Беловой экземпляр рукописи, по словам Петрова, был единственным. Потому Ильф, возможно, шутки ради, «взял листок бумаги и написал на нем: “Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу”. И аккуратно наклеил листок на внутреннюю сторону обложки».
После чего соавторы покинули редакцию «Гудка». Далее Петров отметил: «Шел снег, чинно сидя в санках, мы везли рукопись домой. Но не было ощущения свободы и легкости. Мы не чувствовали освобождения. Напротив. Мы испытывали чувство беспокойства и тревоги. Напечатают ли наш роман?»
История на удивление странная и противоречивая.
Получается, что в январе 1928 года соавторы, завершив работу, еще сомневались, напечатают ли роман, и в том же январе началась публикация. Такое было невозможно — в силу полиграфической специфики.
Рукопись не готовилась к печати сама собою, а цикл редакционной подготовки объемистого романа был в 1927 году довольно трудоемок и продолжителен. В журнале, прежде чем главный редактор принял бы решение, хоть кому-нибудь следовало ознакомиться с рукописью, потратить не один день. И цензурные инстанции пройти надо было, где роман обычно читали. Здесь опять недели мало. Кроме того, цензорам полагалось машинописный экземпляр представлять, чтоб им удобнее было читать и вносить правку. Стало быть, рукопись еще перепечатать нужно было. Потом, если принято окончательное решение, машинописный экземпляр — с правкой цензора, если была, — полагалось читать журнальному редактору, непосредственно отвечавшему за материалы своей рубрики. И правку, что внес редактор, надлежало с авторами согласовать. После чего редакционная машинистка перепечатывала заново правленый и согласованный экземпляр. Далее рукопись читал корректор. Правил, согласовывал, и опять рукопись перепечатывали. В обычном темпе опять за неделю не успеть. Наконец, есть ведь и журнальный план. Содержание каждой рубрики, ее объем, да и в целом макет выпуска планировались не менее чем за месяц-полтора. Коррективы порою бывали неизбежны, если поступали «срочные» срочные материалы, но и тут запросто не вставили бы в готовый номер несколько романных глав с иллюстрациями. Кстати, и художнику нужно было время, чтобы прочитать роман и подготовить иллюстрации, причем речь идет опять о неделях. Еще и время на типографские работы учесть следует. Беловой вариант машинописи отправляли в типографию, после чего «набранную» рукопись получала редакция для сверки. И правки, если нужна была. Сверенный вариант отправляли в типографию. Там, если нужно было, опять вносили правку. Затем набранный текст верстали по формату журнальных страниц — с иллюстрациями. Верстку отправляли в редакцию на сверку и т. д. Неделей опять не обойтись — технология.
Вывод ясен: даже если б история, описанная Петровым, произошла 1 января, а редакция журнала получила бы рукопись на следующий день, все равно роман в январском номере не печатался бы. Слишком много препятствий. Причем таких, которые можно заметить, не заглядывая в рукописи[8].
Если заглянуть, сомнений вообще не останется. Беловая рукопись — автограф Петрова — была отдана на перепечатку. Соавторы не владели тогда техникой машинописи. С учетом объема романа понятно, что машинистка работала недели полторы — минимум. Далее соавторы сверяли рукописный и машинописный экземпляры, вносили правку. Стало быть, когда за машинописный экземпляр принялся редактор, прошло не менее двух недель с момента завершения романа. И редактор потом тоже изрядно поработал — судя по тексту первой публикации. Нет, если б все было, как рассказывал Петров, роман печатался бы с мартовского номера, не раньше.
Тем не менее журнальная публикация «Двенадцати стульев» началась именно в январе. Что отсюда следует?
Первый вариант: роман дописан не в январе 1928 года. Как минимум в октябре предыдущего.
Второй: работу соавторы закончили именно в январе 1928 года. Но редакция не позже октября 1927 года согласилась принимать рукописи глав незавершенного романа. Принятые главы успели подготовить к публикации в январском номере, остальные редактировались и печатались по мере готовности.
Рассмотрим первый вариант: роман завершен в октябре 1927 года. Соответственно, к ноябрю был готов машинописный экземпляр, потом к работе приступил редактор. Но октябрь и даже ноябрь — это вряд ли. Хронологические рамки соавторы указали на последнем листе белового автографа: «1927-28 гг.».
Как раз здесь все точно. Хронологические рамки действия в «Двенадцати стульях» — с апреля по октябрь 1927 года, и роман буквально пронизан упоминаниями тогдашних газетных новостей. Известно также, что в июне соавторы отправились в отпуск на Кавказ, а вернувшись, не только роман писали. Еще и в газете работали, на службу ходили ежедневно, публиковались регулярно. Да пусть бы и начали в июне, все равно даже к ноябрю не была б рукопись готова.
Следовательно, возможен только второй вариант: с октября 1927 года редакция, согласившись начать публикацию незавершенной книги, принимала рукописи глав по мере готовности. И соавторы передавали рукописи машинистке по мере готовности — главами.
Это опять же по рукописям проследить можно. Самая ранняя из сохранившихся редакций — автограф Петрова — содержит двадцать глав. Названий у них нет. Петров набело черновики переписывал, и по ходу соавторы вносили исправления. В автографе каждая глава начиналась с титульного листа, где отдельно указывался номер ее прописью — так машинистке удобнее. Машинописных экземпляров было не менее двух, но сохранился полностью один. По нему видно, что уже в машинописи соавторы изменили поглавное деление. Текст разбит на сорок три главы, причем каждая получила свое название. Вероятно, новое решение было обусловлено журнальной спецификой. Главы меньшего объема удобнее при распределении материала по номерам.
Стало быть, история, рассказанная Петровым, опровергается на уровне анализа полиграфической специфики и рукописей. Да и не только в этом дело.
Маловероятно, чтобы в январе 1928 года, как сообщил Петров, у соавторов возникали сомнения относительно самой возможности издания. Публикацию романа журнал «30 дней» анонсировал в декабрьском номере 1927 года. Без всяких оговорок: «С января 1928 года читайте большой роман-хронику «Двенадцать стульев»[9].
Значит, редакция уже приняла рукопись, и вопрос был окончательно решен не позднее ноября 1927 года, когда завершилась подготовка декабрьского номера. Это подтвердил и еженедельник «Огонек», в последнем номере 1927 года поместивший фрагмент романа. Не обошлось, правда, без путаницы: одного соавтора редактор назвал, как и предусмотрено было, Петровым, второй же получил фамилию «Илье». Так и указано дважды: «Илье — Петров»[10].
Не мог Петров забыть о такой детали. Равным образом не мог забыть об анонсе. Другой вопрос — зачем понадобилась явно неправдоподобная версия, исключавшая описание редакционного цикла.
Вспомнить было о чем. Срочная подготовка романа к публикации, даже и частями, дело весьма хлопотное. Заведующему редакцией, или, в нынешней терминологии, ответственному секретарю, приходилось заранее планировать, затем постоянно координировать работу машинисток, редактора, корректора, художника, выдерживать сроки и т. д.
Но в журнале «30 дней» завредом был давний знакомый — В.А. Регинин. Популярный еще в предреволюционные годы журналист, он после Гражданской войны организовывал советскую печать в Одессе и приятельствовал с тамошними литераторами[11].
Соавторы вполне могли на его помощь рассчитывать. Правда, лишь после того, как решение о публикации было принято главным редактором. В 1927 году главный (или, как тогда говорили, ответственный) редактор журнала — В.И. Нарбут[12].
Знакомство с ним тоже было давним. Скандально известный поэт, некогда примыкавший к акмеистам, он в годы Гражданской войны сделал очень быстро советскую карьеру. А прибыв в Одессу, стал полновластным хозяином Одесского бюро украинского отделения Российского телеграфного агентства. Пригласил туда Катаева, Ильфа и других одесских поэтов. Нашлась также работа для младшего брата Катаева. Весной 1921 года Нарбут с повышением переведен в тогдашнюю столицу Украины — Харьков, где возглавил УКРОСТА. Вслед за ним уехал Катаев-старший. Ну а младший поступил на службу в Одесский уголовный розыск. В 1922 году Нарбута перевели в Москву, куда потом отправился Катаев-старший, вскоре приехал Ильф, затем и его будущий соавтор. Уже в Москве Нарбут реорганизовал несколько журналов, а также издательство «Земля и фабрика» — «ЗиФ», где был, можно сказать, представителем ЦК ВКП(б).
Своим прежним одесским подчиненным он явно протежировал, что отмечали современники. Так, по словам И.Я. Мандельштам, из его рук «одесские писатели ели хлеб»[13].
Она, кстати, тенденциозно, но ярко характеризовала издательскую программу Нарбута, которую тот «представлял себе на манер американских издателей детективов: массовые тиражи любой дряни в зазывающих пестрых обложках»[14]. Нарбут, согласно Мандельштам, был исправным служащим. В советских условиях «ничего, кроме партийного и коммерческого смысла книги, он знать не хотел». Образцы периодических изданий выбирались соответствующие — досоветские. Например, еженедельник «Синий журнал», издававшийся М.Г. Корнфельдом. Он, кстати, выпускал и популярнейший «Сатирикон». Ну а «Синий журнал» фактически редактировал, как известно, тот же Регинин[15].
Примечательно, что материалы «Синего журнала» использованы в главах романа, где описываются досоветские похождения Воробьянинова. Так, сообщение о перелете французского авиатора Бренденжона де Мулинэ из Парижа в Варшаву, соотнесенное с хроникой 1913 года, ассоциировалось с другим маршрутом, реальным, где конечным пунктом был Санкт-Петербург. Завершившийся 4 июня 1913 года беспосадочный перелет весьма оживленно обсуждался русской прессой. Рассматривался он как очередное доказательство безграничного могущества техники, а сам летчик — в статье, опубликованной «Синим журналом» 14 июня, — писал: «Петербург — шестая и самая удаленная от Парижа столица, которую я посещаю на аэроплане».