— Бедняжка, — вздохнула Меррис, передавая Исель матери. — А чей это был саммад?
— Сорли, саммад Сорли.
Охнув, Меррис прижала к груди кулаки.
— Значит, она мертва, значит, и вторая моя дочь погибла! Они с охотником ушли вместе с саммадом Сорли. Моя Милде погибла, как и ее сестра!
Армун оцепенела от неожиданности, так прижав к себе Исель, что та закричала. Придя в себя, она успокоила малышку и проговорила дрожащим голосом:
— Когда мы нашли Даррас, она ничего не говорила, только плакала. Она же видела, как они гибли… Потом она заговорила, и я узнала, как она оказалась в лесу. Назвала мне свое имя — Даррас. И имя своей матери. Ее звали Милде.
Обе женщины взволнованно посмотрели друг на друга. Первой сумела заговорить Меррис:
— Значит… она моя внучка?
— Это она. Надо поговорить с ней. Она никогда не называла мне имени своего отца, но она должна его знать.
Сначала Даррас не поняла, что произошло. Но когда ей растолковали, кто эта женщина, и она наконец поняла это — слезы градом хлынули из глаз, и она зарыдала, припав к бабушке.
— Ты будешь жить со мной, — сказала Меррис. — Если захочешь, конечно, и если Армун не будет возражать.
— Эта девочка — дочь твоей дочери. И теперь она твоя. Поставь свой шатер рядом с моим, чтобы мы всегда были вместе.
Меррис засмеялась сквозь слезы, ее примеру последовала Армун, и даже Даррас сумела улыбнуться.
Эти дни были самыми счастливыми в жизни Армун. Мургу оставили их в покое. О них можно было не думать, даже позабыть. Приход саммада полностью изменил жизнь на острове. Под деревьями выросли шатры, заклубился дым над многочисленными очагами. Между ними визжа бегали дети, с поляны им вторили мастодонты. Все были сыты, в коптильнях полно мяса.
Возле стоянки повалили огромное дерево с плотной древесиной, обрубили на нем ветви, притащили бревно на берег и под руководством Херилака выжгли сердцевину ствола. Теперь у тану будет лодка, чтобы плавать по болоту и охотиться на птиц. Глядя на взрослых, Арнхвит и мальчишки саммада решили сделать себе челнок поменьше. Не обошлось без ожогов и слез, но работа спорилась.
Как-то раз в шатер к Ортнару пришел Херилак. Никто не слышал, о чем говорили охотники, но скоро все узнали, что они помирились и мир восстановлен. Теперь шатер Ортнара стоял рядом с шатром саммадара. Вечерами хромой охотник сидел у общего костра и даже смеялся. Он уже не заводил речи о том, что пора уходить в лес.
А Арнхвит — когда был не занят лодкой, что бывало не так уж часто — играл с ровесниками. Харл ушел жить к охотникам. Все было так, как положено у тану, и Армун была счастлива.
Однажды она сидела на солнышке у шатра; перед ней на мягкой шкуре лежала дочка, сучила ножками и ворковала.
Малаген, не скрывая удовольствия, разглядывала ребенка.
— А можно взять ее на руки? — спросила она на сесеке.
Армун еще не забыла этот язык, и Малаген иногда приходила к ней, чтобы послушать родные слова. Исель лежала у нее на руках, мягкие волосики ребенка белели на темной коже женщины. Светловолосые тану не переставали занимать Малаген.
— Ой, и глаза синие, как небо! А я кое-что сделала для нее. Смотри. — Запустив руку за пазуху, она достала длинную темную ленту и протянула Армун. — Будешь повязывать ей на головку, когда волосы подрастут. Так делают саску.
Армун восхищенно смотрела на ленту.
— Какая мягкая — но ведь это не ткань?
— Это очень важная вещь, я тебе все расскажу. Когда мы покидали долину, я кое-что прихватила с собой. Ты видела, как я делала ткань из харадиса. Но волокна кончились. Тогда я увидела ваших валискисов, и они разрешили мне прикоснуться к ним. О, это было великолепно.
Армун согласно кивнула. Она знала, что мастодонты — валискисы на сесеке — священные для саску животные. Малаген могла целый день восхищенно наблюдать за ними.
— Я прикоснулась, и они позволили себя причесать. Им даже понравилось. На гребне остались волосы. Я сберегла их. Однажды я попробовала спрясть из них нитку, как из харадиса, и обнаружила, что можно соткать и полотно. Так я и сделала — вот оно. — Рассмеявшись, она прошептала: — Я делала эту повязку для мандукто. Но им я могу сделать другую. К тому же она такая маленькая. По-моему, она подошла бы Исель.
Саску были мастерами на все руки, и Армун была рада, что Малаген ушла с тану. Так, Малаген обследовала весь остров, потом заставила Невасфара сходить с ней на материк и наконец нашла то, что искала — глину. Женщины снарядили за ней мастодонта Меррис и вернулись с полными корзинами. Теперь надо соорудить печь для обжига — и у тану будут крепкие как камень горшки.
Жизнь стала такой интересной, что Армун уже не беспокоилась, когда Керрик уходил к своему марагу. Она заметила, что теперь он ходил один — Арнхвит был поглощен своими мальчишескими играми. Это радовало Армун, хотя вслух она ничего не говорила.
Керрик, ее охотник, умел делать то, на что не был способен ни один из охотников и саммадаров. Например, разговаривать с мургу. Если бы он не говорил с главным марагом на острове, саммадов уже не было бы в живых. А теперь все знали, что сделал Керрик и как ему это удалось, и никому не надоедало слушать рассказы Армун. И о парамутанах, и о том, как они плавали за океан, и обо всем, что там с ними случилось. Ее слушали с почтительным молчанием — не только потому, что Керрик — ее охотник, но и потому, что она сама проделала весь этот путь вместе с ним. Она уже не прятала раздвоенную губу и даже не вспоминала о ней. Жизнь была прекрасна, солнце грело, а бесконечное лето куда лучше бесконечной зимы. Некоторые из женщин скучали о снегах, о ягодах, что растут только на севере, и о многом другом. Она их слушала, но молчала — потому что ей не хотелось возвращаться.
Керрик заметил перемену в Армун, но не стал задавать ей лишних вопросов. Он был ей благодарен. Как-то нерадостно жилось в их маленьком саммаде. Хромой охотник, печальная девочка да двое мальчишек, большой и маленький, которым было не очень-то интересно друг с другом. Но все изменилось. Даррас жила с бабушкой; теперь она улыбалась и разговаривала. Казалось, она наконец позабыла о гибели своего саммада.
Керрик все еще надеялся, что Арнхвит найдет время, чтобы поговорить с Надаске'. Да и сам он давно уже не навещал друга. Со времени их последней встречи прошло много времени, он даже не помнил сколько. Нельзя так относиться к друзьям.
Керрик отрубил ногу только что убитого оленя, взял хесотсан и знакомой тропкой отправился к океану. Никого не встретив, он перебрался через пролив на маленький островок. Оглядел с высокого берега море: пусто как всегда. Иилане' сидели в городе, как обещала Ланефенуу. Если бы он раньше привел сюда свой саммад, они не встретили бы охотниц. И Имехеи остался бы жив. Керрик качнул головой, прогоняя грустные мысли. Что попусту размышлять — прошедшего не вернешь. И, подойдя к кустам, крикнул, предупреждая, что будет говорить.
Шалаш оказался пустым. Хесотсана не было — может быть, Надаске' ушел на охоту. Внутри Керрик заметил свежие листья и положил на них мясо. Выбравшись наружу, он сразу увидел Надаске'.
— Надаске' — лесное создание, что ходит безмолвно, как ветер. Ты охотился?
— Нет. Услышав звук шагов, я спрятался. — Опустив хесотсан на землю, самец заметил мясо. — Сладкая плоть убитого зверя во много раз вкуснее рыбы. Я благодарю эфенселе.
— Постараюсь принести еще. Скоро. У меня столько дел. Но почему ты прятался? Это какая-то игра из ханане?
Надаске' набил рот мясом и не сразу ответил:
— В тен и еще тен раз вкуснее, чем рыба. Игры ханане… Да, мы играли там. Скучно-глупо. Трудно даже представить себе эту жизнь — и почему мы считали ее хорошей? Нет, это не игра. Здесь были маленькие устузоу и грозили мне смертью от каменного зуба.
— Кто? Охотники?
— Нет, не большие устузоу, а поменьше — как мягкий-маленький или чуть больше.
— Ах, вот оно что. Мальчишки. Они бросали в тебя копья?
— Кричали, махали оружием, убегали в кусты.
— Я этого так не оставлю, — угрюмо произнес Керрик. — Они знают, что сюда нельзя ходить. Решили, что очень храбрые. Посмотрим. Больше такого не будет.
Надаске' уже обгладывал кости. Потом он рыгнул и сделал жест: «сладкое мясо — сладкая жизнь». Керрик думал о мальчишках, о том, как сделать, чтобы подобное не повторилось, и не сразу понял жест Надаске'.
Теперь кругом были тану, и мир иилане' отступал, становясь чужим и враждебным. Надаске' с огромной пастью и блестящей шкурой был так не похож на тану. Вот и кость он держит двумя большими пальцами.
Взгляд Керрика привлекла перебегавшая поляну ящерица. Надаске' выронил кость, и ящерица застыла на месте. Словно окаменела, как Надаске'. Одинаково не похожие на тану, одинаково чуждые.
— Случилось еще кое-что, — произнес Надаске' — и минутное отчуждение исчезло. Это был Надаске', его друг.
— Что?
— Урукето.
По спине Керрика пробежали мурашки.
— Здесь? Они выходили на берег?
— Отрицание и отрицание. Он плыл в океане, неподалеку от берега на север, но на следующий день проплыл в обратную сторону.
— Тот же?
— Утверждение-положительно, доказательства-отрицательно.
Внезапный страх прошел. Иилане' не высаживались, значит, к саммадам это не имеет никакого отношения. Конечно, в океане можно встретить и урукето. Но если не показываться на берегу, то бояться нечего. Однако все это было похоже на зловещее предзнаменование. Как на охоте: если увидишь сразу двух черных птиц, не жди в тот день удачи. Так говорила Армун. Еще нельзя было держать нож острием к себе — тоже плохая примета. Но Керрик не очень верил в приметы.
— А тебе уже случалось видеть урукето?
— Один раз — далеко в океане.
— Не думаю, что стоит беспокоиться. Алпеасак находится на этом же побережье к югу от нас. Урукето и рыболовные лодки идут в его порт. Лишь бы только иилане' на берег не выходили.
— Не выйдут. — Надаске' стукнул пальцем по зубам — укушенный боится укусившего. — Эйстаа, любящая урукето, будет помнить два трупа на берегу. Они будут жить в городе, мы будем жить здесь, еды хватит на всех.