Троцкий, конечно, заметил подмену тезисов. Пытался объяснить, что не был противником нэпа, а утверждение принципиальной невозможности окончательно «построить социализм» до «мировой революции» вовсе не подразумевает категорический отказ «строить социализм», да и вообще противопоставление сторонников «мирного строительства» и адептов «военного коммунизма» в данном случае неуместно.
Успеха Троцкий не добился. Советскую прессу контролировали Сталин и Бухарин, потому оппонентам не давали возможности вести полемику в равных условиях. Стараниями официальной пропаганды Троцкий стал к середине 1920-х годов своего рода символом «красного террора» и соответственно «военного коммунизма». Обобщая, можно сказать, что и символом любого радикализма, ассоциируемого с «левизной». Ну а Сталин и Бухарин — как представители официального руководства — ассоциировались с идеей «мирного строительства».
Пропаганда была весьма интенсивной. Внимательный сторонний наблюдатель — философ В. Беньямин, посетивший Москву на рубеже 1926–1927 годов и общавшийся с представителями «левой» богемы, — отметил: «Сейчас каждому коммунисту разъясняют, что революционная работа этого часа не борьба, не гражданская война, а электрификация, ирригация, строительство заводов»[88].
Однако 14 апреля 1927 года у оппозиционеров появились новые и очень весомые аргументы. Потому что скандальным провалом закончился давний и весьма дорогостоящий советский план «большевизации» Китая.
Там, как известно, шла многолетняя гражданская война. Лидером считалось находившееся в Кантоне правительство, которое было поддержано национально-демократической партией Гоминьдан, блокировавшейся с коммунистами. Так называемые кантонцы или гоминьдановцы объявили своей целью создание единого китайского государства. Они тогда частично контролировали Хэнань, провинцию в Центральном Китае. СССР, понятно, кантонцам помогал, чуть ли не без ограничений обеспечивая финансирование, снабжение оружием, боеприпасами. Военачальников консультировали советские специалисты. Кантонцам противостояли многочисленные сепаратисты, пользовавшиеся аналогичной японской, английской и американской помощью.
Из Сватоу (Шаньтоу), порта в Юго-Восточном Китае, и началось масштабное наступление кантонцев на Шанхай, контролировавшийся сепаратистами англо-американской ориентации. Шанхай тогда — не просто крупный город, а еще и важнейший порт Китая. Стратегически важнейший. Там находились иностранные кварталы — английский, японский, американский и т. п., обладавшие правами экстерриториальности и объединенные в так называемый Международный сеттльмент. Понятно, что в сеттльменте действовали резидентурные центры, обеспечивающие процессы управления на китайских и других прилегающих территориях. Захват Шанхая, казалось бы, подразумевал разгром системы управления, соответственно возникала перспектива массовых восстаний по всему Китаю и не только Китаю, «пожара в колониях», что и ожидалось советскими лидерами.
В марте 1927 года кантонские войска заняли Шанхай. А там уже стремительно разрасталось восстание. Руководили им, разумеется, коммунисты. Сеттльмент был в опасности. Но гоминьдановцы, вопреки ожиданиям союзников и советских помощников, не поддержали восставших. Генерал Чан Кайши, ориентировавшийся уже на других финансистов, санкционировал преследование недавних союзников.
К 14 апреля восстание было фактически подавлено и расстрелы коммунистов продолжались в городах, контролируемых гоминьдановцами. Коммунисты перешли к подпольной работе. Под угрозой была и дипломатическая миссия СССР. 15 апреля на первых полосах советских газет пространно сообщалось о «кровавой бане в Шанхае».
Тон задавала статья в «Правде». Заголовок указывал на радикальное изменение ситуации — «Шанхайский переворот».
Можно спорить, в какой мере это соответствовало реальности, но словосочетание «шанхайский переворот» вскоре стало термином. Характерно, что позже Троцкий — в связи с термином «шанхайский переворот» — вспоминал: «Политика Сталина-Бухарина не только подготовляла и облегчала разгром революции, но, при помощи репрессий государственного аппарата, страховала контрреволюционную работу Чан Кайши от нашей критики. В апреле 1927 года Сталин на партийном собрании в Колонном зале все еще защищал политику коалиции с Чан Кайши, призывал доверять ему. Через пять-шесть дней после того Чан Кайши утопил шанхайских рабочих и коммунистическую партию в крови, волна возбуждения прошла по партии. Оппозиция подняла голову»[89].
Лидеры оппозиции пытались вступить в диалог с партийным руководством. Даже официально предупреждали ЦК ВКП(б) о нависшей, по их словам, неминуемой угрозе: «Китайское поражение может самым непосредственным образом отразиться и на судьбе СССР в ближайшее же время. Если империалистам удастся на длительное время “усмирить” Китай, — они двинутся на нас, на СССР. Поражение китайской революции может чрезвычайно приблизить войну против СССР»[90].
Угроза, настаивали оппозиционеры, усугублялась еще и тем, что внутренняя политика правительства, нэп, снижает обороноспособность страны, поскольку ведет к «реставрации капитализма», множит и усиливает внутренних врагов, которые непременно будут консолидироваться с врагами внешними.
Апологеты сталинско-бухаринской «генеральной линии» попали в сложное положение. В основе аргументации оппозиционеров — базовая модель советской идеологии — «осажденная крепость»[91].
Именно такая модель и оправдывала любые чрезвычайные меры. Если страна — «осажденная крепость», то население играет роль гарнизона, существование которого непосредственно зависит от готовности выполнять распоряжения командования. Безоговорочная готовность к повиновению осмысляется как условие существования.
Конечно, аргументы «левой оппозиции» можно было бы опровергнуть, ссылаясь на очевидность. На то, к примеру, что «мировая революция», как свидетельствовал недавний опыт, вообще маловероятна. И «шанхайский переворот» — в самом худшем случае — означает лишь безвозвратную потерю средств, потраченных на экспансию в Китай. Ну а китайская неудача отнюдь не чревата интервенцией, равным образом нет и угрозы со стороны противников советского строя внутри СССР.
Однако, приводя все эти аргументы, правительство отказалось бы от собственной политической аксиоматики.
Вот почему лидерам партии приходилось прибегать к экивокам, объясняя, что никаких выводов о провале «мировой революции» в связи с «шанхайским переворотом» делать не следует. «Мировая революция», утверждали они, по-прежнему остается актуальной задачей, правда, решить ее удастся не сразу, так ведь и раньше победа была не близка. Неверны и выводы оппозиционеров о стремительно надвигающейся войне: угроза «империалистической агрессии», конечно, существует, только война не завтра и не послезавтра начнется, международное положение СССР стабильно, Красная Армия способна разгромить любого агрессора. И пусть враги внешние по-прежнему рассчитывают на помощь своих «братьев по классу», но именно теперь внутренние враги ослаблены, потому опасность «реставрации капитализма в СССР» преувеличена. И не нужно постоянно рассуждать о «международном положении»: на то есть правительство, а гражданам СССР надлежит выполнять его решения.
Соавторы ангажированного Нарбутом романа отстаивали именно эти тезисы. Доказывали, что в Шанхае ничего особенного, угрожающего СССР не произошло.
17 апреля жители Старгорода — Ипполит Матвеевич и Леопольд Георгиевич, которого друзья называли просто Липа, обсуждают политические новости. Естественно, захват Шанхая гоминьдановцами и вероятность разгрома иностранных кварталов:
— Как вам нравится Шанхай? — спросил Липа Ипполита Матвеевича, — не хотел бы я теперь быть в этом сеттльменте.
— Англичане ж сволочи, — ответил Ипполит Матвеевич. — Так им и надо. Они всегда Россию продавали.
Тем не менее вопрос о победе гоминьдановцев оба собеседника считают решенным. Соответственно, Леопольд Георгиевич отмечает:
— Они скоро всю Хэнань заберут, эти кантонцы. Сватоу, я знаю. А?
Вот и все, что в рукописи прямо сказано о шанхайских событиях. Событие, осмысленное лидерами оппозиции в качестве катастрофического, для старгородских обывателей предмет явно неэмоционального обсуждения. Какие-либо последствия, угрожающие СССР, не прогнозируются.
Однако «шанхайский переворот» стал тогда шокирующим потрясением. В Китае его прямым последствием были разгром коммунистов и формирование одним из лидеров — Мао Цзэдуном — новой программы, подразумевавшей опору на деревни и крестьян, а не на промышленные города и рабочих.
Также характерно, что о «шанхайском перевороте» А. Мальро опубликовал в 1933 году роман «Условия человеческого существования». Роман и ныне считается классическим. Сюжет его строится именно на событиях в Шанхае, главные герои — китайские и русские коммунисты. Причем русский Катов даже получил боевое крещение в Одессе 1905 года. Коммунисты организуют шанхайское восстание, но Коминтерн их не поддерживает. Герои погибают, кантонцы сжигают их заживо в паровозной топке.
Ныне основой проблематики романа считается одиночество героев, преодолевающих его в величественном и безнадежном деянии. Это и прежде вполне отвечало настроениям будущих экзистенциалистов, почему и литературно востребованным оказалось. В момент же публикации роман был воспринят как повествование о бесстрашных революционерах. Потому в СССР публиковались его переводы, разумеется с купюрами, а С.М. Эйзенштейн планировал снять фильм по сценарию автора «Условий человеческого существования». Кстати, роман французского антифашиста начинается почти так, как завершается роман «Двенадцать стульев»: революционер Чэн, вооруженный бритвенным лезвием и кинжалом, убивает спящего противника.