Миры И.А. Ильфа и Е.П. Петрова. Очерки вербализованной повседневности — страница 43 из 62

Напомним, кстати, что в 1948 году Секретариат ССП объявил выговор сотруднику издательства «Советский писатель» А.К. Тарасенкову, «допустившему выход в свет книги Ильфа и Петрова без ее предварительного прочтения». Да, тому самому, чья рецензия на «Двенадцать стульев» цитировалась выше. Маловероятно, чтоб о ней не знал бывший рапповец А.А. Фадеев. Просто в 1929 году развивалась одна интрига, а в 1948-м — другая. Правила игры не менялись, обсуждаемая книга была для Фадеева картой в игре, как для Тарасенкова, Блюма и прочих игроков.

На исходе 1930-х годов, когда Петров писал о единственной рецензии в «вечорке», он вряд ли забыл о критических откликах на первое издание «Двенадцати стульев». Набрасывая план воспоминаний об Ильфе, Петров следовал правилам игры, предложенной «Литературной газетой» в 1929 году. Тем более что правила эти приняли в свое время оба соавтора. Своеобразной поддержкой Тарасенкову был их фельетон «Мала куча — крыши нет», опубликованный в четвертом (январском) номере «Чудака» за 1930 год: «Но бывает и так, что критики ничего не пишут о книге молодого автора. Молчит Аллегро. Молчит Столпнер-Столпник. Безмолвствует Гав. Цепной. В молчании поглядывают они друг на друга и решаются начать. Крокодиловы сомнения грызут критиков.

— Кто его знает, хорошая это книга или плохая? Кто его знает! Похвалишь, а потом окажется, что плохая. Неприятностей не оберешься. Или обругаешь, а она вдруг окажется хорошей? Засмеют. Ужасное положение!

И только через два года критики узнают, что книга, о которой они не решились писать, вышла уже пятым тиражом и рекомендована главполитпросветом для сельских библиотек.

Ужас охватывает Столпника, Аллегро и Гав. Цепного. Скорей, скорей бумагу! Дайте, о дайте чернила! Где оно, мое вечное перо? И верные перья начинают скрипеть».

Связь фельетона с историей публикации романа была для современников очевидна. В фельетоне книга, о которой критики не решались писать, через два года «вышла уже пятым тиражом и рекомендована главполитпросветом для сельских библиотек». Роман Ильфа и Петрова через год вышел третий раз и был признан «Литературной газетой» вполне «идеологически выдержанным». Дабы и вовсе не оставалось сомнений, авторы заставили каждого из осмеиваемой троицы лицемерно сожалеть, что роман почему-то «прошел мимо нашей критики»…

Почти двадцать лет спустя отечественные мемуаристы и литературоведы, по-прежнему работавшие в условиях цензурных ограничений, не вышли за рамки легенды, предложенной «Литературной газетой» и поддержанной авторами «Двенадцати стульев». Легенда эта позволяла соблюдать запреты на упоминание о высланном и убитом Троцком и, конечно же, о расстрелянном в 1938 году Бухарине — оба почти полвека числились во «врагах народа».

Вопросы текстологии II

Одна из легенд, утвердившихся в 1960-е годы — долгая и трудная работа над «Золотым теленком».

На первый взгляд она выглядит убедительно. В самом деле, между началом публикации «Золотого теленка» и началом публикации «Двенадцати стульев» — три года. И если соавторы потратили на второй роман хотя бы половину или треть, получается все же больше, нежели четыре месяца, потраченные на «Двенадцать стульев». Отсюда вроде бы следует, что без трудностей не обошлось.

Но это — на первый взгляд. А при ближайшем рассмотрении выясняется, что никакой ясности нет и не было. Неясно, в частности, когда роман был начат, когда закончен, что конкретно мешало соавторам быстрее работать. Зато при анализе документов, относящихся непосредственно к периоду работы над романом, картина складывается вполне определенная.

2 августа 1929 года французский литературный еженедельник “Le merle” напечатал перевод статьи «Двойная биография». Рукопись статьи хранится в архиве соавторов, она датирована 25 июля 1929 года. На родине Ильфа и Петрова статья опубликована двадцать восемь лет спустя. В статье авторы уведомляли читателей: «Сейчас мы пишем роман под названием “Великий комбинатор”».

Понятно, что Ильф и Петров обращались к тем, кто знал о существовании «Двенадцати стульев». Книга уже вышла во французском переводе, тираж был раскуплен, речь шла о продолжении бестселлера. Потому еженедельник опубликовал статью с портретами авторов и рецензией на роман.

Кроме того, в архиве Ильфа и Петрова хранится рукопись первой части романа «Великий комбинатор». По объему — примерно треть «Золотого теленка».

Сюжетная идея «Великого комбинатора» была развитием прежней: Остап Бендер «в погоне за сокровищами». Что касается конкретных методов добычи «сокровищ», то, перебрав несколько вариантов, авторы остановились на шантаже и вымогательстве — профессионализм Бендера в подобного рода занятиях был известен читателям по «Двенадцати стульям». На этот раз великий комбинатор заставлял поделиться награбленным «подпольного миллионера», малосимпатичного казнокрада. Рукопись первой части «Великого комбинатора», хоть и с изменениями, в новый роман — «Золотой теленок» — вошла почти целиком. На ее титульном листе есть датировка: «начато — 2 августа 1929 г.» и «окончено — 23 августа 1929 г.».

Здесь, конечно, явное противоречие. 25 июля соавторы закончили статью, где сообщили, что работают над продолжением «Двенадцати стульев», работу же начали только неделю спустя — в день публикации статьи. Но дело даже не в этом. Такое бывает: в июле собрались работать, о чем и рассказали, в августе приступили. Важно другое: треть нового романа, если верить датировке, написана за три недели — быстрее, чем первая часть «Двенадцати стульев». Темп рекордный. Неясно, при чем тут трудности.

Говоря о трудностях, исследователи обычно ссылаются на один источник — уже цитировавшиеся черновики книги об Ильфе, над которой Петров работал в конце 1930 — начале 1940-х годов. Рассказывая об истории второго романа, Петров вспоминал: «Писать было очень трудно, денег было мало. Мы вспоминали о том, как легко писались “12 стульев”, и завидовали собственной молодости. Когда садились писать, в голове не было сюжета. Его выдумывали медленно и упорно».

Даже при минимально критическом отношении к этому источнику очевидно, что мемуарист несколько увлекся, живописуя тяготы. Особенно когда противопоставил «Двенадцать стульев» «Золотому теленку». В предисловии к «Записным книжкам» Ильфа описание работы над первым романом совсем иное: «Мы с детства знали, что такое труд. Но никогда не представляли себе, что такое писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью».

Свидетельства взаимоисключающие. Так что одно из двух: либо «Двенадцать стульев» — результат тяжелого труда, либо, наоборот, первый роман был написан легко, как сообщается в черновиках книги об Ильфе.

Можно, конечно считать, что оценки, «легко» и «трудно» — всегда субъективны. Пока соавторы писали «Двенадцать стульев», они находили муки творчества неимоверными, зато по сравнению с «Золотым теленком» прежняя работа показалась легкой. Но именно здесь неприемлемы подобные допущения. Обе оценки даны примерно в одно время — на рубеже 1930-1940-х годов.

Приведенная мемуаристом трогательная подробность — как соавторы «завидовали собственной молодости» — тоже неубедительна. Выходит, что, когда Ильфу исполнилось тридцать, Петрову соответственно двадцать пять, оба еще были молоды, и вот полутора лет не минуло, а уже сильно постарели.

Доверия не вызывает и другая жалоба Петрова — «денег было мало». Значит, в 1927 году, когда два газетчика работали над первым романом, денег им хватало. А в 1929 году, когда печатались гораздо чаще, им либо платили гораздо меньше, либо потребности выросли непомерно. Так ведь не было ни того ни другого.

Но, может быть, трудности начались, когда первая часть романа была завершена?

Такое предположение тоже неуместно. Если верить Петрову, муки творчества начались именно тогда, когда «садились писать». А после завершения первой части трудности вообще не мешали работе над романом. Ее попросту прервали. Как сообщает Петров, соавтор купил фотоаппарат, увлекся фотографией, из-за чего «работа над романом была отложена на год».

В общем, если и были трудности, то не те, что описывал Петров. Тех — быть не могло.

Как показывает история «Двенадцати стульев», Петров сочинял небылицы о себе и своем соавторе не из любви к искусству, а когда не мог рассказать правду. Описывая историю создания «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», он не выдумывал все заново, но по необходимости уводил читателя от опасных тем. Похоже, что опасным был разговор о конкретных сроках создания «Золотого теленка».

С учетом этих обстоятельств оставим пока вопрос о характере трудностей. Обратимся к вопросу о сроках.

Набрасывая план книги об Ильфе, Петров указал, что начало работы над новым романом совпало с «началом пятилетки». Речь шла, конечно, о первой пятилетке, а назывался роман «Великий комбинатор». Как известно, «первый пятилетний план развития народного хозяйства» был утвержден XVI партийной конференцией в апреле и V Всесоюзным съездом — в мае 1929 года. Рукопись первой части «Великого комбинатора» датирована августом. Соотнося даты, исследователи — в большинстве своем — и пришли к выводу: роман был начат не ранее весны и не позднее лета 1929 года. Остается выяснить, когда именно.

Вряд ли продолжение «Двенадцати стульев» планировалось изначально или, по крайней мере, когда последние главы романа были переданы в редакцию. Описание убийства Бендера так натуралистично, что никаких сомнений в исходе у читателя не должно было возникнуть. Значит, авторы приняли решение «реанимировать» великого комбинатора не раньше января-февраля 1928 года, когда публикация началась.

Л.М. Яновская, в 1960-е годы писавшая о текстологии «Золотого теленка», пришла к выводу, что работа над новым романом началась еще в период журнальной публикации «Двенадцати стульев». Значит, до июля 1928 года[280].

Такая гипотеза не противоречит воспоминаниям Петрова о «начале пятилетки» — если воспринимать их в историческом контексте. Считается, что первая пятилетка началась в 1929 году, когда план был утвержден. Однако это не вполне точно. План был разработан по директивам XV партийного съезда, проходившего в декабре 1927 года. А тогда планы составлялись на так называемые хозяйственные годы: с 1 октября предыдущего — по 1 октября последующего. Соответственно, начало первой пятилетки — осень 1928 года. Тогда, вероятно, соавторы уже писали новый роман.