Вывод сам собою напрашивался: в СССР нет питательной среды для «шпионской сети», шпионам, врагам внешним, даже если они и сумеют проникнуть в СССР, не на кого там опереться. Так, в главе «Землетрясение» великий комбинатор в очередной раз разыгрывает белоэмигранта-подпольщика: «Так вот, — сказал Остап, оглядываясь по сторонам и понижая голос, — в двух словах. За нами следили уже два месяца, и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придется отстреливаться». Это — снова апелляция к центральной периодике: 5 июля 1927 года «Правда» опубликовала официальное сообщение о деятельности белоэмигрантских террористических организаций, подписанное председателем ОГПУ, а 6 июля — интервью с зампредседателя ОГПУ, рассказавшем о засадах на диверсантов, группами и поодиночке с боями прорывавшихся к границе, погибавших в перестрелках и т. п. Так что хотя «антишпионский» пафос не вполне согласовывался с недавними и позднейшими пропагандистскими установками, однако в конкретной ситуации — полемики с троцкистами — соответствовал правительственному «заказу».
Потому бесперспективными, нелепыми, наконец, просто смешными выглядят в романе бесконечные рассуждения о «международном положении». Чрезмерное внимание к внешней политике тоже стало в романе объектом насмешки — в главе «Дышите глубже: вы взволнованы!». На митинге в честь открытия первой в провинциальном Старгороде трамвайной линии все ораторы, словно не в силах избавиться от наваждения, говорят исключительно о враждебном окружении, происках Италии, Румынии и т. п., что явно не имеет отношения к проблемам транспорта. Тут Ильф и Петров используют, можно сказать, бухаринский образец. «Я, товарищи, детально останавливаться не буду на международном положении, — шутил Бухарин, выступая на Московской губернской конференции в ноябре 1927 года. — Я не иронически это говорю, хотя и знаю, что это может послужить поводом для того, чтобы наша оппозиция сказала: ну, вот, “национальная ограниченность”, потому что мало говорил о международном положении». В той же речи Бухарин возмущался «русским человеком»: «О международной революции он может сказать в течение секунды 4 раза, а в то же время не увидит, что он может сделать сравнительно второстепенную вещь и получит большой экономический и культурно-политический эффект»[99]. Аналогично и тяга к «ультрареволюционности» — в любой области. В прошлое — революционное или предреволюционное — вернуться нельзя.
Ильф и Петров покусились на еще более обязательное правило революционного дискурса — на сакральную обязательность цитат марксистских классиков и революционных вождей. Лингвист А.М. Селищев, примерно в то же время дерзнувший анализировать сходные явления, писал: «Распространение черт речи авторитетных деятелей революции — распространение в широкой революционной среде, роль одних и тех же лиц в период 19051906-го и в последующие годы, одинаковые социальные переживания — все это обусловливало одинаковость черт речи революционных деятелей 1905–1926 гг. Из индивидуальных воздействий отразилось сильное влияние особенностей речи В.И. Ленина, главным образом в эмоциональном отношении. <…> После революции 1917 г. языковые черты речи революционеров стали распространяться весьма интенсивно, проникая в широкие слои населения городского, фабрично-заводского и отчасти деревенского. Вместе с этим пережиты изменения в значении и в содержании тех или иных терминов»[100].
В «Двенадцати стульях» революционные цитаты планомерно приводятся в пародийно-сниженном виде. Разумеется, не в авторской речи, а в речи персонажа — Бендера, но ведь, как уже говорилось, великий комбинатор — в силу своей внесоветскости и приверженности к «комбинации цитат» — часто выступает как носитель авторской точки зрения.
Единственное исключение: в волжском городе Васюки висит лозунг «Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих». Это явное обыгрывание знаменитого афоризма В.И. Ленина «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих» («Проект и объяснение программы социал-демократической партии» 1895–1896 гг.; афоризм восходит к сочинению К. Маркса «Критика Готской программы»), демонстрируя невежественное обращение провинциалов с марксистским тезаурусом.
Марксистские пародии Бендера — иной природы.
В главе «Знойная женщина, мечта поэта» Бендер риторически вопрошает священника Вострикова: «Почем опиум для народа?» Отвлекаясь от тонких различий смысла между вариантами «опиум для народа» и «опиум народа», шутка великого комбинатора — точное повторение памфлетного определения религии, данного Марксом в работе «К критике гегелевской философии права» (1843) и Лениным в статье «Социализм и религия» (1905): «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа». Бендер адекватно цитирует Маркса и Ленина, но в ситуации веселой перебранки.
В той же главе великий комбинатор, собираясь заняться стулом мадам Грицацуевой, формулирует свою задачу на актуальном языке эпохи: «Будем работать по-марксистски. Предоставим небо птицам, а сами обратимся к стульям». Цитата, действительно, марксистская, заимствована у соратника Маркса и Энгельса — А. Бебеля: «Предоставим небо птицам, а сами обратимся к земле». Но если немецкий социал-демократ (по-видимому, играя на евангельском тексте) формулировал генеральную материалистическую и практическую доминанту марксистского мировоззрения, то Бендер конкретизирует землю и материю, сводя все к единичному стулу.
В главе «Нечистая пара» Бендер, собираясь украсть стул, пока насельники парохода «Скрябин» заняты разыгрыванием тиражных билетов, радуется: «Электричество плюс детская невинность — полная гарантия добропорядочности фирмы». Лозунг Остапа явно воспроизводит хрестоматийную ленинскую фразу «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны…», произнесенную в речи «Наше внешнее и внутреннее положение и задачи партии» на Московской губернской партийной конференции 1920 года. Ленин развертывал перед коммунистами грандиозную перспективу индустриальной России, напротив, великий комбинатор пользуется индустриальными успехами (электрическим освещением) и расслабленностью сограждан для совершения кражи. Для сравнения вот — совершенно серьезное приноровление ленинской формулы Андреем Белым, планирующим в 1927 году лекцию о Блоке: «…схема: все творчество Блока, как теза, антитеза, синтез; а — мотто — девиз В.И. Ленина: “Октябрьская революция, электрификация” (теза, антитеза), “плюс”; и — равно: социализм (или синтез); у Блока ж: “Прекрасная дама” (иль — теза), “плюс” мир “Незнакомки” (антитезис) равны — России: в момент революции»[101].
В главе «Междупланетный шахматный конгресс» Бендер, вдохновляя Воробьянинова на сбор денег с доверчивых любителей шахмат из Васюков, призывает: «Учитесь торговать!» Это ироническая адаптация эпохального лозунга, который был выдвинут Лениным в связи с переходом к новой экономической политике (в частности, в Политическом отчете ЦК партии на XI съезде 1922 года).
Наконец, в главе «Вид на малахитовую ложу» Бендер пересчитывает милостыню, собранную Воробьяниновым: «Прежде всего — система, — бормотал он, — каждая общественная копейка должна быть учтена». А тем самым он переосмысляет постоянно цитируемые в советской периодике 1920-х годов высказывания Ленина о принципиальном значении «учета и контроля» при социализме: «Учет и контроль — вот главное», по мнению вождя, для «правильного функционирования первой фазы коммунистического общества» («Государство и революция», 1917)[102].
Как видно, великий комбинатор всегда адекватно и уместно цитирует классиков, а пародийность заключается в неожиданной конкретизации — профанной адаптации сакрального применительно к бытовой ситуации.
Ведя полемику с левой оппозицией, авторы «Двенадцати стульев» высмеивали и заявления о предательстве партийным руководством «интересов трудящихся». В главе «Бриллиантовый дым» пьяный дворник Тихон, ностальгически мечтающий в пивной о возвращении «старого режима», спрашивает собутыльников: «Верно говорят, что помещикам землю скоро отдавать будут?» Тема эта — возвращение имущества приехавшим в СССР эмигрантам — и далее развивается дворником.
Здесь Ильф и Петров как бы предлагали читателю вспомнить, во-первых, троцкистскую критику льгот, полученных частными предпринимателями, а во-вторых, сталинскую отповедь. Оппозиционеры интерпретировали предпринимательские льготы как начало «реставрации капитализма», Сталин же заявлял, что на инвективы подобного рода следует «отвечать лишь насмешкой». К примеру, в интервью «Беседа с иностранными рабочими делегациями», опубликованном «Правдой» 13 ноября 1927 года, он иронизировал: «Надо полагать, что Коминтерн и ВКП(б) выдают с головой рабочий класс СССР контрреволюционерам всех стран. Более того, я могу вам сообщить, что Коминтерн и ВКП(б) решили на днях вернуть в СССР всех изгнанных из нашей страны помещиков и капиталистов и возвратить им фабрики и заводы. И это не все. Коминтерн и ВКП(б) пошли дальше, решив, что настало время перейти большевикам к питанию человеческим мясом. Наконец, у нас имеется решение национализировать всех женщин и ввести в практику насилования своих же собственных сестер». В этом контексте тирады пьяного дворника — насмешка над маловерами, всерьез репродуцирующими аргументы троцкистов, причем Ильф и Петров шутят вполне по-сталински.
В главу «Муза дальних странствий», где впервые всплывает «шанхайский» мотив, включена, казалось бы, невинная сцена из поездного быта.
Но пассажиры ничего этого не замечают. Они рассказывают анекдоты. Регулярно, через каждые три минуты, весь вагон надсаживается от смеха. Затем наступает тишина, и бархатный голос докладывает следующий анекдот: