ь: “Мой папа, — говорил он, — был турецко-подданный”»). «Альтман вошел в чужое общество, как к себе домой, и сразу стал существовать в качестве равноправного сочлена. Он сделал это с такой безукоризненной вескостью, что все инстинктивно подвинулись и дали ему место» (ср., например, уверенное обращение Бендера с лучшими людьми Старгорода — участниками «Союза меча и орала»).
Наконец, Эфрос произнес ключевое слово: «…нам, зрителям, легко усомниться, есть ли у Альтмана действительная творческая изобретательность, или она подменена выдающимся даром комбинации, хитрым умением размещать старые элементы на новый лад…» «Это не художник, а “делец искусства” с мертвой хваткой, не знающий неудачных комбинаций и остающийся в выигрыше при всяком положении».
Таким образом, в корпусе текстов, связанных с проектом Еврейского театра и с Шолом-Алейхемом, Эфрос, используя национально-маркированное слово «комбинация» (с тем самым значением, которое затем в качестве «переносного» примет словарь Ушакова), формулировал признаки жизнестроительной модели, которые позднее реализуются в «великом комбинаторе».
Исследователи уже констатировали наличие Шолом-Алейхема в интертекстуальном пространстве дилогии Ильфа и Петрова. Суммируя наблюдения Щеглова, можно, во-первых, говорить о перекличках текста Ильфа и Петрова с «литературой, воспроизводящей еврейский стиль речи»[73], т. е. об использовании при речевой характеристике персонажей-евреев (Паниковский, Фунт в «Золотом теленке») стилистических форм, напоминающих сочинения Шолом-Алейхема — цикл рассказов «Касриловка» и роман «Мариенбад».
Во-вторых, письма отца Федора к жене (глава «От Севильи до Гренады») сходны с эпистолярной повестью Шолом-Алейхема «Менахем-Мендл», «герой которой также пускается в спекуляции в разных городах Российской империи и рассказывает о них в письмах к жене»[74]. По мнению комментатора, особая пикантность возникает вследствие того, что другой источник писем отца Федора — вполне действительные письма Ф.М. Достоевского: «Это насильственное сопряжение православного русского патриота Достоевского с таким специфически еврейским персонажем, как неудачливый коммерсант Мендл, вряд ли случайно. Можно видеть здесь насмешливый выпад соавторов против писателя “в наказание” за получившие скандальную известность антисемитские пассажи его писем к жене»[75].
Наконец, в-третьих, «вымышленное название “Черноморск” для обозначения Одессы», использованное в романе «Золотой теленок», «фигурирует уже в одесских очерках Шолом-Алейхема “Типы ’Малой биржи’”», напечатанных на русском языке в 1892 году в “Одесском листке”»[76]. Топоним «Черноморск» вполне предсказуемо возник в текстах Шолом-Алейхема, который вообще часто прибегал к топонимам-псевдонимам (ср. «Егупец», «Касриловка») и который с 1891 года проживал в Одессе.
Связь шолом-алейхемовского топонима с «Одесским листком» (где, к слову, сотрудничал В.М. Дорошевич, включивший в сборник «Одесса, одесситы и одесситки» фельетон с атакующим заглавием «Одесский язык») заставляет вспомнить о замечании критика А.Г. Горнфельда, который в 1923 году иронизировал, что если «называть национальными произведения, созданные не на национальном языке», то «мы, очевидно, должны фельетоны Жаботинского, напечатанные в “Русских ведомостях”, отнести к русской литературе, напечатанные в “Рассвете” — к еврейской, а напечатанные в “Одесском листке” — к одесской»[77].
При таком спектре цитирования Шолом-Алейхема в дилогии — от «еврейского стиля речи» до символического топонима — представляется эффектным сходство торжественной формулы «великий комбинатор» с формулой «комбинации», лейтмотивом одного из основных персонажей романа «Блуждающие звезды» (1909–1911)[78]. Это — Нисл Швалб (в другой транскрипции — Ниссель Швальб), который проживает в Лондоне и становится антрепренером актера Лео Рафалеско.
«По своей основной профессии он агент»[79]. Что в художественном мире Шолом-Алейхема — не столько «профессия», сколько современный еврейский тип, противоположный мечтательным обитателям местечка. «Агент» относительно свободен от традиций, перемещается по миру, а кроме того, склонен к аферам, по терминологии Шолом-Алейхема — «комбинациям». Ведь одной профессией «агента» не прожить: «Необходимо комбинировать, а комбинации Нисл Швалб строит из всего, что ни подвернется под руку. Надо отдать справедливость нашему комбинатору: хотя все его комбинации в первую минуту кажутся дикими, нелепыми, безумными, фантастическими, но в конце концов все получается у него так гладко и так разумно, что ничего умнее, кажись, и придумать нельзя. Иной раз, по правде говоря, на деле получается не так уж гладко и разумно. Ну и что ж? Он ведь не более не менее как человек, а человеку свойственно ошибаться».
Переводчик романа «Блуждающие звезды», готовивший материал для советского шеститомника, даже применил к Швалбу «бендеровское» словосочетание «великий комбинатор»[80]. Это, однако, не перевод, а сознательная ссылка на текст Ильфа и Петрова в «обратной перспективе»: в оригинале Шолом-Алейхем использовал словосочетание «человек с комбинациями» (см. в советском довоенном издании сочинений Шолом-Алейхема на идише, т. 15, с. 137). То же и в прижизненном переводе романа «Блуждающие звезды»[81]. Вместо «великого комбинатора» и в точном соответствии с оригиналом — «наш гениальный человек с комбинациями»[82].
Слово «комбинация» — постоянный эпитет Швалба: он устраивает «блестящую комбинацию»[83], «различные комбинации»[84], «новую комбинацию»[85], а глава, которая уже цитировалась в переводе Я. Слонима и где представлено развернутое описание ловкого «агента», так и названа — «Человек с комбинациями» (ср. навязчивое присутствие слова «комбинация» в повести «Менахем-Мендл»).
Остапа сближает с Нислом/Нисселем — в дополнение к постоянному эпитету — несколько существенных черт. Как известно (со слов самого «великого комбинатора»), Остап не любит деньги и упрекает Воробьянинова, что тот «любит деньги больше, чем надо». Аналогично с героем Шолом-Алейхема: «Что для Нисселя Швальба деньги? “Деньги, говорит он, — последняя забота. — Я никогда не ходил искать денег, деньги меня искали”»[86]. У Швалба/Швальба — как и у Бендера (в «Золотом теленке») — есть географическая мечта: «Было время, когда он даже копил деньги на “шиф-карту”, но различные комбинации всегда удерживали его. Но каждый раз, как только та или иная комбинация шла прахом, он тотчас же направлялся в контору, чтобы заказать себе билет в Нью-Йорк с первым пароходом. Но по дороге в контору приходила на ум новая комбинация — и он сворачивал с дороги и брался за работу…»[87].
Правда, Нью-Йорк не столь экзотичен и утопичен, как Рио-де-Жанейро, однако «человек с комбинациями» осуществил свою мечту, а «великий комбинатор» не прорвался не только в Бразилию, но и в Румынию.
Итак, формула «великий комбинатор» явно восходит к «человеку с комбинациями», а в образе Остапа Бендера узнаются некоторые признаки Нисла Швалба. В то же время Бендер очевидно несводим к повторению Швалба: он не лондонский «агент», а маскулинный одессит, который занимается аферами другого уровня и в другой сфере и который, прежде всего, действует в условиях «после Октября» — в Советском Союзе.
Связь Бендера с романом «Блуждающие звезды» — подобно другим аллюзиям на сочинения Шолом-Алейхема в дилогии Ильфа и Петрова — имеет «дистантный» характер. С одной стороны, это включение шолом-алейхемовского аспекта в структуру образа «великого комбинатора», с другой — это не столько признание в верности, омаж дореволюционному классику, сколько полемическое стремление к трансформации его наследия и той модели еврейского жизнестроительства, которая символизировалась именем Шолом-Алейхема. Это — память об идишской культуре, и это — отрыв от нее, обусловленный социальными переворотами. Это — единство и борьба «человека с комбинациями» и «великого комбинатора».
Поэтика времени, или Почему в Шанхае ничего не случилось
Итак, Остап Бендер — советский уголовник, и странствуют герои романа по Советскому государству. Причем в конкретное, точно определенное время.
Действие в романе, как упомянуто выше, начинается весной и завершается осенью 1927 года, накануне праздновавшегося 7 ноября десятилетия Советского государства. Это как раз последний этап открытой полемики официального руководства партии с «левой оппозицией». И авторы романа следовали требованиям конъюнктуры, сложившейся к лету, когда работа над романом началась.
Оппозиционеры уже давно утверждали, что тогдашние лидеры партии — И.В. Сталин и Н.И. Бухарин — отказались ради упрочения личной власти от идеала «мировой революции». Такой отказ, настаивали оппозиционеры, непременно обусловит гибель СССР, потому что пресловутая новая экономическая политика изначально планировалась как временное отступление, ведь до победы «мировой революции» невозможно окончательное «построение социализма в одной отдельно взятой стране». Постольку невозможно, поскольку неизбежна иностранная агрессия, вероятность которой будет исключена только после «мировой революции».
Сторонники официального руководства умело подменили тезисы, объявив, что оппозиционеры не желают «строить социализм», потому как в условиях мирного времени работать не умеют, вот и стремятся вернуть им привычную ситуацию «военного коммунизма», выдвигая лозунг «мировой революции», подразумевающий отказ от новой экономической политики.