– Не думаю, что врачи так же рьяно боролись за жизнь того вора, как за вашу жизнь, – сказал Бенни.
– Они совсем не боролись, они отвезли его труп в морг, – кивнул Джефф. – Мои слова могут показаться вам словами бесчувственного человека, но что поделаешь? Ученые творят чудеса, но все же они ещё не знают, как из яичницы сделать сырые яйца.
Я содрогнулась.
– А нельзя ли…
– Тебя это не выводит из себя? – повернулся ко мне Аронс.
– А может вывести? – Хокинс с наслаждением потягивал вино, поглядывая на Бенни поверх ободка стакана. Бенни умолк, и Хокинс счел нужным добавить: – Понимаю, тот человек не родился вором. И не собирался им становиться. Понимаю, у него не было возможности годами учиться в спецшколе искусству, как убивать сотрудников ФБР. Знаю, существует целый клубок причин, связанных с социальным расслоением общества, который толкает людей на скользкий путь. Вдобавок от парня отвернулась удача, все это и привело его на товарный склад. То, что воришка увидел меня первым, – игра судьбы, рулетка, слепой случай. Если бы я первым заметил его, я бы отступил в тень, заснял бы парня на пленку, позволил ему завершить работу и отпустил бы с Богом. Я ведь охотился за дичью покрупнее! Когда он нажимал на спусковой крючок, он фактически совершал акт самоубийства. Если вы пытаетесь найти какую-то нравственную подоплеку инцидента, то её или нет, или вся она лежит на поверхности, там, на свету, во дворе склада.
– Я так понимаю: вы полагаете, что нет никакой вашей вины в его смерти, – усмехнулся Бенни.
– Лично моей – нет, и лично его – тоже нет, – сказал Джефф. – Я только тот человек, каким стал. И он был лишь тем, кем был. И если вы проиграете эту сцену ещё тысячу раз, то тысячу раз убедитесь – там было лишь два варианта развязки. Все зависело от того, сумел бы он убить меня до того, как я выхватил оружие из кобуры. – Джефф взглянул на меня. – С моей стороны вины нет. Он дважды попал в меня прежде чем я нажал на спусковой крючок. Хотел бы я видеть такого святого, который при подобных обстоятельствах не выстрелил бы в ответ.
Бенни налил себе вина. Его речь стала быстрой; обычно это случалось, когда разговор захватывал Аронса.
– Мне понятен ход ваших логических рассуждений, – заявил Аронс. – Не думаю, однако, что мы под одним и тем же углом оцениваем происшедшее. Поинтересовались ли вы, например, тем, что за семья была у этого человека?
– А про мою семью не хотите услышать? – спросил Хокинс, – С моей мачехой случился нервный припадок. Одна из моих сестер по клану поклялась, что до тех пор, пока я не уйду из ФБР, она не скажет мне ни слова. Никогда. И не говорит. А была ли у него семья… мне не известно. Я полицейский, а не профсоюз и не служащий из отдела соцобеспечения. – Джефф жестом указал на нож, висящий на поясе Бенни. – У вас нет разрешения на ношение оружия. А нож вы носите. Означает ли это, что вы намерены убивать?
– Я не стремлюсь убивать, – пояснил Аронс. – Это на случай, если кто-нибудь посягнет на мою жизнь. Прежде я никогда не носил нож. Не носил до тех пор, пока два года тому назад мне не проломили череп. В основном же оружие для того, чтобы отпугнуть потенциального нападающего.
Хокинс тихонько засмеялся.
– Но где гарантия того, что в следующий раз вы не устремитесь с этим ножом на вашего потенциального обидчика?
– В принципе эту возможность я допускаю. Но вообще-то я уверен в себе.
Не допускал! Совсем недавно не допускал! По крайней мере, пытался меня в этом убедить. Я чуть было не напомнила Аронсу его слова, но сдержалась.
– Тебе бы тоже не мешало носить с собой нож, – посоветовал мне Джефф. – Хотя бы для вида – помогает. А ты ведь фехтуешь уже достаточно прилично для того, чтобы защитить себя в случае необходимости.
– У меня всегда при себе, в сумке, газовый баллончик, – ответила я. Я приобрела его после того, как на меня напал маньяк. – Но, быть может, мы поговорим о чем-нибудь более приятном?
Я постаралась направить беседу в иное русло, и очень скоро мы заговорили на политические темы. Бенни вел себя весьма сдержанно, хотя и очень чутко реагировал на все наши с Джеффом высказывания, а Джефф был настроен очень критически по отношению к правительству, и в его голосе звучала нескрываемая горечь.
Через полчаса мы с Хокинсом отправились на занятия, а Бенни остался в кафе допивать свое вино. После прокуренной атмосферы кафе морозный воздух показался мне просто изумительным. Над мостовой, над потоком машин кружили редкие снежинки.
– Ты всегда настроен так радикально, когда снимаешь форму? – спросила я у полицейского.
На нем был плащ с капюшоном. Я заметила, как дрогнула грубая ткань, когда Джефф пожал плечами.
– Ну, я, наверное, слегка переборщил. Хотел, чтоб Аронс чувствовал себя посвободнее. А что касается Бюро… у нас мало интересуются политическими взглядами сотрудников, пока эти взгляды проявляются лишь на уровне симпатий к той или иной партии, к какому-то движению. Другое дело – я не имею права присоединиться к какой-либо политической группировке. Даже к лобби.
– Даже к лобби? Как же ты голосуешь? – спросила я.
– А ты не знаешь? – Хокинс с удивлением посмотрел на меня. – А никак. Мы не имеем права. Полицейские и военные не принимают участия в голосовании. Исключение – референдумы по каким-то локальным или иным вопросам, не касающимся политики. Впрочем, военные не участвуют и в них.
– Как же так?
– Это, собственно, не закон. Это отлаженный механизм. Если ты не принадлежишь к какому-либо лобби, ты не можешь, используя бюллетень, высказывать свое «за» или «против» по общегосударственным вопросам. Но я – коренной житель города Нью-Йорка, и у меня есть возможность решать вопросы, касающиеся, например, уборки мусора в Нью-Йорке… А солдат не является постоянным жителем города или штата, в которых он служит, вне зависимости от того, как долго он там живет. Все, что ему позволено, – написать свое мнение по той или иной проблеме при заполнении ежегодного бланка переписи населения. И все. Это несправедливо, но логика – для чего запущен такой механизм – абсолютно ясна.
Так как я не сказала ни слова в ответ, Джефф продолжил свою мысль:
– После Революции люди, пришедшие к власти, были весьма признательны тем силам, что вознесли их наверх. Признательны, но не более того. И те из лидеров, что оказались достаточно смекалисты, должны были как-то застраховать себя от неожиданностей, чтобы при любом раскладе сохранить за собой руководящие кресла. А партия Народного Капитализма, ещё до Второй Революции, опиралась, как ты знаешь, на простых людей, на самые широкие слои, то есть на средний класс.
Кое-что и я помнила из истории.
– Инфляция поставила средний класс примерно в те же условия, что и богатые слои населения, – сказала я. – Но в период инфляции огромные состояния обесцениваются куда в большей степени, нежели мелкие.
– Правильно, – _ похвалил меня Джефф. – А кто составляет основу вооруженных сил и полиции? Тот же средний класс, выходцы из него. Командиры могут принадлежать к высшим слоям, но что стоят их приказы, когда сержанты и рядовые отказываются эти приказы исполнять?
Мы шли по узкому тротуару Десятой авеню.
– Вот и разразилась эта «короткая» война. Все речи высоколобых риторов пошли побоку, когда выяснилось, что все оружие сосредоточено в руках у Ковальского, причем ещё задолго до четырнадцатого сентября. А когда солдаты и офицеры присоединились ко Всеобщей забастовке трудящихся, дело было кончено, – пояснил мне Джефф. – И уже не играло роли – продержится ли Вашингтон ещё месяц или падет сразу.
– А потом лоббисты пожелали обезопасить себя от подобных повторений истории, – догадалась я. – Все верно, я понимаю. – Джефф тронул меня за локоть, и мы побрели по тротуару под руку. – Дабы подстраховаться, они лишили военных избирательных прав. Непонятно только, как после всего этого им удалось выйти сухими из воды? – спросила я.
– Тебе следует получше познакомиться с историей первых нескольких месяцев после Революции, – посоветовал Хокинс. – Тогда поймешь. Смотри под ноги, лед.
Мы подались вправо и ступили на проезжую часть; я проскользила по льду полметра, но Джефф подхватил меня, и мне удалось удержать равновесие.
– Во всяком случае, то было смутное время, – произнес Хокинс. – Они действовали потихоньку, полегоньку, шажок за шажком. Их шаги казались вполне логичными, а поступки – безвредными для народа. Не забудем и то, что лоббистская система не явилась миру в одночасье из головы Ковальского. К тому же на несколько месяцев в стране было введено военное положение, а потом в течение нескольких лет в ней царил хаос, беспросветный хаос. Поначалу дело выглядело так, словно новые власти решили сразу же зарекомендовать себя в качестве неутомимых борцов за гражданские свободы населения – стараясь ослабить влияние силовых структур на общество, они лишили армию и полицию права объединяться в профсоюзы, заниматься политикой, влиять на ход избирательных кампаний. На все это была наброшена дымовая завеса пропаганды – закон предоставлял военным и полицейским ряд привилегий перед другими социальными группами. То же касалось, как ты понимаешь, и секретных служб. И вот когда дым рассеялся, мы оказались одной из самых привилегированных социальных групп, которой, однако, не нашлось подходящего места в механизме избирательной системы.
Мы зашли в Рассел-Хауз, тут было тепло и светло. В вестибюле мы остановились, чтобы стряхнуть снег с одежды.
– Но вы по-прежнему держите в руках оружие, – заметила я Хокинсу.
Джефф улыбнулся и приложил палец к губам.
Глава 27Дневник экс-шпионки
4 декабря. Какая наглость! Кто-то сегодня отпер ключом дверь моей комнаты, проник в неё и оставил у меня на столе А записку: «Встреча с нами в восемь вечера, во вторник, в том же месте, сообщи Б.».
Нервы совсем разболтались. До конца четверти остается всего десять дней. Впереди куча зачетов и экзаменов, а тут ещё эта напасть! С меня довольно.