Мертвецы сказали свои последние слова, когда их слушали, — именно мертвецы, а не смертники».
Главное преступление «вредителей» — предательство: «Эти люди хотели такого, что неприемлемо, казалось бы, даже махровому монархисту, ибо эти люди хотели Россию — не только социалистическую, но и бывшую имперскую — распродать на лоскутья». Последствия предательства, умноженные на сквозной для фельетона мотив живых мертвецов, крови, смерти, дают Пильняку повод изобразить устрашающую судьбу тех советских людей, которые в результате расчленения России окажутся за рубежом: «…эти миллионы окажутся, кроме СССР, в странах наиболее нищих, платящих человеческим мясом, в Польше и Румынии, — эти миллионы окажутся в семействах нищих, у крестьян и городской бедноты, — кровь, человеческое мясо и смрад трупины, — пепел пожарищ, порох, дым, удушливые газы, слезы, отчаянная физическая боль, моральный ужас и смерть, смерть!»
Открывает Пильняк и главную силу, которая «возникает» за лидерами Промпартии — «зловещее свиное рыло золотого мешка, которое золотом, кровью и предательством хочет остановить историю, погнав ее в ужас и вспять».
Венчается фельетон призывом авторитетного писателя-попутчика: «Интеллигенция, знайте, что бы ни было — будущее у социализма, будущее у СССР, будущее у нас».
Несчастные «миллионы», преданные «вредителями», могут оказаться в Польше и Румынии по их злой воле — великий комбинатор рвется в нищую Румынию по собственному почину, действиями вредителей руководит «свиное рыло золотого мешка» — Бендер попал в рабство «золотому теленку» и стал карнавальным кавалером Ордена Золотого руна, истинная интеллигенция проклинает «мертвецов» — изменников, сознавая, что «будущее у нас», — Остап переходит границу, забыв собственные слова: «Заграница — это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается». То есть если роман Пильняка мотивировал внесоветскость великого комбинатора, то фельетон — его обреченность на поражение в противостоянии с коллективом.
Наконец, последнее. Признав поражение, великий комбинатор смиряется с тем, что должен «переквалифицироваться», но авторы в разных редакциях предлагают по-разному разные направления «переквалификации»: в «управдома» (первый вариант финала), в «дворника» (второй вариант финала в рукописной редакции)[349], снова в «управдома» («каноническая» редакция). Различие это — принципиальное: переквалификация в «дворника» похожа на путь исправления, а в управдома — на возвращение к карьере советского бюрократа и афериста.
Колебания соавторов, похоже, воплотили странные трансформации общественного мнения в конце 1930 — начале 1931 года, показавшие, что «действительной целью эффектной судебной инсценировки было не исправление правосудия, но симуляция общенародного единодушия, атмосферы гражданского экстаза, — безотносительно к содержанию вызывающих ее лозунгов»[350]. Как полагает О.В. Хлевнюк, «Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации и “разоблачения” этого периода преследовали сравнительно скромные цели: создать условия для окончательного подавления оппозиции, запугать всех недовольных и колеблющихся»[351]. Потому, с одной стороны, наконец вывели из Политбюро и сняли с поста Предсовнаркома А.И. Рыкова, с другой же стороны, истерические требования казни членам Промпартии были блокированы неожиданной заменой расстрела на десять лет заключения, а 23 мая в «Правде» председатель ВСНХ Серго Орджоникидзе напечатал статью «Кто сконструировал и технически руководил постройкой первого советского блюминга», где подчеркивал инженерные заслуги бывших заговорщиков.
Завершив дилогию, Ильф и Петров выполнили «социальный заказ». Вот только делали они это по-своему, и результаты получились несколько неожиданные.
Да, соавторы доказали: Бендер не решил задачу личного обогащения незаконными способами, потому что в СССР она такими способами неразрешима вообще, а из СССР незаконно обретенное богатство вынести не удастся: отнимут. Неважно, с какой стороны государственной границы, но обязательно отнимут.
И все же роман не был вполне советским.
(1) В меру радикализации конфликта коллектив / одиночка, базового для «Золотого теленка», радикализировался и протест главного героя: самим фактом своего существования и своими афоризмами он отрицал советскую власть. Даже поражение тут ничего не меняло. Несмотря на то (или благодаря тому) что великий комбинатор упорно не желал «строить социализм». Тесно ему было в СССР, тесно и скучно. Соответствующую фразу редакторы могли бы и вычеркнуть — все равно она бы подразумевалась, поскольку дело было не во фразах, а в базовом конфликте. Но если умному и смелому, веселому и великодушному, изобретательному и щедрому скучно и тесно в «стране социализма», то нежелательные — с точки зрения «идеологической выдержанности» — ассоциации тоже сами собой подразумевались. Хотели того соавторы или же нет[352].
(2) Обаяние великого комбинатора и разящая сила его острот возрастали оттого, что — на уровне нарратологии — он функционировал в качестве носителя авторского взгляда, да еще и аккумулировал энергию литературных аллюзий. Сюжетное построение, отражающее ситуацию «после “Головокружения от успехов”», было вполне лояльным, но лишь оно блокировало бендеровский потенциал отрицания и реабилитировало соавторов. Потому они так и беспокоились о новой развязке «Золотого теленка».
А может, (3) оказалась актуализирована глубинная, жанровая «память» Бендера — «сочетание плутовства с демонизмом». И приходится констатировать тонкость Луначарского, который тревожно предупреждал Ильфа и Петрова о парадоксальности их героя: «Оставить его плутом и повести дальше по пути разрушительного авантюризма — значит превратить его окончательно в бандита, в своеобразного беса (так!), опасно вертящегося под ногами у строительства жизни».