Этого можно добиться следующим способом. Прежде необходимо нанести удар в космосе, чтобы отвлечь силы флота защитников. Затем – захват мохавского комплекса. Это необходимо осуществить с Земли, потому что ракетные снаряды слишком мощны, чтобы можно было пробиться в космосе. После захвата нужно закрепить победу высадкой атакующих. Это обеспечит окончательный и полный успех.
Итак, подробности. Ян, я прошу тебя связаться с флотом повстанцев для координации операции. Когда это будет сделано, израильские силы нападут и захватят Космический центр и будут удерживать его до прихода подкрепления. Прежде чем они примут решение согласиться или отказаться, я хотел бы напомнить им налет на Энтеббе[5] и восстание в Варшавском гетто. Пришло время вновь покинуть гетто...
Ян остановил воспроизведение и повернулся к Бен-Хаиму.
– Я думаю, этот человек безумен. О чем это он говорил?
– Не безумен, просто преступно рационален. Он предлагает нам спасение, подразумевая под ним гибель. А чтобы помочь нам решиться, приводит цитаты из нашей истории. Он думает, что у нас извилины, как у школяров с талмудом.
– Варшавское восстание было во времена Второй мировой войны, – сказала Двора. – Евреи были порабощены нацистами, погибали от истощения и болезней. Они восстали и сражались с поработителями, с голыми руками против пушек, и все были перебиты. Они знали, что погибнут, но не сдались.
– Энтебби? – спросил Ян. – Что это значит?
– Налет коммандос. Им предстояло пройти половину диаметра планеты, и рейд не имел ни малейшего шанса на успех. Тем не менее, они выиграли. Сергуд-Смит заткнет за пояс даже такого искусителя, как Сатана...
– Не совсем понимаю, что это за искушение, – сказал Ян. – Вам же нельзя вступать ни в какие войны. Вам можно только сидеть и смотреть, что происходит снаружи.
– По сути это именно так. Но свобода наша, говоря откровенно, не более чем иллюзия свободы. Мы вольны в своей стране, но не больше. И тут, опять же, нам не чуждо чувство справедливого и несправедливого. Мы окружены целым миром экономически и физически порабощенных государств. Должны ли мы помочь им? Мы, бывшие в рабстве тысячелетиями, знаем, что это такое. Разве мы можем не помочь обрести другим то, о чем всегда мечтали сами? Я уже сказал, что он говорит с нами, как со школярами. Я стар, потому, быть может, слишком сомневаюсь. Мне нравится покой. Но послушаем голос молодых. Двора, что ты думаешь?
– Я не думаю, я знаю! – сказала она порывисто. – Борьба! Другого пути быть не может.
– Мое сомнение столь же простое, – сказал Ян. – Если есть хоть малейший шанс на успех, я готов сражаться. Сергуд-Смит говорит, что предлагает мне связаться с атакующим флотом. Очень хорошо. Я расскажу не только о его плане, но и о наших догадках и о том, что же все-таки за личность этот Сергуд-Смит. Так что ответственность за окончательное решение будет с меня снята. Мой ответ готов. Я согласен с его предложением.
– Да, в вашем положении я сделал бы то же самое, – сказал Бен-Хаим. – Вам нечего терять, но есть что выигрывать. Хотя все это выглядит слишком хорошо. У меня такое чувство, будто этот человек придумал очень изощренную игру.
– Это неважно, – сказала Двора. – Его тайные умыслы нас не касаются. Если это ловушка, то нападающие будут предупреждены и смогут принять меры. Если ловушки нет, израильтяне вступят в последнюю свою битву, чтобы на свете не было больше войн.
Бен-Хаим глубоко вздохнул и качнулся вперед-назад в своем кресле.
– Сколько раз это было сказано? Война ради прекращения всех войн. Неужели это когда-нибудь случится?
Это могло иметь значение, а, может быть, это было совершеннейшей чепухой. Ян почувствовал вдруг себя в капкане, как и израильтяне. На самом деле он хочет иметь дело с Сергудом-Смитом лишь в одном случае – чтобы убить его. Но вместо этого он будет на него работать.
– Нет. Но теперь будет именно так, – сказала Двора. – Включи, Ян. Дослушаем до конца.
– ...пришло время вновь покинуть гетто. Поэтому как следует обдумайте то, что я вам сказал. Взвесьте свои решения. Обратитесь в Кнессет, узнайте их мнение. Это предложение нельзя принимать выборочно. Либо целиком принимаете, либо отказываетесь. Все, или ничего. Таков мой единственный аргумент. Чтобы принять решение, вы имеете время, хотя его и немного. Атакующий флот прибудет примерно через десять дней. Вам нужно нанести удар на заре того дня, о котором вам сообщат. На раздумье вам четыре дня. Вечером в пятницу ваша радиостанция передаст обычную мемориальную службу в память усопших. Если пожелаете принять участие, достаточно сообщить в числе прочих имя Ян Кулозик. Он человек без предрассудков, так что, я думаю, не будет возражать. Если же вы не захотите участвовать в спасении человечества, ничего не предпринимайте. Больше вы меня не услышите.
– Возлагает на нас вину, – сказал Бен-Хаим, когда экран потемнел. – Вы уверены, что он никогда не изучал теологию?
– В отношении моего зятька я ни в чем не могу быть уверенным. Хотя теперь я уверен, что все его недавние доводы – ложь. Пожалуй, его можно назвать отцом лжи, говоря вашим языком. Что будете делать?
– То, что он велел. Внести предложение в Кнессет, наш парламент. Переложим на их плечи хоть частицу вины и ответственности.
Бен-Хаим повернулся к телефону, и Ян с Дворой покинули комнату. Из-за автоматически регулируемого освещения они не заметили, что, пока они слушали Сергуда-Смита, наступила темнота. Они вышли на балкон, оба молчали, каждый был погружен в собственные мысли. Ян оперся о перила и всматривался в мерцающие огни города на склонах темной долины. Ночь была безлунная, звезды горели чисто и ярко, заполняя небо по мере того, как на горизонте погасал далекий закат. Мир в тишине, покое и безопасности. А Сергуд-Смит хочет, чтобы они отказались от него и стали воевать за идеалы. Ян не стал гадать, каким будет их решение; свое он принял достаточно быстро. Обернувшись, он увидел, что Двора тихо сидит на диване, положив руки на колени.
– Ты, наверное, проголодался, – сказала она. – Давай, я что-нибудь состряпаю.
– Одну минуту. Как ты думаешь, что решит Кнессет?
– Будет говорильня. Они в этом очень сильны. Это стариканы, они предпочитают болтовню действиям. Сергуду-Смиту надо было дать им на раздумье не четыре дня, а месяц.
– Значит, ты не думаешь, что они примут решение?
– Примут, конечно. Против. Играть без проигрыша, они всегда предпочитают играть без проигрыша.
– Возможно, именно поэтому они и состарились.
– Ты смеешься надо мной? Дай мне посмотреть на твое лицо.
Двора потянула его, усадив рядом на диване, и увидела, что он и впрямь улыбается. Она не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ.
– Ну что ж, возможно, я начинаю злиться без оснований. Этого еще не произошло. Но так и будет, как я сказала. Вот тогда-то я разозлюсь. Если это произойдет, что ты будешь делать? Если они скажут «нет»?
– Даже не хочется думать над такой возможностью. Вернусь и попытаюсь связаться с Сергудом-Смитом, вероятно. Не могу же я укрываться здесь, когда на карту поставлена судьба всего мира, всех планет. Возможно, мне удастся контакт с атакующим флотом, я расскажу, что знаю. Сейчас нет смысла гадать.
Говоря эти слова, Ян вдруг понял, что они держат друг друга за руки. О чем я думаю, встревожился Ян, после чего понял, что ни о чем не думает. Но чувствует, реагирует физически. И он знал, даже не спрашивая, что Двора чувствует то же. Он хотел спросить ее, но не стал, побоялся. Повернувшись к ней, он увидел, что она смотрит на него. Затем, не делая осознанной попытки, она оказалась в его объятиях.
Прошло неизмеримое время, прежде чем он оторвался от ее губ, но не выпустил ее из рук. Слова ее прозвучали очень тихо:
– Пойдем в мою комнату. Это место слишком часто посещают.
Он встал, но с трудом смог выразить свои колебания:
– Я женат, Двора. Моя жена за много световых лет отсюда...
Она прижала палец к его губам.
– Тсс. У меня на уме химия, а не матримония. Следуй за мной.
Он повиновался. Совершив над собой усилие.
13
Нам, видно, так и не удастся поесть, – сказал Ян.
– Ты очень прожорливый мужик, – ответила Двора. – Большинству мужчин этого было бы достаточно.
Она отбросила ногой покрывало, и коричневое ее тело во всю длину вытянулось в свете утреннего солнца, врывавшегося в окно. Ян пробежал подушечками пальцев по ее боку и по твердой выпуклости живота. Она задрожала от прикосновения.
– Я так рада, что живу, – сказала она. – Быть мертвым, наверное, очень серо и скучно. На этом свете гораздо веселее.
Ян улыбнулся и потянулся к ней, но она отодвинулась и встала – великолепная теплокровная скульптура, которая выгнув спину, поправляла волосы. Затем она потянулась за платьем.
– Это ты заговорил о еде, а не я, – сказала она. – Но как только ты поднял этот вопрос, я осознала, что тоже проголодалась. Пойдем, я приготовлю завтрак.
– Сначала я должен сходить в свою комнату.
Она рассмеялась, вставляя гребень в стянутые узлом волосы.
– Зачем? Мы же с тобой не дети! Мы взрослые. Мы можем делать что захотим и где захотим. Из какого мира ты явился?
– Не такого, как этот. Во всяком случае, тогда он был не таким. В то время в Лондоне – боже, кажется, с тех пор прошли столетия – я полагал, что являю собой весьма самостоятельную персону. Пока не обратил на себя внимание властей. С тех пор я жил в социальном кошмаре. Я не стану рассказывать тебе о трудностях и невзгодах жизни на Халвмерке, не буду даже пытаться. Завтрак – гораздо лучшая идея.
Оборудование здесь было функциональным в отличие от сверхроскошной Уолдорф-Астории. Он отнесся к этому одобрительно. Трубы, шипя и булькая, в конце концов выпустили горячую струю воды. Водопровод работал, и он был уверен, что любой человек в этой стране имеет точно такую же водопроводную систему. До сих пор он не обдумывал концепцию демократий. Равенство физического комфорта – так же, как и равенст