

О, да, он действительно существовал, этот островок, и в той самой точке, куда его поместил Артур Пим: к десяти часам вечера крик наблюдателя оповестил нас, что по левому борту показалась земля.

XVОстров Беннета

«Халбрейн», поднявшаяся на восемьсот миль к югу от Полярного круга, подошла к острову Беннета! Экипажу было необходимо предоставить отдых, ибо на протяжении последних нескольких часов он окончательно выбился из сил, буксируя шхуну шлюпками по совершенно замершей поверхности океана. Высадка была перенесена на завтра, и я возвратился к себе в каюту.

На этот раз моему сну не помешал никакой шепот, и уже в пять утра я одним из первых появился на палубе.

Нечего и говорить, что Джэм Уэст принял все меры предосторожности, необходимые при плавании в столь подозрительной местности. На палубе была выставлена усиленная охрана, рядом с пушками лежали наготове ядра, гранаты и зарядные картузы, все ружья и пистолеты были заряжены, абордажные сети приготовлены к использованию. Никто не забыл о нападении туземцев острова Тсалал на «Джейн», а наша шхуна находилась менее чем в шестидесяти милях от места, где много лет назад произошла та непоправимая катастрофа.

Ночь прошла спокойно. Настал день, однако воду вокруг «Халбрейн» не бороздила ни единая шлюпка, а на берегу не было заметно туземцев. Островок казался совершенно безлюдным; к тому же капитан Уилльям Гай тоже не обнаружил на нем следов пребывания человека. На берегу не было ни единой хижины, из глубины острова не поднимались дымы, которые указывали бы на то, что перед нами лежит обитаемая земля.

Моим глазам представал, в полном соответствии с описанием, предложенным Артуром Пимом, скалистый островок, окружность которого не превышала одного лье, настолько бесплодный, что я не разглядел на нем ни малейших признаков растительности.

Наша шхуна стояла на одном якоре примерно в миле от острова. Капитан Лен Гай привлек мое внимание к точности определения координат, произведенного Артуром Пимом.

– Мистер Джорлинг, – продолжал он, – видите вон тот мыс на северо-восточной оконечности острова?

– Вижу, капитан.

– Не напоминает ли вам это нагромождение скал перевязанные кипы хлопка?

– Действительно – точно так, как это описано в книге.

– Остается только высадиться на этом мысу, мистер Джорлинг. Кто знает, не встретим ли мы там следов, оставленных людьми с «Джейн», – вдруг им удалось сбежать с острова Тсалал?..

Здесь мне хочется обмолвиться словечком о том, в каком настроении пребывали все без исключения участники экспедиции «Халбрейн».

В нескольких кабельтовах от нас лежал островок, на который ступили одиннадцать лет тому назад Артур Пим и Уилльям Гай. К этому моменту команда «Джейн» сильно сдала: на борту ощущалась нехватка топлива, а у людей развилась цинга. На нашей же шхуне, напротив, все находились в настолько добром здравии, что любо-дорого было посмотреть, а если новички и жаловались на что-то, то только друг дружке, тогда как старые члены экипажа демонстрировали рвение и надежду на успех и были весьма довольны тем, что цель уже близка.

Что же до мыслей, стремлений и бьющего через край нетерпения капитана Лена Гая, то об этом можно догадаться и без моей помощи. Он просто пожирал остров Беннета своими горящими глазами!

Однако на борту находился еще один человек, взгляд которого был прикован к островку столь же неотрывно, – Хант. С тех пор, как шхуна встала на якорь, Хант, в нарушение своей привычки, так и не прилег передохнуть на палубе и ни разу не сомкнул глаз. Опершись о релинги правого борта, плотно сжав свой огромный рот и сильно наморщив лоб, он ни разу не сошел с облюбованного местечка, впиваясь глазами в берег островка.

Напомню на всякий случай, что Беннетом звали компаньона капитана «Джейн», который назвал в его честь первую землю, открытую экспедицией в этой части Антарктики.

Прежде чем покинуть борт шхуны, капитан Лен Гай наказал своему помощнику ни на минуту не ослаблять бдительность, хотя Джэм Уэст нисколько не нуждался в подобных напоминаниях. Кроме того, вылазка на остров не должна была продлиться более нескольких часов. В случае, если пополудни шлюпка не вернется, со шхуны должны были выслать еще одну – на поиски первой.

– Поосторожнее с новичками! – сказал капитан Лен Гай напоследок.

– Можете не беспокоиться, капитан, – отвечал старший помощник. – К тому же вам потребуется четверо гребцов, вот и наберите их среди новеньких. Все четырьмя баламутами на борту меньше!

Это был мудрый совет, поскольку тлетворное влияние Хирна привело к тому, что недовольство его фолклендских приятелей возрастало буквально по часам.

В спущенную шлюпку уселось четверо гребцов из новичков, к рулю же примостился Хант, сам вызвавшийся участвовать в вылазке. Капитан Лен Гай, боцман и я устроились на корме, и шлюпка, полная не только людей, но и оружия, полетела к северной оконечности острова.

Спустя полчаса мы обогнули мыс, который с более близкого расстояния уже не напоминал кип хлопка. Перед нами открылась небольшая бухта, в которую заходили шлюпки с «Джейн». Сюда и направил шлюпку Хант. Мы привыкли к тому, что на его чутье можно было положиться. Благодаря ему шлюпка уверенно лавировала среди многочисленных скалистых рифов. Можно было подумать, что он причаливает к этому берегу не впервые…

На исследование острова у нас было отведено совсем немного времени. Капитан Лен Гай собирался уложиться в несколько часов, однако их хватило бы на то, чтобы от нашего взгляда не укрылся ни один след людей, существуй он тут на самом деле.

Мы высадились на камни, покрытые пятнами лишайников. Начался отлив, и нашему взору предстал пляж из гальки вперемежку с песком, усеянный темными камнями, напоминающими шляпки гвоздей.

Капитан Лен Гай указал мне на продолговатых моллюсков, во множестве лежащих на песке, от трех до восемнадцати дюймов длиной и от одного до восьми толщиной. Одни из них лежали неподвижно, другие передвигались, следуя за солнечными лучами и разыскивая микроскопические организмы, которыми они питаются и из которых строются к тому же кораллы. Неподалеку я заметил образования неопределенной формы, которым в будущем предстояло превратиться в коралловые рифы.

– Этот моллюск, – объяснил мне капитан Лен Гай, – зовется трепангом. Его очень ценят китайцы. Я обратил на них ваше внимание, мистер Джорлинг, по той причине, что именно для их сбора «Джейн» и посетила эти воды. Надеюсь, вы не забыли, что мой брат договорился с Ту-Уитом, вождем туземцев, о заготовке нескольких сотен мешков этих моллюсков, для чего на берегу были выстроены сараи, в которых триста человек должны были заняться обработкой трепангов, пока шхуна будет продолжать исследование моря… Вы, должно быть, помните и о том, при каких обстоятельствах подверглась нападению и погибла шхуна.

Да, все эти подробности были еще живы в моей памяти, как и то, что рассказывается Артуром Пимом о трепанге, названном Кювье gastropeda pulmonifera. Он напоминает червяка или гусеницу, не имеет ни раковины, ни ног, а только гибкие сегменты. Этих моллюсков выкапывают из песка, надрезают вдоль туловища, выдавливают внутренности, промывают, проваривают, зарывают в песок на несколько часов, а потом сушат на солнышке. Затем их набивают в бочки и отправляют в Китай. Кушанье это весьма ценится на рынках Поднебесной империи, не уступая по цене ласточкиным гнездам и считаясь наряду с ними средством, восстанавливающим силу; первосортные трепанги продаются по девяносто долларов за пикуль, то есть тридцать три с половиной фунта, и не только в Кантоне, но и в Сингапуре, Батавии и Маниле.

Когда мы достигли прибрежных скал, двое матросов остались сторожить шлюпку, а отряд в составе капитана Лена Гая, боцмана, Ханта, меня и еще двоих матросов двинулся к центру островка. Впереди вышагивал Хант, не произносивший, как водится, ни единого слова, мы же с капитаном Леном Гаем и боцманом обменивались негромкими репликами. Можно было бы решить, что Хант служит отряду проводником, и я не преминул поделиться своим наблюдением с остальными. Впрочем, оно не имело большого значения. Главная наша задача состояла в том, чтобы тщательно обследовать остров.

Почва у нас под ногами была донельзя иссушенной. На ней невозможно было бы вырастить даже крохотной былинки, поэтому нас вряд ли ожидала встреча с живыми существами – даже с дикарями. Выжить здесь не смог бы никто, ибо единственная найденная нами чахлая колючка заставила бы пренебрежительно фыркнуть даже самое неприхотливое из жвачных животных. Если бы этот островок стал последним прибежищем для Уилльяма Гая и его спутников после гибели «Джейн», то все они давно бы уже погибли от голода.

Взойдя на невысокий холм, поднимавшийся в центре островка, мы смогли оглядеть весь этот клочок суши. Нигде ничего!.. Но, быть может, хоть где-то сохранился отпечаток человеческой ноги, остатки очага с пеплом, обломки хижины, какие-то вещественные свидетельства пребывания здесь людей с «Джейн»?.. Решив удостовериться, так ли это, мы побрели по берегу, собираясь обойти остров кругом, начиная от бухты, где стояла наша шлюпка.

Спустившись с холма, Хант снова встал впереди группы, словно назначенный нам в проводники. Мы последовали за ним к южной оконечности острова. Остановившись на мысу, Хант огляделся, присел и указал на полусгнивший кусок дерева, валявшийся среди камней.

– Помню, помню! – воскликнул я. – Артур Пим рассказывает об этом деревянном обломке, похожем на носовую часть каноэ, а также о следах резьбы…

– … среди которых мой брат как будто различил изображение черепахи, – закончил за меня капитан Лен Гай.

– Верно, – отвечал я, – однако Артур Пим не нашел особого сходства. Однако самое главное – это то, что обломок находится на том самом месте, где ему положено быть согласно повествованию, следовательно, на остров Беннета после ухода «Джейн» не сходил ни один экипаж. Думаю, мы теряем время, занимаясь здесь бесплодными поисками. Разгадка ждет нас на острове Тсалал…

– Да, на острове Тсалал… – отвечал капитан Лен Гай.

Мы повернули к бухте и запрыгали по камням, еще влажным от отхлынувшего моря. Кое-где поднимались остовы будущих коралловых рифов, трепангов же было вокруг такое множество, что мы могли бы забить ими весь трюм шхуны.

Хант шагал все так же молча, не поднимая глаз от камней. Мы же сверлили взглядами морскую даль, подавленные этим бескрайним и пустынным простором. Пейзаж оживляли лишь мачты «Халбрейн», покачивавшейся к северу от нас на невысокой волне. На юге же не было заметно никакой земли, хотя мы и не рассчитывали разглядеть остров Тсалал, ибо он был расположен в тридцати минутах, или в тридцати морских милях от острова Беннета.

Нам не оставалось ничего иного, кроме как завершить обход острова и вернуться на шхуну, чтобы, не теряя времени, отплыть к острову Тсалал.

Мы находились на восточной оконечности острова, когда Хант, ушедший вперед на несколько десятков шагов, внезапно остановился и настойчиво поманил нас рукой. Мы подбежали к нему.

Прежний деревянный обломок не вызвал у Ханта ни малейшего удивления, однако совсем иначе он выглядел теперь, опустившись на колени перед изъеденной червями доской. Он гладил ее своими огромными ладонями, ощупывал все ее шероховатости, словно в покрывающих ее царапинах мог скрываться какой-то смысл…

Эта дубовая доска имела футов пять-шесть в длину и шесть дюймов в ширину и когда-то была, видимо, частью обшивки крупного корабля водоизмещением в несколько сот тонн. Раньше она была выкрашена черной краской, однако теперь ее покрывал толстый слой грязи. Боцман предположил, что это – деталь обшивки с кормовой части корабля.

– Да, да, это с кормы, – согласился капитан Лен Гай.

Хант, так и не вставший с колен, кивнул своей громадной головой, подтверждая их слова.

– Но, – вмешался я, – эта доска могла попасть на остров Беннета только в результате кораблекрушения! Должно быть, ее подхватило в открытом море течением и…

– А если это?.. – проговорил капитан Лен Гай. Видимо, нас обоих посетила одна и та же мысль.

Каково же было наше удивление – хотя правильнее было бы сказать, что мы были поражены, как ударом молнии, – когда Хант показал нам на семь-восемь букв, выбитых на доске! Их еще можно было нащупать пальцем…

Нам не составило большого труда разобрать, что на доске красовались когда-то два слова в две строчки, от которых теперь оставалось лишь вот что:

ЕЙ

ЛИ Е ПУ Ь

«Джейн» из Ливерпуля! Шхуна капитана Уилльяма Гая!.. Что с того, что море стерло часть букв? Разве не достаточно было оставшихся, чтобы понять, как назывался корабль и к какому порту он был приписан?.. «Джейн» из Ливерпуля!

Капитан Лен Гай вцепился в доску и прижался к ней губами, не замечая, что из его глаз катятся крупные слезы.

Перед нами был осколок шхуны «Джейн», разнесенной на куски чудовищным взрывом, либо прибитый к берегу течением, либо приплывший сюда на льдине… Я не говорил ни слова, решив дать капитану Лену Гаю время успокоиться. Что до Ханта, то мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы его соколиные глаза загорались таким огнем и чтобы он с такой жадностью пожирал ими южный горизонт.

Капитан Лен Гай выпрямился. Хант, так и не вымолвивший ни единого слова, взвалил доску на плечо, и мы тронулись в путь.

Завершив обход островка, мы вернулись в бухту, где оставили под присмотром двоих моряков свою шлюпку, и в половине третьего дня возвратились на шхуну.

Капитан Лен Гай пожелал простоять на якоре до утра, надеясь, что задует северный или восточный ветер. На это же надеялась вся команда, ибо буксировать «Халбрейн» шлюпками до самого острова Тсалал было бы немыслимым делом. Пускай нас подхватило бы течение, пускай ему помог бы прилив – все равно для того, чтобы преодолеть подобным способом тридцать миль, у нас ушло бы более двух дней.

Итак, отплытие было назначено на следующее утро. Кстати, уже в три часа ночи задул легкий бриз, и у нас появилась надежда, что шхуна совсем скоро достигнет цели путешествия.

23 декабря в 6.30 утра «Халбрейн» подняла паруса и, отойдя от острова Беннета, взяла курс на юг. Не вызывало ни малейшего сомнения, что нам в руки попало новое и весьма убедительное доказательство катастрофы, разразившейся у берегов острова Тсалал.

Ветер, который должен был донести нас до этих берегов, был совсем слабым, и паруса то и дело висли вдоль мачт, не будучи в силах уловить малейшее его дуновение. К счастью, брошенный за борт лот подтвердил, что течение верно относит нас к югу. Правда, течение было медленным, и мы приготовились прождать еще 36 часов, прежде чем капитан Лен Гай объявит о появлении на горизонте острова Тсалал.

Весь день я внимательно наблюдал за водой, цвет которой показался мне далеко не таким темно-синим, как утверждал Артур Пим. Нам, в отличие от команды «Джейн», не пришлось подбирать в этих водах ни куста с красными ягодами, напоминающего боярышник, ни неизвестного сухопутного животного в три фута длиной и в шесть дюймов высотой, коротконогого, с длинными когтями кораллового цвета, с туловищем, покрытым шелковистой белоснежной шерстью, с крысиным хвостом, кошачьей головой, обвислыми, как у собаки, ушами и ярко-красными клыками… Откровенно говоря, я всегда с подозреним воспринимал подобное обилие деталей, на которые горазд Артур Пим, и относил их на счет его непомерно пылкого воображения.

Пристроившись на корме с книжкой Эдгара По в руках, я погрузился в чтение, примечая при этом, что Хант, то и дело появляясь по роду занятий у рубки, всякий раз устремляет на меня до странности пристальный взгляд. Я тем временем как раз дочитывал главу XVII, где Артур Пим признает себя ответственным за «крайне горестные события и кровопролития, которые имеют первопричиной мои настоятельные советы». Ведь именно Артур Пим поборол колебания капитана Уилльяма Гая, именно он «побуждал его воспользоваться волнующей возможностью разгадать великую тайну антарктического континента»! Впрочем, сознавая свою ответственность, он «испытывал известное удовлетворение при мысли, что содействовал тому, чтобы открыть науке одну из самых волнующих загадок, которые когда-либо завладевали ее вниманием».

В тот день экипаж «Халбрейн» неоднократно замечал в океане китов. Над мачтами пролетали бесчисленные альбатросы, неизменно устремлявшиеся на юг. На пути шхуны не попалось ни единой льдины. Нигде, даже у самого горизонта, ни один отблеск не свидетельствовал о близости ледяных полей. Ветерок дул с крайней леностью; солнцо освещало нам путь сквозь легкую пелену тумана.

Остров Беннета скрылся за горизонтом только к пяти часам пополудни, что наглядно свидетельствовало о том, сколь медленно мы продвигаемся на юг.

Магнитная стрелка, наблюдение за которой производилось каждый час, отклонялась крайне незначительно, что также соответствовало тому, что поведал Артур Пим. Сколь ни были длинны лоты, забрасываемые боцманом за борт, ему так и не удалось нащупать дна. Хорошо хоть то, что благодаря течению шхуна продолжала смещаться к югу – правда, со скоростью всего полмили в час.

К шести часам вечера солнце окончательно заволокло пеленой тумана. Паруса все так же не могли поймать даже дуновения ветерка, что доводило наше нетерпение до последнего градуса кипения. Что, если мы так и застрянем посреди моря, а потом ветер внезапно окрепнет, но задует с противоположной стороны – ведь в этих морях наверняка случаются и ураганы, и шквалы? Тогда нас может отнести к северу, подбавив пищи для жалоб Хирна и его присных…

Однако после полуночи подул ветерок, и «Халбрейн» смогла продвинуться на десяток миль; наутро 24 декабря мы находились на 83°2′ южной широты и 43°5′ западной долготы, или всего в восемнадцати минутах от острова Тсалал – в какой-то трети градуса, или менее чем в двадцати милях…

С полудня ветер, как назло, совершенно утих. Однако течение сделало свое дело, и в 6.45 вечера на горизонте показался остров Тсалал.

Едва мы стали на якорь, как на борту была выставлена усиленная охрана, заряжены пушки, приготовлены ружья и абордажные сети. «Халбрейн» не грозила теперь никакая случайность. За спокойствием наблюдало слишком много пар глаз – в особенности глаза Ханта, которые с удвоенной бдительностью сверлили южный горизонт.

ХVIОстров Тсалал

Ночь прошла спокойно. От острова не отошла ни одна лодка, на берегу не было заметно туземцев. Из этого следовал единственный вывод: туземцы прячутся в глубине острова. Как нам было известно по рассказу Артура Пима, главная деревня острова Тсалал располагалась в трех-четырех часах хода от берега. Можно было надеяться, что прибытие «Халбрейн» осталось незамеченным, и порадоваться этому обстоятельству. Мы стояли на якоре в трех милях от берега, на глубине десяти саженей.

В шесть часов утра шхуна подняла якорь и, пользуясь утренним ветерком, подошла к коралловому поясу, напоминавшему коралловые кольца, окружающие тихоокеанские острова, и бросило якорь там, уже в полумиле от острова. С этой стоянки уже можно было разглядеть остров как полагается.

Он имел 9–10 миль в окружности (Артур Пим не позаботился об этом упомянуть), отличался крутыми береговыми склонами, к которым было бы затруднительно пристать; внутри острова простирались засушливые плато черноватой окраски, окруженные грядами холмов средней высоты. Берега, повторяю, оставались безлюдными. Ни в открытом море, ни в многочисленных бухточках не было заметно ни одного челна. Из-за скал не поднималось дымов, так что можно было поверить, что по эту сторону острова его не населяет ни одна живая душа.

Что же тут стряслось за прошедшие одиннадцать лет? Возможно, и вождя туземцев по имени Ту-Уит больше нет на свете? Пусть так, но как же его многочисленные подданные? А капитан Уилльям Гай и оставшиеся в живых моряки с английской шхуны?..

«Джейн» была первым кораблем, который довелось узреть жителям острова Тсалал. Поэтому, впервые поднявшись на борт шхуны, они приняли ее за огромное животное, мачты – за конечности, паруса – за одежды. Однако теперь-то они знали, что к чему. А раз они не торопятся нанести нам визит, то чем объяснить столь неожиданную сдержанность?

– Большую шлюпку – на воду! – нетерпеливо скомандовал капитан Лен Гай.

Дождавшись исполнения приказа, он сказал старшему помощнику:

– Джэм, посади в шлюпку восемь матросов под командой Мартина Холта. Ханта – к рулю. Ты останешься на борту и будешь наблюдать и за берегом, и за морем.

– Не беспокойтесь, капитан.

– Мы тем временем высадимся на берег и попытаемся добраться до деревни Клок-Клок. Если здесь что-нибудь случится, оповести нас об этом тремя пушечными выстрелами.

– Будет исполнено: три выстрела, по одному в минуту, – отвечал лейтенант.

– Если мы не возвратимся к вечеру, посылай вторую шлюпку с десятью хорошо вооруженными людьми под командой боцмана. Пусть они становятся в одном кабельтове от берега, готовые принять нас на борт.

– Будет исполнено.

– Ты сам ни в коем случае не покидай шхуны, Джэм.

– Ни за что на свете!

– Если нас так и не удастся найти, то, сделав все, что будет в твоих силах, бери шхуну под свою команду и веди ее к Фолклендам.

– Хорошо.

Большая шлюпка была спущена в считаные минуты. В нее уселось восемь человек, считая Мартина Холта и Ханта, до зубов вооруженных ружьями и пистолетами, с полными пороховницами и с кинжалами у пояса.

Я приблизился к капитану и попросил:

– Не позволите ли мне сопровождать вас, капитан?

– Если вам угодно, мистер Джорлинг.

Я быстро сбегал к себе в каюту, захватил там свою охотничью двухстволку, пороховницу и мешочек с пулями и присоединился к капитану Лену Гаю, предложившему мне местечко на корме.

Шлюпка отчалила от шхуны и бойко полетела к скалам, где нам предстояло отыскать проход, которым воспользовались 19 января 1828 года Артур Пим и Дирк Петерс, подплывшие к острову на шлюпке с «Джейн».

Именно в тот момент их взгляду предстали дикари, набившиеся в свои длинные пироги. Капитан Уилльям Гай помахал им белым платком, желая продемонстрировать дружелюбие, на что дикари ответили криками «Анаму-му!» и «Лама-лама!» Прошло несколько минут – и туземцы во главе с Ту-Уитом ступили с разрешения капитана на борт корабля.

Судя по рассказу Артура Пима, между дикарями и людьми с «Джейн» быстро установились отношения приятельства. Тогда же было решено, что ко времени окончательного отплытия на шхуну будет поднят груз трепангов, пока же «Джейн» по настоянию Артура Пима должна была продолжить плавание в южном направлении. Всего через несколько дней, а именно 1 февраля, капитан Уилльям Гай и тридцать человек из его команды стали жертвами засады в овраге вблизи Клок-Клок, а из шести человек, стороживших «Джейн», ни один не остался в живых после страшного взрыва.

В течение двадцати минут наша шлюпка плыла вдоль рифа. Затем Хант обнаружил проход, и шлюпка устремилась в него, лавируя между скалами.

Двое матросов остались сторожить шлюпку, которая вернулась к началу пролива шириною в две сотни саженей, которым мы только что прошли. Тем временем наш маленький отряд, ведомый Хантом, поднялся по извилистой расселине и устремился в глубь острова.

Мы с капитаном Леном Гаем, стараясь не сбиться с шага, обменивались мнениями об окружавшей нас местности, которая, говоря словами Артура Пима, «совершенно отличалась от тех, где ступала нога цивилизованного человека». Совсем скоро нам предстояло убедиться, так ли это. Во всяком случае, у меня тут же появилась возможность удостовериться, что преобладающим цветом был здесь черный, словно почва состояла из обратившейся в пыль лавы, и что нигде не было заметно даже подобия белого цвета.

Пройдя сто метров, Хант припустился бегом по направлению к внушительной скале, забрался на нее с ловкостью ящерицы и, стоя на вершине, обвел глазами окрестности. Похоже, он теперь не узнавал ничего вокруг.

– Что с ним? – спросил меня капитан Лен Гай, внимательно посмотрев на Ханта.

– Вот уж не знаю, капитан! Но, как вам известно, этот человек соткан из одних странностей, его поведение просто не поддается объяснению, и иногда мне приходит в голову, что он вполне мог бы быть одним из тех «новых людей», которых повстречал на этом острове Артур Пим. Можно подумать, что…

– Что? – встрепенулся капитан Лен Гай.

Не закончив предыдущей фразы, я вскричал:

– Капитан, вы уверены, что правильно прочли вчера показания ваших приборов?

– Совершенно уверен!

– И мы находимся на…

– Восемьдесят третьем градусе двадцати минутах южной широты и сорок третьем градусе пяти минутах западной долготы.

– Это точные цифры?

– Абсолютно точные!

– И, следовательно, у нас нет оснований сомневаться, что это остров Тсалал?

– Нет, мистер Джорлинг, если остров Тсалал лежит в точке, указанной Артуром Пимом.

Действительно, какие могли быть сомнения? Ведь если допустить, что Артур Пим мог неверно указать координаты острова в градусах и минутах, то как нам было относиться к достоверности всего его рассказа, относящегося к местности, по которой передвигался сейчас наш отряд с Хантом во главе?.. Однако его рассказ полон описаний явлений, которые он никак не мог наблюдать! Он упоминает деревья, даже отдаленно не напоминающие растительность тропического, умеренного, суровых полярных поясов и совершенно не похожие на произрастающие в южных широтах – это его собственные слова… Он говорит о скалах невиданного состава и строения, о чудесных ручьях, в которых течет невиданная жидкость, лишенная прозрачности, напоминающая по плотности гуммиарабик и расслаивающаяся на множество отчетливо различимых струящихся прожилок, которые благодаря силе сцепления в каждой прожилке не соединялись друг с другом, будучи разделенными лезвием ножа…

Однако вокруг не было заметно ничего похожего – или все это исчезло с той поры? Ни единого деревца, кустика, былинки… Где поросшие лесом холмы, среди которых пряталась деревня Клок-Клок? Где ручьи, из которых люди с «Джейн» так и не посмели утолить жажду? Я не видел ни одного, ни капли воды – ни чудесной, ни самой обыкновенной!.. Вокруг расстилалась ужасающая, безнадежная, совершенно иссушенная пустыня!

Тем не менее Хант шел быстрыми шагами, забыв про недавние колебания. Казалось, он подчиняется естественному инстинкту, подобно тому, как это деляют ласточки и странствующие голуби, возвращающиеся к своим гнездам самым коротким путем, – «как летит пчела», если воспользоваться бытующим у нас в Америке выражением. Не знаю, какое предчувствие побуждало нас уверенно следовать за ним, как за непревзойденным проводником – этаким Кожаным Чулком или Хитрым Лисом. Или он и впрямь состоял в родстве с героями Фенимора Купера?..

Однако нашему взору не открылось ничего из чудес, описанных Артуром Пимом. Наши башмаки попирали перемешанную, исковерканную почву. О, да, она была черной и прокаленной, словно ее исторгли из себя сами земные недра, содрогнувшиеся в вулканических конвульсиях. Казалось, будто всю поверхность острова перелопатил неведомый катаклизм чудовищной силы.

Не увидели мы и зверья, о котором говорится у Артура Пима, – ни уток вида anas valisneria, ни галапагосских черепах, ни черных змей, ни черных птиц, напоминающих луня, ни черных свиней с пушистым хвостом и тонкими, как у антилопы, ногами, ни черношерстных овец, ни гигантских альбатросов с черным оперением… Даже пингвины, в невероятных количествах населяющие антрактические воды, покинули, казалось, этот клочок суши, ставший совершенно необитаемым. Нас окружала безголосая, угрюмая пустыня.

И ни одного человеческого существа, ни души – ни на берегу, ни в глубине острова! Каковы же тогда наши шансы отыскать здесь капитана Уилльяма Гая и остальных, кто остался в живых после гибели «Джейн»?..

Я взглянул на капитана Лена Гая. Его мертвенно-бледное лицо и изрезанный морщинами лоб ясно свидетельствовали о том, что и его оставила всякая надежда…

Наконец, мы достигли долины, в которой находилась прежде деревня Клок-Клок, однако и тут, как и повсюду, не нашли буквально ничего. Здесь не осталось и следа от жилья, каким бы жалким оно ни было, – ни хижин «ямпу» – старейшин острова, представлявших собой дерево, срубленное на высоте четырех футов от земли, с накинутой поверх сучьев большой черной шкурой, ни шалашей из ветвей с засохшей листвой, ни первобытных пещер, вырытых в склонах холмов, прямо в черном камне, напоминающем сукновальную глину… И где тот ручей, что с шумом сбегал по склонам оврага, где эта волшебная влага в русле из черного песка?..

Что касается обитателей острова Тсалал, совершенно голых мужчин, лишь немногие из которых носили шкуры черного меха, вооруженных копьями и увесистыми дубинами, и высоких, стройных, с хорошей фигурой женщин, «с изящной и свободной осанкой, чего не встретишь у женщин в цивилизованном обществе» – снова доподлинные слова самого Артура Пима, – и бесчисленного множества детей – так где же они, все эти чернокожие туземцы с черными копнами волос и с черными зубами, у которых вызывал ужас белый цвет?..

Напрасно искал я и хижину Ту-Уита, крыша которой состояла из четырех скрепленных деревянными иглами больших шкур, которые держались внизу кольями, вбитыми в землю. Хуже того, я не мог узнать и самого этого места!.. А ведь именно здесь Уилльяму Гаю, Артуру Пиму, Дирку Петерсу и их спутникам был устроен прием, не лишенный почтительности, в окружении толпы, напирающей снаружи! Именно здесь гостям было подано кушанье, представлявшее собой еще дымящиеся внутренности неизвестного животного, которые Ту-Уит и его подручные принялись пожирать с тошнотворной жадностью.

И тут меня осенило. В моем мозгу произошла вспышка, и я все понял. Я догадался, что произошло на острове, почему на нем царило теперь полное запустение, следы какого события несла на себе здешняя почва…

– Можно подумать, что случилось землетрясение, изменившее остров Тсалал до неузнаваемости, – пробормотал капитан Лен Гай, словно подслушавший мои мысли.

– Да, капитан, – отвечал я, – именно землетрясение! Именно оно уничтожило неповторимую растительность, ручьи с невиданной жидкостью и все остальные здешние чудеса, похоронив их в земле и не оставив на поверхности никаких следов. Ничто здесь не похоже теперь на то, что представало взору Артура Пима!

Подошедший к нам Хант прислушивался к нашим словам, кивая в знак согласия своей огромной головой.

– Разве антрактические области не известны вулканической деятельностью? – продолжал я. – Если бы мы доплыли на «Халбрейн» до Земли Виктории, то могли бы наблюдать извержение вулканов Эребус и Террор…

– Однако, если бы тут произошло извержение, – вмешался Мартин Холт, – то мы видели бы лаву…

– Я и не говорю об извержении вулкана, – ответил я старшине-паруснику. – Просто остров встал на дыбы от сильного землетрясения!

Подумав немного, мои слушатели вынуждены были согласиться с предложенным объяснением. Я припомнил, что из рассказа Артура Пима следовало, что остров Тсалал принадлежал к группе островов, протянувшихся в западном направлении. Население острова, останься оно в живых, могло найти спасение на соседнем острове. Поэтому мы поступили бы мудро, если бы обшарили все острова архипелага, на которых могли бы укрыться люди с «Джейн», покинувшие остров Тсалал, где после катастрофы уже невозможно было выжить…

Я сказал об этом капитану Лену Гаю.

– Да, – согласился он, и я увидел у него на глазах слезы, – возможно, так оно и было. Однако каким образом мог бы спастись мой брат и его злополучные спутники? Разве не более вероятно, что всех их ждала гибель при землетрясении?

В это время Хант, отошедший в сторону на два ружейных выстрела, жестом подозвал нас к себе.

Что за картина открылась перед нами! Нашему взору предстала груда костей – грудных, берцовых, бедренных, осколки позвоночников и всех прочих частей человеческого скелета без единого кусочка плоти, бесчисленные черепа с клочками волос… Все это чудовищное кладбище угрюмо белело у наших ног. Нас охватил ужас, смешанный с отчаянием.

Выходит, это все, что осталось от населения острова, составлявшего когда-то несколько тысяч душ? Если они погибли все до одного во время землетрясения, то как объяснить, что останки разбросаны по земле, а не погребены в толще острова?.. И разве могло получиться так, что все туземцы – мужчины, женщины, дети, старики, – были до того объяты ужасом, что не успели попрыгать в пироги и постараться доплыть до других островов архипелага?..

Мы приросли к месту, не в силах отвести взгляд от кошмарного зрелища и не способные произнести ни слова.

– Мой брат, мой бедный брат… – услышал я голос капитана Лена Гая, рухнувшего на колени.

Однако, поразмыслив немного, я понял, что мой рассудок готов согласиться далеко не со всем. Как, к примеру, связать эту катастрофу и заметки, прочитанные нами в дневнике Паттерсона? Из последних неопровержимо следовало, что старший помощник капитана «Джейн» за семь месяцев до этого оставил своих товарищей на острове Тсалал. Выходит, они не могли стать жертвами этого землетрясения, ибо, судя по состоянию костей, ветры обдували их уже не один год; должно быть, землетрясение разразилось уже после отплытия с острова Артура Пима и Дирка Петерса, поскольку в книге о нем не сказано ни слова.

Мы столкнулись с противоречивым набором фактов. Если землетрясение произошло недавно, то представшие нашему взору скелеты не принадлежали его жертвам, ибо успели побелеть от времени. Во всяком случае, среди этих останков не могло быть моряков с «Джейн». Но тогда где же они?

Мы находились в дальнем конце долины Клок-Клок, поэтому нам волей-неволей пришлось поворачивать назад. Однако не прошли мы вдоль откоса и полумили, как Хант снова остановился и указал нам на новые кости, почти что рассыпавшиеся в пыль и не принадлежавшие как будто человеческому существу. Неужели перед нами были останки одного из странных существ, на существовании которых настаивал Артур Пим, но которых нам так и не довилось увидать живьем?.. В это время из горла Ханта вырвался крик, вернее, дикий вой. Его огромная рука тянулась к нам, сжимая металлическое кольцо. Да, это был медный ошейник, наполовину уничтоженный ржавчиной, на котором еще можно было разобрать несколько выгравированных букв. Буквы легко сложились в слова:

ТИГР – АРТУР ПИМ

Тигр! Так звали ньюфаундленда, спасшего жизнь хозяину, погибавшему в трюме брига «Дельфин», хотя у него уже проявлялись признаки водобоязни… Тот самый Тигр, который во время бунта на бриге вцепился в горло матросу Джонсу, немедленно приконченному подоспевшим на помощь Дирком Петерсом!..

Выходит, верный пес не сгинул при гибели «Дельфина»! Должно быть, его взяли на борт «Джейн» вместе с Артуром Пимом и метисом. Однако в рассказе Артура Пима об этом не говорится ни слова, более того, упоминания пса пропали задолго до появления этой шхуны…

В моей голове теснились тысячи противоречий, я растерялся, не зная, как примирить разрозненные факты. Тем не менее не приходилось сомневаться, что Тигр пережил кораблекрушение вместе с Артуром Пимом, попал вместе с ним на остров Тсалал, пережил обвал холма у деревни Клок-Клок и погиб только при катастрофе, уничтожившей добрую часть населения острова…

Однако останки Уилльяма Гая и пяти его товарищей никак не могли находиться среди скелетов, усеивавших землю, ибо они были еще живы, когда отправлялся в путь Паттерсон, катастрофа же разразилась много лет тому назад!..

Через три часа мы, больше ничего не обнаружив, возвратились на борт «Халбрейн». Капитан Лен Гай немедленно заперся у себя в каюте и не вышел даже к обеду. Я решил, что следует уважить его печаль, и не стал его тревожить.

На следующий день, обуреваемый желанием возвратиться на остров и возобновить изучение его берегов, я упросил лейтенанта отвезти меня туда. Джэм Уэст исполнил мою просьбу, заручившись согласием капитана, отказавшегося составить нам компанию. Хант, боцман, Мартин Холт, еще четверо матросов и я уселись в шлюпку невооруженными, ибо теперь на острове было нечего опасаться.

Мы высадились там же, что и накануне, и Хант снова повел нас к холму у деревни Клок-Клок. Там мы пошли тем же узким оврагом, где Артур Пим, Дирк Петерс и матрос Аллен, отстав от Уилльяма Гая и его двадцати девяти спутников, забрались в расселину, прорезавшую мылообразную породу, напоминающую хрупкий стеалит. Мы не обнаружили здесь ни склонов, обрушившихся, видимо, при землетрясении, ни расселины, где рос когда-то орешник, ни мрачного коридора, выходившего в лабиринт, где скончался от удушья Аллен, ни площадки, добравшись до которой Артур Пим и метис смогли стать свидетелями нападения туземцев на шхуну и услыхать взрыв, уничтоживший тысячи врагов.

Так же бесследно исчез и холм, рухнувший при искусственном обвале, когда удалось спастись всего лишь капитану «Джейн», его помощнику Паттерсону и еще пятерым морякам…

Не нашли мы и лабиринта, замысловатые петли которого складывались в буквы, а буквы – в слова, последние же образовывали фразу, воспроизведенную в тексте Артура Пима, – фразу, первая строка которой означала «быть белым», а вторая – «область юга».

Итак, исчезло буквально все: и холм, и деревня Клок-Клок, и все остальное, благодарю чему остров Тсалал начинал казаться чем-то сверхъестественным. Не приходилось сомневаться, что отныне все это останется загадкой, которую никто никогда не сумеет разрешить!..

Мы побрели назад по восточному берегу острова. Хант провел нас через место, где стояли когда-то сараи, в которых готовили к отгрузке трепангов. Теперь от сараев оставались одни развалины.

Излишне говорить, что в наших ушах не звучал крик «текели-ли!», который испускали когда-то и островитяне, и гигантские черные птицы, парившие над океаном. Нам окружала тишина и полнейшее запустение.

Последний наш привал был сделан там, где Артур Пим и Дирк Петерс завладели челном, унесшим их дальше на юг, к самому горизонту, где поднимались темные пары, в разрывах которых их взору предстали очертания громадной человеческой фигуры, белого гиганта…

Хант, скрестив руки на груди, смотрел, не отрываясь, на бескрайний океанский простор.

– Что же теперь, Хант? – обратился я к нему.

Хант, казалось, не услышал моих слов и даже не повернул головы.

– Что нам тут делать? – спросил я, прикасаясь к его плечу.

От моего прикосновения по его телу пробежала дрожь, и он бросил на меня взгляд, от которого у меня сжалось сердце.

– Эй, Хант, – крикнул Харлигерли, – ты что, решил прирасти к этой скале? Разве ты не видишь, что нас дожидается «Халбрейн»? В путь! Завтра мы снимемся с якоря. Здесь нечего больше делать!

Мне показалось, что дрожащие губы Ханта повторили вслед за боцманом слово «нечего», однако все его существо протестовало против этого приговора.

Мы сели в шлюпку и возвратились на корабль.

Капитан Лен Гай так и не выходил из каюты. Джэм Уэст, ожидая приказа сниматься с якоря, прохаживался по корме. Я присел под грот-мачтой и уставился на ленивые волны. В этот момент капитан Лен Гай вышел из рубки, и я увидел, как он бледен и измучен.

– Мистер Джорлинг, – произнес он, – моя совесть чиста: я сделал все, что мог. Разве могу я надеяться теперь, что мой брат Уилльям и его спутники еще… Нет! Надо возвращаться, иначе нас застанет зима.

Капитан Лен Гай выпрямился и бросил последний взгляд на остров Тсалал.

– Завтра на заре, Джэм, – сказал он, – мы отчалим.

В этот момент раздался хриплый голос:

– А Пим?… Бедный Пим…

Тот же голос! Я узнал его…

Это был тот самый голос, который я слышал однажды во сне.

Часть вторая

IА Пим?.

Решение капитана Лена Гая уже на следующее утро покинуть остров Тсалал и поворачивать на север, не добившись главной цели экспедиции, его отказ от розысков моряков с английской шхуны в других частях антарктического океана, – все это поразило меня, как гром с ясного неба.

Неужели «Халбрейн» бросит на произвол судьбы шестерых человек, которые, если верить дневнику Паттерсона, еще несколько месяцев назад находилсь где-то поблизости? Неужели экипах шхуны не выполнит до конца свой долг, как того требует человечность? Неужели он не сделает невозможное, чтобы открыть континент или остров, до которого могли добраться люди с «Джейн», покинув остров Тсалал, ставший непригодным для обитания после землетрясения?..

А ведь был всего лишь конец декабря, канун Рождества, самое начало теплого времени года. Впереди оставалось еще два летних месяца, когда можно спокойно путешествовать в этой части Антарктики. Мы успеем вернуться к Полярному кругу еще до начала ненастной погоды!.. Однако «Халбрейн» готовилась взять курс на север уже сейчас!..

Да, таковы были доводы в пользу продолжения экспедиции. Однако я вынужден признать, что существовали и противоположные доводы, которые тоже приходилось считать разумными.

Прежде всего до самого последнего дня экспедиция «Халбрейн» не имела ничего общего с авантюрой. Следуя маршрутом, указанным Артуром Пимом, она направлялась в определенную точку – к острову Тсалал. Как подтверждали записи несчастного Паттерсона, именно на этом острове, координаты которого не вызывали у нас сомнений, наш капитан должен был найти Уилльяма Гая и пятерых моряков, вырвавшихся живыми из западни у деревни Клок-Клок. Однако мы не нашли их на острове Тсалал – и не только их, но и даже единственного туземца, которому удалось бы пережить непонятную катастрофу, разразившуюся неведомо когда. Удалось ли им спастись еще до этой катастрофы, случившейся уже после ухода Паттерсона, то есть менее семи-восьми месяцев назад?

Так или иначе, все вопросы сводились к несложной дилемме: либо все люди с «Джейн» погибли, и тогда «Халбрейн» надо не мешкая ложиться на обратный курс, либо они выжили, и тогда нам нельзя прекращать поиски.

Что же нам следовало предпринять, если считать верным второе предположение? Существовал единственный ответ: обшарить один за другим все островки, протянувшиеся, как сказано, в западном направлении, которые могло пощадить землетрясение. Но разве не могли беглецы с острова Тсалал добраться до какой-то другой части Антарктиды? Разве не было иных архипелагов в том свободном ото льда море, которое пересек челн Артура Пима и метиса, прежде чем добрался… докуда?

Впрочем, если их челн пересек восемьдесят четвертую параллель, то к какой еще суше их могло прибить, если дальше на океанских просторах не было ни островов, ни тем более континентов?.. Кроме того, как я уже напоминал, конец рассказа изобилует странностями, несуразностями, несусветицей, порожденными галлюцинациями, посещающими больной мозг. О, как полезен оказался бы сейчас Дирк Петерс! Как жаль, что капитану Лену Гаю не удалось разыскать его в Иллинойсе и взять в экспедицию «Халбрейн»!..

Но вернемся к нашим вопросам. Если бы было решено продолжить путешествие, то в какую точку этих загадочных областей следовало бы направиться нашей шхуне? Разве ей не пришлось бы носиться по океану наугад?

Существовала еще одна трудность: разве согласился бы экипаж «Халбрейн» на подобный риск, выйдя в плавание, в котором его ожидала бы сплошная неизвестность, и забираясь все дальше к полюсу, где можно натолкнуться на непреодолимый припай, который не даст шхуне пробиться назад, к морям, окружающим американский или африканский континент?..

Ведь уже через несколько недель должна была наступить антарктическая зима, а с ней – ненастье и нечеловеческий холод. Даже это море, пока свободное ото льда, целиком замерзнет, сковав наш корабль. Несомненно, одна мысль о семи-восьми месяцах плена среди льдов, без всякой надежды добраться до какой-либо суши, заставит содрогнуться даже самых бесстрашных. Разве имеют командиры право рисковать жизнями своих людей ради ничтожной надежды отыскать нескольких человек с «Джейн», которых не оказалось на острове Тсалал?

Именно об этом тяжко раздумывал капитан Лен Гай со вчерашнего дня; теперь же он, скрепя сердце, утратив последнюю надежду отыскать своего брата и его товарищей, отдает дрожащим от волнения голосом команду:

– Отплываем завтра на заре!

Я понял, что ему понадобилось не меньшее присутствие духа, чтобы решить повернуть назад, чем раньше, когда он решил плыть на юг. Однако теперь, приняв решение, он сумеет унять в душе страшную боль, вызванную провалом экспедиции…

Что же до меня, то должен признаться, что я испытал сильнейшее разочарование и глубокую печаль, поняв, что путешествие кончилось ничем. Увлекшись поисками людей с «Джейн», я бы предпочел продолжить их, пока у нас оставалась возможность бороздить антарктический океан…

Немало мореплавателей, оказавшихся на нашем месте, воспользовались бы случаем, чтобы попытаться решить географическую загадку, каковой является Южный полюс! Ведь «Халбрейн» забралась дальше, чем корабли Уэдделла, поскольку остров Тсалал лежит менее чем в семи градусах от точки, в которой пересекаются все меридианы. Казалось, что ничто не сможет воспрепятствовать нашей шхуне, устремись она к самой южной параллели. Благодаря необыкновенно теплой погоде, ветрам и течениям она вполне могла бы очутиться у самой земной оси, от которой ее отделяли сейчас какие-то четыреста миль. Если на ее пути не окажется суши, то это расстояние можно было бы преодолеть всего за несколько дней! Если же путь нам преградит целый континент, то путешествие заняло бы несколько недель… Однако на самом деле никто из нас не помышлял о Южном полюсе, ибо «Халбрейн» вышла навстречу опасностям, которыми изобилует антарктический океан, вовсе не для того, чтобы предпринять его штурм!

Даже представив себе, что капитан Лен Гай, возжелав продолжить поиски, сумеет добиться согласия Джэма Уэста, боцмана и старых членов экипажа, трудно было даже помыслить, что он найдет понимание у двадцати новичков с Фолклендов, дурное настроение которых постоянно поддерживал гарпунщик Хирн. Нет, капитан Лен Гай никак не мог положиться на этих людей, составлявших большинство экипажа, которых он и так уже заставил забраться в такую даль. Они бы решительно отказались от дальнейшего плавания по Антарктике, и, видимо, именно поэтому, в частности, капитан Лен Гай принял решение поворачивать на север, хотя оно и далось ему с большой душевной болью.

Итак, приходилось признать, что путешествие окончено. Поэтому можно понять наше удивление, когда раздались те самые слова:

– А Пим? Бедный Пим…

Я обернулся. Голос принадлежал Ханту. Неподвижно стоя подле рубки, этот странный человек пожирал глазами горизонт.

Экипажу шхуны был настолько непривычен звук его голоса – возможно, это вообще были первые слова, которые он произнес с той поры, когда впервые ступил на палубу шхуны, – что, влекомые любопытством, люди мигом столпились вокруг него. То обстоятельство, что этот молчун вдруг заговорил, сулило невероятные откровения.

Властный жест Джэма Уэста заставил команду отступить на бак. Рядом с рубкой остались только сам старший помощник, боцман, старшина-парусник Мартин Холт и старшина-конопатчик Харди – последние сочли себя вправе быть свидетелями столь важного события.

– Что ты сказал? – спросил капитан Лен Гай, приблизившись к Ханту.

– Я сказал: а Пим? Бедный Пим…

– Что же ты имеешь в виду, называя человека, чьи негодные советы завлекли моего брата на этот остров, где погибла «Джейн» и большая часть ее экипажа и где мы не нашли ни одного из тех, кто находились здесь еще семь месяцев назад? – Хант хранил молчание, поэтому капитан не смог сдержаться и прикрикнул: – Отвечай же!

Колебание Ханта было вызвано вовсе не тем, что он не знал, как ответить, а, как мы скоро убедимся, тем обстоятельством, что ему было трудно выразить свои мысли. Мысли эти были в то же время донельзя четкими, хотя фразы, в которые они были облачены, выходили рваными, а слова казались почти не связанными одно с другим. Кроме того, ему был свойственен не лишенный образности язык, а также гортанный выговор, присущий индейцам Дальнего Запада.

– Ну, – начал он, – я не мастер рассказывать… Язык не слушается меня… Понимаете… Я говорю о Пиме… о бедном Пиме, да?

– Да-да, – подбодрил его старший помощник. – Что же ты можешь сказать нам об Артуре Пиме?

– То… что его нельзя бросить…

– Нельзя бросить?! – вскричал я.

– Нельзя… ни за что! – отвечал Хант. – Подумайте! Это было бы жестоко… слишком жестоко… Давайте отыщем его…

– Отыскать его? – не поверил своим ушам капитан Лен Гай.

– Поймите… для этого я и поступил на «Халбрейн»… для того, чтобы отыскать бедного Пима..

– Где же он, – изумился я, – если не в могиле на кладбище родного города?

– Нет… Он там, где остался… Он один, совсем один… – отвечал Хант, указывая рукой на юг, – и с тех пор солнце уже одиннадцать раз поднималось над горизонтом!..

Говоря так, Хант, по всей видимости, имел в виду Антарктику. Но что же это все могло значить?

– Разве ты не знаешь, что Артур Пим мертв? – спросил капитан Лен Гай.

– Мертв?! – переспросил Хант, делая выразительный жест. – Нет… Послушайте… я знаю, о чем говорю… Поймите меня… он не мертв!

– Что вы, Хант, – попытался урезонить его я, – вспомните-ка, разве на последней странице приключений Артура Пима Эдгар По не упоминает о его внезапной и трагической кончине?

Правда, американский поэт не уточняет, как оборвалась эта незаурядная жизнь, и мне это всегда казалось весьма подозрительным. Неужели сейчас мне откроется тайна этой смерти? Ведь, если принять слова Ханта на веру, Артур Пим так и не возвратился из заполярных широт…

– Объясни все толком, Хант! – приказал капитан Лен Гай, удивленный не меньше меня. – Подумай хорошенько и расскажи, не торопясь, все, что можешь.

Пока Хант тер рукой лоб, словно силясь собраться с мыслями, я сказал, обращаясь к капитану Лену Гаю:

– В речах этого человека есть нечто странное! Если он не безумец, то…

Заслышав эти слова, боцман покачал головой: он-то не сомневался, что Хант не в своем уме.

Однако Хант, верно истолковав наши колебания, вскричал:

– Нет, не безумец! Там, в прериях… к безумцам относятся с почтением, даже если не верят их словам! А я… Верьте мне! Нет, Пим не умер!

– Эдгар По утверждает обратное, – упорствовал я.

– Да, знаю… Эдгар По из Балтиморы… Но он никогда не видел Артура Пима… Никогда!

– Как же это?! – воскликнул капитан Лен Гай. – Разве они не знали друг друга?

– Нет!

– Разве не Артур Пим собственной персоной поведал Эдгару По о своих приключениях?

– Нет, капитан… Нет… – отвечал Хант. – Этот человек… из Балтиморы… к нему попали только записки Пима, которые он делал с тех пор, как спрятался в трюме «Дельфина»… Он не переставал писать до последнего часа… до последнего, поймите, поймите же меня…

Как видно, Хант ужасно боялся, что мы не поймем его, и без конца повторял свой отчаянный призыв. Впрочем, должен сознаться, что его утверждения казались чем-то совершенно невероятным. Если верить ему, то получалось, что Артур Пим никогда не имел дела с Эдгаром По! Значит, американский поэт ознакомился всего лишь с дневниковыми записями, которые тот вел день за днем на протяжении всего своего фантастического путешествия?..

– Кто же привез ему этот дневник? – спросил капитан Лен Гай, схватив Ханта за руку.

– Спутник Пима… Тот, кто любил бедного Пима, как сына… Метис Дирк Петерс, возвратившийся оттуда в одиночку…

– Метис Дирк Петерс? – ахнул я.

– Да…

– В одиночку?

– Да.

– А Артур Пим остался…

– Там! – выкрикнул Хант оглушительным голосом и посмотрел на юг, туда, куда неизменно устремлялся его огненный взор.

Разве можно было принимать на веру подобные утверждения? Конечно же, нет! Мартин Холт недоверчиво толкнул Харлигерли локтем, и оба моряка посмотрели на Ханта с откровенной жалостью; Джэм Уэст рассматривал его, не выдавая своих чувств. Капитан Лен Гай жестом показал мне, что беднягу нельзя принимать всерьез, ибо его ум давно уже находится в состоянии помутнения.

Однако, пристально всматриваясь в Ханта, я понял, что льющийся из его глаз свет – это свет истины. Вдохновленный этим открытием, я принялся задавать ему точные, продуманные вопросы, на которые он давал только утвердительные ответы, ни разу не противореча себе, как в том сейчас убедится читатель.

– Так значит, – спросил я его, – моряки с «Джейн» сняли Артура Пима и Дирка Петерса с перевернутого «Дельфина», после чего они доплыли на шхуне до строва Тсалал?

– Да.

– Когда капитан Уилльям Гай направлялся в деревню Клок-Клок, Артур Пим, а также метис и один из матросов отстали от остальных?

– Да… Матрос Аллен, который скоро задохнулся, заваленный камнями…

– Затем они наблюдали с вершины холма за нападением дикарей на шхуну и ее гибелью?

– Да…

– Через некоторое время они вдвоем покинули остров в челне, отнятом у туземцев?

– Да!

– И спустя двадцать дней, оказавшись перед завесой паров, оба попали в пучину водопада?

На этот раз Хант не торопился подтверждать мои слова. Напротив, он смешался и забормотал что-то нечленораздельное. Казалось, он пытается отыскать что-то в своей ослабевшей памяти… Наконец, глядя на меня и качая головой, он произнес:

– Нет, не оба. Понимаете… Дирк Петерс никогда не говорил мне…

– Дирк Петерс?! – вмешался капитан Лен Гай. – Ты был знаком с Дирком Петерсом?

– Да.

– Где же?

– В Вандалии… В штате Иллинойс.

– Уж не от него ли ты прослышал об этом путешествии?

– От него…

– Выходит, он возвратился оттуда один, оставив Артура Пима?…

– Один…

– Говорите, говорите же! – не вытерпел я.

Меня переполняло нетерпение. Что я слышу! Хант знал Дирка Петерса и имел благодаря ему представление о событиях, которые, как я полагал, были обречены на вечное забвение! Он знал что-то о развязке того невероятного приключения!..

Хант заговорил снова, так же сбивчиво, однако теперь нам было легче его понимать:

– Да… Там… Завеса паров… Помню, метис рассказывал мне… Понимаете… Оба они, Артур Пим и он, плыли в лодке с острова Тсалал… Потом они столкнулись с льдиной… огромной льдиной… От удара Дирк Петерс свалился в воду… Однако он сумел уцепиться за льдину и взобраться на нее… Понимаете… Он видел, как лодку уносит течением все дальше… совсем далеко!.. Пим пытался подгрести к товарищу, но тщетно… Лодку уносило прочь… Пим… бедный, дорогой Пим… его унесло… Он не вернулся… И он все еще там, там!..

Казалось, даже сам Дирк Петерс не смог бы оплакивать «бедного, дорогого Пима» с таким неподдельным горем!..

Итак, одно нам удалось установить неоспоримо – а сомнений тут впрямь быть не могло: Артур Пим и метис были разлучены в тот самый момент, когда перед ними выросла завеса из паров…

Правда, даже допуская, что Артур Пим продолжил свой путь на юг, трудно было представить себе, как его товарищу Дирку Петерсу удалось возвратиться на север, как он умудрился преодолеть ледяные поля, пересечь Полярный круг и достичь Америки, доставив туда записки Пима, попавшие в конце концов в руки Эдгара По…

Все эти вопросы были немедленно заданы Ханту, и он не оставил без ответа ни одного, ссылаясь на рассказы, неоднократно повторенные метисом. Мы узнали, что в кармане Дирка Петерса, ухватившегося за льдину, находился дневник Артура Пима! Вот почему были спасены эти записи, которыми воспользовался американский романист.

– Поймите меня, – говорил Хант, – я рассказываю вам все так, как услыхал от Дирка Петерса. Уносимый течением, Пим кричал изо всех сил… Потом бедного Пима закрыла завеса паров… Метис же питался сырой рыбой; потом его принесло течением назад к острову Тсалал, на который он и выбрался, полумертвый от голода…

– Он вернулся на остров Тсалал?! – вскричал капитан Лен Гай. – Сколько же прошло времени с тех пор, как он его впервые покинул?

– Три недели. Не больше трех недель – так говорил Дирк Петерс.

– Но тогда он должен был встретиться с выжившими членами экипажа «Джейн»! С моим братом Уилльямом и остальными, спасшимися вместе с ним…

– Нет, – отвечал Хант, – Дирк Петерс всегда считал, что они погибли все до одного – да, все! На острове не было больше ни души…

– Ни души? – удивился я сверх всякой меры.

– Ни одного человека! – уверенно отвечал Хант.

– А как же жители Тсалала?

– Никого, говорю вам, никого! Остров обезлюдел, обезлюдел!..

Это его утверждение полностью противоречило некоторым фактам, в которых мы и не думали сомневаться. Но, в конце концов, разве не могло случиться так, что ко времени возвращения Дирка Петерса на остров Тсалал его жители, обуянные неведомым ужасом, уже переплыли на острова, лежащие к юго-востоку, в то время как оставшиеся в живых моряки с «Джейн» продолжали скрываться среди холмов Клок-Клок? Это объясняло бы, почему метису не довелось с ними воссоединиться и почему им не приходилось опасаться туземцев на протяжении последующих одиннадцати лет жизни на острове. С другой стороны, Паттерсон расстался с ними месяцев семь назад, и если мы не смогли их отыскать, то это означало лишь одно: они наверняка покинули остров Тсалал, жизнь на котором после замлетрясения стала невозможной…

– Так значит, – не унимался капитан Лен Гай, – вернувшись на остров, Дирк Петерс нашел его полностью покинутым людьми?

– Там не было никого, никого… – твердил Хант. – Метис не повстречал там ни одного туземца…

– Что же предпринял этот Дирк Петерс? – поинтересовался боцман.

– Постарайтесь меня понять! – взмолился Хант. – Там была брошенная шлюпка… в бухте… а в ней – сушеное мясо и несколько бочонков пресной воды. Метис сел в эту шлюпку… Дул южный ветер… да, южный, и очень сильный, тот самый, который вместе с течением пригнал льдину к острову Тсалал… Он гнал шлюпку много недель… Потом пошли ледяные поля, но шлюпка проскочила в пролив… Поверьте мне! Я всего-навсего повторяю рассказ, сотни раз слышанный мною из уст Дирка Петерса… Да, в пролив… Потом он пересек Полярный круг…

– А дальше? – спросил я.

– Дальше шлюпку подобрало американское китобойное судно «Санди Хук», возвращавшееся в Америку.

Что ж, если принять рассказ Ханта за чистую монету, – а он вполне мог оказаться правдоподобным, – то мы знали теперь, как закончилась – по крайней мере, для Дирка Петерса – эта страшная драма, разыгравшаяся в Антарктике. Вернувшись в Соединенные Штаты, метис, по всей видимости, познакомился с Эдгаром По, редактировавшим тогда «Южный литературный вестник», который, воспользовавшись записями Артура Пима, подарил свету полную чудес книгу, вовсе не опираясь на вымысел, как казалось до сих пор. Однако книге не хватало развязки…

Что же до воображения, призванного на помощь американским писателем, то оно проявилось разве что в последних главах, где странностей становится непомерно много, – если только самому Пиму не явились напоследок в бреду, среди клубящихся паров, все эти сверхъестественные картины.

Одно было ясно неопровержимо: Эдгар По никогда не был знаком с Артуром Пимом. Именно поэтому, желая заронить в душу читателя сладостную неуверенность, он и заставил своего героя умереть «внезапной и трагической» смертью, ни словом не обмолвившись, впрочем, о ее причине.

И все же, если Артур Пим так и не вернулся назад, были ли у нас основания надеяться, что он прожил еще какое-то время, оставшись без своего верного товарища, более того, что он жив по сию пору, хотя с тех пор, как он остался в одиночестве, прошло целых одиннадцать лет?..

– Да, да! – твердил Хант, и в его голосе звучала вся сила убеждения, которая была свойственна, должно быть, Дирку Петерсу, когда они жили вместе в городке Вандалия, что в штате Иллинойс.

Оставалось только разобраться, в своем ли Хант уме. Теперь я не сомневался, что это он, дойдя до последней степени отчаяния, забрался в мою каюту и прошептал мне на ухо: «А Пим? Бедный Пим…» Так оно и было, никакой это не сон!

Словом, если все, что он наговорил, – чистая правда, если он всего лишь передал нам откровения Дирка Петерса, то надо было еще решить, должны ли мы верить ему, когда он повторял голосом, в котором вместе с настойчивостью слышалась мольба:

– Пим не умер! Пим там! Мы не должны бросить бедного Пима!

Дождавшись, пока я завершу допрос Ханта, капитан Лен Гай, будучи глубоко потрясенным, вышел все-таки из состояния задумчивости и решительно скомандовал:

– Экипаж! Всем на корму!

Собрав вокруг себя всех матросов шхуны, он молвил:

– Слушай меня внимательно, Хант! Я буду спрашивать тебя об очень серьезных вещах!

Хант поднял голову и оглядел комнаду «Халбрейн».

– Итак, Хант, ты утверждаешь, что все то, что ты рассказал только что об Артуре Пиме, – чистая правда?

– Да, – откликнулся Хант, сопровождая ответ решительным жестом.

– Ты знал Дирка Петерса…

– Да.

– Ты прожил несколько лет бок о бок с ним в Иллинойсе?

– Девять лет.

– Он часто рассказывал тебе обо всем этом?

– Да.

– И ты нисколько не сомневаешься, что он рассказывал тебе одну правду?

– Нет.

– Ему никогда не приходило в голову, что на острове Тсалал могло остаться несколько человек с «Джейн»?

– Нет.

– Он считал, что Уилльям Гай и все его спутники погибли при обвале холмов у деревни Клок-Клок?

– Да. Судя по его рассказам, Пим был того же мнения…

– Где ты видел Дирка Петерса в последний раз?

– В Вандалии.

– Давно?

– Два года тому назад.

– Кто из вас первым покинул Вандалию – ты или он?

Мне показалось, что Хант испытывает колебания, не зная, как ответить.

– Мы покинули ее вместе, – отвечал он.

– И куда же направился ты?

– На Фолкленды.

– А он?

– Он… – повторил Хант, и его взгляд остановился на Мартине Холте, старшине-паруснике нашей шхуны, которого он, рискуя собственной жизнью, спас во время бури.

– Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? – окликнул его капитан Лен Гай.

– Да.

– Так отвечай! Покинул ли Дирк Петерс Америку, оставив Иллинойс?

– Да.

– Куда же он направился? Говори!

– На Фолкленды!

– И где он сейчас?

– Перед вами!

IIРешение принято!

Дирк Петерс!.. Хант и метис Дирк Петерс – одно лицо!.. Преданный спутник Артура Пима, тот, кого так долго и тщетно разыскивал в Соединенных Штатах капитан Лен Гай, тот, чье присутствие среди нас могло стать причиной продолжить путешествие!..

Внимательному читателю, вероятно, хватило чутья, чтобы за много страниц до окончательного разоблачения узнать в Ханте Дирка Петерса и с нетерпением дожидаться, когда же это станет ясно и всем остальным. Что ж, этому не приходится удивляться. Более того, я бы пожал плечами, если бы такая догадка не посетила вас.

Ведь подобный вывод напрашивался сам собой; остается только гадать, как капитан Лен Гай и я, столько раз перечитывавшие книгу Эдгара По, где портрет Дирка Петерса набросан весьма выразительными штрихами, не заподозрили, что человек, завербовавшийся к нам на корабль на Фолклендах, и есть тот самый метис… Готов признать свою недогадливость, однако замечу, что она не была беспричинной.

Да, все в облике Ханта выдавало его индейское происхождение, а ведь и Дирк Петерс был выходцем из племени упшароков, обитающего на Дальнем Западе, так что одно это могло бы навести нас на верный путь. Однако прошу обратить внимание на обстоятельства, при которых Хант представился на Фолклендах капитану Лену Гаю, – обстоятельства, никак не располагавшие нас подвергать сомнению его слова. Хант жил на Фолклендах, в несусветной дали от Иллинойса, среди матросов всех национальностей, дожидавшихся сезона путины, чтобы завербоваться на китобойные суда… Поступив на судно, Хант вел себя со всеми окружающими крайне сдержанно. Сейчас мы впервые услыхали его голос, ранее же ничто не заставляло заподозрить, что этот человек скрывает свое настоящее имя. Кстати, даже заговорив, он назвался Дирком Петерсом только под самый занавес, уступив настойчивости капитана.

Верно, Хант был человеком необыкновенным, какие редко встречаются нам на жизненном пути, поэтому мы могли бы приглядеться к нему и раньше… Да, теперь-то мне понятно, чем объясняется его странное поведение с той поры, как шхуна пересекла Полярный круг, и еще пуще после того, как она вошла в свободные ото льда воды… Стал понятен его взгляд, неизменно обращенный на юг, и его рука, всегда инстинктивно тянувшаяся в том же направлениии… Уже на островке, названном именем Беннета, он вел себя так, словно бывал здесь и раньше: ведь это он подобрал там доску с «Джейн»… Наконец, остров Тсалал… Здесь он уверенно встал впереди, и мы потянулись за ним, как за опытным проводником, по развороченной долине до самой деревни Клок-Клок, до оврага и до того самого холма, в толще которого тянулся когда-то лабиринт, от которого не осталось теперь буквально ничего… Да, все это должно было открыть нам глаза и зародить – по крайней мере, у меня! – подозрение, что Хант как-то связан с приключениями Артура Пима!

Что ж, выходит, не только капитан Лен Гай, но и его пассажир Джорлинг оказались отъявленными слепцами! Мне остается признать нашу слепоту, хотя многие страницы в книге Эдгара По давно должны были сделать нас зрячими.

Теперь не приходилось сомневаться, что Хант был на самом деле Дирком Петерсом. Пусть он и постарел на одиннадцать лет, все равно он оставался именно таким, каким его описывал Артур Пим. Правда, свирепый вид, о котором говорится у последнего, остался в прошлом, однако и тогда это была лишь «кажущаяся свирепость». Внешне этот человаек не переменился: он был таким же низкорослым, мускулистым и сложенным, как Геркулес, а «кисти его рук были такими громадными, что совсем не походили на человеческие руки». Его конечности были странно искривлены, голова же выглядела несообразно огромной. Рот у него «растянулся от уха до уха», а узкие губы «даже частично не прикрывали длинные, торчащие зубы». Да, наш фолклендский новобранец полностью соответствовал этому описанию. Однако на его лице не осталось и тени прежнего выражения, которое Артур Пим назвал «бесовским весельем».

Видимо, возраст, испытания и удары, на которые оказалась так щедра жизнь, жуткие сцены, в которых ему пришлось участвовать в качестве действующего лица, «настолько выходящие за пределы человечского опыта, что человек просто не способен поверить в их реальность», как говаривал Артур Пим, – все это изменило его облик. О, да, острый рубанок испытаний гладко обтесал душу Дирка Петерса! И все-таки перед нами стоял именно он – верный спутник Артура Пима, которому тот был обязан своим спасением, относившийся к своему подопечному, как к сыну, и ни на минуту – именно так! – не утративший надежды отыскать его в бескрайних пустнных просторах Антарктики!

Вот только почему Дирк Петерс скрывался на Фолклендах под именем Ханта, почему предпочел сохранить инкогнито, даже поступив на «Халбрейн», почему не открылся, узнав о намерениях капитана Лена Гая, все усилия которого были направлены на то, чтобы спасти своих соотечественников с «Джейн» и повторившего ее маршрут?

Почему?.. Уж не потому ли, что опасался, не вызовет ли его имя ужас? Разве не он участвовал в страшной бойне на «Дельфине», не он ли нанес смертельный удар матросу Паркеру, не он ли потом утолял его плотью голод, а его кровью – жажду? Он решился назвать нам свое имя лишь тогда, когда у него появилась надежда, что благодаря этому «Халбрейн» отправится на поиски Артура Пима!..

По всей видимости, прожив несколько лет в Иллинойсе, метис уехал на Фолкленды, чтобы дождаться там первой возможности возвратиться в антарктические воды. Нанимаясь на «Халбрейн», он, наверное, питал надежду, что капитан Лен Гай, найдя на острове Тсалал своих соотечественников, уступит его настойчивости и устремится дальше на юг, чтобы отыскать там Артура Пима. Однако разве нашелся бы хоть один человек, кто, будучи в здравом уме, согласился бы с тем, что у этого несчастного могла быть хоть малейшая возможность остаться в живых спустя целых одиннадцать лет? В пользу капитана Уилльяма Гая и его спутников говорило хотя бы богатство растительности и живности на острове Тсалал; кроме того, записи Паттерсона свидетельствовали о том, что они были живы еще совсем недавно. Что же до Артура Пима…

И все же утверждения Дирка Петерса, пусть даже и построенные на песке, не вызывали у меня, вопреки логике, никакого протеста, и когда метис закричал: «Пим не умер… Пим там… Разве можно бросить бедного Пима…», его убежденность взяла меня за живое. Мне пришел в голову Эдгар По, и я представил себе, в каком бы он оказался затруднении, если бы «Халбрейн» доставила на родину того, о чьей «внезапной и трагической кончине» он поспешил оповестить публику…

Определенно, с тех пор, как я решился принять участие в экспедиции «Халбрейн», я перестал быть прежним человеком – практичным и в высшей степени трезвомыслящим. При одной мысли об Артуре Пиме мое сердце начинало биться столь же отчаянно, как билось, должно быть, сердце в могучей груди Дирка Петерса! Я уже был готов к мысли, что уйти от острова Тсалал на север, в Атлантику, значило бы отказаться от гуманной миссии, каковой явилась бы помощь несчастному, покинутому всеми в ледяной пустыне Антарктики!..

В то же время требовать от капитана Лена Гая, чтобы он повел свою шхуну дальше в эти неведомые воды, подвергая экипаж риску, после того, как он уже пережил столько опасностей, и без всякого результата, – значило бы втягивать его в заведомо обреченный на провал разговор. Да и следовало ли мне во все это вмешиваться? Но в то же время меня не покидало ощущение, что Дирк Петерс надеется на мою помощь в защите интересов бедного Пима.

За заявлением метиса последовало долгое молчание. Никому и в голову не пришло оспаривать правдивость его слов. Раз он сказал: «Я – Дирк Петерс», значит, он и впрямь был Дирком Петерсом.

Что касается судьбы Артура Пима – и того обстоятельства, что он так и не вернулся в Америку, и его разлуки с верным товарищем, после которой течение увлекло его в лодке с острова Тсалал дальше к полюсу, – со всем этим можно было согласиться, ибо ничто не заставляло заподозрить, что Дирк Петерс говорит неправду. Однако то, что Артур Пим все еще жив, как это утверждал метис, и что долг требовал, чтобы мы отправились на его поиски, рискуя головами, – это вызывало у всех большие сомнения.

В конце концов, решив прийти на помощь Дирку Петерсу, но опасаясь с самого начала потерпеть поражение, я вернулся к весьма разумным аргументам, в которых фигурировали капитан Уилльям Гай и пятеро его матросов, от пребывания которых на острове Тсалал теперь не осталось и следа.

– Друзья мои, – начал я, – прежде чем принять окончательное решение, полезно будет хладнокровно оценить положение. Разве завершить экспедицию в тот самый момент, когда появился хоть какой-то шанс на ее благополучный исход, не означало бы обречь себя на пожизненные угрызения совести? Подумайте об этом, капитан, и все вы, друзья. Менее семи месяцев назад несчастный Паттерсон оставил ваших соотечественников на острове Тсалал в добром здравии. То, что они прожили здесь все это время, означает, что богатство острова Тсалал смогло обеспечить им жизнь на протяжении одиннадцати лет и что им не приходилось более опасаться дикарей, частично погибших из-за неведомых нам причин, частично, вероятно, перебравшихся на какой-либо из соседних островов… Все это совершенно очевидно, и я не знаю, что можно возразить на подобные доводы…

Мне никто не ответил, поскольку отвечать и вправду было нечего.

– Если мы так и не нашли капитана «Джейн» и его людей, – продолжал я, чувствуя прилив вдохновения, – то это может означать, что уже после ухода Паттерсона им пришлось покинуть остров. По какой причине? Думаю, потому, что землетрясение до такой степени перетряхнуло весь остров, что он стал непригодным для обитания. Но ведь им хватило бы туземного каноэ, чтобы с помощью северного ветра добраться до другого острова или до берега антарктического континента… Не стану долго распространяться, доказывая вам, что все могло произойти именно так. Повторяю, одно известно: если мы не продолжим поиски, от которых зависит спасение ваших соотечественников, то это будет означать, что мы просто опустили руки!

Я обвел глазами свою аудиторию, но она дружно промолчала.

Капитан Лен Гай, почувствовав мою правоту, уронил голову, чтобы скрыть обуревающие его чувства, а это означало, что, упомянув о долге человечности, я указал на единственный выход, который оставался в нашем распоряжении, если у нас в груди продолжало биться сердце.

– Да и о чем, собственно, речь? – снова перешел я в наступление, выдержав небольшую паузу. – О том, чтобы подняться еще на несколько градусов, да и то по спокойному морю, в сезон, обещающий еще два месяца хорошей погоды, когда нам не приходится опасаться скорого наступления зимы, к сражению с которой я и не подумал бы вас побуждать… И мы еще колеблемся, когда на «Халбрейн» имеется все необходимое, когда у нее такой надежный экипаж, когда на корабль еще не проникла никакая болезнь!.. Мы сами пугаем себя воображаемыми опасностями! Неужели у нас не хватит смелости пройти еще дальше туда… туда…

И я указал в южном направлении, повторив безмолвный, но властный жест Дирка Петерса, значивший больше, чем любые слова.

Однако слушатели все так же не сводили с нас глаз, не удостоивая мою речь ответом.

Я не сомневался, что шхуна могла бы, ничем не рискуя, остаться в этих водах еще на восемь-девять недель. Было только 26 декабря, а ведь наши предшественники предпринимали экспедиции и в январе, и в феврале, и даже в марте – и Беллинсгаузен, и Биско, и Кендал, и Уэдделл, – и все они успевали повернуть на север еще до того, как им преграждал путь мороз. Пусть их корабли и не забирались в такие высокие широты, как «Халбрейн», – зато они не могли и мечтать о столь благоприятных условиях плавания, в которых находились мы…

Я перепробовал самые разные аргументы, добиваясь одобрения своих слов, однако никто не спешил брать на себя ответственность. Ответом мне, как и прежде, было гробовое молчание и опущенные долу глаза.

Впрочем, я остерегался произносить имя Артура Пима и выступать в защиту предложения Дирка Петерса, ибо это неминуемо вызвало бы недоуменное пожатие плечами, а то и угрозы в мой адрес… Я спрашивал себя, удалось ли мне заронить в души моих товарищей хотя бы частицу той веры, которая переполняла все мое существо, когда слово взял капитан Лен Гай.

– Дирк Петерс, – произнес он, – подтверждаешь ли ты, что вы с Артуром Пимом, покинув остров Тсалал, наблюдали новые земли к югу от него?

– Да… земли, – отвечал метис. – Остров или континент… Поймите… это там… я думаю… я уверен… там Пим… бедный Пим… ждет, чтобы мы пришли ему на помощь…

– Возможно, что и Уилльям Гай, и все остальные ждут там того же! – вскричал я, стремясь перевести разговор в более безопасное русло. Кроме того, я чувствовал, что эти якобы существующие земли – хоть какая-то цель, тем более, что она легко достижима. «Халбрейн» не придется бороздить океан наугад – нет, она устремится туда, где могут находиться люди, пережившие гибель «Джейн»!

Прежде чем заговорить снова, капитан Лен Гай потратил некоторое время на размышление.

– Верно ли, Дирк Петерс, – снова услыхали мы его голос, – что за восемьдесят четвертой параллелью горизонт закрыт той самой завесой паров, о которой говорится у Артура Пима? Видел ли ты сам… видели ли твои глаза все эти воздушные водопады, и эту бездну, в которой исчезла шлюпка с Артуром Пимом?

Обведя нас всех взглядом, метис покачал своей огромной головой.

– Не знаю, – проговорил он. – О чем вы меня спрашиваете, капитан?.. Завеса паров? Да, возможно… И нечто вроде суши на юге…

Вероятно, Дирк Петерс никогда не читал книгу Эдгара По; не исключено, что он не был обучен грамоте. Передав, кому следовало, дневник Артура Пима, он не поинтересовался, будет ли он опубликован. Забравшись сперва в Иллинойс, а потом на Фолкленды, он не подозревал ни о шуме, который наделало это повествование, ни о фантастической, совершенно немыслимой развязке, какой украсил наш великий поэт его последнюю страничку…

Впрочем, что мешает нам предположить, что Артур Пим, чья приверженность к сверхъестественному нам хорошо известна, просто вообразил, что видел все эти невероятные картины, существовавшие на самом деле только в его склонном к фантазиям мозгу?

Вот когда, впервые с тех пор, как завязался весь этот разговор, прозвучал голос Джэма Уэста. Не знаю, разделял ли лейтенант мое мнение, подействовали ли на него мои аргументы, склонялся ли он к тому, чтобы продолжить путешествие, но он произнес такие слова:

– Капитан! Ваша команда?

Капитан посмотрел на экипаж. Вокруг него столпились все – и «старички», и новенькие, один лишь гарпунщик Хирн держался несколько в стороне, готовый вмешаться, если возникнет такая необходимость.

Капитан Лен Гай устремил вопросительный взгляд на боцмана и его друзей, в беззаветной преданности которых он был твердо уверен. Не могу сказать, узрел ли он на их лицах согласие на продолжение плавания, однако до моего слуха донесся его шепот:

– О, если бы все зависело только от меня! Если бы все до одного поддерживали меня!

Он был прав: поиски нельзя было продолжать, не заручившись поддержкой всей команды.

И тут раздался хриплый голос Хирна:

– Капитан! Вот уже два месяца, как мы покинули Фолкленды… Ведь все мы нанялись на корабль для плавания, конечным пунктом которого должен был стать остров Тсалал!

– Это не так! – воскликнул капитан Лен Гай, приведенный заявлением Хирна в крайнее возбуждение. – Нет, это не так! Я нанял всех вас для участия в плавании, конечную точку которого я имею полное право определить по своей воле!

– Простите, капитан, – не отступал Хирн, – но мы и так находимся там, куда до нас не добирался ни один мореплаватель, куда не заплывал ни один корабль, не считая «Джейн». Поэтому мои товарищи и я считаем, что лучше будет воротиться на Фолкленды, пока не начался сезон ненастья. Оттуда вы вольны вернуться на остров Тсалал и даже подняться к полюсу, если вам этого захочется!

По рядам слушателей пробежал одобрительный шепоток. Не приходилось сомневаться, что гарпунщик выразил мнение большинства, ибо новые члены команды составляли на шхуне большинство. Действовать им наперекор, требовать послушания от людей, не расположенных подчиняться, и в таких условиях плыть в глубину Антрактики было бы безрассудством, хуже того, просто безумием, чреватым неминуемой катастрофой.

Хирну решил возразить Джэм Уэст, в голосе которого прозвучала угроза:

– Кто прозволил тебе говорить?

– Капитан задал нам вопрос, – отвечал Хирн. – У меня было полное право на ответ.

В его голосе было столько дерзости, что лейтенант, которому никогда не изменяло хладнокровие, был готов выйти из себя. Капитану Лену Гаю пришлось остановить его примирительным жестом и сказать:

– Спокойно, Джэм! Ничего не поделаешь, раз среди нас нет согласия… – Повернувшись к боцману, он спросил: – Как по-твоему, Харлигерли?

– Очень просто, капитан, – отвечал боцман. – Я подчинюсь вашему приказу, каким бы он ни был. Наш долг – не бросать Уилльяма Гая и всех остальных, пока остается хоть малейшая надежда спасти их!

Боцман сделал паузу, глядя на Драпа, Роджерса, Грациана, Стерна и Берри, кивающих головами и определенно придерживающихся того же мнения.

– Что же касается Артура Пима… – хотел продолжить боцман.

– Речь идет не об Артуре Пиме, – с необыкновенной живостью оборвал его капитан Лен Гай, – а о моем брате Уилльяме Гае и его спутниках!

Увидев, что Дирк Петерс готов возразить на эти слова, я схватил его за руку, и он, тресясь от ярости, счел за благо промолчать. Сейчас было совсем не время распространяться об Артуре Пиме. Оставалось надеяться, что в будущем путешествие позволит вспомнить и о нем, сейчас же главное было побудить людей дать согласие продолжить путь, пусть неосознанно, даже инстинктивно. Иного выхода не оставалось. Если Дирк Петерс и нуждался в помощи, то я готов был оказать ему ее, но более прямым способом.

Тем временем капитан Лен Гай продолжил опрос экипажа. Ему хотелось знать поименно, на кого он может опереться. Все старые члены экипажа дали согласие на его предложение, пообещали никогда не оспаривать его приказов и следовать за ним так далеко, как это потребуется.

Кое-кто из новеньких последовал примеру этих отважных людей, однако их набралось всего трое – все англичане. Однако мне показалось, что большинство разделяет точку зрения Хирна. Для них плавание «Халбрейн» завершилось на острове Тсалал, поэтому они наотрез отказывались плыть дальше и решительно требовали повернуть на север, чтобы преодолеть ледяные поля до наступления холодов. Этой позиции придерживалось человек двадцать, и не приходилось сомневаться, что с языка Хирна слетело то, что было в голове у каждого из них. Перечить им, тем более принуждать их выполнять команды при развороте шхуны на юг, значило бы подстрекать их к бунту.

Единственным способом добиться перелома в настроении матросов, обработанных Хирном, было вызвать у них алчность, заставить почувствовать, в чем заключается их подлинный интерес. Поэтому я взял слово и заговорил твердым голосом, дабы ни у кого не возникло сомнений в серьезности моего предложения:

– Матросы «Халбрейн», слушайте меня! – провозгласил я. – По примеру многих государств, желающих способствовать открытиям в полярных морях, я предлагаю экипажу шхуны премию! За каждый градус, пройденный к югу от восемьдесят четвертой параллели, я заплачу вам по две тысячи долларов!

Больше семидесяти долларов на душу – здесь было, от чего загореться! Я почувствовал, что нащупал верный тон.

– Я выдам капитану Лену Гаю, который станет, таким образом, вашим доверенным лицом, письменное обязательство, – продолжал я, – Деньги, которые вы заслужите, участвуя в этом плавании, будут выплачены вам после возвращения, независимо от условий, в которых последнее осуществится.

Мне не пришлось долго ждать впечатления, которое произвело на команду мое предложение.

– Ура! – завопил боцман, показывая пример своим товарищам, которые стали дружно вторить ему.

Хирн и не пытался возражать – видно, решил дождаться более удобного случая. Таким образом, согласие было восстановлено, я же был готов пожертвовать и более крупной суммой, лишь бы была достигнута моя цель.

Впрочем, нас отделяло от Южного полюса всего семь градусов, поэтому даже если бы «Халбрейн» добралась до него, мне бы пришлось расстаться всего с четырнадцатью тысячами долларов…

IIIИсчезнувшие острова

Рано поутру в пятницу, 27 декабря, «Халбрейн» вышла в море, взяв курс на юго-запад.

На борту закипела прежняя жизнь, отмеченная тем же повиновением и слаженностью. Команде не грозили ни опасности, ни сильное утомление. Погода оставалась прекрасной, море – спокойным. Можно было надеяться, что при столь благоприятных условиях бациллы неподчинения не смогут развиться, ибо им не придут на помощь непреодолимые трудности. Впрочем, грубым натурам не свойственно много размышлять. Невежество и корысть плохо сочетаются с богатым воображением. Невежды ограничиваются настоящим, мало заботясь о будущем. Безмятежность их существования может нарушить только какое-то неожиданное событие, способное заставить их взглянуть в лицо реальности. Произойдет ли с нами что-либо подобное?..

Что касается Дирка Петерса, то даже теперь, когда его инкогнито было раскрыто, он нисколько не изменился и остался столь же нелюдимым. Должен сказать, что экипаж не чувствовал к нему ни малейшего отвращения, какого можно было бы опасаться, памятуя о сценах на «Дельфине», хотя поведение Петерса там, учитывая обстоятельства, было вполне простительным. Кроме того, разве можно было забыть, что метис рисковал жизнью ради спасения Мартина Холта?.. Однако он все равно предпочитал держаться в сторонке, ел в одном углу, спал в другом, не желая сокращать расстояние между собой и остальным экипажем. Не было ли у него иной причины для подобного поведения, кроме той, какую мы могли себе представить? Что ж, будущее расставит все по своим местам…

Преобладающие в этих краях северные ветры, донесшие «Джейн» до острова Тсалал и позволившие челну Артура Пима подняться еще на несколько градусов к югу, были попутными и для нас. Пользуясь постоянностью бриза, Джэм Уэст распустил на шхуне все паруса. Форштевень шхуны легко рассекал прозрачные, а вовсе не молочной белизны воды; если что и белело на водной глади – то это след за нашей кормой, тянущийся к горизонту.

После давешней сцены, предшествовашей отплытию, капитан Лен Гай позволил себе несколько часов отдыха. Могу себе представить, какие неотвязные мысли сопровождали его погружение в сон: с одной стороны, продолжение поисков сулило надежду на успех, с другой же на него давил груз страшной ответственности за столь рискованную антарктическую экспедицию.

Выйдя с утра на палубу, он подозвал поближе меня и помощника, расхаживавшего неподалеку взад-вперед.

– Мистер Джорлинг, – обратился он ко мне, – повернуть на север было бы для меня равносильно смерти! Я чувствовал, что не сделал всего, что должен был сделать, ради спасения моих злосчастных соотечественников. Однако я понимал, что большинство экипажа было бы настроено против меня, вздумай я плыть южнее острова Тсалал…

– Верно, капитан, – отвечал я, – на борту пахло неповиновением, которое грозило перерасти в бунт…

– Который мы могли бы подавить в зародыше, – холодно возразил Джэм Уэст, – проломив голову этому Хирну, который только и делает, что возбуждает недовольство.

– Возможно, ты и прав, Джэм, – откликнулся капитан Лен Гай, – только, восстановив справедливость, мы бы не обрели согласия, а оно нужно нам больше всего…

– Это верно, капитан, – согласился помощник. – Лучше, когда удается обойтись без насилия. Но пусть в будущем Хирн поостережется!..

– Его друзья, – заметил капитан Лен Гай, – воодушевлены теперь обещанной премией. Желание не упустить ее сделает их более выносливыми и покладистыми. Щедрость мистера Джорлинга пришла на помощь там, где оказались бессильными все мольбы… Я так благодарен вам!

– Капитан, – отвечал я, – еще на Фолклендах я уведомил вас о своем желании принять участие деньгами в вашем предприятии. Теперь мне представилась возможность поступить сообразно этому желанию, поэтому я поспешил воспользоваться ей и не нуждаюсь в благодарности. Давайте только достигнем цели, спасем вашего брата Уилльяма и пятерых матросов с «Джейн»! Ни о чем большем я не смею и мечтать!

Капитан Лен Гай протянул мне руку, которую я поспешил дружески пожать.

– Мистер Джорлинг, – продолжал он, – вы, должно быть, заметили, что «Халбрейн» не держит курс прямо на юг, хотя земля, увиденная Дирком Петерсом – либо то, что он принял за землю, – находится именно в том направлении…

– Заметил, капитан.

– Не станем забывать, между прочим, – напомнил Джэм Уэст, – что в рассказе Артура Пима ничего не говорится об этой земле, якобы лежащей на юге, поэтому нам остается довольствоваться лишь словами метиса.

– Верно, лейтенант, – отвечал я. – Однако есть ли у нас основания относиться к словам Дирка Петерса с подозрением? Разве его поведение с первой минуты, как он ступил на палубу, не внушает к нему полного доверия?

– Не могу ни в чем его упрекнуть с точки зрения службы, – согласился Джэм Уэст.

– Мы не подвергаем сомнению ни его храбрость, ни честность, – заявил капитан Лен Гай. – Не только его поведение на борту «Халбрейн», но и все его дела – сперва на «Дельфине», потом на «Джейн», – показывают его с самой лучшей стороны.

– Он вполне заслуживает такой оценки! – добавил я.

Сам не знаю, почему, но мне хотелось вступиться за метиса. Возможно, причиной было предчувствие, что ему еще предстояло сыграть в нашей экспедиции важную роль? Ведь он не сомневался, что нам удастся отыскать Артура Пима, – а все связанное с ним вызывало у меня такой интерес, что я сам не переставал себе удивляться…

Однако я не забывал и того, что идеи Дирка Петерса касательно его незабвенного спутника частенько могли казаться граничащими с чистым абсурдом. Капитан Лен Гай как раз это и имел в виду.

– Мы не должны забывать, мистер Джорлинг, – сказал он, – что метис сохранил надежду, что Артур Пим, преодолев антарктический океан, сумел высадиться на какой-то южной суше, где и проживает по сию пору!..

– Прожить одиннадцать лет у самого полюса! – хмыкнул Джэм Уэст.

– Да, я готов признать, что с этим нелегко согласиться, капитан, – отвечал я. – Но, если поразмыслить хорошенько, то так ли невозможно, что Артур Пим мог обнаружить на юге остров под стать Тсалалу, на котором сумели продержаться все это время Уилльям Гай и его спутники?..

– Не могу назвать это невозможным, мистер Джорлинг, но и признать такую вероятность у меня не поворачивается язык!

– Более того, – не унимался я, – раз уж мы выдвигаем всего-навсего гипотезы, то почему бы вашим соотечественникам, покинувшим остров Тсалал, не попасть в русло того же течения и не оказаться вместе с Артуром Пимом там, где, быть может…

Я не стал договаривать до конца, ибо подобное предположение было бы немедленно отвергнуто, да и момент был отнюдь не подходящим, чтобы настаивать на поисках Артура Пима, пока не найдены люди с «Джейн».

Капитан Лен Гай вернулся к теме разговора, который здорово «отклонился от курса», как сказал бы наш боцман, и настала пора исправить ошибку.

– Так я говорил о нашем курсе. Я не иду прямиком на юг, поскольку в мои намерения входит исследовать сперва острова, лежащие неподалеку от Тсалала, – тот архипелаг, что расположен к западу от него…

– Мудрая идея, – заметил я. – Возможно, благодаря посещению этих островов мы укрепимся в мысли, что землетрясение произошло совсем недавно…

– В этом и так не может быть никаких сомнений, – отвечал капитан Лен Гай. – Оно определенно разразилось уже после ухода Паттерсона – ведь старший помощник оставил своих соотечественников на острове Тсалал!

Как известно, у нас имелись серьезные основания, чтобы не подвергать сомнению последнее заключение.

– Разве Артур Пим не упоминает восемь островов? – напомнил Джэм Уэст.

– Именно восемь, – поддержал его я, – во всяком случае, такую цифру Дирк Петерс слышал от дикаря, уплывшего в каноэ вместе с ним и Артуром Пимом. Дикарь этот по имени Ну-Ну настаивал также на том, что весь архипелаг управляется суверенным владыкой, королем по имени Тсалемон, обитающим на самом крошечном островке… Если потребуется, метис может подтвердить нам эту подробность.

– Так вот, – продолжал капитан, – может статься, что землетрясение пощадило остальные острова, что они все еще обитаемы, поэтому, приблизившись к ним, мы должны соблюдать осторожность…

– До них уже недалеко, – добавил я. – Кто знает, капитан, не спасся ли ваш брат со своими матросами на одном из этих островов?

Такая возможность существовала, но она не могла вселить в нас радость, ибо это означало, что бедняги угодили в лапы дикарей, которых давно не было на Тсалале. Кроме того, чтобы вызволить их из плена – это при условии, что им сохранили жизнь, – команде «Халбрейн» пришлось бы применять силу, и еще неизвестно, кто выиграл бы сражение…

– Джэм, – сказал капитан, – мы идем со скоростью восемь-девять миль в час, а это значит, что уже через несколько часов впереди может показаться земля. Распорядись глядеть в оба!

– Уже распорядился, капитан.

– Ты посадил в «сорочье гнездо» наблюдателя?

– Там сидит Дирк Петерс – он вызвался сам.

– Что ж, Джэм, на его бдительность можно положиться…

– Как и на его зоркость, – добавил я. – У него несравненное зрение!

Шхуна продолжала плыть на запад до 10 часов. Метис на мачте помалкивал. Я уже спрашивал себя, не произойдет ли здесь та же история, как с островами Аврора и Гласса, которые мы тщетно разыскивали между Фолклендами и Южной Георгией. На горизонте так и не возникло никакого подобия земли. Оставалось надеяться, что острова отличаются равнинным рельефом и что заметить их можно, лишь подойдя к ним мили на две.

Правда, за утренние часы ветер заметно ослаб, и течение отнесло нас дальше к югу, чем нам того хотелось. К счастью, с двух часов пополудни ветер снова окреп, и Джэм Уэст постарался вернуться в желанный район.

«Халбрейн» плыла в нужном направлении со скоростью 7–8 миль в час уже два часа, а на горизонте так и не появилось никакой суши.

– Не может быть, чтобы мы еще не достигли нужной точки! – сокрушался капитан Лен Гай. – Ведь, если верить Артуру Пиму, Тсалал является частью обширного архипелага…

– Однако он не говорит, что видел острова, пока «Джейн» стояла на якоре у берега острова Тсалал, – заметил я.

– Вы правы, мистер Джорлинг. Однако за сегодняшний день «Халбрейн» уже преодолела расстояние никак не меньше пятидесяти миль, и я полагал, что речь идет об островах, лежащих достаточно близко друг от друга…

– Что ж, капитан, приходится заключить – а это не выходит за пределы вероятного, – что землетрясение похоронило в океанской пучине все острова архипелага, к которому принадлежал остров Тсалал…

– Земля по правому борту! – раздался крик Дирка Петерса.

Все взгляды устремились в указанном направлении, однако мы ничего не смогли разглядеть. Правда, метис, вознесенный на верхушку фок-мачты, мог заметить то, что еще долго будет скрыто от наших глаз. Кроме того, приходилось учитывать его дальнозоркость и привычку не спускать взгляд с горизонта. Одним словом, я не допускал и мысли, что он способен ошибиться.

И действительно, спустя полчаса мы разглядели в бинокль несколько освещенных косыми лучами солнца островков, разбросанных по океанской глади в двух-трех милях к западу. Старший помощник велел приспустить верхние паруса, и «Халбрейн» поплыла вперед, ловя ветер только бизанью, косым фоком и стакселем.

Следовало ли нам тут же готовиться к обороне, заряжать ружья и камнеметы, расправлять абордажные сети? Решение капитана Лена Гая было иным: он решил, что прежде чем принять все эти меры предосторожности, мы сможем, ничем не рискуя, подойти к островкам поближе.

Но и тут произошли немалые перемены. Вместо обширных островов, упомянутых Артуром Пимом, нашему взгляду предстала полудюжина скал, едва торчащих из воды… В этот момент метис, соскользнув по правому бакштагу, ступил на палубу.

– Что же, Дирк Петерс, – обратился к нему капитан Лен Гай, – ты узнаешь этот архипелаг?

– Архипелаг? – Метис покачал головой. – Нет, это всего лишь пять-шесть островков… Одни скалы… Ну и острова…

И действительно, несколько горных верхушек, вернее, закругленных вершин – вот и все, что осталось на поверхности от всего архипелага, вернее, от его западной части. Однако можно было надеяться, что архипелаг протянулся на несколько градусов и что землетрясение уничтожило только западную группу островов.

Именно это мы и собирались выяснить, решив наведаться на каждый островок и разобраться, когда – недавно или уже давно – разразилось это землетрясение, страшные последствия которого мы могли лицезреть на острове Тсалал.

По мере приближения мы все больше убеждались, что от западной части архипелага остались лишь крупинки. Площадь самых крупных островков не превышала 50–60 квадратных саженей, а самых крошечных – 3–4. Последние напоминали больше россыпь рифов, о которые плескался ленивый прибой.

«Халбрейн» ни в коем случае не следовало забираться в гущу рифов, ибо это грозило бы ее бортам и килю. Мы решили довольствоваться общим осмотром, чтобы устранить последние сомнения, что архипелаг ушел под воду. Однако мы готовились разок-другой высадиться на скалы, ибо там могли оказаться бесценные следы.

Остановившись в десятке кабельтовов от главного островка, капитан Лен Гай велел забросить за борт лот. Дно оказалось в 20 саженях под днищем – должно быть, это была поверхность ушедшего под воду острова, центральная часть которого выступала из воды всего на пять-шесть саженей.

Шхуна подошла к островку на расстояние пяти морских саженей и стала на якорь.

Джэм Уэст хотел было лечь в дрейф, пока будет длиться исследование островка. Однако он не стал этого делать, ибо в таком случае шхуну снесло бы к югу сильным течением. Пришлось довольствоваться якорной стоянкой. На море не было ни малейшего волнения, и, глядя на небо, никак нельзя было ожидать ухудшения погоды.

Как только якорь зацепился за дно, на море была спущена шлюпка, в которую уселся капитан Лен Гай, боцман, Дирк Петерс, Мартин Холт, еще двое матросов и я.

Четверть мили, отделявшие корабль от ближайшего островка, шлюпка преодолела быстро, виляя по узким протокам. Торчайщие из воды верхушки скал то и дело захлестывало волнами, поэтому на них никак не могло остаться следов, по которым мы могли бы судить о времени землетрясения. Впрочем, мы и не надеялись, что нас может ожидать здесь какой-либо сюрприз.

Шлюпка скользила среди камней. Дирк Петерс стоял в полный рост на корме, правя рулем и мастерски избегая столкновений с острыми краями рифов. Здесь, сквозь толщу неподвижной, прозрачной воды, мы могли наблюдать дно – но то был отнюдь не песок, усеянный ракушками, а черные глыбы со следами сухопутной растительности, которую ни в коем случае нельзя было принять за подводную флору, тем более что кое-где клочки травы всплыли на поверхность. Это было первым доказательством того, что почва, на которой эта трава произрастала, совсем недавно ушла под воду.

Шлюпка приблизилась к островку, и один из матросов метнул кошку, лапа которой засела в трещине между камней. Мы налегли на швартов и подтянули шлюпку к берегу.

Итак, перед нами лежал один из обширнейших островов архипелага, от которого остался всего лишь неправильной формы овал с окружностью в каких-то 150 саженей, верхняя точка которого находилась всего в 25–30 футах от поверхности океана.

– Поднимается ли приливная волна столь высоко? – спросил я капитана Лена Гая.

– Никогда, – отвечал тот. – Возможно, в центре островка нам удастся обнаружить остатки растительности, руины человеческого жилища или хотя бы следы стоянки…

– Самое лучшее – следовать за Дирком Петерсом, уже успевшим обогнать нас всех, – предложил боцман. – Этот чертов метис разглядит своими рысьими глазами то, что наверняка проглядим мы!

Вскоре все мы поднялись на верхушку островка. Здесь и впрямь хватало остатков – вернее, останков домашней живности, о которой рассказано в дневнике Артура Пима, – различной птицы, уток, свиней с черной щетиной на затвердевшей коже. Однако от нашего взгляда не мог укрыться тот факт, что здешние кости пролежали на ветру не более нескольких месяцев, в отличие от останков, обнаруженных на острове Тсалал. Это подтверждало наш вывод о том, что землетрясение разразилось совсем недавно.

Кроме того, там и здесь на островке зеленел сельдерей и ложечница и виднелись свежие цветки.

– Они распустились в этом году! – воскликнул я. – Они не испытали на себе зимней стужи…

– Согласен с вами, мистер Джорлинг, – отозвался Харлигерли. – Но не могли ли они вырасти уже после того, как от архипелага остались одни осколки?

– Это совершенно невозможно, – отвечал я, как и подобает человеку, не желающему расставаться с излюбленной идеей.

На островке произрастал также чахлый кустарник, напоминающий дикий орешник. Дирк Петрес сорвал и поднес нам ветку, полную сока. С ветки свисали орешки – точно такие же, какими питался метис и его спутники, забравшиеся в расселину, прорезавшую холм поблизости от деревни Клок-Клок, откуда они угодили в лабиринт замысловатой формы, от которого на острове Тсалал не осталось и следа.

Дирк Петерс выковырял несколько орешков из зеленой оболочки и разгрыз их своими мощными зубами, способными, казалось, расколоть и чугунное ядро.

Теперь у нас исчезли последние сомнения касательно времени катаклизма: он произошел уже после ухода Паттерсона. Выходит, участь, постигшая жителей острова Тсалал, кости которых усеивали землю неподалееку от деревни, была следствием какой-то другой катастрофы. Что касается капитана Уилльяма Гая и пятерых матросов с «Джейн», то мы лишний раз убедились, что они, видимо, вовремя унесли ноги, ибо мы не обнаружили на острове их тел.

Но где же они нашли приют, бросив остров Тсалал? Этот вопрос не переставал преследовать нас, поскольку мы никак не могли нащупать ответа на него. Однако я придерживался мнения, что наше путешествие изобиловало и другими вопросами, не более близкими к разрешению…

Не стану распространяться о подробностях обследования архипелага. Оно заняло полтора дня, поскольку шхуна посетила каждый островок. Повсюду нас ждало одно и то же – растения и останки, что только подкрепяло нашу уверенность в правильности сделанных выводов. Капитан Лен Гай, старший помощник, боцман и я придерживались одинакового мнения о том, что катастрофа, разразившаяся в этим краях, смела с лица земли всех до одного туземцев. Теперь «Халбрейн» не угрожало нападение.

Однако следовало ли заключить, что капитана Уилльяма Гая и пятерых матросов, добравшихся до одного из островов, постигла та же печальная участь? Мои рассуждения, с которыми согласился в конце концов и Лен Гай, сводились к следующему:

– На мой взгляд, искусственный обвал холма у деревни Клок-Клок пощадил нескольких членов экипажа «Джейн» – не менее семи человек, считая Паттерсона, а также пса Тигра, останки которого мы обнаружили неподалеку от деревни. Некоторое время спустя, когда по неведомой нам причине погибла часть населения острова Тсалал, уцелевшие туземцы покинули этот остров и переплыли на другие острова архипелага. Оставшись одни, в полной безопасности, Уилльям Лен Гай и его товарищи могли прекрасно существовать – ведь только что здесь находили пропитание дикари числом в несколько тысяч. Так прошло то ли десять, то ли одиннадцать лет, но несчастным так и не удалось вырваться из своей тюрьмы, несмотря на множество попыток сделать это, которые они – в этом у меня нет сомнений – не раз предпринимали, уповая то на туземное каноэ, то на лодку, построенную собственными руками. Наконец, месяцев семь тому назд, уже после исчезновения Паттерсона, остров Тсалал был до неузнаваемости изуродован землетрясением, в результате которого соседние острова почти полностью скрылись под водой. Думаю, что после этого Уилльям Гай и его люди, сочтя невозможным и дальше жить на острове Тсалал, вышли в море, надеясь достигнуть Полярного круга. Очень вероятно, что попытка эта не увенчалась успехом, путешественников подхватило течением и понесло на юг… Разве не могли они оказаться на той самой суше, что предстала взорам Дирка Петерса и Артура Пима южнее восемьдесят четвертого градуса? Именно в этом направлении, капитан, и следует направить «Халбрейн». Оставив за кормой еще две-три параллели, мы можем надеяться отыскать их. Наша цель там, и кто из нас не пожелает пожертвовать собой, чтобы достичь ее?

– Да поможет нам Господь, мистер Джорлинг! – отвечал капитан Лен Гай.

Позже, оставшись со мной один на один, боцман не удержался и сказал:

– Я внимательно слушал вас, мистер Джорлинг, и, должен сознаться, вы меня почти убедили…

– Скоро у вас не останется никаких сомнений, Харлигерли.

– Когда же?

– Раньше, чем вы думаете!

На следующий день, 29 декабря, в шесть часов утра шхуна снялась с якоря и, воспользовавшись легким северо-восточным ветерком, взяла курс прямиком на юг.

IV29 декабря – 9 января

Я начал день с того, что внимательно перечитал 25-ю главу книги Эдгара По. В ней сказано, что туземцы хотели было броситься в погоню за двумя беглецами, прихватившими с собой дикаря Ну-Ну, но те уже успели отойти от берега на пять-шесть миль. Мы только что узнали, что от шести-семи островов, замеченных ими в это время на западе, остались теперь лишь крохотные островки.

Наибольший интерес для нас представляли в этой главе следующие строки, которые мне хочется привести дословно: «Когда мы шли на «Джейн» к острову Тсалал с севера, позади нас постепенно оставались наиболее труднопроходимые районы сплошного льда, – как бы этот факт ни расходился с общепринятыми представлениями об Антарктике, мы убедились в нем на собственном опыте. Попытка пробиться назад, особенно в такое время года, была бы чистейшим вздором. Лишь одно направление сулило какие-то надежды, и мы решили смело плыть к югу, где, по крайней мере, имелась вероятность наткнуться на землю и еще большая вероятность попасть в теплый климат…»

Так рассуждал Артур Пим, так следовало рассуждать a fortiori и нам. Итак, 29 февраля – 1828 год был високосным – беглецы вышли в «бескрайний, пустынный океан», простиравшийся за восемьдесят четвертой параллелью. Мы же видели на календаре всего лишь 29 декабря. «Халбрейн» опережала челн, отошедший от острова Тсалал, на 2 месяца, и ей вовсе не угрожало приближение долгой полярной зимы. Вдобавок наша шхуна, забитая провиантом, с отличными командирами и прекрасной оснасткой внушала несколько больше доверия, нежели челн, имевшийся в распоряжении Артура Пима, – каноэ из ивовых прутьев, пятидесяти футов длиной и четырех-шести шириной, еды в которой было столько, что она помещалась в панцирях трех черепах, при том, что питаться ей предстояло троим людям…

Исходя из всего этого, я рассчитывал на успех второго этапа нашего путешествия.

В первой половине дня за горизонтом скрылись последние островки погибшего архипелага. Море сохраняло тот же вид, который оно приняло после нашего отхода от острова Беннета, – без единого кусочка льда, что и неудивительно, раз температура воды равнялась 43^оF (6,11^оС). Течение неумолимо, со скоростью 4–5 миль в час, относило нашу шхуну все дальше к югу.

Небо не покидали тучи птиц – все те же зимородки, пеликаны, буревестники, качурки и альбатросы. Однако должен сообщить, что ни одна птица не достигала гигантских размеров, о которых пишет в своем дневнике Артур Пим, и ни одна не оглашала воздух криками «текели-ли», повторяя самое распространеннное словечко в языке острова Тсалал.

Последующие два дня пролетели без единого события. Земли на горизонте все не было. Моряки успешно вылавливали из океанской воды рыб-попугаев, мерлуз, скатов, морских угрей, разноцветных корифен и прочую рыбу. Совмещение кулинарных талантов Харлигерли и Эндикота позволяло разнообразить меню как для кают-компании, так и для кубрика, и мне трудно выделить из этой парочки кулинаров кого-то одного, кому бы принадлежала львиная доля заслуг.

1 января 1840 года – снова високосного! – началось с тумана, скрывшего с утра солнечный диск, однако мы не спешили с выводами насчет скорого изменения погоды.

Минуло 4 месяца и 17 дней с той поры, как я оставил Кергелены, и 2 месяца и 5 дней с тех пор, как «Халбрейн» покинула Фолкленды. Как долго еще продлится наше плавание? Не могу сказать, что меня сильно занимал этот вопрос, скорее, мне хотелось знать, насколько далекой окажется наша антарктическая экспедиция.

Должен отметить, что метис стал относиться ко мне по-другому – чего нельзя было сказать о его отношении к капитану Лену Гаю и остальному экипажу. Поняв, видимо, что мне не была безразлична судьба Артура Пима, он выделял меня среди остальных, так что можно было сказать, воспользовавшись расхожим выражением, что мы с ним «ладили», хотя не обменивались ни единым словом. Правда, время от времени он расставался ради меня со своей обычной немотой. В моменты отдыха от напряженной моряцкой службы он подходил к моей излюбленной скамеечке позади рубки. Там у нас несколько раз возникало нечто, отдаленно напоминающее беседу. Однако стоило капитану Лену Гаю, лейтенанту или боцману составить нам компанию, как он спешил удалиться.

В то утро, часов в 10, когда Джэм Уэст стоял на вахте, а капитан Лен Гай заперся у себя в каюте, метис приблизился ко мне с очевидным намерением вызвать на разговор, о предмете которого было нетрудно догадаться. Как только он оказался рядом с моей скамеечкой, я сказал ему, желая сразу перейти к делу:

– Дирк Петерс, вы хотите, чтобы мы поговорили о нем?

Глаза метиса вспыхнули, как угольки, на которые хорошенько подули.

– О нем! – прошептал он.

– Вы все так же преданы его памяти, Дирк Петерс!

– Забыть его, сэр? Никогда!

– И он все время здесь, перед вашими глазами…

– Все время! Понимаете… Мы пережили вместе столько опасностей… Как нам было не стать братьями… нет, отцом и сыном, вот так! Да, я люблю его, как собственное дитя! Мы так долго пробыли в разлуке… Он был так далеко от меня… Ведь он не вернулся… Я-то возвратился назад, в Америку, но Пим… бедный Пим… он все еще там!

На глаза метиса навернулись огромные слезы. Оставалось недоумевать, как они не испарились в тот же миг от пламени, которым пылал его взор.

– Дирк Петерс, – продолжал я, – есть ли у вас хоть какое-то представление о маршруте плавания, которое вы проделали вместе с Артуром Пимом на каноэ после того, как отошли от острова Тсалал?

– Никакого, сэр! У бедного Пима не было никаких инструментов – ну, тех, которыми пользуются на море, чтобы смотреть на солнце. Откуда нам было знать?.. Однако восемь дней подряд течение несло нас на юг – течение и ветер. Славный ветерок, спокойное море… Мы поставили на планшир два весла, как мачты, и привязали к ним наши рубахи, ставшие парусами…

– Да, – отвечал я, – белые рубахи, цвет которых внушал такой ужас вашему пленнику Ну-Ну…

– Может быть… Я уже мало что понимал… Но если так говорит Пим, верьте Пиму…

Я мог лишний раз убедиться в том, что некоторые явления, о которых рассказывалось в дневнике, доставленном метисом в Соединенные Штаты, не привлекли внимание его самого. Я еще более укрепился во мнении, что явления эти существовали исключительно в пылком воображении автора дневника. Я решил воспользоваться случаем и выпытать об этом у Дирка Петерса побольше.

– Все эти восемь дней у вас было что поесть? – спросил я.

– Да, и в последующие дни – тоже… Хватало и нам, и дикарю… Знаете, в каноэ были три черепахи, а в них достаточно пресной воды. У них вкусное мясо, его можно есть даже сырым – да, сэр, сырым!..

Последние слова он произнес почти шепотом и тут же стал озираться, словно испугавшись, не подслушали ли его…

Я понял, что его душа все еще содрогалась от воспоминаний о страшных сценах на борту «Дельфина». Трудно передать, какое жуткое выражение появилось на физиономии метиса, когда он обмолвился о сыром мясе! Однако это было вовсе не выражение каннибала Австралии или Новых Гебридов – я видел перед собою человека, испытываюшего непреодолимый ужас перед самим собой!..

Выдержав некоторую паузу, я снова повернул разговор на нужную тему.

– Дирк Петерс! Судя по рассказу вашего спутника, первого марта вы впервые увидели обширную завесу из серых паров, пронзаемую лучами света…

– Откуда мне знать, сэр? Если так сказано у Пима, то ему надо верить…

– Он ни разу не говорил вам о лучах света, падающих с неба? – не унимался я, стараясь не произносить слов «полярное сияние», которых метис, пожалуй, не понял бы.

Мне хотелось проверить собственную гипотезу о том, что подобные явления могли быть следствием наэлетризованности атмосферы и, значит, иметь место в действительности.

– Ни разу! – отвечал Дирк Петерс, затратив некоторое время на обдумывание моего вопроса.

– Замечали ли вы, чтобы море меняло цвет, теряло прозрачность, становилось белым, начинало напоминать молоко, чтобы в воде вокруг вашего каноэ происходило бурление?

– Чего не знаю, того не знаю… Поймите… У меня голова шла кругом… Лодка уплывала все дальше и дальше, и я все больше терял рассудок…

– А как же мельчайшая пыль, Дирк Петерс? Пыль, больше напоминавшая пепел, белый пепел?..

– Не помню…

– Уж не снег ли это был?

– Снег? Да… Нет… Было тепло… А что говорит Пим? Надо верить словам Пима.

Я окончательно убедился, что сколько ни продолжать допрос метиса, он так и не сумеет дать мне удовлетворительного объяснения всех этих невероятных явлений. Даже если допустить, что он был свидетелем сверхъестественных картин, которые живописуют последние главы повествования, они с тех пор начисто стерлись из его памяти.

– Но Пим расскажет вам обо всем этом сам… – проговорил он вполголоса. – Он-то знает! Я не знаю… Он видел… Вы поверите ему…

– Да, я поверю ему, Дирк Петерс, поверю! – отвечал я метису, не желая усугублять его печаль.

– Мы попробуем его отыскать, правда?

– Надеюсь…

– После того, как найдем Уилльяма Гая и матросов с «Джейн»?

– Да, после этого…

– И даже если не найдем?

– Даже в этом случае, Дирк Петерс… Думаю, что мне удастся уговорить капитана.

– Ведь он не откажется прийти на выручку человеку… такому человеку…

– Нет, не откажется! Ведь если Уилльям Гай и его люди остались в живых, то почему не поверить, что и Артур Пим…

– Жив? Да! Он жив! – воскликнул метис. – Клянусь Великим Духом моих предков! Он жив, он ждет меня… Мой бедный Пим… Какой же будет его радость, когда он бросится в объятия своего старого Дирка!.. А моя, моя, когда я сумею прижать его сюда, сюда…

И необъятная грудь Дирка Петерса заходила волнами, как поверхность океана.

Сказав это, он удалился, оставив меня в полном смятении и в непередаваемом умилении – сколько нежности к несчастному товарищу, которого он называл своим сыном, как оказалось, могло уместиться в сердце этого полудикого человека!..

2, 3 и 4 января шхуна все так же летела на юг, не встречая на пути земли. По всей линии горизонта небо неизменно смыкалось с морем. Наблюдатель, качающийся в «сорочьем гнезде», не замечал в этой части Анатарктики ни континента, на даже островка. Может быть, настало время усомниться в правильности утверждений Дирка Петерса, будто он видел какую-то землю? В морях крайнего юга часто случаются обманы зрения…

– Собственно, – сказал я как-то раз капитану Лену Гаю, – Артур Пим покинул остров Тсалал, не имея при себе никаких инструментов, которые позволили бы ему определить свое местоположение…

– Я знаю об этом, мистер Джорлинг, и вполне вероятно, что суша лежит к востоку или к западу от нашего маршрута. Остается сожалеть, что Артур Пим и Дирк Петерс не высаживались на те берега. Тогда бы у нас не оставалось сомнений на предмет их существования, и мы бы без труда отыскали их. Теперь же у меня возникают в этом большие сомнения…

– Мы отыщем эту землю, капитан, стоит нам подняться еще на несколько градусов к югу…

– Возможно, мистер Джорлинг, но я задаюсь вопросом, не было ли бы предпочтительнее исследовать воды между сороковым и сорок пятым меридианом…

– Нам отведено не так уж много времени, – с живостью отвечал я, – и дни, которые уйдут на такой круг, можно будет считать потерянными, ибо мы еще не добрались до параллели, на которой беглецам пришлось разлучиться…

– Скажите на милость, мистер Джорлинг, какая же это параллель? Что-то я не нахожу ни малейшего намека на это в повествовании, так что, не имея возможности вычислить ее, я…

– А ведь в книге есть ясное указание на это, во всяком случае, там говорится, что каноэ отнесло от острова Тсалал весьма далеко. Посмотрите-ка вот на этот отрывок!

В книге действительно говорилось следующее: «В течение семи или восьми дней мы плыли на юг без сколько-нибудь значительных происшествий, пройдя за это время, должно быть, огромное расстояние, так как ветер был попутный и нам помогало сильное течение к югу».

Капитан Лен Гай отлично знал этот отрывок, ибо сотни раз возвращался к нему. Я прибавил к прочитанному:

– Он говорит об «огромном расстоянии», а ведь эти строки появились уже 1 марта. Путешествие же продлилось до двадцать второго числа того же месяца, и Артур Пим сам поясняет впоследствии, что «мощное течение несет нас все так же к югу» – это его собственные слова. Разве нельзя, опираясь на все это, прийти к выводу, что…

– Что так можно добраться и до самого полюса, мистер Джорлинг?

– Почему бы и нет? Ведь от острова Тсалал до полюса остается всего четыре сотни миль?

– В конце концов, это не так уж важно, – отвечал капитан Лен Гай. – «Халбрейн» вышла на поиски моего брата и его товарищей, а вовсе не Артура Пима. Единственное, что нам важно знать, – могли ли они высадиться на тех берегах.

Правоту капитана Лена Гая было трудно оспорить. Я не переставал опасаться, что он отдаст команду повернуть на запад или на восток. Однако метис настаивал, что его каноэ несло к югу и что в том же направлении находится замеченная им земля, поэтому маршрут шхуны оставался прежним. Я не видел причин отчаиваться, ибо пока мы точно повторяли маршрут Артура Пима. Мне также помогала уверенность в том, что суша, если только она существует на самом деле, должна находиться в еще более высоких широтах.

Нелишне будет заметить, что ни 5, ни 6 января плавание не было отмечено какими-либо из ряда вон выходящими событиями. Нашему взгляду не предстало ни завесы из мерцающих паров, ни изменений в цвете и составе верхних слоев океанской воды. Что касается чрезмерно высокой температуры воды – такой, что «в ней нельзя было держать руку», – то приходилось с сомнением отнестись и к этому сообщению Артура Пима. На самом деле темпарутра воды не превосходила 50^оF (10^оС), что, однако, было для Антарктики достаточно необычным. В целом же, несмотря на повторяемое Дирком Петерсом заклинание: «Надо верить словам Пима!», рассудок подсказывал мне, что ко всем этим сверхъестественным сообщениям следует относиться с немалой долей сдержанности – тем более, что мы не видели ни паров, ни молочного океана, ни белой пыли, валящейся с небес.

Примерно в этих же краях двое беглецов заметили огромных белых животных, внушавших непреодолимый ужас дикарям с Тсалала. Каким образом сидящие в каноэ смогли их разглядеть? Об этом в повествовании не сказано ни словечка. Во всяком случае, на всем пути «Халбрейн» так и не довелось повстречаться ни с морскими млекопитающими, ни с гигантскими птицами, ни с устрашающими хищниками.

Добавлю к этому, что никто на борту не чувствовал того странного состояния, о котором толкует Артур Пим, – скованности, душевной и физической оцепенелости, при которой трудно даже шевельнуться… Кто знает, может быть, именно этой слабостью тела и ума и объясняется уверенность Артура Пима в том, что он видел такое, что может привидеться только в горячке?..

Наконец, 7 января мы достигли (по мнению Дирка Петерса, единственным оринтиром для которого могло служить время, истекшее со времени ухода с острова Тсалал) места, где дикарь Ну-Ну, в последний раз шевельнувшись на дне лодки, испустил дух. В тот же день, а именно 22 марта (то есть двумя с половиной месяцами позже в сравнении с нашим графиком), оборвался дневник, в котором фиксировались события этого необыкновенного путешествия. Именно в тот день тьма сгустилась настолько, что друзья различали друг друга только благодаря отражаемому водой свечению белой пелены, вздымавшейся перед ними… Что ж, команде «Халбрейн» не посчастливилось наблюдать ни одного из этих чудес: кругом простиралось спокойное море, а солнце, все так же перемещаясь по бесконечной спирали, неустанно освещало горизонт. Да и то сказать: как бы мы смогли снимать показания приборов, погрузись все вокруг в кромешную тьму?..

9 января тщательные наблюдения позволили точно определить наше местоположение: 86°33′ южной широты и все та же долгота – между 42-м и 43-м градусами. Именно тут, если верить памяти метиса, беглецам пришлось разлучиться, когда их каноэ столкнулось с льдиной.

Теперь позволительно задать следующий вопрос: раз льдина, на которой оказался Дирк Петерс, поплыла на север, то не значило ли это, что ее увлекло течением, направленным в противоположную строну?

По всей вероятности, так оно и было, ибо вот уже два дня, как наша шхуна не ощущала более воздействия того течения, которое сперва столь властно уносило ее прочь от острова Тсалал. Удивляться тут было нечему: южные моря славятся своим непостоянством. На наше счастье, северо-восточный бриз дул, не стихая, и «Халбрейн», распустив все паруса, продолжала свой путь на юг. Теперь она забралась на целых 13 градусов выше, чем Уэдделл, и на 2 градуса выше, чем «Джейн». Вот только суша – будь то острова или целый континент – которую капитан Лен Гай высматривал на просторах неоглядного океана, никак не появлялась. Я чувствовал, что уверенность, и так уже подорванная после стольких надежд, оказавшихся тщетными, убывает с каждым часом.

Что до меня, то я был одержим желанием найти Артура Пима в не меньшей степени, чем прийти на помощь остаткам экипажа «Джейн». Непонятно только, как я мог питать надежду, что он выжил?.. Но нет, то была не надежда – уверенность! Видимо, мне передалось навязчивое стремление найти Артура Пима живым, обуревавшее метиса. Я терялся в догадках, что вздумает выкинуть Дирк Петерс, отдай наш капитан команду поворачивать назад… Уж не предпочтет ли он возвращению на север прыжок в море? Поэтому, слыша голоса матросов, возмущающихся безумным метанием шхуны в океане и требующих повернуть назад, и понимая, что метис тоже слышит их, я очень опасался, что он прибегнет к насилию, особенно против Хирна, который втайне подстрекал своих товарищей с Фолклендов к неповиновению.

Неповиновения и отчаяния на борту шхуны следовало избежать любыми способами. Вот почему 9 января капитан Лен Гай, прислушавшись к моим словам и решив поднять настроение экипажа, собрал матросов под грот-мачтой и обратился к ним с такой речью:

– Моряки «Халбрейн»! Отплыв с острова Тсалал, шхуна продвинулась к югу на два градуса, поэтому объявляю, что в соответствии с обязательством, подписанным мистером Джорлингом, вы уже заработали четыре тысячи долларов – по две тысячи за каждый градус, – которые будут выплачены вам после завершения плавания!

Его слова были встречены ропотом одобрения, но отнюдь не громовым «ура», если не считать возгласов, которые испустили, тщетно надеясь, что они будут подхвачены остальными, боцман Харлигерли и корабельный кок Эндикотт.

VДело плохо!.

Пусть все старые члены команды были готовы поддержать боцмана с коком и, конечно, капитана Лена Гая, старшего помощника и меня, выступающих за продолжение путешествия, мы не смогли бы ничего предпринять, если бы новички приняли решение возвращаться назад. Нас было 14 человек против 19, так что о равенстве сил не могло быть речи, хотя у нас был такой союзник, как Дирк Петерс. Да и могли ли мы рассчитывать на всех «старичков» без исключения?.. Разве не мог и в их души закрасться ужас от безумного плавания вдали от берегов? Смогут ли они противостоять подстрекательствам Хирна и его подручных? Не присоединятся ли к большинству, требующему возвращения к паковым льдам?

Скажу уж начистоту: я не был уверен даже в том, что сам капитан Лен Гай решится продолжить экспедицию, не приносящую никаких результатов. Он вполне мог отказаться теперь от слабой надежды отыскать здесь, на краю света, людей с «Джейн». Ведь нам угрожала полярная зима, нестерпимый холод, снежные бури, которым не сможет сопротивляться наша шхуна, – не отдаст ли он команду лечь на обратный курс, учитывая все эти опасности? Что толку будет от всех моих доводов, заклинаний, уговоров, когда я останусь один?..

Один? Ну, нет, меня поддержит Дирк Петерс! Только станет ли кто-нибудь слушать его и меня?..

Пока капитан, не в силах смириться с необходимостью бросить брата и остальных соотечественников на произвол судьбы, еще крепился, но я чувствовал, что он уже на пределе терпения. Шхуна тем временем не отклонялась от прямой линии, проведенной от острова Тсалал точно к югу. Казалось, укрытый в толще вод магнит не дает ей сойти с меридиана, являющегося продолжением маршрута «Джейн», и оставалось уповать на небо, дабы ни ветры, ни течения не заставили ее отклониться от него. Сопротивляться силам природы было бы бесполезно, тогда как с беспокойством, порожденным испугом, еще можно было какое-то время бороться…

Существовало, впрочем, еще одно обстоятельство, благоприятствовавшее нашему продвижению на юг. На протяжении нескольких дней течения почти не ощущалось, однако потом оно снова появилось, и скорость его составляла теперь 3–4 мили в час. Несомненно, как заметил капитан Лен Гай, оно и раньше никуда не пропадало, просто время от времени его гасят потоки, движущиеся в противоположном направлении, которые было бы крайне трудно пометить на карте. Оставалось сожалеть, что мы ни за что не сможем определить, каким именно течением несло в сторону от острова Тсалал шлюпку с Уилльямом Гаем и его товарищами, а ведь именно течения играли основную роль в перемещении шлюпки, лишенной парусов, как и каноэ, маневрирующих при помощи весел.

Наша шхуна тем временем уносилась все дальше на юг, увлекаемая обеими стихиями.

10, 11 и 12 января все оставалось по-прежнему, если не считать некоторого похолодания воздуха (до 48^оF, то есть 8,89^оС) и воды (до 33^оF, то есть до 0,56^оС). Разница по сравнению с температурой воды, о которой Артур Пим сообщал, что в нее нельзя опустить руку, была, как видите, существенной.

Шла только вторая неделя января. До того момента, когда зима приведет в движение айсберги, начнет образовывать ледяные поля и дрейфующие льды, заковывать в ледяную броню прибрежные воды Антарктиды, оставалось целых два месяца. Теперь мы совершенно точно знали, что в летний сезон здесь существует свободное ото льда море, занимающее пространство между 72-й и 87-й параллелями. В это море проникали корабли Уэдделла, а затем «Джейн» и «Халбрейн», причем всякий раз все дальше. Да и по какой причине южные моря следует меньше баловать визитами по сравнению с северными?

13 января у нас с боцманом состоялся разговор, подтвердивший мои опасения относительно состояния духа нашего экипажа.

Команда завтракала в кубрике, за исключением Драпа и Стерна, несших вахту на баке. Шхуна резво бежала по воде с наполненными свежим ветерком верхними и нижними парусами. Франсис, стоявший у штурвала, держал курс на зюйд-зюйд-ост. Я прогуливался между грот-мачтой и фок-мачтой, наблюдая за птицами, испускающими оглушительные крики; качурки время от времени присаживались на кончики рей. Матросы и не думали целиться в них из ружей, поскольку это было бы бессмысленной жестокостью: их жесткое мясо совершенно непригодно в пищу.

Харлигерли, тоже поглядывавший на птиц, подошел ко мне и сказал:

– Я обратил внимание на одну вещь, мистер Джорлинг…

– На какую же, боцман?

– Птицы не летят прямиком к югу, как то было до недавних пор. Некоторые, наоборот, предпочитают северное направление…

– Я тоже заметил это, Харлигерли.

– И еще, мистер Джорлинг: те, что улетели к югу, скоро вернутся.

– Каков же вывод?

– А такой, что они чувствуют приближение зимы…

– Зимы?

– Без сомнения!

– Тут вы ошибаетесь, боцман! Солнце еще достаточно высоко, температура тоже не низкая, так что птицы вряд ли помышляют о том, чтобы загодя улетать в менее холодные края.

– Загодя, мистер Джорлинг?..

– Ну как же, боцман, нам ли с вами не знать, что мореходы всегда оставались в антарктических морях до марта?

– Но не на этой широте, – отвечал Харлигерли. – Между прочим, зима, как и лето, может оказаться слишком ранней. В этом году теплый сезон наступил на целых два месяца раньше срока, и есть опасность, что и холодный даст о себе знать раньше обычного.

– Что ж, вполне возможно, – согласился я. – Однако так ли это важно, коль скоро наше путешествие завершится уже недели через три?..

– Если до той поры не возникнет какого-нибудь затруднения, мистер Джорлинг…

– Какого же?

– Вдруг наш путь перегородит континент, простирающийся в южном направлении?

– Целый континент, Харлигерли?..

– Если хотите знать, меня это не очень-то удивит!

– В этом и не будет ничего особенно удивительного, – сказал я в ответ.

– Что до той земли, которую якобы видел Дирк Петерс и на которой могли бы найти пристанище люди с «Джейн», – продолжал Харлигерли, – то я больше не верю в ее существование.

– Почему же?

– А потому, что Уилльям Гай, у которого могла быть всего одна шлюпка, да и та скромных размеров, не смог бы заплыть в такую даль…

– Я не стал бы утвержадть это с такой определенностью, боцман.

– И все же, мистер Джорлинг…

– Что же удивительного, если Уилльяма Гая принесло к земле сильным течением? – воскликнул я. – Не думаю, чтобы ему пришлось оставаться в шлюпке восемь месяцев. Он и его спутники могли высадиться или на маленьком островке, или на континенте – вот вам и довод в пользу продолжения поисков!

– Без сомнения! Только не все члены экипажа разделяют это мнение… – отвечал Харлигерли, качая головой.

– Знаю, боцман, это-то меня и беспокоит более всего. Неужели дурное настроение усиливается?

– Боюсь, что да, мистер Джорлинг. Удовлетворение от заработка в размере нескольких сотен долларов уже прошло, а перспектива заработать еще несколько сотен не мешает людям высказывать упреки… А ведь премия очень даже приличная! От острова Тсалал до полюса – если предположить, что мы до него доберемся, – целых шесть градусов, а шесть раз по две тысячи долларов – это уже двенадцать тысяч на тридцать человек, или четре сотни на нос! Неплохие денежки заведутся в карманах моряков с «Халбрейн», когда они спустятся на берег! Но даже несмотря на это проклятый Хирн так умело обрабатывает своих дружков, что я только и жду, что они разом откажутся подчиняться.

– Согласен, что новички способны на это, боцман, но старая команда…

– Гм, даже среди них найдутся трое, а то и четверо, у которых завелись сомнения. Тем временем плавание продолжается, и это только увеличивает их тревогу…

– Думаю, что капитан Лен Гай и его помощник сумеют привести команду к повиновению!

– Как сказать, мистер Джорлинг… А вдруг получится так, что у самого капитана опустятся руки, что чувство ответственности возьмет верх над всеми прочими, и он откажется продолжать экспедицию?

Именно этого я и опасался, сознавая, что тогда уже ничего нельзя будет поделать.

– К примеру, за своего друга Эндикотта я отвечаю так же, как за самого себя. Мы с ним дойдем до края света – если допустить, что он существует, этот край, – лишь бы того же хотел наш капитан. Однако мы двое да Дирк Петерс с вами на пару – этого маловато, чтобы диктовать нашу волю остальным!

– А что думают люди о метисе? – поинтересовался я.

– Честное слово, мне кажется, что именно его люди и готовы обвинить в продолжении экспедиции! Прошу вас, мистер Джорлинг, если тут замешаны вы, то позвольте мне сказать об этом матросам! Вы-то хоть платите, и неплохо, а этот упрямец Дирк Петерс знай себе твердит, что его бедняга Пим все еще жив, а ведь тот наверняка либо замерз, либо утонул, либо его раздавило льдиной – в общем, он уже одиннадцать лет как мертв!..

Я был здесь полностью на стороне боцмана, поэтому никогда не спорил с метисом на столь болезненную тему.

– Понимаете, мистер Джорлинг, в начале экспедиции Дирк Петерс еще вызывал кое-какое любопытство. Потом у людей возник интерес – это когда он спас Мартина Холта. Конечно, он не стал к ним ближе, и язык у него не развязался больше, чем раньше. Да и то сказать – медведь не любит вылезать из берлоги… Однако теперь, когда всем известно, кто он такой, это не прибавило к нему симпатии, даю слово! Ведь это он заговорил о земле, якобы лежащей к югу от острова Тсалал, убедив капитана направиться в этом направлении, и если теперь мы пересекли восемьдесят шестую параллель, то благодарить за это приходится одного его…

– Согласен, боцман.

– Вот я и боюсь, мистер Джорлинг, чтобы с ним не поступили дурно.

– Дирк Петерс сумеет за себя постоять. Мне жаль того, кто осмелится прикоснуться к нему пальцем!

– Согласен, мистер Джорлинг, согласен! Не хотелось бы мне попасть ему в лапы, которыми он с легкостью согнет железный прут! Однако если на него навалится вся команда, то, боюсь, он ничего не сможет поделать: его накрепко скрутят и запрут в трюме…

– Надеюсь, до этого пока не дойдет! Рассчитываю на вас, Харлигерли – уж вы-то сумеете предотвратить нападение на Дирка Петерса! Урезоньте своих людей! Заставьте их понять, что у нас хватит времени вернуться на Фолкленды до конца теплого сезона. Недоставало только, чтобы их жалобы стали предлогом для того, чтобы капитан лег на обратный курс, так и не достигнув цели!

– Можете рассчитывать на меня, мистер Джорлинг! Я буду полезен вам! Это так же верно, как то, что ветер свистит под реями…

– И вам не придется об этом пожалеть, Харлигерли! Нет ничего проще, чем приписать нолик к сумме, которую зарабатывает каждый член команды с пересечением очередного градуса, если он – не просто матрос, а выполняет на борту «Джейн» обязанности боцмана!..

Я попал в самое его чувствительное место и мог теперь надеяться на полную его поддержку. Да, теперь он сделает все, чтобы расстроить замыслы одних, поднять дух других, приглядеть за Дирком Петерсом. Но удастся ли ему предотвратить бунт на «Джейн»?..

Ни 13, ни 14 января не произошло ничего примечательного, не считая дальнейшего понижения температуры. На это обратил мое внимание капитан Лен Гай, показав мне на бесконечные стаи птиц, летящих на север. Слушая его, я чувствовал, что он теряет последнюю надежду. Этому не приходилось удивляться: мы так и не увидели суши, вопреки утверждениям метиса, а ведь мы уже отошли от острова Тсалал на сто восемьдесят миль! Куда ни повернись – повсюду расстилалась морская гладь, бесконечный водный простор. Начиная с 21 декабря солнце все ближе клонилось к горизонту; 21 марта оно окончательно спрячется за его кромкой, после чего на целых 6 месяцев наступит полярная зима! Даже если искренне верить, что Уилльям Гай и пятеро его спутников могли преодолеть такое расстояние в утлом суденышке, то у нас все равно не было и одного шанса из целой сотни, чтобы отыскать их.

15 января удалось произвести точные наблюдения, показавшие, что мы находимся в точке с координатами 43°13′ западной долготы и 88°17′ южной широты. «Халбрейн» отделало теперь от полюса менее двух градусов – или 120 морских миль.

Капитан Лен Гай не думал скрывать результатов своих наблюдений, а моряки были достаточно хорошо знакомы с навигационными вычислениями, чтобы понять, что это означает. Все последствия такого местоположения вполне могли объяснить им старшины Холт и Харди. Затем за них мог приниматься Хирн, чтобы постараться довести услышанное до полнейшего абсурда…

Всю вторую половину дня меня не покидали подозрения, что гарпунщик делает все возможное, чтобы подогреть недовольство. Люди, сгрудившиеся под фок-мачтой, переговаривались вполголоса, бросая в нашу сторону недобрые взгляды. Затем среди матросов началось совсем уже подозрительное шушуканье. Двое-трое, глядя на нас, позволили себе угрожающие жесты. Наконец, шепот стал настолько непочтительным, что Джэм Уэст не смог совладать с гневом.

– Молчать! – заорал он и, подойдя к матросам поближе, добавил уже тише: – Первый, кто откроет рот, будет иметь дело со мной!

Капитан Лен Гай тем временем заперся в своей каюте, однако я ждал, что он с минуты на минуту выйдет на палубу и, бросив напоследок печальный взгляд на юг, отдаст команду ложиться на обратный курс…

Однако минул еще день, а шхуна продолжала следовать прежним курсом. На беду, над океаном начинал клубиться туман, что не сулило ничего хорошего. Признаюсь, мне было трудно усидеть на месте. Мои опасения усугублялись. Я видел, что старший помощник только и ждет команды изменить курс, и понимал, что капитан, пусть и обуреваемый самыми черными чувствами, вот-вот сдастся…

Вот уже несколько дней мне на глаза не попадался метис – во всяком случае, мы с ним уже давно не обменивались репликами. Видимо, матросы сторонились его, как прокаженного, стоило ему показаться поблизости. Если он пристраивался у левого борта, экипаж дружно перекочевывал на правый. Один боцман отваживался заговаривать с ним, однако его вопросы неизменно оставались без ответа.

Должен сказать, что Дирка Петерса такое положение совершенно не тревожило. Видимо, он был настолько занят своими невеселыми мыслями, что просто ничего не замечал вокруг. Но повторяю: услышь он команду Джэма Уэста: «Курс на север!» – и я не знаю, что бы он натворил!.. Что касается его стараний не сталкиваться со мной, то я объяснял эту сдержанность его нежеланием бросать на меня тень.

Однако 17-го числа пополудни метис изъявил готовность переговорить со мной. Мне и в голову не могло прийти, что я узнаю в результате этого разговора!..

Было примерно 2.30 дня. Притомившись и испытывая легкое недомогание, я возвратился в свою каюту, где приоткрыл боковой иллюминатор, оставив закрытым задний. Внезапно в дверь, ведущую на рубку, кто-то постучал.

– Кто там? – откликнулся я.

– Дирк Петерс.

– Вам надо со мной поговорить?

– Да.

– Я сейчас выйду…

– Прошу вас… Уж лучше я… Можно мне войти к вам в каюту?

– Входите.

Войдя, метис плотно затворил за собой дверь. Не вставая с койки, я жестом предложил ему присесть в кресло. Однако Дирк Петерс остался стоять. Видя, что он не решается заговорить, видимо, испытывая по своему обыкновению смущение, я решил подбодрить его:

– Что вам от меня нужно, Дирк Петерс?

– Хочу сказать вам одну вещь… Поймите меня, сэр… Мне кажется, что вам нужно об этом знать… Вы будете единственным из всего экипажа, кто узнает об этом… Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил…

– Если это так серьезно и вам не хочется, чтобы я проговорился, то зачем вообще посвящать меня, Дирк Петерс?

– Нужно! Нужно! Это невозможно утаивать дальше… Это давит на меня, как… как скала… Вот здесь…

При этих словах Дирк Петерс со всей силы стукнул себя кулаком в грудь.

– Я всегда боюсь, как бы не проболтаться во сне, – продолжал он, – боюсь, что меня услышат… потому что мне это все время снится, и во сне…

– Что вам снится? – спросил я.

– Он… он… Поэтому я и сплю по углам… подальше от других… от страха, как бы другие не узнали его настоящее имя…

У меня возникло предчувствие, что метис вот-вот ответит на вопрос, который я ему пока не задавал, ибо он брезжил на задворках моего сознания: почему, покинув Иллинойс, он зажил на Фолклендах под именем Ханта?

Однако, услыхав мой вопрос, он ответил:

– Нет, не в этом дело… Я хотел не об этом…

– Но я настаиваю, Дирк Петерс, мне необходимо знать, по какой причине вы предпочли покинуть Америку, почему вы избрали Фолкленды…

– Почему? Просто чтобы быть поближе к Пиму, моему бедному Пиму… Я надеялся, что на Фолклендах мне представится случай наняться на китобойный корабль, отправляющийся в южные моря…

– Но откуда взялось это имя – «Хант»?

– Я не хотел больше носить свое имя, нет, не хотел! Из-за той истории на «Дельфине»!..

Метис намекал на то, как они тянули жребий на борту американского брига, решая, кто из четырех – Август Барнард, Артур Пим, Дирк Петерс или матрос Паркер – будет принесен в жертву, чтобы превратиться в пищу для оставшихся троих. Я вспомнил, как Артур Пим не мог заставить себя согласиться на жребий и как он не сумел отказаться «участвовать на равных в трагедии, которая неминуемо разыграется в самом скором времени – таковы были его собственные слова, – ужасной драме, горькое воспоминание о которой будет до конца дней омрачать каждый миг существования выживших в ней»…

Да, они тянули жребий – деревянные щепочки разной длины, которые сжимал в руке Артур Пим… Вытянувший самую короткую был обречен на смерть. Артур Пим признается в проснувшейся в ним жестокости, с какой он собирался обмануть товарищей, применив хитрость… Однако он не смог так поступить и просит прощения даже за одну мысль об этом, приглашая тех, кто захочет обвинить его, сперва оказаться в его положении…

Наконец, решившись, он протягивает кулак, в котором зажаты четыре щепки. Дирк Петерс тянет первым. Судьба оказалась благосклонной к нему; теперь ему нечего бояться. Артур Пим понимает, что вероятность, что он останется жить, уменьшилась. Следующим жребий тянет Август Барнард. Спасен и он! Теперь у Артура Пима с Паркером были абсолютно равные шансы. В этот момент Артуром Пимом «овладела какая-то звериная ярость», и он «внезапно почувствовал безотчетную сатанинскую ненависть к себе подобному»…

Прошло пять минут, прежде чем Паркер осмелился потянуть щепочку. Затем Артур Пим, закрывший глаза и не ведающий, какая судьба уготована ему, чувствует чье-то прикосновение… К его руке прикоснулся Дирк Петерс… Артур Пим избежал смертельной опасности…

Метис бросился к Паркеру и ударил его ножом в спину. Затем последовало «кровавое пиршество» – «такие вещи можно вообразить, но нет слов, чтобы донести до сознания весь изощренный ужас их реальности».

О, да, мне была знакома эта чудовищная история, оказавшаяся, вопреки моим сомениям, чистой правдой. Она случилась на «Дельфине» давно, 16 июля 1827 года, и я никак не мог уяснить, для чего Дирку Петерсу понадобилось снова вызывать ее в моей памяти. Однако ждать объяснений оставалось недолго.

– Вот что, Дирк Петрес, – снова заговорил я, – я требую, чтобы вы ответили, почему, не желая открывать свое настоящее имя, вы все-таки назвали его, когда «Халбрейн» стояла на якоре у берега острова Тсалал? Почему вы расстались с именем «Хант»?

– Поймите, сэр… Люди колебались, плыть ли дальше… Решили плыть назад… Вот я и подумал… что сказав, что я – Дирк Петерс, лотовой с «Дельфина», спутник бедного Пима, я заставлю их прислушаться… Что они поверят, как и я, что он еще жив, и согласятся отправиться на его поиски… Но это было так трудно… признать, что я – Дирк Петерс, тот, кто убил Паркера… Однако голод… нестерпимый голод…

– Бросьте, Дирк Петерс, – отвечал я, – вы преувеличиваете… Если бы короткую щепку вытянули вы, то судьба Паркера постигла бы вас! Никто не стал бы называть вас преступником…

– Сэр, да поймите же! Разве стала бы семья Паркера рассуждать так, как вы?..

– Семья? Так у него были родные?

– Да, вот потому-то… в книге… Пим изменил его имя… Паркера звали не Паркером… Его звали…

– Артур Пим поступил разумно, – перебил я его, – и я вовсе не хочу знать подлинное имя Паркера. Оставьте этот секрет при себе!

– Нет, я скажу! Это слишком давит… Может быть, мне полегчает, когда я назову вам его имя, мистер Джорлинг…

– Нет, Дирк Петерс, нет!

– Его звали Холт, Нед Холт…

– Холт! – вскричал я. – То же имя носит наш старшина– парусник…

– Его родной брат!

– Мартин Холт – брат Неда?

– Да… Понимаете… Брат…

– И он считает, что Нед Холт погиб вместе с «Дельфином», как и все остальные?..

– Но это не так!.. Если он узнает, что я…

В этот момент шхуну тряхнуло, да так, что я слетел с койки. Шхуна дала опасный крен на правый борт, грозя опрокинуться. До моего слуха донесся взбешенный голос:

– Что за пес стоит у штурвала?

Голос принадлежал Джэму Уэсту, «псом» же оказался Хирн. Я пулей вылетел из каюты.

– Ты что, бросил штурвал? – кричал Джэм Уэст, схватив Хирна за шиворот.

– Ничего не знаю, господин лейтенант…

– Все ты знаешь, говорю я тебе! Это неслыханно – бросить штурвал! Еще немного – и шхуна перевернулась бы!

Не приходилось сомневаться, что Хирн действительно – преднамеренно или случайно – выпустил штурвал.

– Гратиан, – позвал Джэм Уэст одного из матросов, – становись за штурвал! А ты, Хирн, отправишься в трюм!..

В это время раздался крик «Земля!», и все как по команде устремили взоры на юг.

VIЗемля?.

Этим словом названа глава XVII в книге Эдгара По. Я решил вынести его в заглавие шестой главы второй части моего повествования, сопроводив знаком вопроса.

Означало ли это слово, прозвучавшее с верхушки фок-мачты, что перед нами лежал остров? А может, континент? Так или иначе, не ожидало ли нас разочарование? Найдем ли мы там тех, ради спасения которых поднялись в эти широты? И ступала ли когда-либо на эту землю нога Артура Пима – безусловно, давно сгинувшего, как ни утверждал обратное Дирк Петерс?..

17 января 1828 года – в день, полный происшествий, как следует из дневника Артура Пима, – над «Джейн» раздался крик: «Земля по правому борту!» Точно такие же слова мог прокричать и наблюдатель с мачты «Халбрейн»: справа от шхуны на горизонте вырисовывались какие-то неясные контуры.

Правда, земля, о появлении которой услыхал экипаж «Джейн», была островом Беннета, засушливым и пустынным, в одном градусе к югу от которого лежал остров Тсалал, в то время – цветущий и очень даже обитаемый; на этом острове капитан Лен Гай мечтал отыскать своих соотечественников. Какие же сюрпризы таились на этой неведомой земле, отнесенной еще на пять градусов к югу, в пустыню антарктического океана? Не достигли ли мы в конце концов столь желанной цели, к которой с таким упорством стремились? Возможно, совсем скоро братья Уилльям и Лен Гаи смогут открыть друг другу объятия… Это означало бы завершение экспедиции «Халбрейн», предпринятой именно для того, чтобы вернуть на родину людей, переживших гибель «Джейн»…

Однако для меня, как и для метиса, цель состояла не только в этом, и успех виделся в другом. Однако при виде земли оставалось одно – причалить к ней, а там будет видно…

Заслышав крик «Земля!», я мигом забыл об исповеди метиса; возможно, и сам он забыл о ней, ибо тут же ринулся на нос шхуны и впился глазами в горизонт. Что касается Джэма Уэста, которого ничто не могло отвлечь от службы, то он настоял на исполнении отданной команды. Гратиан встал к штурвалу, а Хирна заперли в трюме. Это было заслуженным наказанием, против которого никто не смог бы возразить, поскольку из-за невнимательности и нерасторопности Хирна чуть было не погибла наша шхуна. Пятеро-шестеро матросов, завербовавшихся на Фолклендах, не удержались от недовольного шипения. Одного жеста старшего помощника хватило, чтобы они умолкли и поспешили по местам.

Нечего и говорить, что, заслышав крик с мачты, капитан Лен Гай выбежал из каюты и теперь не спускал взгляд с полоски земли, до которой оставалось еще 10–12 миль.

Я и думать забыл о секрете, который только что поведал мне Дирк Петерс. Пока он будет оставаться лишь нашей с ним тайной – а ни я, ни тем более он никогда не выдали бы ее – нам нечего было опасаться. Но что получилось бы, если бы когда-либо по случайности Мартин Холт прознал о том, что имя его брата было заменено именем Паркера, что несчастный не погиб вместе с «Дельфином», а по воле судьбы был обречен на гибель, ставшую спасением от голодной смерти для его товарищей, и что Дирк Петерс, которому он, Мартин Холт, был обязан жизнью, сразил его собственной рукой?.. Так вот почему метис упрямо отказывался принимать благодарность Мартина Холта – брата человека, чьей плотью ему пришлось насыщаться…

Боцман отбил три часа. Шхуна шла теперь вперед как бы ощупью, ибо плавание в этих незнакомых водах требовало осторожности. Впереди могли оказаться мели и рифы, скрытые водой, грозящие шхуне непоправимой бедой. В условиях, в которых мы находились, всякая авария, даже пустяковая, сделала бы невозможным возвращение назад до наступления зимы. Поэтому нельзя было идти ни на какой, даже малейший риск.

Джэм Уэст распорядился убавить паруса. Боцман велел матросам убрать брамсель, марсель и топсель, оставив бизань, косой фок и стаксели, которых должно было хватить для того, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее нас от суши, за несколько часов.

Капитан Лен Гай велел бросить лот. Глубина под днищем составила 120 морских саженей. Дальнейшие измерения показали, что на дне не имеется выступов. Однако из опасения, что дно может утратить гладкость, мы ползли вперед, то и дело забрасывая за борт лот.

Погода оставалась ясной, хотя на юго-востоке и на юго-западе небо начали затягивать облака. В связи с этим было нелегко разглядеть очертания берега, напоминавшего скорее пар, плывущий по небу, появляющийся в разрыве облаков и снова исчезающий за тучами. В конце концов мы сошлись во мнении, что суша поднимается над морем на высоту 25–30 саженей – по крайней мере, в наивысшей части.

Трудно было вообразить, что мы поддались иллюзии, однако волнение заставляло нас сомневаться даже в очевидном. Разве не естественно для сердца сжиматься от сотен страхов, когда оказывается близка желанная цель?.. Эти берега сулили нам столько надежд и в то же время могли так разочаровать нас, что мы готовы были поверить, что перед нами – всего лишь призрак земли, всего лишь тень, которая вот-вот ускользнет из-под самого носа. При этой мысли у меня кружилась голова, я галлюцинировал – мне представлялось, что «Халбрейн» уменьшается в размерах, превращаясь в крохотную шлюпку, затерявшуюся в океанских просторах… Совсем об ином повествует Эдгар По – у него рос, напоминая при этом живое тело, сам корабль…

Имея на руках морские карты, даже простейшие компасные, рассказывающие об очертаниях берегов, заливов и бухт, мореход может смело идти вперед. В любом ином районе мира капитан не явил бы никакой доблести, поспешив с командой причаливать к берегу. Однако здесь от него требовалась осторожность и еще раз осторожность, пусть даже перед нами не было видно никаких препятствий. Несмотря на наступление ночи, видимость нисколько не ухудшилась: ведь солнце еще не заходило за западный горизонт и продолжало освещать косыми лучами бескрайние антрактические просторы.

Показания в судовом журнале свидетельствовали, что температура воздуха продолжала падать. Градусник показывал в тени не более 32°F (О°С). Температура воды равнялась всего 26°F (3,33 °C). Оставалось гадать, с чем связано это похолодание в самый разгар антарктического лета…

Так или иначе экипажу пришлось вспомнить про шерстяную одежду, заброшенную со времени прохождения припая месяц назад. Правда, шхуна шла по ветру, и приносимые им волны холода пока что были малочувствительными. Однако все понимали, что следовало поспешить. Застрять в этих краях и рисковать зимовкой значило бы испытывать терпение Всевышнего.

Капитан Лен Гай несколько раз проверял направление течения с помощью тяжелых лотов и пришел к заключению, что оно начинает отклоняться в сторону.

– Пока ничто не позволяет заключить, что перед нами – континент или остров, – промолвил он. – Если это континент, то придется предположить, что течение нашло себе проход на юго-востоке…

– Вполне вероятно, – отвечал я, – что твердь Антарктиды сведена здесь до размеров ледяной шапки, вокруг которой можно описать круг. Во всяком случае, следовало бы занести в журнал те наблюдения, которые вызывают наименьшие сомнения…

– Что я и делаю, мистер Джорлинг, – откликнулся капитан. – Мы накопили очень много наблюдений, касающихся данного сектора южных морей, которые придутся весьма кстати мореплавателям, что пойдут за нами следом.

– Если только среди них сыщутся такие, кто дерзнет подняться столь высоко! Для того, чтобы очутиться здесь, мы должны были воспользоваться необычными обстоятельствами: чрезвычайно ранним наступлением лета, более теплой, чем обычно, погодой, быстрым вскрытием льдов. Такое повторяется раз в двадцать, а то и в пятьдесят лет…

– Я благодарю за это Провидение, мистер Джорлинг! Теперь во мне снова ожила надежда. Раз хорошая погода держится так долго, то почему мой брат и остальные мои соотечественники не могли высадиться на этом берегу, куда направлены и ветры, и течение? Если это удалось нашей шхуне, то могло удасться и их шлюпке. Они вряд ли стали бы пускаться в путешествие, которое могло продлиться как угодно много времени, не собрав достаточных запасов. Наверное, в их распоряжении было все то, что на протяжении стольких лет дарил им остров Тсалал… Должно быть, они захватили оружие и патроны… Здешние воды кишат рыбой и морским зверем. Да, мое сердце вновь переполнено надеждой! Как бы мне хотелось стать старше на несколько часов!..

Хотя я и не разделял безоговорочно ожиданий капитана Лена Гая, я был счастлив, что он поборол уныние. Вдруг при счастливом завершении поисков мне удастся уговорить его продолжить их, теперь уже ради Артура Пима – хотя бы в глубине суши, к которой мы неуклонно приближались?

«Халбрейн» медленно скользила по поверхности прозрачной воды, кишевшей рыбой всех известных видов. Морских птиц стало больше, чем раньше, и они, уже не ведая страха, летали вокруг мачт и садились отдохнуть на реи. Матросы подняли на борт несколько белых лент длиною в 5–6 футов, оказавшихся колониями миллионов крошечных моллюсков, переливающихся всеми цветами радуги.

Вдали показались киты, бодро выпускающие в воздух фонтаны, и я заметил, что все они плывут к югу. Оставалось предположить, что море в этом направлении простирается достаточно далеко.

Шхуна прошла еще 2–3 мили, не пытаясь ускорить ход. Представшая нашим взорам береговая линия тянулась с северо-запада на юго-восток – в этом, по крайней мере, не могло быть никаких сомнений. Однако и после трех часов, на протяжении которых шхуна приближалась к суше, мы не могли ничего на ней разглядеть, даже и при помощи подзорных труб. Экипаж, столпившийся на полубаке, помалкивал, не выдавая своих чувств. Джэм Уэст, проведший целых десять минут на вантах фок-мачты, откуда он наблюдал за горизонтом, не смог рассказать ничего определенного.

Я стоял у левого борта позади рубки, не сводя глаз с линии, где море сливалось с небом, непрерывность которой нарушалась только на востоке. Неожиданно ко мне приблизился боцман и без всяких предисловий выпалил:

– Разрешите поделиться с вами одной мыслью, мистер Джорлинг…

– Делитесь, боцман, только не рассчитывайте, что я поспешу согласиться с ней, даже если она покажется мне верной, – отвечал я.

– Моя мысль верная, и чем ближе мы будем подходить, тем это будет яснее – во всяком случае, тому, кто наделен зрением.

– Выкладывайте вашу мысль!

– Она заключается в том, что перед нами никакая не земля, мистер Джорлинг…

– Что это вы такое говорите, боцман?!

– Приглядитесь внимательнее… Вытяните палец и посмотрите вправо от него…

Я повиновался.

– Видите? Пусть виски из фляжки станет мне поперек горла, если все эти массы не перемещаются, только не относительно шхуны, а относительно друг друга…

– И вы заключаете из этого, что…

– … это движущиеся айсберги.

– Айсберги?!

– Они самые, мистер Джорлинг.

Неужели боцман прав? Выходит, нас ожидает немалое разочарование… Раз это не берег, а просто ледяные горы, дрейфующие в океане, то…

Очень скоро к тому же мнению склонился весь экипаж, и никто уже не верил, что в той стороне лежит какая-то земля. Еще десять минут наблюдатель в «сорочьем гнезде» крикнул, что с северо-запада к нам приближается флотилия айсбергов, которая может перерезать нам путь.

Новость эта привела всех в сильнейшее уныние. Прощай, последняя надежда! Для капитана Лена Гая это было весьма болезненным ударом. Выходило, что земли, затерянные в южных морях, следовало искать в еще более высоких широтах, безо всякой, впрочем, надежды на успех…

– Поворачивай назад! Назад! – раздался дружный крик.

Да, матросы с Фолклендов в один голос выразили свою волю, требуя немедленного возвращения, и им не понадобилось даже Хирна, чтобы тот внушил им мысль об ослушании. Более того, большинство старой команды придерживалось, как видно, того же мнения.

Джэм Уэст, не посмев призвать их к молчанию, замер, дожидаясь команды капитана. Гратиан плотнее сжал рукоятки штурвала, готовясь к развороту, а его товарищи, взявшись за кнехты, ждали сигнала, чтобы отдать шкоты.

Дирк Петерс неподвижно стоял, прислонившись к фок-мачте, с опущенной головой, поникший, с перекошенным ртом, не в силах вымолвить ни единого слова. Внезапно он бросил на меня взгляд – о, что это был за взгляд, полный одновременно мольбы и ярости!..

Не знаю, что за сила заставила меня вмешаться, еще раз подать голос… Наверное, все дело было в последнем доводе, неожиданно пришедшем мне в голову, – доводе, в разумности которого никто не смог бы усомниться. Итак, я взял слово, решившись переспорить и убедить всех до одного, и в голосе моем прозвучало столько убежденности, что никто не осмелился меня прервать. Вот в чем состояла, собственно, моя речь:

– Нет! Еще остается надежда!.. Земля не может быть далеко! Перед нами вовсе не паковые льды, образующиеся в открытом море из-за накапливания льда… Ведь это айсберги, а айсберги обязательно должны откалываться от твердого основания, то есть континента или на худой конец острова. Время для вскрытия льда наступило недавно, поэтому они не могли отойти далеко от суши… Позади айсбергов нас ждет берег, на котором они образовались… Еще сутки, максимум двое – и вот тогда, если земля так и не покажется, капитан Лен Гай отдаст команду поворачивать на север!

Я не знал, удалось ли мне убедить их, или следовало еще раз помахать приманкой в виде премии, воспользовавшись тем, что среди них не было на этот раз Хирна, который наверняка стал бы подстрекать их, крича, что их опять обманывают и что шхуну ждет неминемая гибель…

Тут мне на помощь пришел боцман со своей неизменной усмешкой:

– Верно сказано. Я, к примеру, придерживаюсь того же мнения, что и мистер Джорлинг. Земля наверняка совсем рядом… Отправившись на ее поиски за айсберги, мы запросто ее отыщем, и при этом не слишком перетрудимся… Всего-то градус к югу – что за беда, тем более, что от этого в карманах зашелестят лишние сотни долларов? Не будем забывать, что их приятно не только распихивать по карманам, но и извлекать оттуда!..

Кок Эндикотт решил поддержать своего приятеля-боцмана.

– Вот здорово – доллары! – закричал он, показывая два ряда зубов ослепительной белизны.

Теперь все зависело от экипажа: прислушается ли он к доводам Харлигерли или вздумает сопротивляться, если «Халбрейн» устремится в направлении айсбергов?..

Капитан Лен Гай снова взялся за подзорную трубу и направил ее на скользящие по воде льдины. Понаблюдав за ними какое-то время с величайшим вниманием, он твердо приказал:

– Курс зюйд-зюйд-вест!

Джэм Уэст отдал команду провести необходимый маневр.

Немного поколебавшись, матросы предпочли повиноваться и принялись брасопить реи и натягивать шкоты; паруса шхуны наполнились ветром, и она ускорила ход.

Когда маневр завершился, я подошел к боцману и, отозвав его в сторонку, сказал:

– Спасибо, боцман!

– Что ж, мистер Джорлинг, – отвечал он, качая головой, – на этот раз обошлось. Но в следующий раз уже нельзя будет налегать на фал изо всех сил. Тогда уже все пойдут против меня, даже Эндикотт…

– Однако в моих словах не было ни капли неправды… – с живостью возразил я.

– Не стану спорить, ваши речи походили на правду.

– Вот именно, Харлигерли! Я сказал только то, что думал. Я нисколько не сомневаюсь, что за айсбергами нас ждет земля…

– Возможно, мистер Джорлинг, возможно! Только пусть она покажется не позже, чем через два дня, – иначе уже ничто не сможет помешать нам лечь на обратный курс.

На протяжении следующих суток «Халбрейн» шла в юго-западном направлении, хотя ей часто приходилось менять галсы и замедлять бег, ибо льдов вокруг становилось все больше. Вскоре нас окружил лес айсбергов. Однако на пути не встречалось ни паковых льдов, ни дрейфующих ледяных полей, с которыми мы познакомились у кромки припая на семидесятой параллели, ни той ледяной каши, в которую превращался полярный океан под воздействием штормов. Напротив, огромные массы льда проплывали мимо нас с величавой медлительностью. Они казались буквально «новорожденными», так что закрадывалось подозрение, что они образовались всего несколько дней назад. Однако при высоте 100–150 футов каждый айсберг должен был весить не менее нескольких тысяч тонн, поэтому Джэм Уэст, ни на секунду не покидавший палубу, тщательно наблюдал за тем, чтобы не возникла угроза столкновения.

Но, сколько я ни всматривался в просветы между айсбергами, мне никак не удавалось разглядеть землю, при виде которой наша шхуна смогла бы направиться прямиком на юг. Нет, ничто вокруг не позволяло надеяться на лучшее…

До сих пор капитан Лен Гай мог всецело доверять показаниям компаса. Магнитный полюс, до которого оставалось еще много сотен миль, ибо он лежит в восточном полушарии, никак не воздействовал на магнитную стрелку, которая, вместо того, чтобы колебаться на 6–7 румбов, как это происходит вблизи магнитного полюса, уверенно показывала направление, не вызывая сомнений в точности показаний.

Итак, вопреки моим надеждам, опиравшимся, впрочем, на весьма веские аргументы, земля все не появлялась, и я начинал спрашивать себя, не следовало ли бы забрать круче к западу, пусть даже «Халбрейн» удалится при этом от точки, в которой скрещиваются все меридианы…

Час уходил за часом, а так как их было отпущено в общей сложности всего 48, то людьми прямо на глазах овладевало отчаяние, и они все с меньшей охотой соблюдали дисциплину. Еще полтора дня – и всеобщий упадок сил станет необратимым. Шхуна неминуемо повернет на север…

Экипаж молча производил маневры, подчиняясь отрывистым командам Джэма Уэста – повернуть ли круче к ветру при проходе узкого пролива, дабы избежать столкновения, встать ли кормой под самый ветер. Однако, несмотря на бдительность командиров, умение матросов и безупречное маневрирование шхуна, то и дело со скрежетом терлась о края айсбергов, после чего на их сверкающей поверхности оставались длинные полосы смолы. Тут и у самого бесстрашного не могло не сжаться от ужаса сердце при мысли, что борта вот-вот лопнут, и тогда в трюм хлынет вода…

Отмечу, что окружавшие нас ледяные горы имели весьма крутые склоны, так что высадиться на них было бы совершенно невозможно. Кроме того, здесь не было ни тюленей, которые обычно в больших количествах населяют ледяные поля, ни даже крикливых пингвинов, которых «Халбрейн» заставляла тысячами нырять в воду в более низких широтах. Птиц над мачтами и то поубавилось, а оставшиеся стали заметно пугливее. При виде этих безжизненных мест в душу каждого из нас закрадывалось ощущение тревоги, даже ужаса. Разве можно было надеяться, чтобы люди с «Джейн», даже если бы случай занес их в эти дикие края, смогли отыскать здесь приют и просуществовать сколько-нибудь долго? Если же и «Халбрейн» была суждена гибель, то приходилось сомневаться, сможет ли хоть кто-нибудь засвидетельствовать потом факт ее исчезновения…

Я подметил, что с того момента накануне, когда шхуна, шедшая прежде к югу, отклонилась в сторону, чтобы обогнуть айсберги, в обычном поведении метиса произошла разительная перемена. Теперь он проводил почти все время под фок-мачтой, не желая глядеть в сторону моря, и лишь изредка вставал на ноги, чтобы поучаствовать в маневрах шхуны, делая это, впрочем, без былого рвения и сноровки. Судя по всему, он совсем пал духом. Я не хочу сказать, что он отказался от надежды, что его товарищ жив, – нет, подобная мысль просто не могла бы родиться в его мозгу. Однако инстинкт подсказывал ему, что, следуя этим курсом, шхуна не найдет следов бедного Пима… «Поймите, сэр, – сказал бы он мне, – это не здесь. Нет, не здесь!..» Что бы я смог ответить на такие слова?..

Часов в семь вечера мы вошли в полосу довольно густого тумана, плавание в котором было чревато для шхуны неминуемой бедой…

Позади остался день, полный тревог и сменяющих друг друга надежд и разочарований, после которого я совершенно обессилел. У меня только и хватило духу, что добраться до своей каюты и повалиться одетым на койку. Однако сон никак не шел, ибо мое воображение, столь спокойное до недавних пор, теперь было перевозбуждено, и в нем рождались самые тревожные мысли. Готов согласиться, что беспрерывное чтение произведений Эдгара По, тем более в столь фантастических краях, вполне под стать его необыкновенным героям, неминуемо должно было произвести на меня действие, о котором я даже не подозревал…

Назавтра истекут двое суток – последний срок, на который согласился экипаж, уступив моим настояниям. «Дело идет не так, как вам хотелось?» – спросил меня боцман, прежде чем я скрылся в каюте. Конечно же, не так! Ведь нашим взорам так и не представало ничего иного, кроме флотилий проклятых айсбергов… Если до завтра в просветах между ними не покажется ничего похожего на землю, капитан Лен Гай даст команду поворачивать на север.

Ах, почему я не командир этой шхуны? Если бы я смог купить ее, пусть это и стоило бы мне всего моего состояния, если бы все эти люди были моими рабами, повинующимися кнуту у меня в руке, то «Халбрейн» ни за что на свете не прервала бы своего путешествия… пусть даже оно завело бы ее в самый центр Антарктиды, к земной оси, где полыхает в небе Южный Крест!..

В моем взбудораженном рассудке теснились сотни мыслей, обид, желаний. Я хотел подняться, но мне казалось, что властная тяжелая рука пригвоздила меня к койке. Меня обуревало желание немедленно удрать из каюты, где меня мучили нестерпимые кошмары, спустить в море одну из шлюпок «Халбрейн», спрыгнуть в нее вместе с Дирком Петерсом, который, не колеблясь, последует за мной, и отдаться воле течения, которое понесет нас на юг…

Так я и поступил – во сне… Наступило завтра. Капитан Лен Гай, оглядев напоследок горизонт, отдает команду поворачивать назад… За кормой привязана шлюпка… Я предупреждаю об этом Дирка Петерса, и мы незаметно спускаемся в нее. Остается разомкнуть стопор… Шхуна уходит, мы все больше удаляемся от нее, подхваченные течением…

Нас несет в свободное ото льдов море. Остановка. Мы достигли земли. Я вижу перед собой сфинкса, возвышающегося над полярной шапкой. Я приближаюсь к нему и задаю вопрос… И он открывает мне все тайны этого загадочного края! Потом вокруг монстра начинают происходить все те явления, о которых писал Артур Пим! Завеса мерцающих паров, испещренных полосами света, разрывается – и перед моим ослепленным взором предстает не фигура нечеловеческого роста, а сам Артур Пим – несломленный хранитель Южного полюса, развернувший на ветру высоких широт флаг Соединенных Штатов!..

Я не знаю, что случилось потом, – то ли прервалось мое забытье, то ли, подчиняясь капризам близкого к безумию мозга, один сон сменился другим… Во всяком случае, у меня возникло ощущение, что я пробудился и что равновесие шхуны нарушено, ибо она слегка накренилась на правый борт, хотя море оставалось по-прежнему спокойным. При этом я не ощущал ни бортовой, ни килевой качки…

Нет, у меня появилось иное чувство – словно моя койка превратилась в корзину аэростата, словно для меня не существует более законов тяготения…

Нет, я не бредил, сон сменила реальность…

Над моей головой раздались удары, причина которых оставалась для меня неведомой. Перегородки моей каюты отклонились от вертикального положения, словно шхуна улеглась на бок. Еще секунда – и я слетел с койки, едва не раскроив голову об угол стола…

Мне удалось подняться и добраться до бокового иллюминатора; потом я навалился на дверь, открывавшуюся наружу, и она стала приоткрываться… В это мгновение со стороны левого борта послышался треск ломающегося дерева…

Неужели шхуна столкнулась с колоссальной ледяной горой, от которой Джэм Уэст не сумел увернуться из-за густого тумана?

До моих ушей долетели полные ужаса возгласы, после чего весь экипаж издал один отчаянный крик… Последовал еще один толчок, и «Халбрейн» замерла на месте.

VIIОпрокинувшийся айсберг

Мне пришлось ползком добираться до двери рубки, откуда я смог попасть на палубу. Капитан Лен Гай, успевший оставить свою каюту, тоже не мог подняться с колен, настолько силен был крен, и безуспешно пытался подтянуться, держась за стойку фальшборта. Недалеко от фок-мачты из-под штормового фока, накрывшего бак, как простыня, высовывались несколько голов. По правому борту за ванты цеплялись Дирк Петерс, Харди, Мартин Холт и Эндикотт, на черном лице которого застыла гримаса крайнего изумления. Можно было ручаться, что он и боцман готовы отказаться от половины премии, причитающейся им за пересечение всех параллелей, начиная с 84-й!..

Какой-то человек направлялся в мою сторону ползком, ибо наклон палубы, достигавший 50 градусов, не дал бы ему распрямиться. Я узнал Харлигерли, который тянулся ко мне, подобно марсовому, увидавшему с вантов землю и указывающему на нее пальцем.

Я растянулся на палубе и уцепился за дверь, устранив тем самым опасность соскользнуть в воду. После этого я протянул боцману руку, что позволило ему с некоторым трудом добраться до меня.

– Что произошло? – только и вымолвил я.

– Мы сели на мель, мистер Джорлинг!

– Мы подошли к берегу? – вскричал я.

– Берег бывает у земли, – с неизменной иронией отвечал боцман, – земля же в этих краях существовала только в воображении чертового Дирка Петерса!..

– Тогда что же стряслось?

– Из тумана появился айсберг, от которого мы не смогли увернуться.

– Айсберг?..

– Вот именно, айсберг, да еще выбравший именно это время, чтобы перевернуться вверх тормашками! Переворачиваясь, он зацепил «Халбрейн», подобно ракетке, подхватывающей мячик, так что теперь мы вознеслись на высоту добрых ста футов над уровнем антарктического моря.

Нельзя было и представить себе более ужасной развязки дерзкого путешествия «Халбрейн». Здесь, в опаснейших широтах, мы оказались лишены единственного средства передвижения, вырванного из родной стихии и оказавшегося на высоте более ста футов!.. Вот это развязка!.. Погибнуть в бурю, не выдержать нападения дикарей, быть раздавленной льдами – что ж, ни один корабль, отправляющийся в полярные моря, не застрахован от всех этих опасностей. Но чтобы быть подхваченной ледяной горой в тот самый момент, когда гора переворачивается, и взлететь почти на самую ее верхушку – нет, это было просто невероятно!

Я не знал, хватит ли у нас сил спустить шхуну с такой высоты. Однако в одном я был уверен: капитан Лен Гай, его помощник, старая команда, оправившись от ужаса, не станут поддаваться отчаянию, каким бы тревожным ни представлялось наше положение. Что-что, а это не вызывало у меня ни малейших сомнений. Да, они сделают все, чтобы спасти корабль и людей. Правда, оставалось только гадать, к каким ухищрениям нам придется для этого прибегнуть…

Пока же айсберг все так же окутывал серый туман. Мы не могли разглядеть на нем ничего, кроме расселины, в которой застряла «Халбрейн». Что же касается места, которое занимал наш айсберг во флотии, плывущей на юго-восток, то по этому поводу оставалось лишь строить догадки…

Элементарная осторожность подсказывала, что нам надо покидать «Халбрейн» как можно скорее, пока она сама не поползла в воду из-за внезапного толчка, который может произойти в любую минуту. Откуда нам было взять уверенность, что айсберг, перевернувшись, обрел устойчивость? Вдруг нам следовало готовиться к новому перевороту? Тогда шхуна рухнет в пустоту, и вряд ли кто-либо из нас сможет остаться живым и невредимым, ибо ледяные глубины проглотят нас, не поперхнувшись…

Всего за несколько минут экипаж покинул «Халбрейн», ища убежища на льду и молясь, чтобы айсберг побыстрее вышел из тумана. Слабым солнечным лучам не удавалось проникнуть сквозь его плотную завесу, в которой терялся даже красноватый солнечный диск. Правда, люди могли разглядеть друг друга на расстоянии дюжины шагов. «Халбрейн» же представала нашим взором просто как масса с неясными очертаниями и только благодаря темным бортам выделялась на фоне поблескивающего белоснежного льда.

Настало время оглядеться и задаться вопросом, все ли из тех, кто находился в момент катастрофы на борту, остался в живых, не перелетел ли кто-нибудь через борт, оказавшись в ледяной воде?..

Подчиняясь приказу капитана Лена Гая, матросы сбились в плотную группу, в центре которой оказались лейтенант, боцман, старшины матросы Харди и Мартин Холт, а также я. Джэм Уэст устроил перекличку. На зов не откликнулись пятеро: матрос Драп, старый член команды, а также четверо новеньких, завербовавшихся на корабль на Фолклендах: двое англичан, американец и матрос с Огненной Земли.

Итак, катастрофа уже стоила жизни пятерым. Это были первые жертвы путешествия после отхода с Кергеленов – вот только последние ли?.. Не приходилось сомневаться, что несчастные сгинули, ибо они не отвечали на наш зов; их так и не смогли разыскать, сколько ни обшаривали айсберг, заглядывая во все трещины, в которых они могли бы схорониться, уцепившись за какой-нибудь выступ.

Когда туман рассеялся, поиски возобновились, но все так же безуспешно. В тот момент, когда «Халбрейн» была подхвачена уступом айсберга, ее сотряс настолько неожиданный и сильный удар, что у этих пятерых не хватило, как видно, сил, чтобы удержаться на палубе, и теперь мы никогда не отыщем их тел, унесенных в океан…

Стоило нам понять, что мы лишились пятерых своих товарищей, как сердце каждого переполнилось отчаянием. Вот когда до каждого дошло, какими опасностями чревато путешествие в глубь Антарктики!..

– А Хирн? – напомнил кто-то. Мы узнали голос Мартина Холта. Воцарилось молчание. Мы совсем забыли о гарпунщике – а ведь его могло расплющить в тесном трюме, где он сидел взаперти…

Джэм Уэст устремился к шхуне, забрался на нее с помощью веревки, свисавшей с бака, и проник в кубрик, откуда можно было пробраться в трюм. Мы ждали его возвращения и вестей об участи Хирна в скорбном молчании и неподвижности, хотя этот злой гений экипажа вряд ли был достоин жалости.

А ведь многие справедливо полагали, что, послушайся мы его совета, шхуна давно повернула бы к северу, и экипажу не пришлось бы топтаться на этом айсберге, ставшем ему последним пристанищем. Немалая ответственность лежала и на мне – ведь это я рьяно ратовал за продолжение экспедиции… Теперь я же я не смел и помыслить об ожидающей меня каре.

Наконец на палубе показался лейтенант, а за ним – Хирн. Каким-то чудом в том месте трюма, где находился мятежный гарпунщик, уцелели и переборки, и обшивка.

Хирн покинул шхуну и присоединился к товарищам, не произнося ни слова, и о нем можно было забыть.

Примерно к 6 часам утра туман рассеялся, что было вызвано довольно резким понижением температуры. Однако на смену туману пришло обледенение – частое явление в высоких широтах. Капитан Лен Гай сразу понял, что произошло, заметив сосульки, направленные кончиками против ветра, которыми ощетинились края айсберга. Мореходы ни за что не спутают это обледенение с инеем умеренных широт, превращающимся в лед лишь при соприкосновении с поверхностью почвы.

Теперь мы могли определить размеры ледяной горы, к которой мы прилипли, как мухи к сахарной голове. Шхуна казалась снизу не больше утлого ялика…

Айсберг имел 300–400 саженей в окружности и 130–140 футов в высоту. Подводная его часть должна была быть в 4–5 раз внушительнее, и весь айсберг весил, стало быть, миллионы тонн. Произошло же с нами следующее: более теплая вода подмыла основание айсберга, и центр его тяжести стал смещаться, так что для восстановления равновесия потребовался резкий кувырок, в результате которого дно стало верхушкой, и наоборот. При этом «Халбрейн» была подхвачена как бы мощным рычагом. Айсберги частенько кувыркаются таким образом в полярных морях, и именно в этом состоит главная опасность для приближающихся к ним кораблей.

Наша шхуна застряла в расселине на западной стороне айсберга, накренившись на правый борт, с приподнятой кормой и опущенным носом. Мы боялись, что при малейшем толчке она может заскользить по склону вниз. На правом борту лопнула обшивка, а в фальшборте зияла трещина длиною в несколько саженей. При первом же ударе камбуз, закрепленный перед фок-мачтой, сорвался с найтовов и съехал к входу в рубку. Дверь рубки, по сторонам от которой помещались каюты капитана и старшего помощника, слетела с петель. Стеньга и топсель свалились вниз, оборвав бакштаги. Осколки рей и рангоутов, клочья парусов, бочки, ящики и прочий мусор качались под айсбергом на волнах.

Самое тревожное в нашем положении заключалось в том, что одна из двух шлюпок «Халбрейн» – та, что крепилась над правым бортом, – была раздавлена, так что теперь нам пришлось бы довольствоваться всего одной – правда, большего размера. Первым делом нам предстояло спасти именно ее, ибо она могла стать нашей единственной надеждой на спасение.

Осмотр шхуны показал, что низкие мачты остались невредимыми и могли бы нести паруса, если бы нам удалось спустить шхуну на воду. Однако как это осуществить?.. Наш корабль находился в положении только что построенного на верфи судна, вот только стапели располагались слишком высоко над водой…

Убедившись, что капитан Лен Гай, старший помощник, боцман и я остались одни, я тут же задал им этот вопрос.

– Операция будет очень рискованной, тут не поспоришь, – отвечал Джэм Уэст, – однако без нее не обойтись, так что придется браться за дело. Думаю, надо будет прорубить что-то вроде русла до самого моря…

– И не медля ни единого дня… – добавил капитан Лен Гай.

– Слышите, боцман? – подхватил Джэм Уэст. – Сегодня же за работу!

– Слышу. Отлынивать не вздумает никто. Только одно замечание, если позволите, капитан…

– Какое же?

– Прежде чем начать, осмотрим корпус корабля, убедимся, велики ли повреждения и можно ли их устранить. К чему спускать на воду дырявый корабль? Чтобы он немедленно затонул?

Предложение боцмана было признано разумным.

Туман совершенно рассеялся, и солнце осветило восточную сторону айсберга, откуда было видно обширное пространство моря. С этой стороны склон айсберга представлял собой не отвесную скользкую стенку, где некуда пристроить ногу, а был усеян уступами разных размеров и очертаний, так что здесь можно было бы разбить временный лагерь. Однако и тут приходилось быть все время настороже: сверху в любую минуту могли обрушиться ледяные глыбы, потревоженные малейшим толчком. За утро такие глыбы неоднократно устремлялись к морю с оглушительным грохотом.

У нас сложилось впечатление, что айсберг прочно плывет на новом основании. Если новый центр тяжести располагался ниже ватерлинии, то нам не приходилось опасаться очередного кульбита.

С момента катастрофы мне ни разу не довелось обмолвиться словечком с Дирком Петерсом. Однако он подал голос при перекличке, поэтому я знал хотя бы, что его не оказалось в числе жертв. Вскоре я приметил его – он неподвижно стоял на узенькой ледяной ступеньке, и читатель догадывается, куда был устремлен его взор…

Капитан Лен Гай, старший помощник, боцман, старшины Харди и Мартин Холт, а также я поднялись к шхуне, чтобы тщательно ее осмотреть. Левый борт предстал нашему взору целиком, ибо шхуна накренилась на противоположный бок, и с той стороны пришлось разбивать лед, чтобы добраться до киля и удостовериться, что от пристального осмотра не укрылась ни одна деталь обшивки.

Осмотр продолжался два часа. Итог был следующим: повреждения оказались незначительными и вполне устранимыми. Од удара лопнули несколько досок обшивки, обнажив нагели. Однако внутренние шпангоуты оказались невредимыми. Наш корабль, построенный специально для плавания в полярных широтах, устоял там, где многие другие, сколоченные на скорую руку, рассыпались бы в одно мгновение. Правда, руль выскользнул из железной окантовки, но и это было поправимо.

Повреждения оказались менее серьезными, чем мы сперва опасались, поэтому впервые после катастрофы мы воспрянули духом. Да, воспрянули – однако сможем ли мы спустить наш корабль на воду?..

После завтрака матросам было поручено выдолбить покатый спуск, по которому «Халбрейн» смогла бы соскользнуть в воду. Мы молили небо, чтобы эта операция увенчалась успехом, ибо разве можно было без ужаса помыслить о том, чтобы дожидаться на этой плавучей горе, уносимой неведомо куда, антарктической зимы? С наступлением зимы всех нас постигнет самая мучительная из смертей – смерть от холода…

Внезапно Дирк Петерс, отошедший от остальных шагов на сто и изучавший горизонт на юге и востоке, крикнул:

– Стоим!

«Стоим»? Что имел в виду метис, если не то обстоятельство, что дрейф нашего айсберга внезапно прекратился? Однако сейчас было не время выяснять причины этой остановки и задаваться вопросом, к чему она может привести…

– А ведь верно! – воскликнул боцман. – Айсберг замер, а может, он так и не сдвинулся с места с тех пор, как проделал свой кульбит…

– Как?! – вскричал я. – Неужто стоим?

– Именно, – отвечал боцман, – и вот вам доказательство: остальные айсберги движутся, оставляя нас в кильваторе.

И верно, пять-шесть ближних айсбергов смещались в южном направлении, наш же оставался на месте, словно застрял на мели.

Проще всего было объяснить эту новость тем, что новое днище айсберга зацепилось за подводный уступ и останется на нем до тех пор, пока не айсберг не дозреет до нового пируэта… Наше положение оказалось хуже, чем мы надеялись, ибо стоять на месте в этих водах – куда хуже, чем дрейфовать, пусть даже наугад. При дрейфе мы хотя бы не теряли надежды повстречать островок или даже континент, а то и – при благоприятном течении и свободном море – покинуть антарктические воды!..

Итак, три месяца путешествия остались позади – и чего же мы достигли? Могли ли мы теперь даже помыслить об Уилльяме Гае, его спутниках с «Джейн», Артуре Пиме?.. Теперь нам предстояло употребить все силы для собственного спасения. Если же матросы «Халбрейн» все же взбунтуются, пойдя у Хирна на поводу, и объявят командиров, а главным образом – меня, виновными в постигшей нас катастрофе, то нам не следовало бы этому удивляться…

Что же теперь будет – ведь, несмотря на гибель четырех моряков, дружки гарпунщика все равно оставались в большинстве? Я видел, что именно эта мысль занимает сейчас капитана Лена Гая и Джэма Уэста.

Пусть новичков с Фолклендов насчитывалось всего 15 против 13, причем на нашей стороне остался бы метис, нельзя было исключить, что кто-то из «старичков» предпочтет перейти на сторону недовольных, предводительствуемых Хирном. Кто знает – быть может, эти люди, поддавшись отчаянию, захотят завладеть единственной оставшейся у нас шлюпкой и устремиться на север, бросив нас на айсберге на произвол судьбы? Осторожность требовала, чтобы мы неусыпно стерегли шлюпку.

Однако обрушившиеся на нас несчастья преобразили капитана Лена Гая. Перед лицом невзгод он стал другим человеком. До сих пор он не помышлял ни о чем другом, кроме спасения своих соотечественников, доверив лейтенанту командование шхуной, благо что тот был непревзойденным знатоком своего дела. Однако с этого дня он снова превратился в командира, обретя энергию, необходимую в столь трудных обстоятельствах, и став для матросом вторым авторитетом после самого Создателя.

Повинуясь команде капитана, люди собрались вокруг него на площадке чуть правее шхуны. Из «старичков» здесь были старшины Мартин Холт и Харди, матросы Роджерс, Франсис, Гратиан, Берри и Стерн, кок Эндикотт, а также Дирк Петерс; собрались и четырнадцать новичков с Фолклендов, возглавляемых Хирном. Они держались особняком, доверив роль предводителя гарпунщику, пользующемуся среди них непререкаемым авторитетом.

Капитан Лен Гай обвел всю команду твердым взглядом и с дрожью в голосе начал:

– Матросы «Халбрейн»! Я начну с того, что скажу о тех, кто погиб. Пятеро наших товарищей пали в катастрофе…

– Скоро и мы сгинем в этом море, куда нас завлекли вопреки…

– Замолчи, Хирн! – крикнул Джэм Уэст, побелев от ярости. – Замолчи, не то…

– Хирн сказал то, что должен был сказать, – холодно перебил его капитан Лен Гай. – Однако теперь я требую, чтобы он больше не прерывал меня!

Гарпунщик готовился сказать что-то в ответ, ибо он чувствовал поддержку большинства экипажа, однако Мартин Холт подошел к нему и дернул за рукав, заставив промолчать.

Капитан Лен Гай обнажил голову и прочувственным тоном, проникающим в самую душу, произнес такие слова:

– Помолимся же за тех, кто погиб в этой экспедиции, предпринятой во имя человеколюбия. Да простит Господь их прегрешения, ибо они пожертвовали собой ради себе подобных, и да услышит Он наши мольбы… На колени, матросы «Халбрейн»!

Люди опустились коленями на лед и зашептали слова молитвы. Капитан Лен Гай поднялся первым и велел подняться остальным.

– Теперь, – продолжал он, – отдав должное мертвым, вернемся к живым. Им я говорю: даже в столь плачевном положении они станут исполнять все мои приказы. Я не потерплю ни сопротивления, ни малейшего колебания. На мне лежит ответственность за спасение каждого, и я ничем не поступлюсь ради этой цели. Здесь, как и на борту, командир – я!

– На борту… когда корабля больше нет… – осмелился подать голос гарпунщик.

– Ошибаешься, Хирн. Корабль перед нами, и мы спустим его на море. Но пусть даже у нас останется всего лишь одна шлюпка – ее капитаном буду я! Горе тому, кто забудет об этом…

В тот же день с помощью секстанта и хронометра, не разбившихся при катастрофе, капитан Лен Гай сумел определить наши координаты: мы находились на 88°55′ южной широты и 39°12′ западной долготы.

«Халбрейн» отделял от Южного полюса всего один градус пять минут – шестьдесят пять миль…

VIIIПоследний удар

– За дело! – призвал Лен Гай, и в тот же день все рьяно принялись за работу.

Нельзя было терять ни часа. Каждый понимал, что все решает время. Впрочем, на шхуне оставалось столько припасов, что их с лихвой хватило бы еще на полтора года, так что нам не грозил голод, а тем более жажда, хотя бочки с водой лопнули при ударе и потекли. На счастье, бочонки с джином, виски, пивом и вином оказались в наименее пострадавшем отсеке трюма. По части жидкости нам не грозили трудности, пресной же водой нас стал бы снабжать сам айсберг…

Как известно, лед – неважно, из какой воды он образовался – пресной или соленой, – не содержит соли, поскольку переход из жидкого в твердое состояние сопровождается исключением хлористого натрия. Поэтому лед любого типа может служить источником питьевой воды. Однако предпочтение все же следует отдавать льду зеленоватого оттенка, отличающемуся также почти полной прозрачностью. Он образуется из дождевой воды, а она, как известно, лучше всего подходит для питья.

Будучи частым гостем полярных морей, наш капитан без труда сумел бы распознать наилучший лед; беда в том, что на нашем айсберге его никак нельзя было бы отыскать, ибо то, что было его надводной частью, при перевороте ушло под воду…

Капитан Лен Гай и Джэм Уэст решили начать с разгрузки шхуны. Предстояло снять с нее все паруса и такелаж и перенести на ровный лед. Важно было сделать шхуну как можно более легкой, убрав из трюма даже балласт, чтобы спуск на воду проходил в более безопасных условиях. Предпочтительнее было отложить спуск на несколько дней, дабы как можно лучше все подготовить. Затем судно можно было бы без труда загрузить снова.

Была еще одна, не менее серьезная причина, требовавшая ускоренной разгрузки шхуны. Было бы непростительным легкомыслием оставлять припасы в трюме «Халбрейн», раз мы знали, как непрочно она удерживается на склоне айсберга. Достаточно было одного толчка, чтобы она опрокинулась в море. Стоило даже немного сдвинуться льдинам, на которые она опиралась, – и ничто не смогло бы предотвратить самый печальный исход. Если бы вместе со шхуной в пучине сгинула наша провизия, то нас ожидала бы плачевная участь.

В первый же день наружу были вынесены ящики с солониной, сушеными овощами, мукой, галетами, чаем, кофе, а также бочонки с джином, виски, вином и пивом. Все это было извлечено из трюма и камбуза и спрятано в трещинах льда неподалеку от «Халбрейн».

Следовало также обезопасить от случайностей нашу единственную шлюпку. Одновременно мы предусмотрели и меры предосторожности на случай, если Хирн и кто-нибудь из его дружков попытается захватить ее, чтобы устремиться на север.

Шлюпку вместе с веслами, рулем, стопором, кошкой, мачтами и парусами отнесли на тридцать футов от шхуны и пристроили в выемке, где ее было удобно охранять. Днем опасаться было нечего, ночью же, вернее, в те часы, когда все спали, боцману или одному из старшин предстояло караулить шлюпку – так было надежнее.

19, 20 и 21 января ушли на переноску груза и разборку оснастки «Халбрейн». Низкие мачты были застроплены с помощью рей. Затем Джэм Уэст велел убрать стеньгу и топсель, в которых, впрочем, не было необходимости, даже если шхуне придется возвращаться к Фолклендам или другому месту зимовки.

На той же площадке неподалеку от «Халбрейн» был разбит лагерь. Палатками стали паруса, натянутые на шестах, под которыми разместили койки, принесенные из кубрика и кают. Этого укрытия должно было хватить, чтобы переждать под ним ненастье, которое вполне могло налететь в это время года. Погода, впрочем, не менялась, чему способствовал постоянный ветер, дувший с северо-востока. Температура воздуха поднялась до 46°F (7,78 °C). Что касается кухни Эндикотта, то для нее нашлось место в глубине площадки, у ледяного склона, по которому можно было добраться до верхушки айсберга.

Должен признать, что за все три дня изнурительной работы Хирн не заслужил ни единого упрека. Гарпунщик чувствовал, что за ним неотрывно наблюдают, и знал, что капитан Лен Гай не даст ему спуску, если ему взбредет в голову подстрекать дружков к неповиновению. Оставалось сожалеть, что дурные наклонности заставили его принять на себя такую роль, ибо он был наделен силой, ловкостью и смекалкой, выделявшими его среди остальных, и в обстоятельствах, подобных сложившимся, ему просто не было цены. Быть может, в его душе возобладали благородные порывы?.. Быть может, он осознал, что общее спасение зависело от согласия? Догадки догадками, но я пока не мог заставить себя ему доверять, – а Харлигерли и подавно.

Ясно и без слов, что метис был готов выполнять самую тяжелую работу, хватаясь за нее первым и оставляя последним. Он трудился за четверых, спал не более нескольких часов в сутки, в часы же бодрствования позволял себе передохнуть только во время еды, когда он по-прежнему держался в сторонке. С той поры, как шхуна зависла на склоне айсберга, мы не перекинулись с ним и парой словечек. Да и что он мог бы мне сказать?.. Видимо, ему, как и мне, приходило в голову, что теперь-то исчезла всякая надежда на продолжение нашей злополучной экспедиции…

Иногда я наблюдал, как метис и Мартин Холт стоят бок о бок, выполняя какой-нибудь особенно трудный маневр. Старшина-парусник не упускал случая сойтись с Дирком Петерсом, хотя тот избегал его по известной нам причине. Когда я вспоминал о том, что поведал мне метис про того, кого звали вовсе не Паркером и кто был родным братом Мартина Холта, и о кошмарной сцене, разыгравшейся на «Дельфине», меня охватывал ужас. Я не сомневался, что прознай кто-нибудь об этой тайне, метис стал вызывать бы у всех отвращение. Все немедленно забыли бы, что именно он спас старшину-парусника, в том числе и сам спасенный, горюющий о брате… К счастью, никто, кроме меня и самого Дирка Петерса, не был посвящен в эту тайну.

Пока продолжалась разгрузка «Халбрейн», капитан Лен Гай и его помощник раздумывали о том, как лучше спустить шхуну в море, и можно догадаться, как им было трудно прийти к окончательному решению. Ведь шхуне предстояло спуститься с высоты в сто футов по желобу, пробитому в западном склоне айсберга. Длина желоба должна была составлять 200–300 саженей. Пока одна бригада разгружала под командой боцмана трюм, другая, повинуясь приказаниям Джэма Уэста, вгрызалась в ледяной монолит, откатывая глыбы, усеивавшие склон плавучей горы.

Не знаю, почему я называю эту гору «плавучей», ибо она стояла на месте, как вкопанная, напоминая остров. Ничто не указывало на то, что она снова может устремиться вперед, отдавшись воле течения. Мимо нас плыли такие же айсберги, направляясь на юго-восток, наш же «стоял», как выразился Дирк Петерс. Правда, его днище могло подтаять, и тогда он отделился бы от своей мели… В любую минуту нас мог потрясти удар от налетевшей на айсберг льдины. Нас ожидала загадочная судьба. Оставалось надеяться на «Халбрейн» и на то, что она унесет нас подальше от этих опасных мест.

Работа продлилась до 24 января. Стояла тихая погода, температура не снижалась, и ртутный столбик отделяли от точки замерзания два-три деления. С северо-запада все прибывали новые айсберги – мимо нас проплыла добрая сотня ледяных громадин, и каждая грозила столкновением с плачевным исходом.

Старшина-конопатчик Харди немедля принялся за ремонт корпуса, замену нагелей и досок обшивки, конопачение пазов. Для этой работы матросы имели все необходимое, так что можно было не сомневаться, что она будет выполнена наилучшим образом. Теперь ледяную тишину сменили удары молотков, приколачивающих наружную обшивку, и колотушек, загоняющих паклю в зазоры. Эти звуки растревожили чаек, турпанов, альбатросов и качурок, которые теперь кружили, не переставая, над верхушкой айсберга, оглушая нас своими пронзительными криками.

Оставаясь наедине, мы с капитаном Леном Гаем и Джэмом Уэстом тотчас же начинали обсуждать наше положение и способы спасения. Лейтенант сохранял надежду на успех и твердил, что если не произойдет ничего неожиданного, то нам удастся спустить шхуну на воду. Капитан же проявлял больше сдержанности. Видно было, как при одной мысли о том, что теперь придется отказаться от попыток спасти людей с «Джейн», у него начинало разрываться сердце.

И действительно, если «Халбрейн» суждено было вновь закачаться на волнах, то какую он отдаст команду в ответ на вопрос Джэма Уэста? «Курс на юг»? Нет, на этот раз его не поддержат не только новенькие, но и вся старая команда. Продолжить поиски в прежнем направлении, надеясь – безо всяких на то оснований – пройти из Атлантического океана прямиком в Индийский – нет, подобную дерзость не мог себе позволить ни один мореплаватель. Если бы мы и достигли в конце концов неведомого континента, то айсберги прижали бы нас к берегу, обрекая на страшную зимовку…

Пытаться и в подобных условиях вырвать у капитана Лена Гая согласие на продолжение плавания значило бы нарваться на верный отказ. Как можно было предлагать такое, когда здравый смысл требовал немедленно поворачивать на север, ни дня не задерживаясь в столь высоких широтах? Однако, решив не заговаривать об этом с капитаном, я не отказывался от намерения выведать настроение боцмана.

Чаще всего, покончив с делами, Харлигерли выбирал мою компанию, и мы мирно болтали, предаваясь воспоминаниям о проделанном пути. Как-то раз, забравшись на верхушку айсберга, мы по привычке изучали неизменно пустынный горизонт. Неожиданно боцман воскликнул:

– Кто бы мог подумать, когда «Халбрейн» отплывала с Кергеленов, что спустя шесть с половиной месяцев она окажется в этих широтах, да еще на склоне ледяной горы!..

– Это тем более достойно сожаления, – отвечал я, – что, не случись этого несчастья, мы бы уже достигли цели и повернули назад.

– Не стану с вами спорить. Но, говоря, что мы достигли бы цели, имеете ли вы в виду, что мы отыскали бы своих соотечественников?

– Возможно, боцман.

– Я в это ни чуточки не верю, мистер Джорлинг, пусть в этом и состояла главная и даже единственная цель путешествия по антарктическому океану…

– Единственная – да, но только в начале, – предположил я. – Однако с тех пор, как метис открыл нам истину об Артуре Пиме…

– Значит, это не выходит у вас из головы, мистер Джорлинг, как и у нашего славного Дирка Петерса?

– Не выходит, Харлигерли. Надо же – чтобы столь невероятная случайность постигла нас на самом пороге удачи… Сесть на мель в тот самый момент, когда…

– Можете и дальше тешиться иллюзиями, мистер Джорлинг. Раз уж вы полагаете, что мы стояли на пороге удачи…

– Почему бы и нет?

– Да, но нас подстерегла весьма любопытная мель! – вскричал боцман. – Воздушная, можно сказать…

– Что ж, несчастливое стечение обстоятельств, только и всего, Харлигерли…

– Несчастливое – с этим я согласен. Однако из всего этого можно хотя бы извлечь полезный урок.

– То есть?

– По-моему, он состоит в том, что человеку не следует забираться столь далеко в эти широты, ибо сам Создатель запрещает своим детям приближаться к земным полюсам!

– Тем не менее нас теперь отделяют от полюса какие-то шестьдесят миль…

– Согласен, мистер Джорлинг. Только что шестьдесят миль, что тысяча – все едино, раз у нас нет возможности их преодолеть. Если же нам не удастся спустить шхуну в море, то мы обречены на зимовку, которой не позавидовали бы даже полярные медведи!

В ответ я только покачал головой. Боцман верно разобрался в моих чувствах.

– Знаете, о чем я чаще всего думаю, мистер Джорлинг? – спросил он.

– О чем, боцман?

– О Кергеленах… Вот бы снова оказаться там! Конечно, зимой там прохладно, так что сильной разницы между архипелагом и какими-нибудь островами на краю антарктического моря вы бы не почувствовали, зато оттуда рукой подать до мыса Доброй Надежды, и чтобы погреться там на солнышке, не надо преодолевать ледяных полей. А здесь нас со всех сторон окружают эти чертовы льды, и остается только гадать, удастся ли нам когда-либо снова увидеть незамерзающий порт…

– Повторяю, боцман, если бы не последнее происшествие, все бы уже кончилось – так или иначе. В нашем распоряжении оставалось бы еще более шести недель, чтобы выскользнуть из антарктических вод. В общем, нашей шхуне страшно не повезло, а ведь до этого все складывалось на редкость удачно…

– Теперь мы можем забыть об удаче, мистер Джорлинг, – отвечал боцман. – Боюсь, что…

– Что я слышу, боцман? И вы тоже? Раньше вы были непоколебимо уверены в успехе!

– Уверенность может истрепаться, мистер Джорлинг, подобно брючине. Что же вы хотите?.. Стоит мне сравнить себя с моим приятелем Аткинсом, которому так уютно в его гостинице, вспомнить «Зеленый баклан», таверну, где так приятно глотнуть виски или джину с товарищем под треск дровишек в печке и скрип флюгера на крыше, – что ж, сравнение определенно не в нашу пользу. Приходится признать, что почтенный Аткинс, пожалуй, выбрал более удачный жизненный путь…

– Боцман, вы еще увидитесь и с почтенным Аткинсом, и с его «Зеленым бакланом», и с Кергеленами! Видит Бог, нельзя унывать! Куда это годится, если даже такой человек, как вы, здравомыслящий и решительный…

– Ох, если бы речь шла только обо мне, то это было бы еще полбеды…

– Неужто и экипаж?..

– И да, и нет… Во всяком случае, кое-кто проявляет недовольство.

– Наверное, Хирн принялся за старое и подстрекает остальных?

– Открыто – нет, мистер Джорлинг. Я наблюдаю за ним, но ничего не замечаю и не слышу. Он знает, что его ждет, стоит ему лишь обмолвиться словечком… В общем, если я не ошибаюсь, этот хитрец решил до поры до времени лечь на другой галс. Но кто меня удивляет, так это наш старшина-парусник Мартин Холт…

– Что вы хотите этим сказать, боцман?

– А то, что эти двое, кажется, спелись! Вы приглядитесь: Хирн тянется к Мартину Холту, частенько с ним болтает, и нельзя сказать, чтобы это было тому не по нутру…

– Полагаю, что Мартин Холт все же не тот человек, чтобы слушать советы Хирна, тем более следовать им, если речь пойдет о подстрекательстве к бунту… – отвечал я.

– Это верно, мистер Джорлинг. И все же не нравится мне, что они держатся вместе. Этот Хирн – опасный и бессовестный субъект, и Мартину Холту следовало бы его поостеречься…

– Верно, боцман.

– Вот, извольте – представляете, о чем они болтали как-то раз? До моих ушей долетели обрывки их разговора…

– Я никогда ничего не знаю, если вы мне об этом не рассказываете, Харлигерли.

– Так вот, я подслушал, как они беседовали на палубе «Халбрейн» о Дирке Петерсе, и Хирн сказал: «Не держите зла на метиса, старшина Холт. Что с того, что он не отвечает вам и не хочет принимать вашу благодарность… Пусть он всего-навсего неотесанный дикарь, зато он необыкновенно храбр, он доказал это, когда спас вас из передряги, рискуя собственной жизнью. И потом, не забывайте, что он плавал на том же «Дельфине», что и ваш брат, Нед – если я не ошибаюсь…»

– Он так прямо и сказал, боцман?! – вскричал я. – Он назвал «Дельфин»?

– Да, «Дельфин».

– И Неда Холта?

– Его, мистер Джорлинг!

– Что же ответил Мартин Холт?

– А вот что: «Я даже не знаю, как погиб мой несчастный брат!.. Может быть, это случилось во время мятежа на корабле? Он был отважным человеком и никогда не предал бы своего капитана. Может быть, его убили?..»

– И что же Хирн?

– Хирн сказал в ответ: «Я понимаю, как вам тяжело, старшина Холт! Судя по рассказам, капитана «Дельфина» посадили в шлюпку вместе с двумя-тремя матросами. Кто знает – быть может, среди них был и ваш брат?..»

– А дальше?

– Дальше, мистер Джорлинг, он произнес такие слова: «Вам не приходило в голову разузнать об этом у Дирка Петерса?» – «Да, – отвечал Мартин Холт, – как-то раз я обратился к нему с таким вопросом, но мне еще ни разу не приходилось видеть кого-нибудь таким подавленным. Он твердил лишь одно: «Не знаю, не знаю…», да так глухо, что я едва сумел его расслышать. При этом он закрыл лицо руками…»

– Это все, что вы сумели расслышать из их разговора, боцман?

– Все, мистер Джорлинг. Разговор показался мне любопытным, вот я и решил поведать вам о нем.

– К какому жы выводу вы пришли?

– Ни к какому, за исключением того, что гарпунщик – редкий мерзавец, вынашивающий подлые замыслы и собирающийся втянуть в них Мартина Холта.

Действительно, как было объяснить новую личину Хирна? Почему он искал встречи с Мартином Холтом, одним из самых верных людей в экипаже? Зачем он напомнил ему о трагедии на «Дельфине»? Неужели Хирн знает больше остальных о Дирке Петерсе и Неде Холте, неужели ему известен секрет, единственными хранителями которого считали себя мы с Дирком Петерсом?..

Мною овладело сильное беспокойство. Однако я не решился поделиться своими опасениями с Дирком Петерсом. Заподозри он, что Хирн болтает о событиях на «Дельфине», узнай он, что этот мерзавец, как справедливо окрестил его Харлигерли, нашептывает Мартину Холту о его брате Неде, – страшно и подумать, что бы тогда стряслось!

Во всяком случае, в чем бы ни заключались намерения Хирна, оставалось сожалеть, что наш старшина-парусник, на которого капитан Лен Гай возлагал большие надежды, спелся с таким субъектом. Ведь у гарпунщика наверняка имелись свои резоны для подобных разговоров… Мне не хватало фантазии, чтобы проникнуть в его замыслы. Пусть команда на время и думать забыла о бунте, следовало держать ухо востро и не упускать Хирна из виду.

Тем временем развязка приближалась – по крайней мере, касательно шхуны. Прошло еще два дня, и все работы были завершены. Корпус корабля был залатан, а от него к основанию айсберга пролег желоб.

К этому времени верхний слой льда несколько подтаял, поэтому люди, вырубавшие желоб кирками и лопатами, быстро справились с этой работой. Желоб плавно спускался по западному склону айсберга, избегая резких перепадов. Благодаря этому, а также умело натянутым тросам, шхуну на пути к воде не подстерегали никакие опасности. Я боялся одного: что повышение температуры затруднит ее скольжение по желобу.

Само собой разумеется, что груз, якоря, мачты и все прочее оставалось вне шхуны, ибо ее корпус и так был достаточно тяжел и неуклюж, поэтому мы постарались максимально облегчить его. Цель состояла в том, чтобы шхуна достигла воды, – дальше же мы сумели бы вновь оснастить ее за несколько дней.

28 января после полудня последние приготовления были закончены. Желоб укрепили скрепами в местах, где лед утратил прочность. В четыре часа всем был предоставлен отдых. Капитан Лен Гай распорядился раздать двойные порции, ибо люди, упорно трудившиеся целую неделю, заслужили лишнюю стопочку виски и джина.

Как я уже говорил, с тех пор, как Хирн оставил попытки подстрекать своих товарищей к неповиновению, среди команды не наблюдалось и подобия недисциплинированности. Все до единого только и думали о том, как пройдет спуск шхуны. «Халбрейн», снова покачивающаяся на волнах, – это означало бы начало возвращения!.. Для Дирка Петерса и для меня это означало бы также необходимость махнуть рукой на Артура Пима…

Температура в ту ночь была самой высокой за все время: термометр показывал 53°F (11,67 °C). Несмотря на то, что солнце все меньше поднималось над горизонтом, лед непрерывно таял, и по склонам айсберга сбегали тысячи ручейков.

Самые нетерпеливые, в том числе и я, уже в 4 часа утра были на ногах. Мне почти не удалось сомкнуть глаз, а Дирк Петерс, наверное, не спал ни минуты, терзаемый мыслью о возвращении несолоно хлебавши.

Начало спуска было назначено на 10 часов утра. Капитан Лен Гай надеялся завершить операцию до конца дня, пусть даже она пойдет с задержками и с крайней острожностью. Никто не сомневался, что к вечеру шхуна опуститься по крайней мере до нижних уступов айсберга.

Разумеется, в труднейшей операции участвовали все до одного. Каждому было указано его место: одним предстояло способствовать скольжению, подкладывая в желоб деревянные катки, другие, напротив, должны были сдерживать слишком ускорившееся движение, если возникнет такая необходимость, с помощью тросов и перлиней.

К девяти часам мы позавтракали и вышли из палаток. Матросы, не сомневаясь в успехе, все же не смогли удержаться и опрокинули еще по чарочке за успех предприятия, и мы присоединились к их несколько преждевременному «ура!». В целом же капитан с помощником так верно просчитали все этапы операции, что надежда на успех имела прочное основание.

Люди заняли свои места. Некоторые матросы стояли у желоба уже давно. Внезапно раздались крики удивления, потом – непередаваемого ужаса… Нам предстояло стать свидетелями комшмарной сцены, которой суждено было навечно отставить в наших душах черный след.

Одна из огромных льдин, на которые опиралась «Халбрейн», подтаяв снизу, внезапно пришла в движение и на наших глазах развалилась на куски, которые с грохотом устремились вниз… Еще мгновение – и шхуна, лишившаяся опоры, с нарастающей скоростью поползла за ними следом…

В это время на баке находились двое – Роджерс и Гратиан. Они хотели было спрыгнуть на лед, однако им не хватило каких-то секунд. Шхуна увлекла их собой в пропасть…

О, я видел это! Я видел, как шхуна перевернулась, поползла вниз сперва на левом боку, раздавив при этом матроса из новеньких, не успевшего отпрыгнуть в сторону, затем запрыгала по ледяным уступам и опрокинулась в пустоту…

Через секунду то, что только что было шхуной «Халбрейн», наполнилось водой, хлынувшей в огромную дыру в борту, и скрылось из глаз, взметнув кверху чудовищный фонтан ледяных брызг.

IXЧто же делать?

Нами овладело безумие – о, да, именно безумие! – когда наша шхуна, уподобившись камню, увлекаемому лавиной, пронеслась по склону и сгинула в пучине. От нашей «Халбрейн» не осталось ничего, буквально ничего, даже обломков на поверхности океана!.. Только что она возвышалась в ста футах над водой – теперь же она покоится на глубине пятисот футов! О, да, охватившее нас безумие помешало нам вообразить, какие опасности подстерегают нас в дальнейшем. Всех до одного охватило помутнение рассудка, при котором люди не находят в себе сил поверить собственным глазам…

После этого мы разом впали в угнетенное состояние, что было вполне естественно после пережитого кошмара. Никто не издал даже сдавленного крика, никто не мог пошевелить даже пальцем. Мы замерли, словно приросли ногами ко льду. И действительно, разве можно отыскать слова, чтобы передать всю безнадежность нашего положения?!

На глаза лейтенанта Джэма Уэста, ставшего свидетелем гибели любимой шхуны, навернулись слезы. «Халбрейн», занимавшая такое место в его душе, перестала существовать!.. Этот непреклонный человек плакал, как ребенок…

Только что мы лишились троих своих товарищей, и что за ужасная смерть их постигла!.. Я видел, как Роджерс и Гратиан, самые преданные матросы во всем экипаже, простерли руки, моля о спасении; еще мгновение – и шхуна увлекла их в бездну. От американца, нанявшегося на «Халбрейн» на Фолклендах, осталось кровавое месиво, краснеющее на льду… В некролог, которого суждено было удостоиться нашей злосчастной экспедиции, приходилось вписать имена трех новых жертв. Удача, сопутствовавшая нам до того мгновения, когда «Халбрейн» была вырвана из родной среды, повернулась к нам спиной, и теперь судьба обрушивала на нас удары один тяжелее другого. Последний удар оказался наиболее жестоким, и его, по всей вероятности, приходилось признать смертельным…

Наконец, тишину разорвали крики ярости и отчаяния, соответствовавшие ужасу постигшей нас беды. Наверное, многие чувствовали в этот момент, что лучше было бы оказаться на «Халбрейн», летевшей вниз по склону ледяной горы! Лучше было бы сгинуть, как Роджерс и Гратиан! Безумная экспедиция, на которую нас толкнула собственная дерзость и безрассудство, и не могла бы иметь иного завершения…

Однако вскоре в людях проснулся инстинкт самосохранения, и все, за исключением Хирна, который, стоя в стороне, многозначительно помалкивал, издали клич:

– Шлюпка!!!

Несчастные воистину не владели более собой. Только что пережитый ужас затуманил их разум, и они, сбивая друг друга с ног, бросились к расселине, где хранилась наша единственная шлюпка, которая все равно не могла бы вместить всех.

Капитан Лен Гай и Джэм Уэст бросились им наперерез. Я поспешил за ними, слыша, как у меня за спиной сопит боцман. Мы были вооружены и готовы пустить оружие в ход. Следовало во что бы то ни стало помешать обезумевшей толпе завладеть шлюпкой. На нее имели право не избранные, а все до одного!..

– Матросы, сюда! – крикнул капитан Лен Гай.

– Сюда! – подхватил Джэм Уэст. – В первого же, кто сделает еще шаг, я всажу пулю!

Оба размахивали пистолетами. Боцман угрожал матросам ружьем, я тоже держал свой карабин наизготовку… Все тщетно! Несчастные, утратишие разум, ничего не слышали и ничего не хотели слышать. Тот из них, кто находился ближе остальных к шлюпке, упал, сраженный выпущенной лейтенантом пулей, и, не сумев удержаться на льду, съехал по скользкому склону прямиком в воду.

Неужели следом за гибелью корабля нас ожидала бойня? Неужели и остальные ринутся под пули? Неужели члены старой команды окажутся заодно с новенькими?

Я заметил, что Харди, Мартин Холт, Франсис, Берри и Стерн колеблются, не зная, на какую сторону склониться, в то время как Хирн, все так же не двигаясь с места, старался не подать виду, что сочувствует тем, кто готов к бунту.

Что бы ни случилось, нельзя было уступить им шлюпку, позволить спустить ее на воду, погрузиться в нее от силы вдесятером и бросить всех остальных на проклятом айсберге, лишив всякой надежды на спасение!.. Когда, сами содрогаясь от страха, но уже ничего не соображая, глухие к угрозам, матросы снова устремились к шлюпке, прозвучал новый выстрел, на этот раз произведенный боцманом, и еще один матрос, сраженный в самое сердце, упал замертво.

Теперь число сторонников гарпунщика сократилось уже на два человека: первым из погибших был американец, вторым – выходец с Огненной Земли.

Внезапно перед шлюпкой вырос человек. Это был Дирк Петерс, вскарабкавшийся по противоположному склону. Взявшись одной рукой за форштевень, он погрозил матросам кулаком, дабы они остановились. Теперь, когда на нашей стороне был Дирк Петерс, мы могли не прибегать более к оружию, ибо он мог защитить шлюпку в одиночку.

Так и вышло. Видя, что пять-шесть матросов все так же наступают на него, он сам шагнул им навстречу, схватил самого ближнего за ремень, поднял в воздух и отбросил шагов на десять, так что несчастный неминуемо скатился бы в воду, не окажись у него на пути Хирн, который помог ему подняться.

Двое, погибшие от пуль, и еще один пострадавший – нет, это было уже слишком. Вмешательство метиса положило конец начавшемуся было бунту. Тем временем мы достигли шлюпки, где к нам присоединились те из старой команды, кто сумел взять себя в руки. Однако и теперь перевес оставался на стороне противника.

К нам подошел капитан Лен Гай с пылающими от ярости глазами, за которым следовал как всегда невозмутимый Джэм Уэст. Несколько секунд капитан не мог прийти в себя, однако его глаза выражали его чувства красноречивее слов. Наконец он произнес страшным голосом:

– Следовало бы покарать вас, как злоумышленников, однако я отношусь к вам просто как к слабоумным! Эта шлюпка не принадлежит никому в отдельности – она общая! Теперь она – наше единственное средство спасения, а вы хотели украсть ее… трусливо украсть! Прислушайтесь лучше к моим словам, ибо больше я не стану повторять: эта шлюпка с «Халбрейн» – все равно, что сама «Халбрейн»! Я ее капитан, и горе тому из вас, кто ослушается меня!

Произнося последние слова, капитан Лен Гай в упор посмотрел на Хирна, подразумевая именно его. Впрочем, гарпунщик не принял участие в последних событиях – по крайней мере, открыто. Однако никто не сомневался, что именно он подал своим дружкам мысль завладеть шлюпкой и что он и не думал отказываться от дальнейших подстрекательских замыслов.

– Все в лагерь! – приказал капитан Лен Гай. – Ты, Дирк Петерс, останешься здесь.

Метис кивнул головой в знак согласия и занял свой пост. Команда возвратилась в лагерь, не помышляя более о сопротивлении. Одни улеглись на койки, другие разбрелись по сторонам. Хирн не делал попыток ни заговорить с матросами, ни подсесть к Мартину Холту.

Теперь, когда матросы присмирели, нам предстояло изучить свое плачевное положение и придумать, как из него выйти. Капитан Лен Гай, старший помощник, боцман и я устроили совет. Первым заговорил капитан:

– Мы отстояли шлюпку и будем защищать ее впредь…

– Не щадя жизни! – поддержал его Джэм Уэст.

– Кто знает, – вставил я, – не придется ли нам вскорости ей воспользоваться…

– В таком случае, – отвечал капитан Лен Гай, – поскольку всем в ней все равно не поместиться, – придется выбирать. Пусть судьба распорядится, кому плыть домой, я же не требую для себя особого обращения.

– До этого еще не дошло, черт побери! – вскипел боцман. – Айсберг как будто прочен, и нам не приходится опасаться, что он растает до наступления зимы…

– Нет, – подтвердил Джэм Уэст, – опасность не в этом. Но охранять придется не только шлюпку, но и припасы…

– Счастье еще, – проговорил боцман, – что мы спасли груз. Бедная, несчастная «Халбрейн»! Она останется в этих водах, как «Джейн» – ее старшая сестра…

Я мысленно согласился с боцманом, подумав при этом, что шхуны погибли по совершенно разным причинам: одну уничтожили дикари с острова Тсалал, другая же стала жертвой катастрофы, предотвратить которую было не в наших силах…

– Надо быть тем более бдительными, капитан, – добавил боцман, – что я уже видел, как некоторые околачиваются рядом с бочонками, залитыми виски и джином…

– На что только не решатся эти несчастные, если к их безумию прибавится опьянение! – вскричал я.

– Я приму меры, чтобы предотвратить это, – пообещал лейтенант.

– А не думаете ли вы, что нам придется зазимовать на этом айсберге? – с ужасом спросил я.

– Да хранит нас небо от такой участи! – откликнулся капитан Лен Гай.

– Вообще-то можно было бы перетерпеть и это, мистер Джорлинг, – успокоил меня боцман. – Мы бы вырыли во льду пещеры, в которых нам было бы легче вытерпеть полярную стужу, пока у нас останется, чем утолять голод…

В эту минуту мне представились страшные события, разыгравшиеся на «Дельфине», когда Дирк Петерс ударил ножом Неда Холта, брата нашего старшины-парусника… Неужели и нам суждено дойти до подобной крайности?.. Впрочем, прежде чем всерьез заниматься приготовлением к зимовке, не лучше ли было попытаться покинуть айсберг, если таковая возможность еще существовала? Именно к этому я и постарался привлечь внимание Лена Гая и Джэма Уэста. Им было нелегко ответить на мой вопрос, и они долго молчали, прежде чем заговорить. Наконец я услышал голос капитана Лена Гая:

– Да! Это было бы наилучшим выходом. Если бы шлюпка могла выдержать всех нас, плюс все припасы, которые понадобятся в плавании, а оно продлится три-четыре недели, я немедленно согласился бы выйти в море и устремиться на север…

– Но при этом, – молвил я, – нам пришлось бы плыть против ветра и против течения, а с такой задачей не сумела бы справиться даже шхуна, тогда как, взяв курс на юг…

– На юг?.. – повторил за мной капитан Лен Гай, словно пытаясь прочесть мои потайные мысли.

– Почему бы и нет? – отвечал я. – Если бы наш айсберг продолжил путь, то не исключено, что он доплыл бы до какой-нибудь суши, расположенной на юге. Так почему же то, что подвластно айсбергу, не под силу шлюпке?

Капитан Лен Гай покачал головой и ничего не ответил. Джэм Уэмт тоже промолчал.

– Наш айсберг рано или поздно все равно поднимет якоря, – вмешался Харлигерли. – Он уцепился за дно не так прочно, как, предположим, Фолкленды или Кергелены… Поэтому лучше всего выждать, тем более что шлюпка никак не рассчитана на двадцать три человека!

– Но двадцати трем людям так и так не пришлось бы залезать в нее, – не унимался я. – Достаточно было бы, если бы пятеро-шестеро отправились в разведку на расстояние двенадцати-пятнадцати миль, держа курс на юг…

– На юг?.. – повторил капитан Лен Гай.

– Вот именно, капитан, – уверил я его. – Как вам известно, географы готовы согласиться, что самый юг Антарктики занимает ледяная шапка…

– Географы об этом ничего не знают, да и не могут знать, – холодно возразил лейтенант.

– Было бы очень жаль, – гнул я свое, – если бы мы не предприняли попытку раскрыть тайну полярного континента, оказавшись в двух шагах от него…

Сказав это, я решил, что сейчас не время настаивать, и умолк.

Безусловно, расстаться с нашей единственной шлюпкой было бы весьма рискованно: течение могло отнести ее слишком далеко, и вернувшись, ее пассажиры обнаружили бы на месте айсберга бескрайний океан. Что бы стало со смельчаками, уплывшими на шлюпке, если бы айсберг отделился ото дна и возобновил прерванное плавание?..

На нашу беду, шлюпка была слишком мала, чтобы в ней могли разместиться все мы и необходимая нам провизия. Кстати, из старой команды осталось всего десять человек, включая Дирка Петерса, новеньких же насчитывалось тринадцать душ. Шлюпка могла выдержать не более 11–12 человек. Поэтому остальным одиннадцати пришлось бы остаться на этом ледяном островке. Какой бы была их судьба?.. И что бы стряслось с теми, кто выйдет в море?..

На этот счет у Харлигерли возникли следующие разумные мысли:

– Не уверен, что людям, севшим в шлюпку, суждена более счастливая участь, нежели тем, кто останется на айсберге. Сомнение мое столь велико, что я охотно уступил бы свое место в шлюпке первому желающему!..

Неужели боцман прав? Однако я, говоря об использовании шлюпки, думал лишь о том, чтобы обследовать море на юге. Совет наш кончился тем, что мы решили готовиться к зимовке, несмотря на то, что наша ледяная гора вполне могла снова отправиться в плавание.

– Нелегко же нам будет убедить остальных, что так будет лучше всего, – заметил Харлигерли.

– Придется смириться, – заявил лейтенант. – С сегодняшнего же дня – за дело!

Люди стали готовиться к зимовке в весьма скорбном настроении. Единственным человеком, кто легко примирился с неизбежностью, оказался кок Эндикотт. Мало заботясь о будущем, как это и свойственно неграм, с присущей его расе легкостью характера и легкомыслием принял он удар судьбы, демонстрируя тем самым, возможно, наивысшую степень философичности. Его мало заботило, где готовить пищу, лишь бы было где поставить плиту.

С широкой улыбкой на черной физиономии он сказал своему другу боцману:

– К счастью, моя кухня не пошла ко дну вместе со шхуной, и вы увидите, Харлигерли, что моя стряпня будет не хуже, чем на борту «Халбрейн», пока не выйдут продукты…

– А выйдут они еще очень не скоро, дружище Эндикотт! – отвечал боцман. – Нам приходится опасаться не голода, а холода – такого, от которого человек превращается в ледышку, стоит ему на минутку перестать переминаться на месте. Это такой холод, от которого трескается кожа, да и череп впридачу. Если бы у нас было несколько сот тонн угля… Но у нас его еле-еле хватит для топки плиты…

– Священный запас! – вскричал Эндикотт. – Его нельзя трогать! Кухня – прежде всего!..

– А-а, так вот почему, проклятый негр, ты и не думаешь роптать на судьбу! Уж ты-то не сомневаешься, что сумеешь согреться!

– Что поделаешь, боцман, кок есть кок. Кок сумеет воспользоваться своим положением, но для вас тоже найдется местечко в тепле…

– Вот и славно, вот и славно, Эндикотт! Только станем меняться по очереди, и никаких привилегий, даже для боцмана. Ты – дело другое: никто, кроме тебя, не сумеет сварганить суп… Все-таки голод – самое страшное не свете… С холодом еще можно справиться, его можно переносить… Выроем в айсберге пещеры, свернемся в них клубком… А почему бы не построить с помощью заступов общее жилье, грот? Говорят, лед сохраняет тепло. Если он сохранит наше тепло, то мы не вправе требовать большего.

Настало время возвращаться в лагерь и отходить ко сну. Дирк Петерс отказался покидать пост у шлюпки, и никто не посмел с ним спорить. Капитан Лен Гай и Джэм Уэст вернулись в палатку лишь после того, как удостоверились, что Хирн и его дружки заняли свои места.

Я тоже улегся на койку. Не знаю, сколько времени я проспал и который был час, когда я оказался на льду от сильнейшего толчка. Что стряслось? Неужели айсберг сейчас снова перевернется?..

Мы повскакали на ноги и выбежали из палаток на солнце, сияющее в ночи…

Наш айсберг только что столкнулся с еще одной ледяной горой чудовищных размеров, снялся с якоря, как говорят моряки, и возобновил дрейф на юг.

XГаллюцинации

Итак, в нашем положении произошла резкая перемена. Что-то будет с нами теперь, когда мы снова отправились в плавание? Простояв недолго вблизи точки, в которой пересекается 39-й меридиан и 89-я параллель, мы снова устремились к полюсу, увлекаемые течением. Чувство радости немедленно сменилось страхом неизвестности – и какой неизвестности!..

Один лишь Дирк Петерс ликовал при мысли, что мы снова идем вперед по пути, на котором он упорно надеялся найти следы своего бедного Пима. В головах же его спутников проносились совсем иные мысли.

Капитан Лен Гай потерял всякую надежду отыскать своих соотечественников. Уилльям Гай и пятеро его матросов находились на острове Тсалал еще 8 месяцев назад, а то и меньше, – в этом не было никаких сомнений. Однако куда они подевались после этого? За 35 дней мы преодолели расстояние примерно в четыре сотни миль, но так ничего и не нашли. Даже если бы они достигли полярного континента, протянувшегося, согласно гипотезе моего соотечественника Мори, на добрую тысячу лье, то в какой его части нам следовало бы их искать?.. Если же земную ось омывают океанские волны, то люди, выжившие после гибели «Джейн», должны были давно уже сгинуть в океанской пучине, которую скоро накроет ледяной панцирь.

Что ж, утратив последнюю надежду, капитан Лен Гай обязан был указать своему экипажу путь на север, дабы пересечь Полярный круг еще до того, как этому воспрепятствует наступающая зима. Течение же влекло нас в противоположную сторону, на юг.

Лишь только айсберг сдвинулся с места, все тут же решили, что он поплывет на юг, и ужаснулись этой догадке. Ведь все прекрасно отдавали себе отчет, что, даже снявшись с мели, мы были обречены на долгую зимовку и могли расстаться со всякой надеждой на встречу с китобойным судном, ибо промысел ведется на севере, между Южными Оркнейскими, Южными Сандвичевыми островами и Южной Георгией.

От толчка, вновь приведшего наш айсберг в движение, в воде оказались многие предметы: камнеметы, перенесенные с «Халбрейн», якоря, цепи, часть парусов, рангоуты. Что же касается всевозможных припасов, то благодаря трудам, которым был посвящен предыдущий день, они уцелели, и проведенный осмотр выявил лишь незначительные утраты. Можно себе представить, какой была бы наша участь, если бы при столкновении с айсбергом мы лишились всей своей провизии…

Сняв поутру показания приборов, Лен Гай заключил, что айсберг смещается на юго-восток, из чего следовало, что направление течения оставалось тем же. Прочие льды следовали в одну с нами сторону, и именно такой «попутный» айсберг задел наш восточный склон. Теперь оба айсберга сцепились вместе и плыли со скоростью 2 мили в час.

Постоянство направления течения наводило на размышления: от самых паковых льдов оно, не переставая, несло воды южного океана к полюсу. Если Мори не ошибался и антарктический континет действительно существует, то возможно два вывода: либо течение огибает его, либо имеется широкий пролив, в который устремляются гигантские массы воды и плывущие на их поверхности ледяные громадины.

Я полагал, что мы совсем скоро удостоверимся, как обстоит дело в действительности. При скорости 2 мили в час нам хватило бы 30 часов, чтобы добраться до крайней точки, в которой перекрещиваются все меридианы… Там стала бы ясна и дальнейшая судьба увлекающего нас на юг течения – проходит ли оно через полюс или путь ему преграждает полоса земли.

Услыхав от меня такие речи, боцман отвечал:

– Что вы хотите, мистер Джорлинг: если течение проходит через полюс, то и мы пройдем через него вместе с ним, если нет – то не пройдем… Не мы хозяева положения, и не нам решать, куда плыть. Льдина – не корабль, она лишена парусов и руля и слушается одного течения!

– Согласен, Харлигерли. Но я думал, что, сев вдвоем-втроем в шлюпку…

– Опять вы за свое! Далась вам эта шлюпка!

– Именно далась! Ведь если поблизости лежит земля, то разве нельзя себе представить, что люди с «Джейн»…

– Высадились на ней, мистер Джорлинг? В четырехстах милях от острова Тсалал?

– Кто знает, боцман…

– Путь так. Но позвольте сказать вам вот что: ваши рассуждения обретут силу, когда эта земля и впрямь покажется – если покажется. Тогда наш капитан предпримет то, что необходимо предпринять, не забывая при этом, что время дорого. Нам нельзя задерживаться в этих широтах, и если наш айсберг не доставит нас ни к Фолклендам, ни к Кергеленам, то пусть доставит хоть куда-нибудь – лишь бы оказаться за пределами Полярного круга до того, как этого уже нельзя будет сделать!

Устами Харлигерли глаголил сам здравый смысл, и я был вынужден признать его правоту.

Пока матросы, выполняя команды капитана Лена Гая и находясь под бдительным оком лейтенанта, готовились к зимовке, я частенько забирался на верхушку айсберга и, усевшись на лед и приложив к глазу подзорную трубу, упорно изучал горизонт. Время от времени его монотонную пустоту нарушала проплывающая вдали ледяная гора или сгустившийся туман. Находясь на высоте 150 футов над уровнем моря, я видел океан на расстояние более 12 миль. Однако ни разу моему взору не предстало что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее очертания берега.

Капитан Лен Гай дважды поднимался ко мне на вершину, чтобы снять показания приборов. Вот каковы были наши координаты на 30 января: 67°19′ западной долготы, 89°21′ южной широты. Отсюда можно было сделать два вывода.

Во-первых, со времени последнего определения нашего местонахождения течение отнесло нас на 24 градуса к юго-востоку. Во-вторых, айсберг отделяли теперь от Южного полюса какие-то 40 миль.

День ушел на то, чтобы перенести почти все наши запасы в широкую трещину, обнаруженную боцманом на восточном склоне, где ящики и бочки остались бы целы даже при новом столкновении, пострашнее первого. Что касается кухонного очага, то матросы помогли Эндикотту расположить его между двумя ледяными глыбами, где его прочности ничто не угрожало, и подтащили к кухне несколько тонн угля.

Все эти работы не вызвали у матросов ни жалоб, ни даже малейшего ропота. Молчание и покорность экипажа означали, что капитан и его помощник не требовали от него ничего такого, что не следовало бы сделать немедленно. Однако со временем люди наверняка начнут испытывать все большее разочарование. Если право командиров распоряжаться еще не подвергалось сомнению, то что произойдет через несколько дней? Мы могли рассчитывать только на боцмана – он был предан нам душой и телом, – старшину Харди, возможно, Мартина Холта и еще двоих-троих «старичков». Остальные же, в особенности новые члены команды с Фолклендов, вполне могли бы, отчаявшись дожидаться конца злосчастной экспедиции, не устоять перед соблазном завладеть шлюпкой и попытаться улизнуть.

Однако я придерживался мнения, что такая опасность вряд ли грозит нам, пока айсберг находится в движении, поскольку шлюпка ни за что не смогла бы его обогнать. Однако стоило нам сесть на мель еще раз – у берегов неведомого континета или просто рядом с каким-нибудь островком – и несчастные сделают все, лишь бы избежать ужасов зимовки…

Об этом мы и повели речь за обедом. Капитан Лен Гай и Джэм Уэст также придерживались мнения, что гарпунщик и его дружки не отважутся на бегство, пока айсберг продолжает двигаться. Однако это не означало, что можно ослабить бдительность. Хирн не внушал нам никакого доверия, и за ним денно и нощно нужен был глаз да глаз.

Позже, когда экипажу был предоставлен отдых, у меня завязался разговор с Дирком Петерсом. Дело было так. Я по своему обыкновению направился к верхушке айсберга, а капитан Лен Гай и его помощник, напротив, спустились к его основанию, чтобы сделать отметки у ватерлинии, а затем дважды в сутки смотреть, не погружается ли айсберг в воду и не угрожает ли нам новый подъем центра тяжести, чреватый кульбитом. Я просидел на вершине полчаса, когда заметил, что ко мне торопливо приближается метис.

Уж не собрался ли и он понаблюдать за горизонтом, в надежде приметить землю? Или же – что представлялось мне более вероятным – он решил предложить мне новый проект, касающийся спасения Артура Пима?.. Ведь с тех пор, как айсберг снова пришел в движение, у нас не было случая переброситься более чем тремя-четырьмя словами.

Поравнявшись со мной, метис остановился, обвел взглядом море, надеясь, как видно, увидеть то же, что тщетно мечтал разглядеть я… Прошло несколько минут, прежде чем он заговорил со мной, и я уже засомневался, замечает ли он меня, – таким озабоченным был его вид…

Наконец он оперся о край льдины, и я был готов услышать обычный его разговор; но чутье изменило мне.

– Мистер Джорлинг, – заговорил он, – помните нашу беседу в вашей каюте на «Халбрейн»? Помните, я рассказал вам, что случилось на «Дельфине»?

Помнил ли я этот разговор!.. Ничто из того, что он поведал мне тогда об этой страшной сцене, вплоть до мельчайших деталей, не стерлось из моей памяти.

– Я сказал вам, – продолжал он, – что Паркера звали вовсе не Паркером, а Недом Холтом. Он был братом Мартина Холта…

– Знаю, Дирк Петерс, – отвечал я. – Но к чему возвращаться к столь печальной теме?

– К чему, мистер Джорлинг? Вы не… Вы никому об этом не рассказывали?

– Никому! – заверил я его. – Разве мог я совершить такую оплошность, чтобы раскрыть вашу тайну… Тайну, о которой мы никогда не должны обмолвиться и которая должна была умереть после нашего разговора?

– Умереть? Да, умереть… – прошептал метис. – И все же… понимаете… Мне кажется, что экипаж… Там знают… Кажется, они что-то знают…

Я тут же перекинул мостик между этими его словами и тем, что услыхал недавно от боцмана о странном разговоре, в котором Хирн подстрекал Мартина Холта спросить у метиса, при каких обстоятельствах погиб на «Дельфине» его брат. Выходит, тайное стало явным? Или это болезненное воображение Дирка Петерса?

– Объясните поподробнее!

– Понимаете, мистер Джорлниг… Я не умею складно говорить… Да, вчера… С тех пор я все время думаю об этом… Вчера Мартин Холт отозвал меня в сторону, подальше от остальных, и сказал, что хочет со мной поговорить…

– О «Дельфине»?

– Да, о «Дельфине»… И о своем брате Неде Холте… Впервые он назвал мне это имя… Имя того, кого я… А ведь мы плаваем вместе уже третий месяц…

Метис говорил до того тихо, что я едва слышал его голос.

– Понимаете… Мне показалось, что у Мартина Холта в голове… Нет, я не ошибся! Он что-то подозревает…

– Говорите же, Дирк Петерс! – вскричал я. – О чем же вас спросил Мартин Холт?

Я чувствовал, что за вопросом Мартина Холта стоял Хирн. Однако, справедливо полагая, что метису ничего не известно о роли гарпунщика, тревожной, но необъяснимой, я решил не говорить ему о новой напасти.

– О чем он спросил меня, мистер Джорлинг? – вымолвил он. – Он спросил, не помню ли я Неда Холта с «Дельфина», как он погиб – в схватке с бунтовщиками или при кораблекрушении… не был ли он одним из тех, кого отправили в море вместе с капитаном Барнардом и… могу ли я сказать ему, как погиб его брат… О, как, как…

– И что же вы ответили Мартину Холту, Дирк Петерс?

– Ничего… Ничего!

– Надо было настаивать на том, что Нед Холт погиб вместе с бригом.

– Я не смог, понимаете? Не смог… Братья так похожи друг на друга… Мне показалось, что передо мной не Мартин Холт, а Нед Холт… Я испугался и… убежал…

Метис резко выпрямился, я же, обхватив голову руками, стал размышлять. Я нисколько не сомневался, что эти запоздалые вопросы Мартина Холта о своем брате – результат интриг Хирна. Неужели гарпунщик проведал о тайне Дирка Петерса еще на Фолклендах? Я, во всякоми случае, молчал о ней, как рыба.

Однако какую цель приследовал Хирн, подстрекая Мартина Холта? Чего добивался? Просто ли стремился удовлетворить свою ненависть к Дирку Петерсу – единственному из фолклендских матросов, всегда поддерживающему капитана Лена Гая и помешавшему им завладеть шлюпкой? Может быть, он стремился сделать из Мартина Холта своего союзника? Кроме того, решившись пуститься в шлюпке по столь опасным водам, он наверняка нуждался в Мартине Холте, одном из лучших матросов «Халбрейн», способном добиться успеха там, где Хирна и его дружков ждала неудача, если бы они рискнули положиться на собственные силы?..

Вот какие мысли промелькнули у меня в голове, вот какие сложности прибавились к нашему положению, труднее которого и так нелегко было придумать.

Подняв голову, я не обнаружил рядом с собой Дирка Петерса. Он исчез совершенно бесшумно, сказав мне то, что намеревался сказать, и удостоверившись, что я не раскрывал нашей с ним тайны. Я взглянул напоследок на горизонт и в величайшем смятении поспешил вниз, как всегда, снедаемый нетерпением дождаться завтрашнего дня.

Вечером мы приняли обычные меры предосторожности; никому не было позволено остаться за пределами лагеря, за исключением метиса, который по-прежнему охранял шлюпку.

Я до того утомился – и нервно, и физически, – что меня тотчас свалил сон, и я забылся рядом с капитаном Леном Гаем, предоставив Джэму Уэсту охранять наш покой; через некоторое время капитан сменил своего помощника на ночной вахте.

На следующий день, 31 января, я раздвинул края палатки – и, о, разочарование! Все вокруг потонуло в тумане, причем то был не невесомый туман, который рассеивается при первых лучах солнца и улетучивается при легких дуновениях ветерка… Нет, это был желтоватый туман с запахом плесени, как будто антарктический январь был брюмером Северного полушария. Вдобавок температура резко упала, что было очевидным симптомом приближающейся зимы. Туман полностью скрыл от нас верхушку айсберга. Не было никакой надежды, что туман этот, обложивший нас, подобно вате, прольется дождиком, после чего наступит прояснение.

– Вот некстати! – в сердцах сказал мне боцман. – Даже проплывая совсем близко от земли, мы не сможем ее разглядеть.

– Какова наша скорость? – осведомился я.

– Значительнее, нежели вчера, мистер Джорлинг. Капитан опускал лот и выяснил, что скорость айсберга – не менее трех-четырех миль в час.

– Каковы же ваши выводы, Харлигерли?

– Они таковы: по всей видимости, окружающее нас море не так велико и стиснуто сушей, раз течение все усиливается… не удивлюсь, если через десять-двенадцать миль и по правому, и по левому борту покажется земля.

– Но тогда мы входим в широкий пролив, разрезающий на две части антарктический континент?

– Да. По крайней мере, такого мнения придерживается капитан.

– Так не собирается ли он, придя к такому мнению, предпринять попытку пристать к тому или другому берегу этого пролива?

– Каким же образом?

– На шлюпке…

– Рисковать шлюпкой в таком тумане?.. – Боцман скрестил руки на груди. – Как такое могло прийти вам в голову, мистер Джорлинг? Или мы можем бросить якорь, чтобы дождаться возвращения шлюпки? Видимо, нет… А в таком случае у нас есть все шансы никогда больше ее не увидеть. Вот если бы мы шли на «Халбрейн»…

Увы, «Халбрейн» сгинула в океанской пучине…

Несмотря на трудности, с которыми сопряжено восхождение в плотном тумане, я поднялся на верхушку айсберга. Кто знает, вдруг мне доведется разглядеть в просвете землю, будь то на востоке или на западе?.. Однако все мои старания проникнуть взглядом сквозь непроницаемую серую пелену, накрывшую море, оказались тщетными. Оставалось надеяться на сильный северо-восточный ветер, который грозил сбросить меня вниз, но в то же время способный разодрать опостылевший туман в клочья…

Однако туман только сгущался, нагоняемый мощным дуновением ветра, набравшегося силы над бескрайними океанскими просторами. Влекомый теперь не только морским течением, но и подстегиваемый ветром, айсберг все больше разгонялся, так что мне казалось, что он содрогается у меня под ногами…

В это мгновение я и оказался во власти галлюцинаций – иллюзий того же рода, что смущали разум Артура Пима. Мне начало казаться, что я растворяюсь в его могучей личности и вижу то, что сумел разглядеть до меня лишь он один… Непроницаемый туман превратился в тот самый занавес паров, который открылся на горизонте его безумному взору. Я принялся искать в нем сполохи света, озарявшие небосвод на рассвете и на закате, мне уже чудилось, что верхний край занавеса полыхает, подобно факелу, а в воздухе и в подсвечиваемых снизу океанских глубинах как бы разлито невиданное трепетание… Оставалось всего лишь узреть бескрайний водопад, бесшумно низвергающийся с кручи, взмывающей в небеса… А где арки, в которых мечутся хаотические образы, носимые чудовищным ветром?.. Где, в конце концов, белоснежный гигант, стерегущий полюс?!..

Наконец разум возобладал над безумием. Невероятные видения, от которых впору было потерять равновесие на верхушке айсберга, постепенно рассеялись, и я спустился в лагерь.

На протяжении дня все оставалось по-прежнему. Туманная завеса так и не приоткрылась, и нам не суждено было узнать, прошел ли наш айсберг, преодолевший за сутки миль сорок, мимо загадочной земной оси.

XIВ тумане

– Что ж, мистер Джорлинг, – сказал боцман, стоило нам столкнуться на следующий день, – нам остается только надеть траур!

– Что же мы оплакиваем, Харлигерли?

– Южный полюс, который мы так и не удосужились заметить!

– Да, он остался, должно быть, милях в двадцати позади нас.

– Ничего не поделаешь, ветер задул тусклую южную лампу, и она погасла в тот самый момент, когда мы проплывали мимо полюса…

– Однако мы упустили единственную возможность, какой никогда больше не представится!

– Ваша правда, мистер Джорлинг. Придется нам отказаться от чаяний покрутить вертел, на котором вращается Земля.

– Удачное сравнение, боцман!

– А к сказанному я могу добавить, что наша ледяная лошадка несет нас к черту на куличики и вовсе не в направлении «Зеленого баклана». Что ж, экспедиция оказалась бесполезной, и повторить ее никто в скором времени не отважится… Однако ее еще предстоит завершить, причем не теряя времени, ибо зима не замедлит явить нам свой красный нос, потрескавшиеся губы и отмороженные руки!.. Ну и путешествие: Лен Гай так и не отыскал своего брата, мы – соотечественников, Дирк Петерс – своего бедного Пима!..

Что ж, боцман перечислил еще не все наши неудачи и разочарования!.. Ведь экспедиция стоила нам девяти жертв, не считая загубленной «Халбрейн». Из 32 человек, поднявшихся на шхуну, в живых оставалось теперь только 23; а скольких еще предстоит недосчитаться?..

Между Южным полюсом и Полярным кругом укладывается двадцать параллелей, что равно примерно 1200 морских миль, которые нам предстояло преодолеть всего за месяц, максимум – за полтора, в противном случае мы окажемся запертыми с внутренней стороны припая… Что касается зимовки в высоких антарктических широтах, то она была бы равносильна для всех нас смерти.

Мы утратили всякую надежду отыскать тех, кто остался в живых после гибели «Джейн»; экипаж помышлял теперь только об одном: побыстрее вырваться из этого безмолвного плена. Перед полюсом течение влекло нас к югу; оно не изменило направления, однако мы называли его теперь иначе: оно стало течением, уносящим нас на север, и, окажись оно верным себе, то, быть может, нам еще улыбнется удача, способная скрасить былые беды. Впрочем, у нас не было выбора: оставалось лишь, как говорится, пуститься на волю волн.

Нас мало заботило, что воды, к которым спешил теперь наш айсберг, были уже не южной Атлантикой, а Тихим океаном и что ближайшие земли на нашем пути – не Южные Оркнейские и Южные Сандвичевы острова, не Фолкленды, не мыс Горн и не Кергелены, а Австралия и Новая Зеландия. Вот почему боцман был прав, говоря (и горюя при этом), что чарочку в честь возвращения ему суждено поднять не в уютном «Зеленом баклане» почтенного Аткинса.

– В конце концов, мистер Джорлинг, – твердил он, стараясь утешить самого себя, – превосходные таверны есть и в Мельбурне, и в Хобарте, и в Дьюнедине… Главное – это попасть в хороший порт!

Туман не рассеивался ни 2, ни 3, ни 4 февраля, поэтому мы не могли подсчитать, какое расстояние прошел наш айсберг, оставив позади Южный полюс. Тем не менее капитан Лен Гай и Джэм Уэст полагали, что оно равняется 250 милям.

Течение тем временем оставалось столь же быстрым и не меняло направления. У нас не было сомнений, что мы находимся в широком проливе, разделяющим континент, занимающий значительную часть Антарктики, на две части – восточную и западную. Можно представить мое уныние из-за невозможности высадиться ни на тот, ни на другой берег пролива, воды которого вот-вот скует зима!

Стоило мне обмолвиться об этом капитану Лену Гаю, как я услыхал вполне логичный ответ:

– Чего же вы хотите, мистер Джорлинг! Мы бессильны… Ничего не поделаешь! Самая большая неудача, которая преследует нас уже давно, – это проклятый туман! Я не ведаю уже, где мы находимся. Приборы пока бесполезны, солнце же вскоре совсем исчезнет – на долгие месяцы…

– У меня никак не выходит из головы шлюпка, – не удержался я. – Может быть, с ее помощью…

– Отправиться в море? Вы все о своем? Это была бы непростительная неосторожность, какой я не могу себе позволить. Да и экипаж не допустит этого…

Я едва сдержался, чтобы не воскликнуть: «А если на этой земле нашел убежище ваш брат Уилльям Гай и ваши соотечественники?!» Однако у меня хватило разума, чтобы не усугублять горе нашего капитана. Ведь он наверняка подумывал о том же, что и я; если же он отказывается от продолжения поисков, то это означает, что он отдает себе отчет, что такая попытка была бы не только бесполезной, но и попросту безумной.

Однако кое-что еще должно было вселять в него некоторую надежду – я имею в виду следующее рассуждение, если только оно пришло не только мне в голову, но и ему.

Уилльям Гай и его спутники оставили остров Тсалал в самом начале лета. Перед ними лежало свободное ото льда море, к их услугам было то же самое течение, стремящееся на юго-восток, которое увлекло и нас – сперва на «Халбрейн», потом на айсберге. Кроме течения, они должны были воспользоваться попутным ветром, с редким постоянством дувшим с северо-востока. Следовательно, их шлюпка, если только она не погибла в море, должна была плыть в том же направлении, что и мы, войти в тот же широкий пролив и оказаться в тех же широтах. А раз так, то логика подсказывала, что, имея перед нами преимущество в несколько месяцев, они вполне могли продвинуться гораздо дальше на север, преодолеть чистое море, припай, пересечь Полярный круг… В конце концов шлюпку с Уилльямом Гаем и его спутниками мог подобрать какой-нибудь корабль…

Однако наш капитан, даже если он придерживался изложенной мною гипотезы, при всем том, что она была замешана на одних счастливых случайностях, не обмолвился об этом даже словом. Человеку свойственно лелеять иллюзии, поэтому я не исключал, что капитан опасается, как бы ему не раскрыли глаза на слабые стороны его гипотезы…

Как-то раз я заговорил об этом с Джэмом Уэстом. Лейтенант, предпочитавший фантазиям голые факты, не согласился со мной. Практический ум, каковым он обладал, ни за что не мог смириться с суждением, будто то обстоятельство, что мы не нашли людей с «Джейн», служило доказательством, что они побывали в этих широтах еще до нас и уже успели выйти в Тихий океан.

Боцман же, выслушав мои рассужденния, высказался так:

– Знаете, мистер Джорлинг, случиться может всякое – по крайней мере, люди охотно допускают это в разговорах. Однако предположить, что капитан Уилльям Гай в окружении своих товарищей в эту самую минуту пьет виноградную водку, виски или джин в каком-нибудь кабачке старого или нового континента – нет, нет!.. Это так же невероятно, как и то, что мы с вами уже завтра заявимся в «Зеленый баклан»!..

Все три дня, что мы плыли в тумане, я ни разу не встречался с Дирком Петерсом – вернее сказать, он не пытался заговорить со мной, предпочитая не оставлять своего поста у шлюпки. Вопросы Мартина Холта насчет своего брата Неда означали, что его тайна перестала быть тайной – по крайней мере, отчасти. По этой причине он стал сторониться остальных еще больше, чем прежде, и спал в часы бодрствования остальных, когда же все спали, то бодрствовал он. Я даже задавался вопросом, не сожалеет ли он, что был со мной откровенен, и не боится ли, что у меня появилось отвращение к нему… Если так, то он сильно заблуждался: я испытывал к бедняге-метису одну лишь сильнейшую жалость.

Я не умею передать, до чего унылыми, монотонными, нескончаемыми казались нам часы, когда вокруг висел туман, разорвать который не удавалось никакому ветру. Сколько мы ни всматривались в туман, нам не удавалось определить положение солнца, все больше клонившегося к горизонту. Излишне говорить, что нам оставались неведомыми координаты нашего айсберга. То, что, оставив позади полюс, он продолжает свой путь на юго-восток, вернее, на северо-запад, было вполне вероятно, но не точно. Капитан Лен Гай, перемещающийся с той же скоростью, что и айсберг, увлекаемый течением, не мог найти никаких неподвижных ориентиров и произвести измерения. Мы предполагали, что ветер стих, ибо не ощущали ни малейшего дуновения, так что, остановись айсберг, мы не заметили бы никакой разницы. Даже огонек спички не колебался в насыщенном влагой воздухе. Тишину нарушали лишь птичьи возгласы, вязнущие в густой пелене тумана. Качурки и альбатросы едва не задевали крыльями верхушку айсберга, облюбованную мной для наблюдений. В какую же сторону устремлялись эти неутомимые создания – ведь приближение зимы должно было гнать их подальше от глубин Антарктики?..

Как-то раз боцман, также измучившийся от неопределенности, забрался ко мне на вершину, рискуя сломать шею, и получил до того сильный дар в грудь от пролетевшего рядышком quebranta-huesos, огромного буревестника с размахом крыльев футов в двенадцать, что опрокинулся навзничь.

– Зловредная тварь! – бранился он, добравшись до лагеря. – Я еще дешево отделался! Один удар – и пожалуйста: болтаю в воздухе копытами, как споткнувшаяся кляча… Хорошо, что я схватился за уступ, а ведь был момент, когда я был готов съехать вниз… Лед – он, знаете ли, скользкий… Я кричу этой птице: «Ты что, не можешь посмотреть перед собой?» Куда там! Даже не извинилась…

Боцман и впрямь счастливо избежал опасности очутиться в воде…

Во второй половине того же дня мы едва не оглохли от варварских криков, донесшихся откуда-то снизу. Харлигерли справедливо заметил, что коль скоро это не ослы, то это неверняка пингвины. До сих пор эти обитатели полярных льдов, более всего поражающие своей численностью, не делали честь нашему плавучему островку своим присутствием; более того, раньше мы вовсе не замечали их – ни у подножия айсберга, ни на дрейфующих льдинах. Теперь же можно было не сомневаться, что их рядом сотни, если не тысячи, ибо концерт получился оглушительным, что свидетельствовало о большом числе исполнителей.

А ведь эти пернатые отдают предпочтение прибрежной полосе полярного континента и многочисленных островков, а также окружающим сушу ледяным полям! Их присутствие могло свидетельствовать о близости земли…

Конечно, мы дошли до такого состояния, что готовы были ухватиться, как за соломинку, за любую надежду, подобно тонущему в морской пучине. Однако сколько раз бывало, что соломинка идет ко дну или ломается в тот самый момент, когда несчастному кажется, что он готов схватиться за нее? Не ожидала ли нас в безжалостном антарктическом климате та же судьба?

Я спросил у капитана Лена Гая, на какие мысли его наводит появление крикливых птиц.

– На те же, что и вас, мистер Джорлинг, – отвечал тот. – С тех пор, как мы дрейфуем на этом айсберге, пингвины ни разу не приближались к нему, теперь же их здесь хоть отбавляй, судя по отвратительным воплям. Откуда они взялись? Несомненно, с суши, до которой уже недалеко…

– А лейтенант такого же мнения?

– Да, мистер Джорлинг, а ведь вам известно, что его рассудок не склонен тешиться химерами.

– Что верно, то верно!

– Его, как и меня, поразило еще кое-что, хотя вы, как видно, не обратили на это внимания…

– Что же?..

– Мычание, примешивающееся к крикам пингвинов. Напрягите слух, и вы наверняка расслышите его.

Я последовал его совету и убедился в том, что исполнителей было больше, чем я предполагал.

– Действительно, – с готовностью признал я, – теперь и я слышу это жалобное мычание. Выходит, у нас в гостях также тюлени и моржи…

– Совершенно верно, мистер Джорлинг. Отсюда я делаю вывод: вся эта живность – и птицы, и млекопитающие, которых почти не было рядом к югу от острова Тсалал, – во множестве населяет воды, в которые нас занесло течением. Мне кажется, что в таком заключении нет еще ничего невероятного…

– Ничего, капитан, как и в предположении, что совсем неподалеку лежит земля… О, что за несчастье, что нас окружает проклятый туман, не позволяющий заглянуть в море даже на четверть мили…

– Более того, он даже мешает нам спуститься к воде! – подхватил капитан Лен Гай. – Там мы могли бы удостовериться, плывут ли по воде сальпы, ламинарии, фукусы и прочие водоросли, присутствие которых было бы лишним свидетельством близости земли… Вы правы, несчастье, да и только!

– Почему бы не попытаться, капитан?

– Нет, мистер Джорлинг, это значило бы рисковать падением. Я никому не позволю покинуть лагерь! В конце концов, если поблизости лежит земля, наш айсберг в конце концов пристанет к ней…

– А если нет? – возразил я.

– Если нет, то нам не удастся принудить его к этому.

Я тут же вспомнил про шлюпку: когда же капитан решится использовать ее? Однако капитан Лен Гай предпочитал ждать. Не исключено, что в нашем положении это было самым мудрым решением…

Он был прав и тогда, когда говорил, что было бы крайне опасно приближаться к воде вслепую, рискуя в любую минуту сорваться вниз. Даже самый ловкий и сильный человек во всем экипаже, Дирк Петерс, потерпел бы в таком предприятии неминуемую неудачу. Наше злополучное путешествие имело на счету и без того немало жертв, чтобы идти на ненужный риск.

У меня не хватит слов, чтобы передать, насколько сгустился туман за вечер. Уже с пяти часов на площадке, где стояли палатки, нельзя было ничего разглядеть и в пяти шагах. Приходилось ощупывать соседа, чтобы удостовериться, что ты не один. Говорить было трудно, ибо голос вяз в тумане так же сильно, как и взгляд. Зажженный фонарь напоминал скорее желтое пятно, не дающее никакого света. Крик достигал уха соседа сильно приглушенным, и одним пингвинам хватало глоток, чтобы расслышать друг друга.

Окутавший нас туман нисколько не походил на иней или изморозь, которые нам приходилось наблюдать ранее. Изморозь к тому же образовывается при более высокой температуре и не поднимается выше сотни футов, если ей не способствует сильный ветер. Туман же забирался гораздо выше; я решил, что мы избавимся от него лишь после того, как он поднимется на высоту добрых пятидесяти саженей над айсбергом.

Примерно к восьми часам вечера влажный туман стал настолько плотным, что при движении чувствовалось его сопротивление. Казалось, сам состав воздуха изменяется, и он вот-вот перейдет в жидкое состояние. Помимо своей воли я стал вспоминать о странностях острова Тсалал, о необыкновенной воде, частицы которой подчинялись неведомым законам…

Приходилось гадать, не повлиял ли туман каким-либо образом на магнитную стрелку. Впрочем, я слыхал, что метеорологи изучали подобные явления и пришли к заключению, что магнитная стрелка не подвержена влиянию туманов.

Добавлю к этому, что после прохождения Южного полюса мы утратили доверие к показаниям компаса, ибо на него наверняка воздействовало приближение магнитного полюса. Итак, у нас не было под рукой ничего, что позволило бы определить направление нашего движения.

К девяти вечера спустилась кромешная мгла, хотя солнце и не думало уходить за горизонт. Капитан Лен Гай, желая удостовериться, что все люди находятся в лагере и соблюдают острожность, устроил перекличку. Матросы откликались на свое имя и занимали свои места в палатках, где коптили лампы, не дававшие, впрочем, почти никакого света.

Наступил черед выкликать имя метиса. Боцман звонко повторил его несколько раз, однако метис – единственный из экипажа – все не откликался. Харлигерли подождал несколько минут. Дирк Петерс не появлялся. Он вполне мог оставаться рядом со шлюпкой, хотя от этого не было никакого проку, ибо никто не отважился бы украсть лодку в таком тумане.

– Кто-нибудь видел Дирка Петерса сегодня днем? – спросил капитан Лен Гай.

– Никто, – отвечал боцман.

– Даже во время обеда?

– Даже тогда, капитан. А ведь у него уже кончилась провизия.

– Неужели с ним приключилось какое-то несчастье?

– Не беспокойтесь! – успокоил его боцман. – Дирк Петерс чувствует себя здесь, как дома, и туманы смущают его, должно быть, ничуть не больше, чем полярного медведя! Однажды он уже вышел сухим из воды, выйдет и на сей раз!

Я не стал перебивать Харлигерли, хотя отлично знал, почему метис предпочитает одиночество. Впрочем, раз он упорствовал и не отвечал на зов, хотя боцман кричал весьма зычно, и до его ушей должно было донестись его имя, – то нам предстояло пребывать в неизвестности относительно его участи, ибо отправляться на его поиски не было никакого смысла.

Уверен, что в ту ночь ни один человек, даже Эндикотт, не сомкнул глаз. Мы задыхались в палатках, испытывая нехватку кислорода. Кроме того, каждый из нас находился во власти неотвязного предчувствия, будто положение наше вот-вот изменится – к лучшему или к худшему, хотя большинство склонялось, естественно, ко второму.

Ночь, однако, прошла спокойно, и в шесть утра мы повыползали из палаток, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Картина оставалась прежней, нас окружал туман невиданной плотности. Мы удостоверились, что барометр поднялся, но слишком быстро, чтобы новым показаниям можно было доверять. Ртутный столбик показывал 767 миллиметров – больше, чем когда-либо с тех пор, как «Халбрейн» пересекла Полярный круг.

Появились и иные признаки, на которые стоило обратить внимание. Ветер крепчал – с тех пор, как мы прошли полюс, его надлежало величать «южным» – и вскоре превратился в ветер «в два рифа», как говорят моряки. Благодаря начавшемуся движению воздуха всевозможные шумы доносились теперь до нашего слуха куда яснее.

К девяти часам утра айсберг неожиданно расстался с туманной оболочкой, и мы стали свидетелями неописуемой перемены, какой за столь короткое время и со столь поразительными результатми невозможно было бы добиться и поворотом волшебного колечка!

Буквально в одно мгновение небо очистилось до самого горизонта, и нашему взору снова предстало море, освещенное косыми лучами солнца, едва выкарабкавшегося на небосклон. Украшенный оборкой из белой пены, наш айсберг в компании еще нескольких ледяных гор резво плыл курсом ост-норд-ост, подгоняемый ветром и увлекаемый течением.

– Земля!

Мы дружно задрали головы и разглядели на верхушке айсберга Дирка Петерса, который указывал рукой на север.

Метис не ошибся. На этот раз впереди и впрямь лежала земля – мы ни с чем не спутали бы эту серую полоску, показавшуюся на расстоянии трех-четырех миль.

Сначала в 10.30 утра, а потом в полдень были проведены наблюдения, благодаря которым нам, наконец, стало известно наше местоположение: 86°12′ южной широты, 114°17′ восточной долготы. Айсберг снова отделяли от полюса четыре градуса, однако мы шли уже не по западным меридианам, вдоль которых был проложен маршрут «Джейн»[15]. Экспедиция перебралась в Восточное полушарие.

XIIЛагерь

Вскоре после полудня мы приблизились к неведомой земле на расстояние одной мили. Теперь все зависело от того, не пронесет ли нас течением мимо ее берегов.

Сознаюcь, что будь у нас выбор, приставать к берегу или продолжать путь, я оказался бы в затруднении, как следовало бы поступить. Я обмолвился о своих сомнениях капитану и помощнику, но последний не дал мне договорить:

– Осмелюсь спросить, какой смысл обсуждать это, мистер Джорлинг?

– Действительно, дискуссия не имеет смысла, ибо мы не в силах что-либо изменить, – поддержал лейтенанта капитан Лен Гай. – Вполне возможно, что айсберг уткнется в берег, но не исключено, что он пройдет стороной, если такова будет воля течения.

– Это-то верно, – не отступал я, – однако вопрос мой не теряет важности. Что лучше: высадиться на берег или остаться на айсберге?

– Остаться, – отрезал Джэм Уэст.

И верно, все дело было в шлюпке. Если бы в ней могли разместиться все до одного и в придачу провизия, необходимая для пяти-шестинедельного плавания, мы бы, не задумываясь, погрузились в нее и вышли в море, свободное ото льдов. Однако шлюпка не вместила бы больше одиннадцати-двенадцати человек, поэтому судьбу пришлось бы доверить жребию. Проигравшие были бы обречены на гибель, если не от голода, то от холода, на этих берегах, которым совсем скоро предстояло уйти под снег.

С другой стороны, при условии, если айсберг и впредь станет перемещаться в том же направлении, мы сможем проделать большую часть пути во вполне сносных условиях. Конечно, наш ледяной корабль мог снова сыграть с нами злую шутку – столкнуться с таким же айсбергом, даже перевернуться, а то и просто оказаться во власти иного течения, направление которого вовсе не отвечало бы нашим намерениям, в то время как шлюпка, повинующаяся ветру и сражающаяся с ним, когда он перестает быть попутным, наверняка доставила бы нас к цели, если бы ей не преградили путь штормы, а в паковых льдах обнаружился желанный просвет…

Однако, как только что сказал Джэм Уэст, обсуждать все это не имело ни малейшего смысла…

Наскоро отобедав, экипаж в полном составе устремился к верхушке, с которой не сходил Дирк Петерс. Завидя нас, метис поспешил по противоположному склону вниз, так что я не смог с ним переговорить.

Итак, мы собрались на вершине все вместе, не считая Эндикотта, не отходившего от своей стряпни. На севере, заслоняя уже добрую половину горизонта, вырисовывалась земля с песчаными отмелями, бухточками, утесами и холмами разной высоты на заднем плане. Нашим глазам предстал целый континент или по меньшей мере остров значительных размеров. На востоке полоса земли уходила за горизонт, и обогнуть ее с той стороны не было бы никакой возможности.

На западе же краем суши был довольно острый мыс, увенчанный холмом, напоминающим очертаниями тюленью голову.

Среди нас не нашлось никого, кто бы не понял значения открывшейся взору картины. Сейчас все зависело от течения: либо оно понесет нас прямиком к берегу, либо увлечет дальше на север. Какая же из двух вероятностей окажется ближе к действительности?..

Капитан Лен Гай, помощник, боцман и я завели на эту тему свой разговор, следуя примеру матросов, разбившихся на группки для обмена мнениями все по тому же поводу. Общее мнение было таково, что течение прибьет нас к северо-восточной оконечности земли.

– Даже если эти берега становятся обитаемыми в летнее время, – заметил капитан Лен Гай, – пока мы не заметили на них ни единой живой души.

– Согласитесь, капитан, – отвечал я, – что айсберг вряд ли вызовет к себе столько же интереса, сколько вызвала бы шхуна!

– Вы правы, мистер Джорлинг, – вид «Халбрейн» давно бы вызвал любопытство туземцев, если бы таковые существовали.

– То обстоятельство, что мы не видим их, капитан, еще не означает, что…

– Разумеется, мистер Джорлинг! – отвечал капитан Лен Гай. – Однако вы, надеюсь, не станете отрицать, что земля эта выглядит не так, как выглядел остров Тсалал при подходе к нему шхуны «Джейн». Где зеленые холмы, густые леса, цветущие деревья, обширные пастбища?.. Нас встречает одно лишь уныние и пустота!

– Не спорю, пустота и уныние – это все, чем приветствует нас новая земля. И все же смею спросить, не желаете ли вы произвести высадку?

– На шлюпке?

– На шлюпке – в случае, если айсберг проплывет мимо берега.

– Нам нельзя терять ни одного часа, мистер Джорлинг! Несколько дней отдыха могут вылиться в кошмарную зимовку, если мы не успеем пройти проливами, остающимися в паковых льдах…

– А до них еще далеко, так что следовало бы поторапливаться, – добавил Джэм Уэст.

– Пусть так! – не сдавался я. – Однако потерять из виду эти берега, так и не попытавшись ступить на них, не удостоверившись, что на них нет следов стоянки, что ваш брат, капитан, и его спутники…

Слушая меня, капитан Лен Гай обреченно покачивал головой. Разве могла вселить хоть какую-то надежду эта бесплодная земля, эти мертвые равнины, безжизненные холмы, берега, усеянные черными скалами?.. Разве люди смогли бы просуществовать здесь столько месяцев?

Тем временем на верхушке айсберга затрепетал британский флаг, который давно бы уже мог привлечь внимание Уилльяма Гая, окажись он на этом берегу. Но нет, берег оставался пуст…

Джэм Уэст, приметивший на берегу ориентиры, неожиданно молвил:

– Подождем с окончательным решением. Менее чем через час у нас отпадут все сомнения. Кажется, наше движение замедлилось, и мы приближаемся к берегу…

– И мне сдается то же самое, – поддержал его боцман. – Не то, что наш кораблик прирос ко дну, но уж больно долго он топчется на месте!

Джэм Уэст и Харлигерли не ошиблись. Не знаю, что было этому причиной, но айсберг постепенно вышел из подводного русла, по которому плыл все это время, и стал вращаться вокруг собственной оси, смещаясь в то же время в сторону суши. Кроме того, мы заметили, что несколько айсбергов поменьше, плывших до того впереди нас, уже застряли на мелководье.

Итак, споры о том, следует ли спускать в море шлюпку, утратили смысл.

По мере приближения к земле ее пустынное обличье все более бросалось нам в глаза, и перспектива зазимовать здесь на шесть долгих месяцев могла наполнить ужасом души даже самых стойких среди нас.

К пяти часам пополудни айсберг оказался в глубокой бухте, слева от тянущегося в море мыса, к которому и пристал.

– На берег, на берег! – вырвался из всех глоток дружный крик.

Матросы поспешили вниз по склону айсберга, но тут прозвучал зычный голос Джэма Уэста:

– Ждите команды!

Матросы подчинились нехотя, особенное недовольство выразил Хирн и его дружки. Однако инстинкт соблюдения дисциплины снова заставил всех собраться вокруг капитана Лена Гая.

Теперь не было нужды спускать на море шлюпку, раз айсберг зацепился за мыс. Капитан Лен Гай, боцман и я, обгоняя остальных, покинули лагерь и ступили на новую землю – первыми из людей…

Вулканическая почва была усеяна битым камнем, кусками лавы, вулканического стекла, шлака, пемзы. Над песчаным пляжем поднимались холмы разной высоты, уходившие в глубь берега. Мы устремились к вершине одного из ближайших холмов, расположенной на высоте примерно 1200 футов, ибо рассчитывали, что оттуда нам откроется достаточный обзор. В течение добрых двадцати минут поднимались мы по откосам, лишенным даже намека на растительность. Ничто не напоминало здесь плодородных угодий острова Тсалал, какие существовали там до землетрясения. Вокруг не было ни густых лесов, о которых рассказано у Артура Пима, ни диковинных ручьев, ни мылообразных гор, ни стеалитовых массивов, прорезанных лабиринтами, напоминающими очертаниями иероглифы… Нас окружали одни лишь скалы вулканического происхождения, затвердевшая лава, шлаки, истертые в пыль, да серый пепел. В такой почве не смогло бы пустить корни ни одно, даже самое неприхотливое растение.

Рискованный штурм отвесного холма занял у нас с капитаном и боцманом не менее часа. Тем временем наступил вечер, не сопровождавшийся, впрочем, сумерками, ибо мы все еще пользовались благами полярного дня.

С вершины холма нам открылся вид миль на тридцать – тридцать пять. Вот что предстало нашему взору:

На запад уходила всхолмленная суша, тянущаяся за горизонт и омываемая с востока столь же бескрайним океаном. Мы все еще оставались в неведении, куда занесла нас судьба – на большой остров или на антарктический континент. Правда, внимательно разглядывая восточный горизонт в подзорную трубу, капитан Лен Гай сумел различить какие-то контуры, теряющиеся в тумане.

– Посмотрите-ка, – предложил он нам.

Мы с боцманом по очереди приложились к глазку подзорной трубы.

– Верно, – молвил боцман, – там виднеется что-то, напоминающее берег.

– Мне показалось то же самое, – подтвердил я.

– Выходит, течение действительно несло нас в пролив, – пришел к выводу капитан Лен Гай.

– Пролив, – подхватил боцман, – в которое устремляется течение, направляющееся сперва с севера на юг, а потом с юга на север!

– Выходит, этот пролив разрезает полярный континент на две части? – спросил я.

– Несомненно, – отвечал капитан Лен Гай.

– Вот бы у нас оставалась наша «Халбрейн»! – воскликнул Харлигерли.

Да, плывя на шхуне, да хоть бы и на айсберге, стоявшем теперь на приколе, как нуждающийся в ремонте корабль, мы бы смогли пройти еще несколько сот миль, достигнуть припая, а то и Полярного круга и даже обитаемой земли! Однако к нашим услугам была лишь утлая шлюпка, способная выдержать не больше дюжины людей, нас же насчитывалось 23 человека!..

Нам не оставалось ничего иного, кроме как спуститься вниз, вернуться в лагерь, перенести на берег палатки и начать приготовления к зимовке…

Само собой разумеется, что на земле не было ни единого следа, оставленного человеком, не говоря уже об остатках жилища. Мы не сомневались отныне, что люди с «Джейн» не ступали на эту землю, «неисследованные области», как их окрестили на современных картах. Добавлю от себя, что сюда не ступала до нас ни их, ни чья бы то ни было еще нога; а ведь это был вовсе не тот берег, на котором Дирк Петерс надеялся отыскать следы Артура Пима!

О том же свидетельствовало и спокойствие, с которым нас втретили единственные обитатели этих краев, нисколько не напуганные нашим появлением. Тюлени и моржи и не думали скрываться под водой, качурки и бакланы подпускали нас на расстояние ружейного выстрела, пингвины сидели ровными рядами, полагая, видимо, что нежданные гости – это просто пернатые доселе невиданной породы… О, да, их взору впервые в жизни предстали эти странные существа – люди; приходилось предположить, что местные обитатели никогда не пускались в плавание, дабы достичь более низких широт.

Возвратившись к кромке прибоя, боцман с удовлетворением обнаружил в гранитных стенах довольно глубокие пещеры, в которых можно было бы разместиться самим и выделить место для всего скарба, снятого ранее с «Халбрейн». Независимо от того, какими будут наши действия впоследствии, пока что самым правильным было бы спасти все необходимое и расположиться на новом берегу.

Дождавшись, чтобы экипаж собрался вокруг него, капитан Лен Гай повел речь о нашем положении, не выказывая ни малейших признаков разочарования и не упуская мельчайших подробностей. Прежде всего, заявил он, надо будет перенести на сушу припасы и приспособить под жилье одну из пещер на берегу. Говоря о пище, он подтвердил, что муки, мясных консервов, сушеных овощей и фруктов хватит на всю зиму, какой бы длительной и суровой она ни оказалась. Что до топлива, то капитан выразил уверенность, что хватит и его, если оно будет расходоваться бережно, и зимовщики сумеют провести под покровом снега и льда долгие месяцы полярной зимы.

Слова капитана, касавшиеся еды и топлива, устранили, как я надеялся, всякие сомнения, причем в его уверенности я не усмотрел притворства, тем более что Джэм Уэст с готовностью подтверждал каждое его слово.

Оставался третий вопрос – на него можно было отвечать и так, и этак. Я ждал от экипажа неудовольствия и даже гнева, ибо здесь гарпунщику было где развернуться. Речь шла о том, как использовать единственное оставшееся у нас средство передвижения – шлюпку: оставить ее при себе на все время зимовки или выйти на ней в сторону ледяных полей?

Пока капитан Лен Гай не собирался принимать окончательного решения, попросив у экипажа отсрочки на сутки-двое. Он еще раз напомнил, что шлюпка, нагруженная припасами, необходимыми в столь длительном плавании, смогла бы принять на борт не более 11–12 человек. Решившись на выход в море, следовало перенести на берег все припасы, а потом тянуть жребий.

Капитан Лен Гай провозгласил, что ни Джэм Уэст, ни боцман, ни я, ни он сам не требуют себе привилегий и станут тянуть жребий наравне с остальными. Оба старшины с «Халбрейн», Мартин Холт и Харди, вполне сумели бы провести шлюпку в воды, где часто появляются рыбачьи суда и где шныряют пока еще китобои. Отплывающим наказывалось не забывать о товарищах, оставшихся зимовать на 86-й параллели, и направить им на выручку корабль с наступлением лета.

Все это было сказано капитаном спокойным, но твердым тоном. Надо отдать ему должное: чем сложнее становились обстоятельства, тем достойнее вел себя наш капитан.

Никто не осмелился прервать его речь, не вызвавшую ни единого возражения, даже у Хирна. Собственно, спорить тут было не о чем, ибо жребий предлагалось тянуть на условиях полного равенства.

Дослушав капитана, матросы вернулись в лагерь, отужинали благодаря стараниям Эндикотта и в последний раз разошлись спать по палаткам. Дирк Петерс так и не появлялся поблизости, и я напрасно потратил время на его поиски.

Назавтра, 7 февраля, все дружно взялись за дело.

Стояла мягкая погода, дул несильный ветерок, небо затянули легкие облака. Температура воздуха оставалась вполне терпимой – 46°F (7,78 °C).

Первым делом с айсберга с величайшими предосторожностями спустили шлюпку, после чего матросы отволокли ее по песку подальше от полосы прибоя. Шлюпка оказалась целой и невредимой, готовой сослужить добрую службу.

Затем боцман занялся грузом и оснасткой с «Халбрейн»: мебелью, койками, парусами, одеждой, инструментами, посудой и прочей утварью. В пещере все это будет в полной сохранности, чего не скажешь о пребывании на айсберге. Ящики с консервами, мешки с мукой и овощами, бочонки с виски, джином и пивом, спущенные с помощью талей на берег, также были размещены в укрытии.

Я участвовал в работах наравне со всеми, подобно капитану Лену Гаю и Джэму Уэсту, ибо дело это не терпело отлагательств. На сей раз Дирк Петерс пришел на помощь товарищам, однако он трудился молча, ни к кому не обращаясь. Неужели он отказался от надежды отыскать Артура Пима? Я и не знал, что подумать…

8, 9 и 10 февраля продолжалось переселение на берег, завершившееся 10-го под конец дня. Грузы были укрыты в глубине обширного грота, в который можно было проникнуть через небольшое отверстие. Грот соседствовал с пещерой, которой предстояло стать нашим домом, где, следуя совету боцмана, мы нашли местечко и для кухни. Благодаря ей мы могли надеяться на тепло, ибо плита служила бы не только для приготовления пищи, но и для обогрева пещеры на протяжении долгих дней, вернее, одной долгой ночи зимовки.

Мы начали обживать пещеру еще 8 февраля вечером, и остались довольны ее сухими стенами, мелким песочком на дне и достаточным количеством света, проникающего через вход. Здесь же брал начало источник воды, а вход в пещеру, обращенный к берегу, располагался таким образом, что нам не страшны были камнепады, лавины и принизывающие ветры. Здесь было попросторнее, чем в кубрике и каютах шхуны, вместе взятых, так что здесь свободно разместились не только койки, но и столы, сундуки и табуреты, обеспечив необходимое удобство на все месяцы зимовки.

Пока велись эти работы, я не замечал ничего подозрительного в поведении Хирна и остальных моряков с Фолклендов. Все они беспрекословано выполняли команды и подчинялись дисциплине, выказывая недюжинное рвение. Однако метис, как и прежде, охранял шлюпку, ибо столкнуть ее по песку в воду не составило бы никакого труда.

Харлигерли, не спускавший глаз с гарпунщика и его дружков, как будто успокоился, не ожидая теперь от них никаких выходок.

Тем не менее настало время принимать решение об отплытии и тянуть жребий – если отплытие не отменялось. Настало 10 февраля. Еще месяц, от силы полтора – и сезон путины у Полярного круга завершится. Не встретившись с китобоями, шлюпка, даже успешно преодолевшая припай и Полярный круг, ни за что не сумеет самостоятельно достичь Австралии или Новой Зеландии.

Наступил вечер. Собрав весь экипаж, капитан Лен Гай объявил, что решение будет принято на следующий день, добавив, что если матросы выскажутся за отплытие, то мы тут же станем тянуть жребий. Все молча согласились. Я не сомневался, что решение об отплытии будет принято без лишних разногласий.

Был поздний вечер. Берег окутало подобие сумерек, ибо солнце к этому времени уже едва показывалось из-за горизонта, за которым ему вскоре предстояло и вовсе исчезнуть.

Рухнув на койку в полном облачении, я забылся сном. Я проспал, должно быть, несколько часов, когда меня разбудили крики, раздававшиеся неподалеку.

Я вскочил и выбежал из пещеры вместе с капитаном Леном Гаем и Джэмом Уэстом, которых, как и меня, разбудили голоса.

– Шлюпка! Шлюпка! – кричал Джэм Уэст.

И действительно, место, где прежде караулил шлюпку Дирк Петерс, зияло пустотой. Шлюпка качалась на волнах, в ней уже сидели трое, успевшие побросать на дно ящики и бочонки; еще десять пытались скрутить метиса, рвавшегося к шлюпке. Среди них находились Хирн и Мартин Холт; последний, впрочем, не принимал участия в потасовке.

Итак, эти презренные создания решили захватить шлюпку и устремиться на ней в море еще до того, как будет устроен жребий!.. Им удалось застать Дирка Петерса врасплох, и они давно бы прикончили его, однако он защищал свою жизнь в отчаянной борьбе.

Удостоверившись, что произошел бунт, и зная, что мы находимся в меньшинстве и не можем безоглядно рассчитывать даже на старых членов команды, капитан Лен Гай и помощник поспешили в пещеру, чтобы вооружиться и оказать сопротивление Хирну и его сообщникам, раздобывшим где-то оружие. Я последовал за ними, однако в это мгновение на берегу прозвучали слова, заставившие меня прирасти к месту.

Метис, не в силах побороть такое количество нападавших, рухнул на землю. Мартин Холт, вспомнив, должно быть, что он обязан этому человеку жизнью, бросился было ему на помощь. И тут Хирн, обращаясь к нему, крикнул:

– Оставь его, поплыли с нами!

Старшиной-парусником завладели колебания.

– Оставь его! – кричал Хирн. – Оставь Дирка Петерса, он убил твоего брата!

– Убил моего брата?! – вскричал Мартин Холт.

– Твоего брата, погибшего на «Дельфине»!..

– Дирк Петерс убил моего брата?

– Да, убил, и сожрал, сожрал, сожрал! – прокричал Хирн страшные слова. Подчинясь его знаку, два его сообщника подхватили Мартина Холта и потащили в шлюпку, готовую отчалить. Хирн поспешил за ними. Подлое бегство вот-вот стало бы свершившимся фактом.

В этот момент Дирк Петерс сумел подняться и набросился на фолклендского матроса, уже занесшего ногу, чтобы ступить на планшир шлюпки. Подняв его на вытянутых руках, он крутанул его несколько раз в воздухе и ударил головой о камень…

Прогремел пистолетный выстрел. Пуля впилась Дирку Петерсу в плечо, и он рухнул на песок. Шлюпка тем временем резво скользила прочь от берега.

Капитан Лен Гай и Джэм Уэст, выскочившие из пещеры, – вся эта сцена заняла не более сорока секунд – бросились к берегу, сопровождаемые боцманом, старшиной Харди и матросами Франсисом и Стерном. Однако шлюпка, попавшая в струю течения, находилась уже в кабельтове от берега.

Джэм Уэст вскинул ружье и выстрелил. Один из матросов упал на дно шлюпки. Вторая пуля, выпущенная капитаном Леном Гаем, оцарапала гарпунщику грудь и со звоном отрикошетила от ближней льдины. Шлюпка скрылась за айсбергом.

Нам осталось только поторопиться на противоположную сторону мыса, где должны были показаться несчастные, прежде чем исчезнуть за северным горизонтом. Мы надеялись, что они окажутся на расстоянии ружейного выстрела. Если бы нам удалось подстрелить гарпунщика, то, будь он убит или даже только ранен, остальные могли бы взяться за ум и вернуться…

Прошло полчаса. Наконец, мы увидели шлюпку, однако она обогнула мыс на таком отдалении от нас, что целиться в беглецов уже не было ни малейшего смысла.

Вскоре Хирн поднял парус, и шлюпка, подгоняемая бризом и увлекаемая течением, превратилась в белую точку, а вскоре и вовсе растворилась в бескрайнем океане.

XIIIДирк Петерс в море

Вопрос о зимовке решился сам собой. Из 33 человек, отошедших на «Халбрейн» с Фолклендов, до этой не имеющей пока имени земли добрались 23, 13 из которых спаслись бегством, надеясь преодолеть припай и добраться до мест, где часто появляются рыбацкие суда. Нет, их судьбой распорядился не слепой жребий, они сами отпраздновали труса, устрашившись испытаний жестокой зимовки.

На беду, Хирн увлек за собой не только своих давних дружков, но и двоих членов старой команды – матроса Берри и старшину-парусника Мартина Холта, возможно, не отдававшего себе отчета в происходящем из-за страшного разоблачения, сделанного гарпунщиком…

Однако для тех, кто волею судьбы был обречен оставаться на суше, положение было прежним. Нас насчитывалось теперь девять человек: капитан Лен Гай, старший помощник Джэм Уэст, боцман Харлигерли, старшина-конопатчик Харди, кок Эндикотт, матросы Френсис и Стерн, Дирк Петерс да я. Какие еще испытания припасла для нас зимовка в трескучие полярные морозы?.. Нам предстояло вынести лютые холода, несравнимые с холодами в любой другой точке глобуса, мирясь в придачу с полярной ночью, которая продлится полгода!.. Нельзя было без ужаса даже помыслить о том, сколько моральной и физической энергии потребуется всем нам, дабы выстоять в этих условиях, превосходящих слабые человеческие возможности…

Однако при всем при том шансы тех, кто решил покинуть нас, вряд ли были предпочтительнее. Окажется ли море свободным до самого припая? Удастся ли им добраться до Полярного круга? И повстречаются ли им рыбацкие суда, покидающие антрактические воды в конце сезона? Хватит ли им пищи, чтобы пропутешествовать добрую тысячу миль? Что могло поместиться в шлюпке, и так набитой до отказа тринадцатью беглецами? Еще неизвестно, чье положение было более угрожающим – их или наше. На этот вопрос могло ответить только будущее!..

Удостоверившись, что шлюпка исчезла за горизонтом, капитан Лен Гай и верные ему люди побрели назад в пещеру. Именно здесь нам предстояло коротать бесконечную ночь, страшась высунуть наружу даже кончик носа.

Я тут же подумал о Дирке Петерсе, упавшем после выстрела Хирна и оставшегося лежать, когда мы бросились на противоположную сторону мыса. В пещере его не оказалось. Неужели он серьезно ранен? Не хотелось думать, что нам придется оплакивать еще и этого верного человека, не изменявшего нам так же, как и памяти своего бедного Пима…

Я надеялся – вернее, все мы питали эту надежду, – что рана его окажется легкой. Однако и в этом случае ее надо было бы перебинтовать, однако Дирк Петерс как сквозь землю провалился.

– Давайте разыщем его, мистер Джорлинг! – воскликнул боцман.

– Идем, – отвечал я.

– Мы пойдем вместе, – решил капитан Лен Гай. – Дирк Петерс был верен нам. Он ни разу не бросил нас, не годится и нам бросать его.

– Только захочет ли бедняга возвращаться, – усомнился я, – после того, как то, во что были посвящены только он да я, стало известно всем?

Я поведал своим товарищам, почему имя Неда Холта было заменено в рассказе Артура Пима на имя Паркера и при каких обстоятельствах метис раскрыл мне свою тайну. Я постарался выложить все, что говорило в его пользу.

– Хирн крикнул, что Дирк Петерс ударил Неда Холта, – говорил я. – Да, верно! Нед Холт плавал на «Дельфине», и Мартин Холт имел основания предполагать, что он погиб во время бунта или при кораблекрушении. Но нет! Нед Холт выжил вместе с Августом Барнардом, Артуром Пимом и метисом, однако их поджидали чудовищные муки голода… Один из них был принесен в жертву – один, на которого указал перст судьбы… Несчастные тянули жребий… Неудачником оказался Нед Холт, он и пал под ножом Дирка Петерса. Однако будь судьбе угодно, чтобы жертвой оказался он, то эта участь постигла бы не Неда, а его.

– Дирк Петерс осмелился доверить свою тайну вам одному, мистер Джорлинг? – осведомился капитан Лен Гай.

– Одному мне, капитан.

– И вы хранили ее?

– Свято!

– Тогда остается загадкой, как о ней стало известно Хирну!

– Сперва я подумал, что Дирк Петерс проболтался во сне, – отвечал я, – и так, волей случая, гарпунщик стал обладателем его тайны. Однако, поразмыслив, я припомнил следующее обстоятельство: метис рассказывал мне о событиях на «Дельфине» и о том, что Паркер был не Паркером, а Недом Холтом, у меня в каюте, при приоткрытом иллюминаторе… Вот я и подумал, что разговор наш мог подслушать человек, находившийся в тот момент у штурвала… А ведь вахтенным был тогда Хирн, который, чтобы лучше слышать, бросил, должно быть, штурвал, из-за чего «Халбрейн» чуть не перевернулась…

– Помню, помню! – сказал Джэм Уэст. – Я отчитал подлеца и засадил его в трюм.

– С тех самых пор, капитан, – продолжал я, – Хирн и сошелся с Мартином Холтом, на что обратил мое внимание Харлигерли…

– Вот именно, – поддержал меня боцман. – Ведь Хирн не смог бы сам управлять шлюпкой, завладеть которой он задумал, и нуждался поэтому в паруснике Мартине Холте…

– … и не уставал подстрекать Мартина Холта, чтобы тот поинтересовался у метиса судьбой братца. Теперь вы знаете, при каких обстоятельствах она перестала быть для него секретом, – молвил я. – Мартин Холт обезумел от такого известия. Остальные воспользовались этим, чтобы увлечь его в шлюпку. И теперь он с ними!

Слушатели сошлись во мнении, что все так и произошло. Теперь, когда открылась правда, у нас были все основания полагать, что Дирк Петерс, пребывая в крайнем унынии, захочет схорониться от наших взоров. Согласится ли он снова занять свое место среди нас?..

Все мы немедленно покинули пещеру и по прошествии часа обнаружили метиса.

Первым его побужденим, стоило ему завидеть нас, было скрыться. Однако он и не подумал сопротивляться, когда Харлигерли с Франсисом настигли его. Я заговорил с ним, остальные последовали моему примеру, а капитан Лен Гай протянул ему руку… Сперва он колебался, пожимать ли ему руку капитана, но потом, не говоря ни слова, побрел вместе с нами к пещере.

С тех пор никто из нас никогда не напоминал ему о происшествии на «Дельфине».

Что касается раны Дирка Петерса, то о ней не пришлось беспокоиться. Пуля осталась под кожей левого плеча, и он сам извлек ее несильным нажатием пальцев. Затем мы перебинтовали плечо метиса чистой парусиной, он натянул фуфайку и уже со следующего дня как ни в чем не бывало возвратился к повседневным трудам.

Все наши старания были направлены на то, чтобы подготовиться к длительной зимовке. Зима подкрадывалась все ближе, и солнце уже несколько дней почти не показывалось из-за густого тумана. Температура упала до 36°F (2,22 °C) и не собиралась более расти. Редкие солнечные лучи, отбрасывавшие на землю длиннейшие тени, уже совершенно не грели. Капитан Лен Гай велел нам облачиться в шерстяную одежду, не дожидаясь настоящих холодов.

Тем временем с юга во все возрастающем числе прибывали айсберги и дрейфующие льды различных размеров и нрава. Одни из них застревали у берега, где и так уже было тесно от льдин, большая же часть устремлялась дальше на северо-восток.

– Все эти кусочки льда пойдут на укрепление припая, – объяснил мне боцман. – Если шлюпка этого негодника Хирна не сумеет их обогнать, то, боюсь, компания уткнется в запертую дверь и не сможет отыскать ключа, чтобы ее отпереть…

– Так значит, Харлигерли, – отвечал я, – вы полагаете, что, зимуя здесь, мы меньше рискуем, чем если бы мы отправились на север на шлюпке?

– Полагаю и всегда полагал, мистер Джорлинг! Хотите, я скажу вам еще одну вещь? – спросил он меня по своему обыкновению.

– Говорите, Харлигерли.

– Так вот, спустившим шлюпку суждено раскаяться! Я уже говорил: если бы мне выпал жребий плыть, я бы уступил свое место кому-нибудь другому. Понимаете, ощущать под ногами твердую землю – это что-нибудь да значит! Но, пусть они струсили и сбежали, я никому из них не желаю смерти. Вот только если Хирну с друзьями не удастся преодолеть припай и придется зимовать во льдах, имея провизии всего на несколько недель, то нетрудно догадаться, какая судьба их ожидает!..

– Да, похуже нашей, – отвечал я.

– И учтите, – продолжал боцман, – одним Полярным кругом дело не кончится. Если китобои уже ушли из тех вод, то перегруженная шлюпка ни за что не доплывет до австралийских берегов.

Того же мнения придерживался и я, и капитан Лен Гай, и Джэм Уэст. Верно, при попутном ветре, несильной загрузке, с запасом провизии на несколько месяцев и при сильной удаче шлюпка, быть может, и могла бы совершить этот переход. Однако разве так обстояло дело? К несчастью, вовсе нет.

Четыре следующие дня, 14, 15, 16 и 17 февраля ушли на обустройство экипажа и размещение припасов и скарба. Кроме того, мы совершили несколько вылазок в глубь суши. Почва повсюду оставалась одинаково бесплодной. Единственное, что еще умудрялось на ней произрастать, – это какие-то колючие стебли, которыми были в изобилии покрыты прибрежные пески.

Если капитан Лен Гай и сохранял еще какую-то надежду найти своего брата и моряков с «Джейн», убеждая себя, что, покинув остров Таслал на шлюпке, они могли оказаться у этих берегов благодаря течению, то он вынужден был признать, что нам на глаза не попалось ни одного следа, говорящего об их высадке.

Как-то раз мы отошли от берега мили на четыре и оказались у подножия крутой горы высотой в 600–700 саженей. Однако и столь дальний поход не открыл капитану Лену Гаю, помощнику, матросу Френсису и мне ничего нового. К северу и западу тянулась бесконечная вереница голых холмов с верхушками замысловатых очертаний. Скоро их укроет снег, и станет трудно отличить их от айсбергов, застывших в замерзшем море.

На востоке же действительно тянулись берега, освещенные предзакатным солнцем, и их холмистые очертания были ясно видны в окуляре подзорной трубы.

Что же представало нашему взору на противоположной стороне пролива – континент или просто остров? Так или иначе, там должно было оказаться не больше жизни, чем здесь, по западную сторону пролива…

Мои мысли то и дело уносились назад, к острову Тсалал с его буйной, судя по описаниям Артура Пима, растительностью. Я уже не знал, что и подумать. Конечно, запустение, представшее нашим взорам, более соответствовало обычным представлениям о полярных областях. И все же архипелаг, частью которого был остров Тсалал, расположенный, между прочим, почти на той же широте, был плодородным и населенным, пока землетрясение не разрушило его почти целиком.

В тот день капитан Лен Гай предложил, чтобы мы дали имя суше, на которой оказались по воле течения. Она получила имя Земли Халбрейн в память о нашей шхуне. Проливу, разделяющему полярный континент на две части, было присвоено имя Джейн-Саунд, дабы два корабля навечно оставались неразлучными.

Прочие наши занятия состояли в добыче пингвинов, во множестве населявших прибрежные скалы, и ластоногих, выбиравшихся на берег, ибо мы ощущали потребность в свежем мясе. Тюленье и моржовое мясо, приготовленное Эндикоттом, пришлось нам вполне по вкусу. Кроме того, жир этих животных мог послужить для отопления пещеры и разогрева пищи. Мы ни на минуту не забывали, что самым нашим лютым врагом будет мороз, для борьбы с которым сгодятся любые средства. Однако с приближением холодов ластоногие вполне могли откочевать к северу, в края с менее суровым климатом…

На наше счастье, на берегу оставались еще сотни зверей, что должно было обезопасить нашу крохотную колонию от голода, да и от жажды. У кромки моря хватало галапагосских черепах, названных по имени архипелага, лежащего на самом экваторе. Именно ими, если верить Артуру Пиму, питались островитяне, они же оказались на дне туземного челна, унесшего его с Дирком Петерсом прочь от острова Тсалал.

Эти огромные черепахи, с медлительным достоинством передвигающие по песку свое тяжелое туловище, с тощей шеей, вытягивающейся на два фута, и с треугольной змеиной головой, способны годами оставаться без пропитания. На этой земле, где не было ни петрушки, ни дикого портулака, они довольствовались колючками, прячущимися среди камней.

Артур Пим недаром окрестил их дромадерами антарктической пустыни: они, подобно верблюдам, носят с собой запас свежей пресной воды, только не на спине, а у основания шеи, где у них помещается мешок, вмещающий 2–3 галлона влаги. Из рассказа Артура Пима выходит, что именно такая черепаха помогла продержаться какое-то время жертвам событий на «Дельфине», прежде чем им пришлось тянуть страшный жребий. Правда, галапагосские черепахи весят от 1200 до 1500 фунтов. Обитательницы Земли Халбрейн тянули только на 700–800 фунтов, однако их мясо не становилось от этого менее питательным и вкусным.

Итак, даже при том, что наступил канун зимовки, заставшей нас менее чем в пяти градусах от Южного полюса, положение наше, каким бы тяжелым оно ни было, все же не вселяло в наши суровые сердца полного уныния. Единственным нерешенным вопросом – но до чего же сложным! – оставалось возвращение с наступлением весны. Для того чтобы мы могли хоть на что-то надеяться, требовалось: 1) чтобы наши бывшие товарищи, уплывшие на шлюпке, сумели спастись; 2) чтобы их первым помыслом было направить нам на выручку корабль. Здесь мы могли надеяться на Мартина Холта, который, в отличие от остальных, не должен был забыть о нас. Однако удастся ли ему и его спутникам добраться на китобойном судне до какого-нибудь тихоокеанского острова? Да и окажется ли следующий летний сезон столь же подходящим для дальнего плавания в антарктические моря?..

Мы часто заводили беседу о своих шансах на спасение. Более остальных верил в нашу счастливую звезду боцман, которому помогал держаться легкий характер и редкая выносливость. Кок Эндикотт разделял его уверенность и не слишком задумывался о будущем, продолжая беззаботно стряпать, словно находится не в пещере, а в кухне «Зеленого баклана». Матросы Стерн и Франсис слушали нас, не произнося ни слова; кто знает, не приходилось ли им жалеть, что они не оказались вместе с Хирном и его дружками?.. Что касается старшины Харди, то он был готов к любым событиям и предпочитал не гадать, что приподнесет нам судьба через пять, а то и шесть месяцев.

Капитан Лен Гай и его помощник, как обычно, мыслили одинаково и приходили к одним и тем же умозаключениям. Готовности сделать все, что только возможно, во имя общего спасения, им было не занимать. Они мало надеялись на удачу уплывших в шлюпке и, возможно, готовы были предпринять пеший рывок на север через ледяные поля. Все мы без колебаний пошли бы за ними следом. Впрочем, время для такой попытки еще не настало; оно наступит позже, когда все море до самого Полярного круга будет сковано льдами.

Таково было наше положение, и ничто как будто не предвещало перемен, когда 19 февраля произошло событие, которое ни за что не могло бы произойти, не будь на то воли Провидения – во всяком случае, именно так отнесся бы к нему тот, кто верит во вмешательство Провидения в людские дела.

Было 8 часов утра. Стояла безветренная погода, небо очистилось от облаков, термометр показывал 32°F (О°С). Все мы, не считая боцмана, собрались в пещере, дожидаясь завтрака, и уже готовились усесться за стол, когда снаружи раздался крик, заставивший нас позабыть о еде.

Голос принадлежал Харлигерли. Он кричал, не переставая, и мы заторопились наружу.

Завидя нас, он крикнул:

– Скорее сюда!

Он стоял на верхушке утеса, венчающего мыс, и показывал пальцем в сторону моря.

– Что там такое? – спросил капитан Лен Гай.

– Лодка!

– Лодка?.. – вскричал я.

– Уж не возвращается ли это шлюпка с «Халбрейн»? – спросил капитан Лен Гай.

– Нет, это не она, – отвечал Джэм Уэст.

И верно, представшая нашим взором лодка ни формой, ни размерами не походила на шлюпку с нашей шхуны. Она плыла по течению без весел и руля и казалась брошенной.

Мы загорелись единственной мыслью – любой ценой поймать лодку, ибо в ней одной могло заключаться наше спасение. Однако как это сделать, как заставить ее причалить к Земле Халбрейн?

До лодки оставалась еще целая миля. Мы знали, что минут через двадцать она пройдет мимо мыса, ибо не похоже было, что она может повернуть к берегу. Минет еще двадцать минут – и она пропадет из виду…

Мы стояли, как вкопанные, следя за лодкой, все так же скользившей по океанский глади, не думая сворачивать к берегу. Напротив, течение уже начинало сносить ее в открытое море. Внезапно у подножия утеса раздался всплеск, словно в воду что-то плюхнулось, и мы увидели Дирка Петерса, который, сбросив одежду, прыгнул вниз и плыл теперь уже в десяти морских саженях от берега, приближаясь к лодке.

Из наших глоток вырвалось дружное «ура». Метис на мгновение повернул голову на крик и тут же мощным прыжком поднырнул под невысокую волну, как сделал бы дельфин, силой и быстротой которого обладал этот необыкновенный человек. Никогда прежде я не видел ничего подобного! Однако от этого здоровяка приходилось ожидать и не таких сюрпризов.

Мы беззвучно молились, чтобы Дирк Петерс достиг лодки, прежде чем течение унесет ее на северо-восток. Однако даже если бы ему сопутствовала удача, как он сумеет направить лодку, лишенную весел, к берегу, от которого она, напротив, отдалялась по примеру айсбергов, бесконечной чередой проплывавших мимо мыса?..

Прокричав «ура» и подбодрив тем самым метиса, мы застыли, слыша, как громко бьются наши сердца. Один боцман продолжал покрикивать:

– Давай, Дирк, давай!

Всего за несколько минут метис преодолел наискосок несколько кабельтовов. Его голова казалась теперь всего лишь черной точкой среди длинных волн. Однако он, как видно, не ведал усталости. Мерно загребая руками и производя ногами сильные толчки, он плыл себе вперед с прежней скоростью, словно толкаемый мощными винтами.

Теперь у нас не оставалось сомнений, что Дирк Петерс достигнет лодки. Только что произойдет дальше? Не суждено ли ему исчезнуть за горизонтом с нею вместе – или он наделен воистину фантастической силой, чтобы отбуксировать ее к берегу?..

– А вдруг в лодке найдутся весла? – предположил боцман.

Нам оставалось ждать всего несколько минут, хотя мы видели, что Дирку Петрсу придется подналечь, поскольку лодка могла опередить его.

– На всякий случай нам надо пройти дальше по течению, – предложил Джэм Уэст. – Если лодка причалит к берегу, то гораздо дальше этого утеса.

– Поплыл, доплыл! Ура! Ура, Дирк! – закричал боцман, не в силах совладать с радостью. К его крику присоединился сильный глас Эндикотта.

И действительно, метис сумел добраться до лодки, схватился огромной лапищей за ее борт и, немного повисев на планшире, перевалился на дно, рискуя опрокинуть видавшую виды посудину. Не успел он присесть, чтобы перевести дыхание, как до наших ушей донесся его торжествующий крик…

Что же нашел он на дне лодки? Весла! Мы видели, как он, усевшись на баке, с удвоенной силой заработал руками, стараясь вывести лодку из течения и направить ее к берегу.

– Давай! – крикнул капитан Лен Гай.

Мы сбежали с утеса и, огибая черные камни, устремились дальше по берегу. Через три-четыре сотни саженей лейтенант сделал нам знак остановиться. Мы отыскали глазами лодку и удостоверились, что она находится теперь под защитой мыса, далеко вдающегося в море, и быстро приближается к нам.

До лодки оставалось теперь всего пять-шесть кабельтовов, и она резво перепрыгивала с волны на волну. Неожиданно Дирк Петерс отложил весла, наклонился и снова появился над бортом, поддерживая безжизненное тело.

Что за крик разорвал тишину!..

– Мой брат, мой брат!..

Лен Гай узнал в человеке, лежавшем на руках у метиса, Уилльяма Гая…

– Жив, жив! – крикнул метис.

Еще минута – и лодка уткнулась в берег. Капитан Лен Гай бросился вперед и заключил брата в объятия.

На дне лодки лежали без сознания еще три человека. Капитан и эти трое – вот и все, что осталось от экипажа «Джейн»!..

XIVОдиннадцать лет на нескольких страницах

Название главы свидетельствует о том, что в ней очень кратко будут изложены приключения Уилльяма Гая и его товарищей, последовавшие за гибелью английской шхуны, и их жизнь на острове Тсалал после исчезновения Артура Пима и Дирка Петерса.

Очутившись в пещере, Уилльям Гай и трое моряков – Тринкл, Робертс и Ковен – вернулись к жизни. Причиной слабости этих несчастных, поставившей их на грань гибели, оказался голод. Проглотив немного пищи и выпив по несколько чашек горячего чая с виски, они очень скоро пришли в себя.

Не стану расписывать волнующую сцену, растрогавшую нас до глубины души, когда Уилльям узнал наконец своего брата Лена. Наши глаза наполнились слезами, а губы сами по себе зашептали слова благодарности Провидению. Позабыв об испытаниях, которые нам сулило будущее, мы всецело отдались радости этой встречи, понимая при этом, что появление лодки у берегов Земли Халбрейн может стать предзнаменованием коренных перемен в нашей участи…

Надо сказать, что прежде чем начать свой рассказ, Уилльям Гай выслушал историю наших злоключений. Теперь он знал все, о чем ему не терпелось узнать, – и о нашей встрече с трупом Паттерсона, и о плавании нашей шхуны к острову Тсалал, и об ее отплытии дальше на юг, и о кораблекрушении, и об айсберге, и об измене части экипажа, бросившей нас в этом пустынном краю.

Ему было рассказано также о том, какими сведениями об Артуре Пиме располагал Дирк Петерс и на какие хрупкие предположения опиралась надежда метиса разыскать друга, гибель которого вызывала у Уилльяма Гая не меньше сомнений, нежели участь остальных моряков с «Джейн», раздавленных камнями вблизи деревни Клок-Клок.

Выслушав все это, Уилльям Гай поведал нам о событиях тех одиннадцати лет, что он провел на острове Тсалал.

Как помнит читатель, 8 февраля 1828 года экипаж «Джейн», ни капельки не подозревая жителей Тсалала и их вождя Ту-Уита в недобрых замыслах, высадился на берег, дабы прибыть в деревню Клок-Клок, успев, однако, подготовить к обороне шхуну, на которой оставалось шесть человек.

Высадившихся, считая самого капитана Уилльяма Гая, старшего помощника Паттерсона, Артура Пима и Дирка Петерса, набралось 32 человека; все были вооружены ружьями, пистолетами и кинжалами. Шествие замыкал пес Тигр.

При подходе к узкой горловине, ведущей к деревне, группа, в голове и в хвосте которой передвигалось немалое число воинов Ту-Уита, разделилась: Артур Пим, Дирк Петерс и матрос Аллен забрались в расселину, навечно сгинув для своих товарищей.

Спустя короткое время произошел толчок чудовищной силы. Ближайший холм рухнул целиком, погребая под собой Уилльяма Гая и 28 его спутников. 22 человека были раздавлены на месте, и место обвала навечно стало их могилой. Однако остальные семеро, чудесным образом укрывшиеся в большой яме, остались целы. Это были Уилльям Гай, Паттерсон, Робертс, Ковен и Тринкл, а также Форбс и Лекстон, погибшие в дальнейшем. Что касается пса Тигра, то оставшиеся в живых не знали, сгинул ли он под камнями или избежал смерти.

Тем временем Уилльям Гай и шестеро его товарищей поторопились выбраться из темной ямы, где нечем было дышать. Первой их догадкой, совсем как у Артура Пима, была мысль о землетрясении. Однако, подобно ему, им вскоре открылось, что миллионы тонн земли и камней, заполнивших овраг, – результат искусственного обвала, устроенного Ту-Уитом и остальными туземцами. Первой их задачей было как можно быстрее выбраться из потемок, где вместо чистого воздуха им приходилось вдыхать невыносимые испарения сырой земли и где, пользуясь словами Артура Пима, их терзало страшное сознание, что они находятся «за гранью всякой надежды, превратившись в мертвецов, засыпанных в отведенной им могиле».

В этом холме, точно так же, как и в холме слева, существовали лабиринты, пройдя которыми Уилльям Гай, Паттерсон и все остальные оказались в выемке, куда обильно проникал воздух и дневной свет. Наблюдая за морем, они стали свидетелями нападения на «Джейн», предпринятого шестьюдесятью пирогами, сопротивления, оказанного шестью моряками, остававшимися на борту, которые засыпали туземцев ядрами и камнями, захвата шхуны дикарями и ее взрыва, стоившего жизни доброй тысяче туземцев, после которого на воде остались одни обломки.

Едва оправившись от потрясения, вызванного чудовищным взрывом, Ту-Уит и его воины почувствовали разочарование: их инстинкт мародеров не мог быть теперь удовлетворен, ибо от корпуса, оснастки и груза судна остались никому не нужные доски. Рассчитывая, что весь экипаж погиб под обрушившимся холмом, они не догадывались, что кто-то мог спастись. По этой причине Артур Пим и Дирк Петерс по одну сторону оврага и Уилльям Гай со своими людьми по другую смогли столь долго прожить в лабиринтах, питаясь выпями, которых легко было поймать, и орехами, в изобилии произраставшими на склонах холма. Для добывания огня они наловчились тереть мягкие кусочки дерева о твердые, благо что древесины вокруг было хоть отбавляй.

Как известно, после недели заточения Артур Пим с метисом ухитрились выбраться на волю, спуститься к берегу, завладеть пирогой и отплыть с острова Тсалал. Уилльям Гай и его спутники провели в лабиринте гораздо больше времени.

Спустя 3 недели капитан «Джейн» и его товарищи истребили всех птиц, которыми доселе питались. Для того чтобы не погибнуть от голода (жажда им не грозила, ибо в лабиринте обнаружился источник), им оставалось единственное средство: добраться до берега и попытаться выйти в море на туземной лодке. Куда бы они направились и что бы с ними стало без провизии?.. Тем не менее они наверняка попытали бы счастья, спустись хотя бы на несколько часов ночная тьма. На их беду, время, когда солнце восемьдесят четвертой широты прячется за горизонт, еще не наступило.

Вполне возможно, что смерть положила бы конец всем их страданиям, если бы не последующие события.

Как-то утром – дело было 22 февраля – Уилльям Гай и Паттерсон, снедаемые беспокойством, беседовали у выемки, из которой можно было обозревать окрестности. Они терялись в догадках, как выжить дальше всемером, ибо единственной доступной им пищей остались орехи, от которых у всех развились головные боли и расстройство кишечника. Их взору предстали огромные черепахи, которыми кишела прибрежная полоса. Но как было до них добраться, если берег населяли не только черепахи, но и сотни туземцев, занимавшихся повседневными делами и издававших свой излюбленный клич «текели-ли»…

Неожиданно толпу охватило смятение. Мужчины, женщины и дети бросились врассыпную. Некоторые дикари попрыгали в лодки, словно им угрожала страшная опасность… Что же стряслось?

Вскоре Уилльям Гай и его спутники нашли объяснение паники, воцарившейся на берегу.

Какое-то четвероногое животное, очутившись среди туземцев, принялось кусаться направо и налево и рвать горла замешкавшимся, издавая при этом громоподобное рычание. Однако животное напало на дикарей в одиночку, и они вполне могли бы прикончить его, взявшись за камни и за луки со стрелами… Отчего же многие сотни туземцев испытали при виде его подобный ужас, почему обратились в бегство, почему и не подумывали защититься от рассвирепевшего зверя?..

Все дело в том, что животное было покрыто белой шерстью, и при виде его жителей острова Тсалал охватила свойственная им паника, рождаемая белым цветом… Трудно даже представить себе, с каким отчаянием они голосили свое «текели-ли», «анаму-му» и «лама-лама»!

Каково же было изумление Уилльяма Гая и всех остальных, когда они узнали в грозном звере пса Тигра!..

Да, это был Тигр, спасшийся из-под обрушившихся в пропасть камней и спрятавшийся в глубине острова. Теперь, пробродив несколько дней вокруг деревни Клок-Клок, он принялся сеять ужас среди дикарей.

Читатель помнит, что однажды, попав в трюм «Дельфина», бедный пес едва не стал жертвой водобоязни. На этот же раз бешенство сделало свое дело, и он был готов перекусать все население острова…

Перед лицом такой беды дикари, в том числе сам Ту-Уит и вампу, главные вельможи острова, стали уносить с Тсалала ноги. Вскоре опустела и деревня, и весь остров, включая самые отдаленные его уголки, и не было такой силы, которая сумела бы их удержать!..

Однако некоторая часть туземцев не смогла уместиться в пирогах и спастись на соседних островах. Несколько сот из них вынуждены были остаться на Тсалале; кое-кто был искусан Тигром, и через какое-то время среди дикарей вспыхнула эпидемия бешенства. И тогда – о, ужас! – они стали кидаться друг на друга и рвать друг друга зубами… Кости, найденные нами вблизи деревни Клок-Клок, и были останками этих несчастных, которые уже 11 лет белели там на ветру!..

Что касается злосчастного пса, то он забрался в дальний угол острова, где и издох и где Дирк Петерс обнаружил его скелет с ошейником, на котором навечно осталась надпись «Артур Пим».

Итак, вот какая катастрофа – вполне под стать гениальной фантазии Эдгара По – стала причиной бегства жителей с острова Тсалал. Укрывшись на островах юго-западной оконечности архипелага, дикари навечно прокляли остров Тсалал, где отныне «белый зверь» сеял ужас и гибель…

Дождавшись, пока эпидемия бешенства покончит с последними туземцами, Уилльям Гай, Паттерсон, Тринкл, Ковен, Робертс, Форбс и Лекстон покинули постылый лабиринт, где им грозила голодная смерть.

Как же просуществовали на острове столько лет семеро, оставшиеся от экспедиции? Жизнь их оказалась не столь тяжела, как можно было бы вообразить. Они кормились растительностью, обильно произраставшей на плодородной островной почве, и мясом домашних животных. Единственное, чего им недоставало, – это чего-нибудь, способного держаться на воде, чтобы они смогли покинуть остров, добраться до ледяных полей и до Полярного круга, пересечение которого стоило «Джейн» стольких трудов, ибо все – и ярость ураганов, и льды, и заряды снега и града – ополчилось тогда против нее!

О том, чтобы самим построить лодку, на которой можно было бы пуститься в столь длительное и опасное путешествие, не могло идти и речи: Уилльям Гай и его товарищи были совершенно беспомощны, ибо у них не было никаких инструментов, если не считать таковыми ружья, пистолеты и ножи.

Увы, единственной их заботой стало устроиться поудобнее и уповать на счастливую случайность, которая позволила бы им покинуть остров. Помочь им теперь могло одно лишь Провидение…

Капитан и старший помощник решили, что лагерь следует разбить на северо-западном берегу острова, поскольку от деревни Клок-Клок не было видно океана, тогда как людям следовало постоянно наблюдать за горизонтом, на случай, если какой-нибудь корабль, как это ни невероятно, окажется вблизи острова Тсалал.

Капитан Уилльям Гай, Паттерсон и пятеро их товарищей проделали обратный путь по оврагу, заваленному камнями, шлаками, обломками черного гранита и раздробленным мергелем, в котором поблескивали металлические вкрапления. Таким предстал овраг и взору Артура Пима, сравнившего его с «местом, где некогда находился древний Вавилон, а теперь царит запустение».

Прежде чем выйти из горловины, Уилльям Гай принял решение исследовать правый склон, где исчезли Артур Пим, Дирк Петерс и Аллен. Однако здесь царил такой хаос, что проникнуть в глубь массива не было никакой возможности. Уилльям Гай так никогда и не узнал о существовании то ли естественного, то ли искусственного лабиринта, служившего продолжением тому, в котором провел столько времени он сам, и, возможно, соединявшегося с ним под руслом высохшего горного потока.

Перебравшись через нагромождение камней, люди двинулись на северо-запад. Оказавшись на побережье, примерно в трех милях от деревни Клок-Клок, они принялись обживать грот, напоминавший наше убежище на берегу Земли Халбрейн.

Именно здесь семеро с «Джейн» прожили долгие годы, все больше переполняясь отчаянием, подобно тому, как это предстояло теперь нам, – правда, в несравнимо лучших условиях, ибо плодородие почвы острова Тсалал дарило им все то, чего мы были лишены на Земле Халбрейн. Ведь мы были обречены на гибель с того момента, когда у нас выйдут последние припасы, их же не подстерегала эта участь. Они могли ждать бесконечно долго… – и ждали!

Им и в голову не приходило, что Артур Пим, Дирк Петерс и Аллен могли пережить обвал, и они были правы, если говорить о последнем. Разве могли они представить, что Артур Пим и метис, захватив челн, повернули в открытое море?..

По словам Уилльяма Гая, ничто не нарушало монотонности их существования на протяжении всех 11 лет, даже возвращение туземцев, которые испытывали теперь ужас от одного вида берегов острова Тсалал. Никакая опасность не угрожала им. Однако они чем дальше, тем больше утрачивали надежду на спасение. В первые годы всякий раз с наступлением лета и освобождением моря ото льда они уговоривали сами себя, что на поиски «Джейн» будет отправлен корабль. Однако спустя лет пять надежда оставила их…

Уилльям Гай воспользовался не только росшими вблизи деревни плодами земли, в том числе растениями, помогающими от цинги – ложечницей и бурым сельдереем, которые бойко пустили корни вблизи пещеры, но и домашней птицей – курами и превосходными утками, а также черными свиньями, размножившимися на острове в большом количестве. Кроме того, новые островитяне наловчились добывать, не прибегая к огнестрельному оружию, выпей с черным как смоль оперением. Они использовали в пищу и сотни яиц альбатросов и галапагосских черепах, зарытых в песок; одних этих черепах, отличающихся огромными размерами и изысканным мясом, вполне хватило бы, чтобы спастись от голода во время антарктической зимовки.

Осталось упомянуть неисчерпаемые ресурсы моря, нареченного нами именем Джейн, в бухтах которого кишмя кишела всяческая рыба – лососи, треска, скаты, морские языки, барабульки, лобаны, камбалы, рыбы-попугаи, а также бесчисленные моллюски во главе с вкуснейшими трепангами, которыми собиралась загрузить свои трюмы английская шхуна, дабы продать их на рынках Поднебесной империи…

Не станем останавливаться на жизни этих людей с 1828 по 1839 год. Разумеется, нешуточным испытанием были зимы. При том, что лето на островах архипелага неизменно было очень мягким, зима приносила дожди, а затем снега и ураганы. Потом все антарктические края оказывались во власти лютых морозов. Море, забитое дрейфующими льдами, замерзало на 6–7 месяцев. Лишь когда над горизонтом снова появлялось солнце, можно было рассчитывать, что море снова очистится ото льдов и примет тот вид, который поразил Артура Пима, а потом и нас, стоило нам пройти южнее пакового льда.

В целом же существование на острове Тсалал не было изнурительным. Ожидала ли нас та же судьба здесь, на берегу Земли Халбрейн? Ведь наши припасы, при всем их обилии, в конце концов иссякнут, а черепахи вполне могут с приближением зимы откочевать в более низкие широты…

Так или иначе, еще семь месяцев назад все те, кто пережил вместе с капитаном Уилльямом Гаем засаду туземцев, оставались живы, ибо это были как на подбор люди недюжинной силы, отменной выносливости, с мужественным характером… Увы, совсем скоро на них обрушились невзгоды.

Уже в мае – а месяц этот соответствует в южных широтах северному ноябрю – мимо острова Тсалал поплыли льдины, увлекаемые течением на север. Как-то раз в пещере недосчитались одного из семерых. Его долго окликали, потом ждали, потом отправились на поиски… Все тщетно! Моряк пал, должно быть, жертвой несчастного случая и утонул в морской пучине.

То был Паттерсон, старший помощник с «Джейн», верный друг Уилльяма Гая. Исчезновение товарища, да еще такого незаменимого, повергло отважных островитян в уныние. Уж не было ли это предзнаменованием будущих катастроф?..

Уилльям Гай не знал того, что знали мы: Паттерсон при обстоятельствах, так и оставшихся неведомыми, был унесен льдиной, на которой был обречен погибнуть голодной смертью. На этой-то льдине, занесенной течениями и ветрами на широту острова Принс-Эдуард и подтачиваемой теплыми водами, наш боцман и обнаружил замерзший труп старшего помощника со шхуны «Джейн»…

Услышав от капитана Лена Гая, как, прочитав записи из дневника несчастного моряка, экипаж «Халбрейн» устремился в антарктические моря, Уилльям Гай не смог сдержать слез…

Следом за первой бедой явилась вторая… От команды «Джейн» оставалось уже не семь, а шесть человек, а вскоре им было суждено остаться вчетвером и искать спасения в открытом море.

Со времени исчезновения Паттерсона минуло всего пять месяцев, когда в середине октября остров Тсалал содрогнулся от землетрясения, почти полностью уничтожившего все остальные острова архипелага, лежащие к юго-западу от него. Трудно представить себе силу, с какой разгулялась подземная стихия. Мы могли только догадываться об этом, оказавшись на скалах, оставшихся от островов, о существовании которых упоминал Артур Пим. Уилльяма Гая и пятерых его товарищей ждала бы смерть от истощения, если бы они не поторопились покинуть остров, на котором невозможно было более найти пропитание.

Спустя два дня они обнаружили в нескольких сотнях саженей от своей пещеры прибитую ветром к берегу лодку. Оставалось только нагрузить ее провизией как можно полнее и не мешкая покинуть этот ставший необитаемым остров. Так и поступили Уилльям Гай, Робертс, Ковен, Тринкл, Форбс и Лекстон.

Как назло, море трепал в это время страшный шторм, вызванный содроганием земной коры, поколебавшим сами небеса. Моряки не смогли совладать с ветром, и он отнес их к югу, где их подхватило то же течение, которое принесло наш айсберг к берегу Земли Халбрейн…

Два с половиной месяца носило лодку в открытом море, и несчастные были не в силах изменить ее курс. Лишь 2 января текущего, 1840 года они заметили землю – ту самую, что омывали к востоку от нас воды пролива Джейн.

Теперь-то мы знали, что землю эту отделяли от Земли Халбрейн какие-то пятьдесят миль. Да, именно на таком расстоянии от нас находились те, ради спасения которых мы забрались в эти антарктические моря, те, которых мы не чаяли больше отыскать!

Лодку Уилльяма Гая снесло гораздо дальше к юго-востоку. Однако глазам путешественников предстал край, разительно не похожий на остров Тсалал, зато как две капли воды напоминающий Землю Халбрейн: непригодная для возделывания земля, состоящая из песка и камней, ни единого кустика, даже ни травинки! Уничтожив последние припасы, Уилльям Гай с товарищами мучились от голода. Двое – Форбс и Лекстон – не вынесли мучений…

Четверо оставшихся в живых – Уилльям Гай, Робертс, Ковен и Тринкл – не захотели ни дня больше оставаться на этом берегу, где им грозила голодная смерть. Снова погрузившись в лодку, они доверились течению, не будучи даже в состоянии, из-за отсутствия инструментов, определить свое местоположение.

Плавание их продолжалось 25 дней… Несчастные доели последние крошки и приготовились к смерти, ибо не ели уже двое суток, когда лодка, на дне которой лежали их почти уже безжизненные тела, очутилась у берега Земли Халбрейн. Боцман заметил лодку, а Дирк Петерс прыгнул в море и настиг ее…

Стоило метису очутиться в ней, как он узнал капитана «Джейн» и матросов Робертса, Тринкла и Ковена. Удостоверившись, что они еще дышат, он схватился за весла. Когда до берега оставался всего один кабельтов, он положил голову капитана Уилльяма Гая себе на колени и крикнул до того громко, что до нас долетели его слова:

– Жив, жив!

Так произошла встреча двух братьев на берегу затерянной в антарктическом океане Земли Халбрейн.

XVЛедяной сфинкс

По прошествии двух дней в этой точке антарктического побережья не осталось ни одного человека ни с той, ни с другой погибшей шхуны.

21 февраля в 6 часов утра лодка, в которую погрузились все тринадцать душ, вышла из бухты и обогнула мыс, которым оканчивалась Земля Халбрейн.

Два дня ушло у нас на обсуждение отплытия. Решившись же, мы не могли медлить ни одного дня. Еще целый месяц в этой части моря, заключенной между восемьдесят шестой и восемьдесят второй параллелями, то есть между двумя полосами сплошных льдов, еще можно было плыть по свободному ото льдов морю. Дальше, если нам будет сопутствовать удача, мы могли рассчитывать на встречу с китобоями, заканчивающими сезон, а то и – чем черт не шутит? – английским, французским или американским судном, возвращающимся из экспедиции в антарктические широты… Но уже со второй половины марта даже там, у Полярного круга, не останется ни китобоев, ни каких-либо иных мореплавателей – и тогда прощай, надежда…

Сперва мы задались вопросом, не лучше ли было бы зазимовать там, где мы намеревались это сделать до появления Уилльяма Гая, переждать 7–8 месяцев темноты и морозов, которые не заставят себя ждать? А уж потом, когда снова наступит лето и снова очистится ото льдов море, выйти на лодке в сторону Атлантического океана, имея в запасе куда больше времени, чтобы успеть проплыть ту же самую тысячу миль. Не был бы такой поступок куда осмотрительнее и мудрее?..

Но при всей нашей готовности принять удары судьбы, мы приходили в ужас при одной мысли о зимовке на этом пустынном берегу, хотя пещера и могла служить достаточным убежищем, где мы наверняка продержались бы, имея достаточно пищи. Да, покорность покорностью, но лишь тогда, когда она диктуется обстоятельствами. Но теперь, когда нам представился случай спастись, как было отказаться от последней попытки, как было лишить себя возможности, которая стала непреодолимым соблазном для Хирна и его друзей, но только в куда более благоприятных условиях?..

Мы внимательнейшим образом изучили все «за» и «против». Затем каждый получил право высказать свое мнение. Мы учитывали, что в самом крайнем случае, если лодка натолкнется на непреодолимое препятствие, мы еще успеем вернуться обратно, ибо знаем координаты своего берега. Капитан «Джейн» выступал за немедленное отплытие, Лен Гай и Джэм Уэст склонялись к тому же. Я с готовностью поддержал их, тем более что и все остальные не выдвинули возражений.

Сопротивление оказал один лишь Харлигерли. Он находил рискованным отказываться от надежного положения в обмен на полную неизвестность. Разве хватит трех-четырех недель, чтобы преодолеть расстояние между Землей Халбрейн и Полярным кругом? Как повернуть назад, если это станет необходимым, раз течение устремялет свои воды к северу? Одним словом, к доводам боцмана было не грех прислушаться. И все же один лишь Эндикотт выступил в его поддержку, ибо давно уже привык смотреть на все его глазами. Дискуссия была продолжена, и Харлигерли заявил, что готов уступить, раз таково желание большинства.

Приготовления отняли немного времени, и уже в 7 часов утра 21 февраля, подгоняемые ветром и увлекаемые течением, мы оставили оконечность земли Халбрейн в пяти милях позади кормы. К полудню скрылись из виду вершины холмов, с самого высокого из которых мы заметили в свое время землю по западную сторону пролива Джейн.

Наша лодка представляла собой одну из тех пирог, какими пользовались туземцы архипелага Тсалал для сообщения между островами. Из повествования Артура Пима известно, что эти пироги бывают похожими на плоты или плоскодонки, а бывают и весьма прочными каноэ. Наша лодка принадлежала к последней категории, имела 40 футов в длину, 6 футов в ширину, приподнятый нос и корму, что делало ее весьма устойчивой на волнах; управлялась она с помощью двух весел.

Должен особо отметить, что лодка не несла в себе ни единого кусочка стали: в ее форштевне и ахтерштевне не было ни гвоздя, ни шпильки, ни переборки, ибо обитатели Тсалала не имели ни малейшего представления о металле. Найтовы, сплетенные из лиан, но приближающиеся по прочности к медной проволоке, крепили борта не хуже самых надежных заклепок. Вместо пакли был использован мох, пропитанный смолой, обретавшей в воде прочность стали.

Такова была лодка, названная нами «Паракутой», ибо так называется водящаяся в этих водах рыба, грубым изображением которой был украшен планшир.

Мы загрузили «Паракуту» чем только могли, лишь бы это не создавало неудобств пассажирам: одеждой, одеялами, рубахами, фуфайками, нижним бельем, штанами из грубой шерсти в брезентовых чехлах, парусами, шестами; в нашем хозяйстве оказалась кошка, весла, багры, навигационные приборы, оружие и боеприпасы на случай крайней необходимости – ружья, пистолеты, карабины, порох, свинец и пули. Мы запаслись несколькими бочонками питьевой воды, виски и джина, ящиками с мукой, солониной, сушеными овощами, а также чаем и кофе. У нас был небольшой очаг и несколько мешков угля, которого должно было хватить не на одну неделю. Правда, если припай совершенно преградит нам путь и нам придется зазимовать во льдах, все эти припасы быстро подойдут к концу, и нам придется приложить все силы, чтобы вернуться на Землю Халбрейн, где грузов, снятых со шхуны, хватило бы на долгие месяцы зимовки.

Что ж, неудача была вполне возможна, но стоило ли из-за этого поддаваться унынию? Нет, человеческая природа такова, что мы готовы следовать за самым слабым лучиком надежды. Вспоминаю слова Эдгара По об «Ангеле причуд» – «гении, который присутствует при всех жизненных невзгодах и чья задача – вызывать их, ибо они, при всей их невероятности, порождаются логикой фактов…». Почему же не надеяться на появление этого ангела в решающий момент жизни?..

Само собой, большая часть груза с «Халбрейн» осталась в пещере, где ему не была страшна непогода и лютый холод, чтобы им смогли воспользоваться в будущем потерпевшие кораблекрушение, окажись они на этом берегу. Шест, водруженный боцманом на нашем утесе, наверняка навел бы их на этот клад. Однако какой еще корабль рискнет подняться в столь высокие широты, где плавают теперь обломки двух прекрасных шхун?..

Итак, «Паракута» взяла на борт следующих смельчаков: капитана Лена Гая, лейтенанта Джэма Уэста, боцмана Харлигерли, старшину-конопатчика Харди, матросов Франсиса и Стерна, кока Эндикотта, метиса Дирка Петерса и меня – с «Халбрейн»; капитана Уилльяма Гая и матросов Робертса, Ковена и Тринкла – с «Джейн». Всего нас набралось 13 душ – роковое число…

Перед выходом в море Джэм Уэст и боцман поставили мачту высотой в одну треть длины лодки. Мачта эта, удерживаемая штагом и вантами, могла нести широкий фок, вырезанный из марселя нашей шхуны, хотя, маневрируя им, мы были ограничены шириной лодки, не превышавшей 6 футов.

Конечно, при такой оснастке мы не смогли бы идти бейдевинд. Однако при ветрах от попутного до бокового наш парус позволил бы нам пройти недель за пять ту самую тысячу миль, что отделяла нас от припая, делая в сутки примерно по 30 миль. Мы могли спокойно полагаться на такую скорость, если течение и ветер будут совместными усилиями увлекать «Паракуту» на северо-восток. В штиль нам придут на помощь весла: если восемь человек станут грести четырьмя парами весел, то это обеспечит лодке немалую скорость и в безветренную погоду.

Первая неделя плавания прошла без происшествий. Ветер все так же дул с юга, и в проливе Джейн не обнаружилось опасных для нас течений.

До тех пор, пока берега Земли Халбрейн не станут отклоняться слишком далеко на запад, капитаны намеревались плыть всего в одном-двух кабельтовов от берега, дабы иметь возможность высадиться в случае течи или иной неприятности. Правда, лучше было не задумываться, что бы сделалось с нами на этой бесплодной земле накануне зимы…

В течение первой недели мы плыли по ветру, когда же он стихал, налегали на весла, поэтому «Паракута» не утрачивала средней скорости, необходимой, чтобы в короткое время выйти в Тихий океан. Нашим взорам представала все та же земля – бесплодная, покрытая черными камнями и песком вперемежку с галькой, на котором произрастала чахлая колючка, с поднимающимися на заднем плане голыми холмами. Что касается моря, то в нем начали понемногу появляться дрейфующие льдины округлой и удлиненной формы, причем длина последних составляла от 150 до 200 футов, а также айсберги, обогнать которые нашей лодке не составляло никакого труда. Однако мы не могли радоваться этому зрелищу, ибо все льды плыли в одну сторону – к припаю, грозя закупорить проходы, которым в это время года еще полагалось оставаться открытыми.

Нечего и говорить, что все 13 пассажиров «Паракуты» понимали друг друга с полуслова. Среди нас не было ни одного человека, подобного Хирну, который мог бы стать зародышем бунта. Мы часто задавались вопросом, какая судьба постигла несчастных, втянутых гарпунщиком в безнадежную авантюру. Ведь в перегруженной шлюпке, которая может перевернуться даже при слабом волнении, столь длительное плавание превращалось в крайне опасное предприятие… Впрочем, одному небу было ведомо, не суждено ли Хирну добиться успеха там, где нас поджидает неудача, – по той простой причине, что он вышел в море десятью днями раньше нас…

Замечу, что Дирк Петерс, зная, что мы удаляемся от тех мест, где он тщетно надеялся отыскать своего бедного Пима, стал еще более неразговорчив, чем обычно, – если только такое возможно! – и отмалчивался даже в ответ на мои вопросы.

Поскольку 1840 год был високосным, я пометил в своем дневнике дату 29 февраля. Как оказалось, это был день рождения Харлигерли, и он попросил шумно отпраздновать столь замечательное событие.

– Даром что ли, – пророкотал он, смеясь, – мне выпадает такое счастье всего раз в четыре года?

Мы с радостью выпили за здоровье этого славного малого, немного грешащего болтливостью, но зато самого надежного и выносливого среди нас, к тому же постоянно поднимающего наш дух своим неизменно радостным настроением.

В тот день мы находились на 79°17′ южной широты и 118°37′ восточной долготы. Берега пролива Джейн располагались между 118-м и 119-м меридианами; теперь «Паракуту» отделяло от Полярного круга всего 12 градусов.

Произведя наблюдения, хотя сделать это было крайне трудно из-за того, что солнце едва высунулось из-за горизонта, братья расстелили на скамейке весьма неполную в те времена карту антарктического бассейна. Я присоединился к ним, и мы попытались хотя бы приблизительно определить, какие известные земли лежали к северу от нас.

Не забудем, что с того момента, как наш айсберг достиг Южного полюса, мы оказались в Восточном полушарии, отсчитываемом от Гринвича до 180-го меридиана. Нам нечего было и надеяться оказаться на Фолклендах или повстречаться с китобойными судами, бороздящими море в окрестностях Южных Сандвичевых, Южных Оркнейских островов и Южной Георгии. Это, по крайней мере, вполне можно было определить, исходя из нашего местоположения.

Естественно, капитан Уилльям Гай ничего не знал об антарктических экспедициях, предпринятых после начала путешествия «Джейн». Ему было известно только об открытиях Кука, Крузенштерна, Уэдделла, Беллинсгаузена и Моррела. Для него стали новостью последующие экспедиции: второй поход Моррела и плавание Кемпа, несколько раздвинувшие представления об этих отдаленных краях. От своего брата он узнал и о нашем открытии, согласно которому широкий морской пролив, названный по имени его корабля «Джейн», разделяет Антарктиду на два обширных континента.

В тот же день капитан Лен Гай обмолвился о том, что в случае, если пролив и дальше пройдет примерно по 118-му – 119-му меридианам, то «Паракута» проплывет вблизи предполагаемого местоположения южного магнитного полюса. Как известно, в этой точке сходятся воедино все магнитные меридианы, а располагается она на обратной стороне Земного шара по отношению к северному магнитному полюсу; магнитная стрелка принимает в ней вертикальное положение. Должен заметить, что в то время местоположение этого полюса еще не было известно с точностью; для этого потребовались новые экспедиции[16].

Впрочем, для нас эти географические рассуждения были лишены всякого смысла. Гораздо больше заботило нас другое: пролив Джейн неуклонно сужался, и его ширина сократилась до 10–12 миль. Теперь мы могли видеть одновременно оба его берега.

– Ух! – заметил как-то боцман. – Будем надеяться, что он останется достаточно широким, чтобы могла протиснуться наша лодочка! Вдруг пролив окажется тупиком…

– Этого не приходится опасаться, – отвечал капитан Лен Гай. – Раз течение несет нас в этом направлении, значит, на севере есть проход, так что нам не остается ничего иного, кроме как доверять течению.

Спорить с этим не приходилось. «Паракута» приобрела незаменимого лоцмана – океанское течение. Однако в случае, если бы течение внезапно поворотило вспять, мы бы не смогли продвинуться дальше без помощи весьма сильного попутного ветра.

Кто знает, вдруг в нескольких градусах к северу течение повернет на запад или на восток, в зависимости от изгиба берегов? Однако мы не сомневались, что к северу от припая лежат земли Австралии, Тасмании и Новой Зеландии. Нас мало заботило, в какой именно точке мы возвратимся в цивилизованный мир…

Плавание продолжалось в тех же условиях на протяжении десяти дней. Лодка уверенно ловила парусом ветер. Оба капитана и Джэм Уэст не могли нахвалиться на прочность лодки, учитывая, что при ее постройке не было использовано ни грамма металла. Нам ни разу не пришлось заделывать ее швы, ибо они отличались безупречной герметичностью. Правда, такой безмятежности способствовало и море, на котором почти не отмечалось волнения.

10 марта, оставаясь на том же меридиане, мы достигли 76°13′ южной широты. С момента отплытия с земли Халбрейн «Паракута» преодолела расстояние в 600 миль, на что ей потребовалось 20 дней; таким образом, ее среднесуточная скорость составила 30 миль.

Мы молили небо, чтобы скорость оставалась прежней и в последующие три недели, ибо тогда мы могли рассчитывать, что проходы в ледяных полях останутся открытыми или что мы хотя бы сможем обогнуть паковые льды, не упустив рыбацких судов…

Солнце теперь буквально цеплялось за горизонт. Приближался момент, когда Антарктида погрузится в полярную ночь. К счастью, наш путь лежал на север, где еще брезжил свет.

Однажды мы стали свидетелями – и участниками – явления, наподобие тех, чьми описаниями наполнено повествование Артура Пима. На протяжении 3–4 часов с наших пальцев, волос и бород снопами сыпались искры, наполнявшие лодку сухим треском. Мы угодили под электрический снег: с неба летели пышные снежные хлопья, соприкосновение с которыми вызывало электрический разряд. Море бурлило, угрожая залить лодку, однако удача не покинула нас.

Небо тем временем становилось все темнее и темнее. Нас все чаще окружали туманы, сохраняя видимость лишь в пределах нескольких кабельтовов. Нам пришлось удвоить бдительность, дабы избежать столкновения с дрейфующими льдами, скорость которых нельзя было сравнить с быстроходностью нашей «Паракуты». Кроме того, на юге небо пронзали яркие вспышки полярного сияния.

Температура резко упала: она не поднималась теперь выше 23°F (-5°′С). Мы встревожились: температура воздуха не могла повлиять на направление течения, однако она тут же сказалась на состоянии атмосферы. С усилением холода ветер стихал, и скорость лодки сокращалась вдвое. А ведь достаточно было двухнедельной задержки, чтобы лишить нас шансов на спасение и вынудить зазимовать у кромки припая! В этом случае лучше было бы воротиться в наш лагерь на Земле Халбрейн. Вот только встретим ли мы на обратном пути такое же свободное море, которым шли, направляясь на север? Тем временем Хирн с товарищами, опередившие нас дней на десять, вполне могли преодолеть ледяной заслон…

Еще через двое суток Лен Гай и его брат решили определить наше местоположение, благо что небо внезапно очистилось, предоставив возможность для наблюдений. Правда, солнечный шар уже не желал показываться из-за южного горизонта, поэтому задача оказалась не из легких. Вот каким был результат: 75°17′ южной широты, 118°3′ восточной долготы.

Итак, 12 марта «Паракута» оказалась всего в 400 милях от Полярного круга.

Мы с облегчением заметили, что пролив, весьма сузившийся в районе 77-й параллели, далее к северу снова стал расширяться. Теперь его восточные берега было невозможно разглядеть даже в подзорную трубу. Это обстоятельство сулило, впрочем, и неприятности, ибо течение, не встречая сопротивления берегов, замедлялось, и мы опасались, что оно пропадет вовсе.

В ночь с 12 на 13 марта ветер стих, и на море лег густой туман, грозя столкновением с плавучими льдами. Однако образование тумана в этих широтах нисколько не могло нас удивить. Удивляло другое: вместо того, чтобы замедлить бег, наша лодка, напротив, разгонялась все сильнее. Мы не могли объяснить это явление ускорением течения, ибо плеск волн за бортом служил доказательством, что мы плывем куда скорее, чем несутся его воды.

Так продолжалось до самого утра. Мы так и не смогли взять в толк, что же происходит. Наконец, к 10 часам утра туман стал рассеиваться. Нашему взору предстал западный берег, усеянный камнями; впрочем, на заднем плане не было заметно привычных гор.

Мы затаили дыхание: в четверти мили над равниной возвышалась фигура высотою примерно в 50 саженей и с окружностью в 200–300 саженей. Формою она напоминала громадного сфинкса с выпрямленной спиной и вытянутыми вперед лапами – то самое чудовище, которое возлежало, согласно греческим мифам, у дороги в Фивы…

Неужели перед нами было живое существо – невиданный монстр, мастодонт, в тысячи раз превосходящий размерами колоссальных слонов, останки которых до сих пор находят в полярной мерзлоте? Наши души пребывали в таком смятении, что мы готовы были поверить в это, как и в то, что мастодонт собирается занести лапу над нашей лодчонкой…

Однако после первого смятения, когда была забыта всякая логика, мы сообразили, что проплываем всего-навсего мимо горного отрога необычных очертаний, вершина которого, напоминающая голову, только что вышла из тумана.

Ах, этот сфинкс!.. Я вспомнил, что в ночь, предшествовавшую кульбиту, проделанному нашим айсбергом, выхватившим из объятий волн «Халбрейн», мне приснилось сказочное создание той же породы, стерегущее полюс и готовое поделиться своей тайной с одним лишь Эдгаром По, наделенным гениальной интуицией…

Однако что за странные явления ждали нас впереди, что за удивление, даже ужас нам еще предстояло испытать!..

Как я сказал, скорость «Паракуты» возрастала уже на протяжении нескольих часов. Теперь лодка не плыла, а летела, при том что течение замедлилось. Внезапно стальной багор, находившийся когда-то на «Халбрейн», а теперь лежавший на баке лодки, сорвался с форштевня и, увлекаемый неведомой силой, исчез во тьме. Канат, к которому был привязан багор, натянулся, подобно струне. Казалось, что багор тянет нас к берегу…

– Что происходит?! – вскричал Уилльям Гай.

– Рубите канат, боцман, – приказал Джэм Уэст, – иначе мы налетим на скалы!

Боцман бросился на бак. Неожиданно нож, извлеченный им из ножен, выскользнул из его рук. Канат лопнул, и багор, подобно ракете, понесся к каменному чудовищу.

В одно мгновение все железное, что только было в лодке, – кухонная утварь, оружие, печка Эндикотта, ножи, висевшие доселе у нас на поясах, – устремилось в том же направлении… Неужели и лодке суждено оказаться на прибрежных скалах?

Что же происходит? Чтобы найти объяснение необъяснимому, оставалось признать, что мы угодили в края, где происходили невероятные события, в которые я отказывался верить, считая их порождением галлюцинаций Артура Пима…

Но нет, мы были свидетелями реальных явлений, происходившее с нами не имело никакого отношения к галлюцинациям!..

Времени на размышления уже не оставалось. Лишь только мы коснулись берега, нам в глаза бросилась шлюпка, лежавшая поблизости на песке.

– Шлюпка с «Халбрейн»! – вскричал Харлигерли.

И верно, то была шлюпка, украденная Хирном, только с проломленными бортами, напоминающая груду досок… Было ясно, что перед нами – шлюпка, разбитая волнами о прибрежные скалы.

Мы заметили также, что со шлюпки исчезли все железные детали: гвозди из обшивки, стержень киля, заклепки форштервня и ахтерштевня, скобы руля…

Что все это значило?..

Крик Джэма Уэста заставил нас собраться справа от шлюпки. Здесь лежали три трупа: Хирна, старшины-парусника Мартина Холта и одного из матросов с Фоклендов… Из тринадцати человек, вышедших в море вместе с гарпунщиком, осталось только трое, да и те мертвые, пусть смерть прекратила их мучения всего несколько дней тому назад…

Что же произошло с остальными десятью? Неужто они унесены в море? Мы обыскали весь берег, обшарили все гроты и рифы, однако не нашли ничего – ни следов стоянки, ни следов высадки людей.

– Похоже на то, что шлюпка натолкнулась в море на дрейфующий айсберг, – заключил Уилльям Гай. – Почти все спутники Хирна утонули, эти же трупы вынесло на берег…

– Однако как объяснить тогда, почему так изуродована шлюпка?.. – возразил боцман.

– А главное, куда делось с нее все железное? – подхватил Джэм Уэст.

– Действительно, – сказал я, – похоже на то, что гвозди выдернуты из бортов со всей силы…

Оставив «Паракуту» под присмотром двоих матросов, мы устремились в глубь берега, дабы охватить поисками более обширную площадь.

Перед нами поднималась та самая глыба, уже не заслоненная туманом, отчего ее формы казались еще более отчетливыми. Она, как я уже говорил, удивительным образом напоминала сфинкса, только цвета не песчаной пустыни, а сажи, словно порода, из которой она была сложена, подверглась сильному окислению под долгим воздействием полярной непогоды.

И тут в моей голове возникла догадка, способная объяснить все эти невероятные явления и события.

– Магнит! – воскликнул я. – Это же магнит, обладающий громадной силой притяжения!

Спутники поняли меня с полуслова, и последняя катастрофа, жертвами которой стали Хирн и все его сообщники, всплыла перед нами во всей своей чудовищной ясности.

Глыба представляла собой колоссальный магнит. Именно под его воздействием все железное, что находилось на шлюпке с «Халбрейн», вырвалось из бортов и понеслось к берегу, словно выпущенное из катапульты! Он же притянул к себе весь металл, бывший на «Паракуте». Нашу лодку постигла бы та же участь, что и несчастную шлюпку, не будь она построена без единого кусочка стали!..

Быть может, все эти явления были связаны с близостью магнитного полюса?.. Мысль об этом пришла в наши головы сразу же, но после размышления была отброшена. Ведь в точке, где перекрещиваются магнитные меридианы, всего лишь встает вертикально магнитная стрелка, притягиваемая с одинаковой силой противоположными точками земного шара. Явление это, уже наблюдавшееся в Арктике, должно было с точностью повториться в Антарктике.

Здесь же мы находились в зоне притяжения сильнейшего магнита. На наших глазах творилось то, что раньше сочли бы сказкой. Ведь никто прежде не хотел признавать, что корабли могут оказываться в зоне притяжения магнита, под воздействием которого рвется металл и разверзаются борта, куда устремляется вода, вследствие чего корабль в одно мгновение погружается в бездну… Однако это – чистая правда!

Вот как можно, по-моему, объяснить это явление: под воздействием пассатов в полярных районах скапливаются облака и туманы, в которых содержится огромное количество электричества, не расходумое целиком во время гроз. Этим объясняется его накапливание у полюсов, где оно проникает в землю. По этой же причине возникают и полярные сияния, полыхающие над горизонтом, особенно в полярную ночь, да так, что особенно яркие из них видны и в умеренных зонах. Высказывается предположение – пока еще, правда, не подтвержденное практикой – что в момент сильнейшего положительного разряда а арктических районах аналогичный разряд, но с противоположным знаком, происходит на другой стороне земного шара – в Антарктике.

Эти непрерывные магнитные токи, бушующие у полюсов, от которых приходит в неистовство магнитная стрелка, обладают колоссальной силой, и если в зоне их воздействия окажется крупная масса металла, то она немедленно превратится в мощный магнит, сила притяжения которого будет пропорциональна интенсивности тока, количеству поворотов электрического винта и квадратному корню диаметра массива намагниченного железа.

Объем же сфинкса, возвышавшегося на этом берегу, составлял несколько тысяч кубических метров… Что же требовалось, чтобы превратить его в индукционный магнит, вокруг которого циркулирует ток? Всего лишь металлическая жила, проникающая бесчисленными витками в глубины земли и соприкасающаяся с основанием глыбы…

Думаю также, что глыба эта располагается на магнитной оси, подобно громадному каламиту, и являет собой неисчерпаемый аккумулятор электрической энергии, затерянный на краю света. К сожалению, наш компас не смог показать, располагается ли этот аккумулятор в магнитном полюсе Земли, ибо он не предназначен для этой цели. Единственное, что можно сказать, – что стрелка словно взбесилась и не показывала буквально ничего. Однако и без этого можно было представить себе, чем является этот искусственный магнит и как облака и металлическая жила в глубине земли подпитывают его электричеством.

Так я объяснил, доверяя своему инстинкту, представшее нашему взору явление. Никто из нас не сомневался, что мы находимся вблизи магнита, сила притяжения которого и была причиной всех этих страшных, но понятных теперь событий.

Я поделился своими соображениями со спутниками, которые согласились, что только так можно было истолковать физические явления, свидетелями коих мы стали.

– Нам не угрожает какая-нибудь опасность, если мы подойдем к подножию глыбы? – спросил капитан Лен Гай.

– Не угрожает, – отвечал я.

– Там, да… Там! – послышался крик.

Я не сумею передать впечатление, которое произвели на нас эти слова, прозвучавшие как бы с того света… Это кричал Дирк Петерс, туловище которого вытянулось в направлении сфинкса, словно он превратился в кусок железа и ощутил на себе силу притяжения магнита.

Еще секунда – и он помчался в указанном направлении. Мы устремились за ним, перепрыгивая через черные камни, обломки морен и куски лавы, усеивавшие землю.

По мере приближения к нему чудище увеличивалось в размерах, нисколько не утрачивая своих удивительных очертаний. Мне не дано описать впечатление, которое оно производило здесь, на безжизненной равнине. Иногда перо и слово становятся бессильными… Нам уже чудилось – но это было, конечно, всего лишь иллюзией, – что нас влечет его магнитное притяжение…

У основания глыбы мы обнаружили различные предметы, оказавшиеся здесь благодаря магнитному притяжению: оружие, утварь, багор с «Паракуты», а также железо со шлюпки, висевшей когда-то над бортом «Халбрейн».

У нас не оставалось теперь сомнений, как погибла шлюпка с Хирном и его товарищами: увлекаемая магнитом, она разбилась о прибрежные скалы. «Паракута» же, на наше счастье, смогла избежать гибельного притяжения…

Магнит притянул к себе наши ружья, пистолеты, утварь и все остальное столь крепко, что нам пришлось отказаться от мысли снова завладеть своим достоянием. Харлигерли кипел от ярости, ибо не мог снова вступить во владение своим ножом, который повис на высоте пятидесяти футов, и кричал, грозя невозмутимому сфинксу кулаком:

– Это не сфинкс, а ворюга!

Не приходилось удивляться, что единственными предметами, перешедшими в распоряжение сфинкса, были вещи с «Паракуты» и со шлюпки: видимо, ни один корабль еще не появлялся в этих широтах. Хирн и его сообщники, а потом капитан Лен Гай вместе с нами оказались первопроходцами на этом берегу антарктического континента. Кроме того, любой корабль, оказавшийся поблизости от этого чудовищного магнита, был бы моментально уничтожен. Нашей шхуне, к примеру, грозила бы в этих водах та же участь, что постигла ее шлюпку, превратившуюся в бесформенные обломки.

Тем временем Джэм Уэст напомнил нам, что было бы неразумно затягивать остановку на Земле Сфинкса – ибо такое имя будет отныне навечно закреплено за этим берегом. Нам было дорого время, и задержка всего на несколько дней могла вынудить нас зазимовать у порога вечных льдов.

Повинуясь команде возвращаться к лодке, мы второй раз услыхали крик метиса, вернее, те же три слова, от которых, казалось, разрывалось его сердце:

– Там, да… Там!

Обогнув правую лапу чудовища, мы увидели Дирка Петерса: он стоял на коленях и протягивал руки к телу, вернее, скелету, обтянутому кожей, сохранившейся благодаря морозам. Белая борода мертвеца спускалась почти до пояса, а ногти на руках и ногах доросли до невероятной длины…

Оставалось гадать, что удерживало труп на склоне глыбы в двух саженях от земли… Но вскоре стало понятно и это: из-за спины мертвеца высовывался изъеденный ржавчиной ствол ружья, державшегося на ремне с медной пряжкой.

– Пим, мой бедный Пим!.. – повторял Дирк Петерс душераздирающим голосом.

Он попытался было приподняться с колен, чтобы припасть губами к останкам своего бедного Пима. Однако ноги его подкосились, рыдание застряло у него в горле, сердце сжала судорога, и он рухнул навзничь, испустив дух.

Так вот где оказалась лодка Артура Пима после их разлуки! Он, подобно нам, оставил позади Южный полюс и оказался в поле притяжения монстра. Его лодка уплыла на север, увлекаемая течением, он же, не успев избавиться от ружья, болтавшегося у него за спиной, оказался пригвожденным к склону глыбы…

С тех пор верный метис покоится на Земле Сфинкса, рядом с Артуром Гордоном Пимом, невероятные приключения которого были пересказаны великим американским поэтом, сделавшись от этого еще более невероятными…

XVIДвенадцать из семидесяти

В тот же самый день после полудня «Паракута» отошла от берега Земли Сфинкса, которую мы непрерывно наблюдали на западе, начиная с 21 февраля.

Нам предстояло преодолеть последние 400 миль, отделявшие нас от Полярного круга. Оказавшись среди волн Тихого океана, мы могли рассчитывать на встречу с китобоями, решившими использовать последние деньки промыслового сезона, а то и с кораблем, принадлежавшим к какой-либо полярной экспедиции.

Последнее предположение не было беспочвенным, ибо во время нашей стоянки на Фолклендах до нас дошли слухи об экспедиции лейтенанта американского морского флота Уилкса. Его отряд в составе четырех кораблей – «Ванкувера», «Фазана», «Порпуаз», «Летучей рыбы» – покинул Огненную Землю в феврале 1839 года, направляясь в антарктические воды.

Мы не ведали, что случилось с его экспедицией в дальнейшем. Однако логика подсказывала, что, попытавшись подняться в высокие широты Западного полушария, он вполне мог предпринять ту же попытку в Восточном[17]. Тогда у «Паракуты» появлялся шанс встретиться с этим мореплавателем.

Главная трудность заключалась в том, чтобы успеть выбраться из этих вод до наступления зимы, пока не замерзло море, ибо в дальнейшем навигация стала бы невозможной.

Смерть Дирка Петерса довела число людей, доверивших свои жизни «Паракуте», до двенадцати. Это было все, что осталось от экипажей двух шхун, на первой из которых плавало 38 человек, а на второй – 32, всего 70! Однако не станем забывать, что поход «Халбрейн» преследовал цель исполнить долг гуманности, и благодаря этому четверо с «Джейн» остались в живых.

Однако к делу. На обратном пути нам благоприятствовали ветры и течение, и все шло как нельзя лучше. Между прочим, записки, послужившие мне для написания этой книги, избежали участи оказаться в бутылке, доверенной волнам и случайно выуженной из студеных антарктических вод: я привез их с собой, ибо завершающая часть путешествия, несмотря на нечеловеческую усталость, голод и холод, опасности и неусыпную тревогу, прошла благополучно, и мы были спасены.

Спустя несколько дней с той поры, как мы распрощались с Землей Сфинкса, солнце спряталось за горизонтом, чтобы больше ни разу не появиться за всю зиму. Дальнейшее плавание «Паракуты» продолжалось в сумерках. Правда, в небе часто вспыхивало полярное сияние – великолепное зарево, впервые представшее взору Кука и Форстера в 1773 году. Всякий раз мы замирали, восхищаясь величественными дугами, протянувшимися по небосклону, внезапно гаснущими, чтобы через секунду разгореться снова, и устремляющими бесконечные лучи в направлении точки, где принимает вертикальное положение магнитная стрелка компаса. Мы не верили собственным глазам, наблюдая за прихотливым преломлением сказочных лучей, окрашенных во все цвета радуги, от рубиново-красного до изумрудно-зеленого…

Однако даже эти фантастические зори, вспыхивающие в кромешной ночи, не могли заменить солнце, надолго скрывшееся в море, ибо полярная ночь оказывает на человека слишком сильное моральное и даже физическое воздействие, от которого любой почувствует себя угнетенным.

Из всех пассажиров «Паракуты» только боцману и Эндикотту удалось сохранить всегдашнее доброе расположение, которое были бессильны поколебать любые невзгоды. Неподвластным черной тоске оказался и Джэм Уэст, каждую минуту готовый отразить опасность и выйти победителем из любой передряги. Что до братьев Гаев, то они никак не могли поверить своему счастью, снова объединившему их, и не желали думать о будущем.

Я не переставал восхищаться славным Харлигерли. Достаточно было услышать его бодрый голос, как уныние снимало как рукой!

– Нас ждет самый лучший порт, – говаривал он, – вот увидите, друзья! Если посчитать хорошенько, то в этом путешествии везение сопутствовало нам гораздо чаще, чем невезение. Знаю, знаю: мы лишились шхуны… Бедная «Халбрейн», сперва взлетевшая в воздух, подобно воздушному шару, а затем низвергнутая в пропасть, как снежный ком! Однако нам на выручку пришел сам айсберг, доставивший нас на сушу, и затем лодка с острова Тсалал, благодаря которой мы воссоединились с капитаном Уилльямом Гаем и тремя его спутниками! Уверяю вас, течение и ветер, доставившие нас так далеко на север, теперь уже не бросят нас. Мне кажется, что удача на нашей стороне. Разве можно проиграть партию, заработав столько очков? Я сожалею лишь об одном: нас ждут берега Австралии или Новой Зеландии, а не Кергелены, где я предпочел бы бросить якорь, не гавань Рождества с уютной таверной «Зеленый баклан»…

Сердечный друг почтенного Аткинса не мог не оплакивать подобное стечение обстоятельств, однако мы были готовы смириться с такой неудачей…

Еще 8 дней мы плыли прежним маршрутом, не отклоняясь ни к западу, ни к востоку, и только 21 марта потеряли из виду Землю Халбрейн, навсегда исчезнувшую за левым бортом.

Я продолжаю именовать эту землю по-прежнему, ибо ее берега протянулись вплоть до этих широт, и мы нисколько не сомневались, что она является составной частью Антарктиды.

Причиной выхода «Паракуты» в открытое море было то обстоятельство, что течение уносило нас на север, берег же закруглялся к северо-востоку.

Море еще не начало сковывать льдом, однако по нему проплывали бесконечные вереницы дрейфующих льдин, похожие на треснувшее стекло, и айсбергов невиданной высоты. Мы без устали маневрировали между ними, разыскивая проходы, чтобы не быть раздавленными в темноте.

Капитан Лен Гай отказался от всяких попыток определить наши координаты. Солнце исчезло, ориентироваться же по звездам было слишком затруднительно. «Паракута» по-прежнему неслась вперед, увлекаемая течением, неуклоннно стремящимся на север, о чем говорила стрелка компаса. Зная, какова средняя скорость нашего движения, мы смогли определить, что достигли к 27 марта 68-го или 69-го градуса северной широты; значит, от Полярного круга нас отделяло теперь каких-то 70 миль!

Если бы и в дальнейшем нам не встретилось в пути никаких преград, если бы мы смогли беспрепятственно выйти в Тихий океан!.. Однако мы знали, что еще через несколько сот миль нашему взору предстанет неподвижная стена паковых льдов, в которой нам придется искать проход; не найдя его, мы будем вынуждены огибать ледяные поля с запада или с востока. Когда же и это препятствие останется позади…

Тогда наша утлая лодчонка вынесет нас в грозный Тихий океан, да еще в ту самую пору, когда в нем бушуют штормы, угрожающие и куда более надежным судам…

Нет, сейчас нам не хотелось об этом думать. Само небо придет нам на помощь… Нас обязательно подберет какой-нибудь корабль! Ведь боцман не переставал твердить об этом, а разве такой человек, как боцман, может заблуждаться?..

Тем временем поверхность моря начала затягиваться ледком, и нам все чаще приходилось пробивать себе дорогу в свежих ледяных полях. Термометр показывал 4°F (-15,56 °C). Нас терзал мороз и порывы ледяного ветра, от которого нас не спасали толстые одеяла.

К счастью, у нас оказалось достаточно мясных консервов, а также три ящика галет и два нетронутых бочонка с джином. Что до пресной воды, то теперь в нашем распоряжении было видимо-невидимо льда.

На протяжении шести дней, до 2 апреля, «Паракута» продиралась через льды припая, гребни которого взметнулись на высоту 600–700 футов над уровнем моря. И на западе, и на востоке, насколько хватало глаз, ледяному барьеру не было видно конца, поэтому нам оставалось надеяться лишь, что перед нами откроется проход, в противном случае нам суждено было застрять среди льдов.

Однако и тут удача не изменила нам: обнаружив проход, мы устремились в него, затаив дыхание от страха перед неизвестностью. Потребовалась невиданная отвага и ловкость командиров и матросов, чтобы сохранить шлюпку и всех нас невредимыми. До конца дней своих я не устану благодарить капитанов Лена и Уилльяма Гаев, лейтенанта Джэма Уэста и боцмана, которым все мы обязаны жизнью.

О, чудо: мы вышли в Тихий океан! Однако долгий путь не прошел для лодки даром: борта ее утратили былую прочность и начали пропускать воду. Теперь мы без передышки вычерпывали со дна воду, которая все прибывала, и не только через швы, но и поверх бортов, ибо волнение становилось все сильнее…

И все же мы не встретили в открытом океане того ветра и тех бурь, которых опасались, поэтому главная опасность заключалась вовсе не в том, что мы сгинем во время шторма. Нет, ужас закрадывался в наши сердца по другой причине: мы пока не увидели ни одного корабля и начинали подозревать, что китобои уже успели покинуть эти края в предверии зимы. Неужели начало апреля – слишком поздний срок, неужели мы опоздали на несколько недель?..

Наверное, мы были правы, полагая, что единственная наша надежда – это корабли американской экспедиции. Но и для встречи с ними следовало оказаться в этих широтах двумя месяцами раньше…

В самом деле, 21 февраля один из кораблей лейтенанта Уилкса находился в точке с координатами 67°17′ южной широты и 95°50′ восточной долготы, открыв незадолго до этого неведомое побережье, протянувшееся к западу и к востоку вдоль семидесятой параллели. Однако вскоре, опасаясь наступления зимы, корабль этот повернул на север и бросил якорь в Хобарте, на Тасмании.

В том же году экспедиция, ведомая французским капитаном Дюмон-Дюрвилем, вышедшая в море в 1838 году и намеревавшаяся достичь полюса, открыла 21 января под 66°30′ южной широты и 38°21′ восточной долготы Землю Адели, а затем, 29 января, под 64°30′ и 129°54′ – берег Клари. Сделав немало крупных открытий, «Астролябия» и «Зеле» покинули антарктическмие воды и также направились в Хобарт.

Итак, все эти корабли не могли стать нашими спасителями. «Паракута», лодчонка из ореховой коры, оказалась в бурных водах совсем одна, и мы были готовы смириться со своей горькой участью. Ведь от ближайшего берега нас отделяло полторы тысячи миль, и уже целый месяц, как наступила зима…

Харлигерли – и тот готов был согласиться, что мы упустили последний шанс, на который он возлагал все надежды…

6 апреля мы остались почти без припасов. Ветер начинал крепчать, и каждая волна, вздымавшаяся над шлюпкой, грозила превратиться в роковую.

– Корабль! – раздался крик боцмана, и все мы увидели в четырех милях к северо-востоку корабль, показавшийся из тумана.

Мы отчаянно замахали всем, что оказалось под рукой. Нас заметили… Корабль лег в дрейф, и к нам устремилась большая шлюпка.

То был «Тасман», трехмачтовый американский парусник из Чарлстона. Нам оказали на его борту самый сердечный прием, а капитан отнесся к капитанам Гаям так, словно они были его соотечественниками.

«Тасман» шел с Фолклендских островов, где проведал, что семью месяцами раньше английская шхуна «Халбрейн» устремилась в антарктические моря на поиски моряков с погибшей «Джейн». Однако «Халбрейн» все не появлялась, наступила зима, и команда сочла, что шхуна сгинула в Антарктике…

Последний переход оказался скорым и удачным. Две недели спустя «Тасман» бросил якорь в Мельбурне, городе провинции Виктория в Новой Голландии, и все мы – остатки экипажей двух шхун – спустились на берег, где матросов ждали щедрые премии, которых они честно заслужили.

Изучив карты, мы уяснили, что «Паракута» вышла в Тихий океан между землей Клари, открытой Дюмон-Дюрвилем, и землей Фабриция, открытой в 1838 году Баллени.

Так завершилось невероятное приключение, стоившее, увы, стольких жертв… Пусть волею случая мы оказались вблизи Южного полюса, забравшись гораздо дальше наших предшественников, – неизведанных краев в антарктических широтах хватит еще на сотни смельчаков!

Артур Пим, отважный путешественник, ставший бессмертным благодаря мастерству Эдгару По, указал дорогу нам и всем им. Пусть другие рискнут, подобно нам, вырвать у Ледяного Сфинкса последние тайны, хранимые загадочной Антарктидой!

Чарльз Ромин Дейк