Суммируя сказанное: Ильф и Петров — почти как в «Двенадцати стульях» — исхитрились вычеканить идею «Золотого теленка», следуя актуально прочерченной генеральной линии «после “Головокружения от успехов”», но найдя ей личное, искреннее толкование.
В «Двенадцати стульях» Москва — пространственно-смысловой центр романа. Ей отведена 2-я центральная часть, в Москве происходит сюжетная развязка. Напротив того, в «Золотом теленке» 2-я часть — черноморская, в ней впервые ощутимо включается политический календарь романа, и в финале в Черноморск — мимоходом заехав в столицу — возвращается великий комбинатор. Иными словами, если «Двенадцать стульев» — с точки зрения поэтики пространства — центростремительный роман, то «Золотой теленок» — центробежный.
В предисловии к «Золотому теленку» Ильф и Петров дали версию того, как было принято решение об убийстве Бендера в «Двенадцати стульях», которая охотно повторялась исследователями. Сначала соавторы спорили, убивать ли Бендера, потом выбор определился жребием: «В сахарницу были положены две бумажки, на одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две куриные косточки. Вынулся череп — и через полчаса великого комбинатора не стало, он был прирезан бритвой».
Так ли было, нет ли, неважно. Даже если и не так, все равно понятно, что вопрос об участи главного героя актуален тогда, когда пора «ставить последнюю точку». А с последними главами «Двенадцати стульев» соавторы очень торопились: журнальная публикация уже шла, роман надлежало закончить как можно скорее. Хоть как-то, лишь бы скорее.
Поражение всех «охотников за бриллиантами» было изначально предрешено. При этом ни Востриков, ни Воробьянинов особого сочувствия читателей и не должны были вызывать. Алчные, неумные, трусоватые — жалеть некого. Потому, волею авторов, они полностью осознают свое поражение, буквально сходят с ума от горя и обиды. Иное дело — великий комбинатор: веселый, остроумный, отважный, щедрый и великодушный, даже не лишенный своеобразного благородства. К нему соавторы были более милостивы: Бендер предательски убит. Он умер во сне, а засыпая, предвкушал скорую победу. Он не успел узнать о своем поражении.
Великий комбинатор умер непобежденным. Вот почему рано или поздно у читателей возникал вопрос: а если бы Воробьянинов и Бендер сразу вели поиск правильно, мечта бы исполнилась? «Идеологически правильный» ответ был очевиден и однозначен: все равно никогда бы не исполнилась. Все равно даже и великому комбинатору не выиграть у советской власти, никто в СССР не может и не сможет пользоваться богатством, приобретенным незаконно. Что и предстояло обосновать художественно.
Вряд ли Ильф и Петров были воодушевлены такой задачей. Но ссылкой на необходимость ее решения вполне обосновывался «социальный заказ» продолжения дилогии. Чем и воспользовались соавторы. В ситуации «после “Двенадцати стульев”» они приступили к роману о победе и окончательном поражении великого комбинатора. Бендер добывал богатство — и не мог его тратить. Потому что деньги сами по себе мало что значили: все жизненные блага в СССР распределялись соответственно «вкладу в строительство социализма». Победив, авантюрист вынужден был скрывать свою победу. Ему не купить собственный дом или автомобиль. Ему постоянно приходится уходить от вопроса о причинах богатства. Это и есть его поражение. Что и требовалось доказать.
Правда, завершение и публикацию романа приходилось откладывать — политическая ситуация постоянно менялась. И все же пришло время, когда продолжение «Двенадцати стульев» было вновь востребовано. На исходе 1930 года новый роман, с одной стороны, способствовал дискредитации бухаринского лозунга относительно уместности обогащения, а с другой — вписывался в ситуацию «после “Головокружения от успехов”». Критикам пришлось учитывать эти обстоятельства.
В архиве Ильфа и Петрова сохранился ранний вариант финала «Золотого теленка», который свидетельствует о прежнем, скажем так, милостивом отношении соавторов к великому комбинатору.
Возвращение в Черноморск выполняет здесь спасительную функцию. Бендер, убедившись в том, что в СССР он не может легально (похоже, и нелегально) пользоваться неправедно добытым богатством, избавляется от него и — женится на Зосе, девушке, любовью которой пренебрег ранее. Решение он принимает по совету Козлевича, глава в этом варианте так и называлась — несколько на лад Ф. Ницше — «Адам сказал, что так нужно»: «Остап ошеломленно посмотрел перед собой и увидел обыкновенный серенький домик с обыкновеннейшей серенькой вывеской: “Отдел Записей Актов Гражданского Состояния”.
— Это что? — спросил он Козлевича. — Так нужно?
— Обязательно, — ответил водитель Антилопы.
— Слышите, Зося, Адам говорит, что это обязательно нужно.
— Ну, раз Адам так говорит… — сказала девушка дрожащим голосом.
Командор и внучка старого ребусника вошли в серенький домик, а Козлевич снова залез под машину. Он задумал во время свадебного шествия в дом невесты дать Антилопе предельную скорость — двенадцать километров. Для этого надо было проверить механизмы.
Он все еще лежал под автомобилем, когда супруги вышли из Отдела Записей.
— Мне тридцать три года, — сказал великий комбинатор грустно, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого не воскресил.
— Вы еще воскресите мертвого, — воскликнула Зося, смеясь.
— Нет, — сказал Остап, — не выйдет. Я всю жизнь пытался это сделать, но не смог. Придется переквалифицироваться в управдомы.
И он посмотрел на Зоею. На ней было шершавое пальтецо, короче платья, и синий берет с детским помпоном. Правой рукой она придерживала сдуваемую ветром полу пальто, и на среднем пальце Остап увидел маленькое чернильное пятно, посаженное только что, когда Зося выводила свою фамилию в венчальной книге. Перед ним стояла жена»[337].
Семантика чаемого в Черноморске / Одессе «спасения» сближает первоначальный вариант с замечательно-грустным рассказом Ильфа «Блудный сын возвращается домой» и с позднейшими (1936 г.) воспоминаниями И.Э. Бабеля об Э.Г. Багрицком — одного «юго-западного» писателя о другом: «Я вспоминаю наш последний разговор. Пора бросить чужие города, согласились мы с ним, пора вернуться домой, в Одессу, снять домик на Ближних Мельницах, сочинять там истории, стариться… Мы видели себя стариками, лукавыми, жирными стариками, греющимися на одесском солнце, у моря — на бульваре, и провожающими женщин долгим взглядом…»[338].
Однако такой финал — как и в первом романе дилогии — оставлял место для сомнений. «Наверху», очевидно, сложилось «мнение». И, очевидно, именно на это жестко намекал А.В. Луначарский, когда писал о «большой ответственности» соавторов: «Оставить Бендера так, как они его оставили, — это значит не разрешить поставленной ими проблемы»[339]. Действительно, герой, прежде всего, наказан недостаточно. Кроме того, если в СССР обладатель незаконно нажитого богатства не может им воспользоваться, то как — вне СССР?
Второй вариант финала, внесенный практически во время печатания последних номеров журнала, все сомнения разрешал. Для Ильфа и Петрова этот вариант стал вопросом жизни и смерти. Своему переводчику В.Л. Бинштоку соавторы писали во Францию: «Что касается изменения конца, то имеющийся у Вас второй вариант является окончательным и ни в коем случае не может быть переделан… В противном случае нам придется отказаться от предлагаемого Вами издания»[340].
Соавторы изменили текст, но не изменили семантику Черноморски. Город по-прежнему символизирует «спасение», но великому комбинатору отказано в этом праве.
Потерпев неизбежное поражение в попытке жить подпольным миллионером и равно в попытке отвоевать любовь Зоей Синицкой, Бендер пробует бежать за границу. Не меньше «четырех месяцев» готовил побег и, если следовать внутреннему календарю романа, пересек румынскую границу в начале 1931 года. Раньше — в погоне за богатством — он потерял друзей, разбогатев, узнал, что любимая девушка вышла замуж. Но и бегство из СССР не помогло: перейдя границу, великий комбинатор ограблен, едва не убит и еле сумел вернуться.
Заграница словно не существует для советского человека.
Еще в Москве — при последней встрече с Балагановым — великий комбинатор предрек: «Все это выдумка. Нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана». И — переходя на смысловой уровень мифа — великий комбинатор вычеканил предельно обобщенную формулу: «Заграница — это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается».
Поразительно, но — если вернуться от мифа к политической актуальности — Сталин говорил на XVI съезде примерно то же. Во-первых, его речь позволяет вспомнить, что Румыния, куда бежал Бендер, — это бывшая часть Российской империи, отторгнутая после революции и отнюдь не забытая советской властью: «Говорят о международном праве, о международных обязательствах. Но на основании какого международного права отсекли господа “союзники” от СССР Бессарабию и отдали ее в рабство румынским боярам?» Во-вторых, Сталин обсуждает с делегатами проблему невозвращенцев, предлагая свою интерпретацию их статуса: «Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью. Понятно, следовательно, что кто не хочет считаться с нашей Конституцией — может проходить дальше, на все четыре стороны. Что касается Беседовских, Соломонов, Дмитриевских и т. п., то мы и впредь будем выкидывать вон таких людей как бракованный товар, ненужный и вредный для революции. Пусть подымают их на щит те, которые питают особые симпатии к отбросам. (Смех.) Жернова нашей революции работают хорошо. Они берут все годное и отдают Советам, а отбросы выкидывают вон. Говорят, что во Франции, среди парижских буржуа, имеется большой спрос на этот бракованный товар. Что же, пусть импортируют его на здоровье. Правда, это несколько обременит импортные статьи торгового баланса Франции, против чего всегда протестуют господа буржуа. Но это уж их дело. Давайте не будем вмешиваться во внутренние дела Франции.