Выскочив из подъезда, он оглянулся по сторонам, сначала взыскующе, а потом
— недоуменно. Стая воробьев мирно клевала что-то в траве. К ним осторожно — сантиметр за сантиметром — подбиралась облезлая бродячая кошка. Больше в округе, насколько хватало взгляда, никого не было.
Зяблик, прихрамывая и матерясь, присоединился к приятелю.
— Товарищ Артем красиво ноги сделал, — процедил он сквозь зубы.
— Как на помеле улетел, — вздохнул Смыков. — Скользкий субъект… Что он за ахинею нес про свое отчество?
— Может, и не ахинею, — задумчиво промолвил Зяблик. — Может, это намек какой-то… Появится он еще. Сукой буду — появится.
Цыпф и Чмыхало вернулись даже раньше, чем это ожидалось, — довольные, слегка пьяные, но на колесах. Драндулет не только отремонтировали, но и заново покрасили в колер «зеленая липа», отчего он стал похож на уродливую лягушку-переростка. Хваленая маковская шпана на поверку оказалась милейшим народом, а Максима Ивановича Пыжлова в трезвом виде можно было хоть к ране прикладывать. Правда, выпивши он бывал крут и стрелял из ручного пулемета по одному ему заметным химерическим существам.
Стали демонстративно собираться в дорогу, надеясь, что вновь объявится Белый Чужак или о себе дадут знать оставленные аггелами связные. Когда ни того ни другого не случилось, заглушили мотор и устроили летучее совещание.
— Пока вас здесь не было, мы все норы в городе перековыряли, — сообщил Зяблик. — Тех аггелов здесь уже нет, это гарантировано. Мы их последнюю хазу нашли. Не знаю, как Шансонетка, но Верка там точно была, — он продемонстрировал тонкий серебряный браслетик. — Узнаете эту цацку?
— Якши, — кивнул Толгай. — Мой булэк. На бабий праздник ей дарил.
— Замок в порядке. — Зяблик попробовал застегнуть браслет на своем запястье, но тут же оставил эту блажь. — Наверное, Верка его специально подбросила, чтобы знак подать.
Потом докладывал Цыпф:
— Мы по дороге сюда, кого смогли, всех предупредили. Через Отчину к Трехградью аггелам ни за что не пройти. Вот здесь, — он перечеркнул на своей схеме один из овалов, — ватага Мишки Монаха шурует… Зато вот здесь, — он ткнул угольком немного выше, — три дня назад какой-то автобус видели. Шел в сторону кастильской границы и попутчиков не подбирал.
— Аггелы дорог сторонятся, — покачал головой Зяблик. — Они глухоманью ходят, как волки. По долинам и по взгорьям.
— Не забывай, что они не одни. Женщины по долинам и по взгорьям не очень-то пойдут.
— Пойдут, если шильцем подгонять.
— Предлагаю вынести решение, — вмешался Смыков. — А не то вы тут до новых веников будете дискутировать… Куда сначала направимся? В Кастилию? Кто — «за»? Принято единогласно.
Перед тем как сесть в драндулет, он тщательно стер со стены нарисованную Цыпфом карту.
По пути заезжали во все подряд придорожные общины, но водки нигде не пили, даже в Маковке, а только расспрашивали обо всем подозрительном, что случилось за последние трое суток.
Странный автобус с зашторенными окнами, никогда здесь раньше не появлявшийся, видели сразу несколько человек, однако за Старым Селом, где шоссе раздваивалось, его след терялся.
Единственным отклонением от маршрута был визит к дону Эстебану. Узнав о случившемся, он продиктовал Смыкову несколько рекомендательных писем и дал в провожатые своего племянника — заносчивого, но чрезвычайно низкорослого молодого человека, что, впрочем, было характерной приметой всех по-настоящему родовитых кастильцев.
Покинув миссию, драндулет покатил обратно к Старому Селу. Единственной реальной зацепкой пока оставался загадочный автобус. Вероятность того, что он принадлежит аггелам, была ничтожно мала. Однако, в отличие от других версий, не равнялась нулю.
На очередном затяжном подъеме благородный дон Хаймес де Солар (а для очень узкого круга лиц — просто Яша), хоть и воспитанный отцами доминиканцами в божьем страхе, но в силу своего юного возраста не чуравшийся никаких новых веяний, толкнул Толгая в спину и надменно сказал:
— На вторую скорость переключайся, язычник! Русским он владел не хуже, чем Смыков — испанским, и при дяде выполнял обязанности секретаря по особым поручениям. Пшеничный самогон он предпочитал изысканным винам своей родины, а пышнотелых светловолосых аборигенок станции Воронки — чернявым и худосочным землячкам.
— Я крещеный! — обиделся Чмыхало, над которым пьяный Зяблик однажды действительно совершил глумливое подобие этого обряда. — Ты сам язычник! Богородице молишься! Никакая она не Богородица, а просто баба! Не может баба Бога родить. Бог один на небе!
Этого горячий кабальеро стерпеть не мог и с решительным видом схватился за эфес своего узкого, мавританской работы меча.
— Подожди немного, Яша, — посоветовал ему Зяблик, сам же и внушивший Толгаю эту несторианскую ересь. — Уж больно момент неудобный. Видишь, какие кюветы? Если туда сковырнемся, все тем самым местом накроемся, из которого Богородица сына произвела.
Впрочем, к тому времени, когда драндулет достиг участка дороги, на котором водителя можно было рубить без особого ущерба для пассажиров, дон Хаймес уже забыл о своей обиде, увлеченный рассказом Зяблика.
— Ну что, спрашивается, у баб в этом месте такого особенного? — развивал тот свою очередную теорию. — Да ничего. Кусок кишки, и все. Недаром в народе то место срамным называется. А для нашего брата там как будто медом намазано! Сколько достойных мужиков из-за этого места погорело! Был у меня, кстати, в жизни один забавный случай. В классе десятом, если не вру. Устроили мы на Октябрьские праздники складчину, благо хата свободная имелась. Пацаны ящик вина плодово-ягодного купили, а пацанки закусь организовали. Так, ничего особенного: картошка, килька, пирожки, винегрет из свеклы. Ты, Яша, винегрет из свеклы пробовал?
— Да, — сдержанно кивнул кастилец. — Гадость.
— Ну это на чей вкус… Упились мы тогда в лежку! Там же и спать остались. Но без всяких блудодействий. Пацанки наши целоваться целовались и за сиськи позволяли щупать, но не больше. Комсомолки как-никак. И вот просыпаюсь я ночью от дикой жажды. Пробираюсь в темноте на кухню и зажигаю свет. Что же я там вижу? На столе спит моя одноклассница Ленка. Хорошая такая девчонка, спортивная. Сто метров лучше ее в то время только один я бегал. Перебрала она, значит, лишнего и заснула на кухне рядом с недоеденными закусками. А какой-то подлец из наших, конечно, стянул с нее трусики и напихал в это самое срамное место винегрета. От души напихал, не пожалел. Полюбовался я на такой натюрморт и пошел досыпать. Утречком мы проснулись, пустую тару сдали, еще вина купили, на опохмелку. Сели опять за стол, а на нем только хлеб да этот самый вчерашний винегрет. Ленка его не ест и на всех нас подозрительно посматривает. Кому, мол, он тоже в глотку не полезет. Что тут будешь делать? Зачем мне лишние неприятности? Давлюсь, но ем. С тех пор года три на вареную свеклу смотреть не мог. Только в зоне опять приохотился.
— Давно замечаю, что вы не умеете ценить столь утешительное сокровище, дарованное вам Господом, — сказал дон Хаймес.
— Ты, Яша, о бабах наших, что ли? — переспросил Зяблик.
— Да! — Дон Хаймес сглотнул слюну, словно вспомнил о чем-то очень вкусном.
— Ну это уж как водится, — развел руками Зяблик. — Что имеем, не храним, потерявши, плачем… Жениться тебе надо, Яша.
— Я обручен с благородной доньей Долорес де Вильена, наследницей рода Аларкон, — высокомерно заявил кастилец. — Свадьба состоится через пять лет, как только невеста достигнет приемлемого возраста.
— Сколько же ей сейчас?
— Четыре года.
— У-У-У; — покачал головой Зяблик. — За пять лет ты всех наших баб перетрахаешь и за арапок возьмешься.
— Не упоминай при мне этих дщерей сатаны, — дон Хаймес снова схватился за меч.
— Молчу, молчу! — Зяблик сложил руки крестом. — Я это так, к слову… Хотя вот Смыков наш не одну негритянку перепробовал, когда на Кубе интернациональный долг выполнял, и очень даже доволен остался.
— Попрошу не утрировать, братец вы мой! — вскинулся задремавший Смыков. — Если кубинские женщины и дарили мне свою благосклонность, делали они это исключительно на почве уважения к нашей родине.
— Не спорю, — согласился Зяблик. — Больше тебе не за что давать. Только из чувства уважения к нашей родине.
С вершины холма, на который, натужно завывая, взобрался драндулет, уже видно было Старое Село — два десятка деревянных домиков, приткнувшихся в берегу бездонного провала, в который не так давно, наподобие града Китежа, канули (только безо всяких надежд на возвращение) сразу четыре улицы, бывший клуб и свиноферма.
Дорога впереди шла разсохой — раздваивалась под острым углом. Оба пути вели в Кастилию, но если левый имел за рубежом свое продолжение, то правый терялся в диких горных кряжах Сьерры-Морены. Нельзя было даже представить себе, какой маршрут выбрали аггелы, если они действительно побывали здесь.
Нынешний сельский староста знал Смыкова по каким-то старым делам, и с его помощью вскоре удалось выяснить, что загадочный автобус назад не возвращался и мимо кастильской заставы, на которой взимали пошлину золотом или алюминием, не проезжал. Кто-то из пастухов вспомнил, что пару дней назад видел за дальним лесом дым — густой и черный, совсем не такой, какой дает горящее дерево или торф.
Поспешили в ту сторону и вскоре обнаружили свежий съезд с дороги в поле, а еще через полчаса — начисто обглоданный огнем остов автобуса. Приехавшие сюда люди хладнокровно сожгли его, после чего — судя по отпечаткам подошв — налегке ушли в сторону границы. Дальнейшие следы терялись на вытоптанном коровами и овцами выгоне.
— Знать бы точно, кто здесь сшивался, — почесал за ухом Зяблик. — Вдруг это и не аггелы вовсе.
— А кто же? — поинтересовался Цыпф.
— Да мало ли кто… Может, контрабандисты за товарами пошли, может, наши девки в кастильские бордели подались вербоваться.
— Они тут были… друзья ваши, аггелы, — отличавшийся не только феноменальным слухом, но и завидным зрением Смыков прищурился вдаль. — Вон и весточку оставили…