Дауид раскинул руки в стороны.
— Танцуйте! Верните Солнечного Кузнеца домой! — крикнул он.
«Победа!» — пронзила сознание Ворона мысль. Он ощутил такое облегчение, что лишь сила воли помогла ему удержаться на ногах. Он увидел, как толпа закружилась, образуя цепочку из соединенных колец, и прошипел Корсу:
— Если будем осторожны, мы спасены. Только нужно постараться их не отвлекать. Будем продолжать медленно пятиться в такт их танцу, делая остановку после каждого шага. Если мы исчезнем в лесу при последнем такте, думаю, это их устроит.
— Что происходит? — прохрипел Тольтека.
— Тихо, тебе говорят!
Ворон почувствовал, как Тольтека зашатался и привалился к нему. Что делать? — подумал он. Это тяжелый удар, особенно для того, кто не привык глядеть смерти в лицо. Если занять Тольтеку разговором, он, может быть, не грохнется в обморок, а танцоры внизу — все их внимание было поглощено красивой фигурой, которую они старательно, как дети, исполняли, — едва ли заметят, что стоящие над ними персонажи из мифов перешептываются.
— Итак. — Наблюдая за танцем, Ворон почувствовал, что пора сделать еще шаг назад. Он взял Тольтеку под локоть, заставляя повторять свои движения. — Ты пришел сюда со своим идиотским намерением спасти Эльфави. А потом?
— Я… я… я спустился на… на площадь. Они… что-то бормотали. Что-то бессмысленное, это было ужасно…
— Не так громко!
— Я увидел Дауида. Попытался с ним заговорить. Они все, все до одного стали все больше возбуждаться. Дочка Ллирдина вскрикнула и побежала от меня. Он погнался за нею и убил. Роботы-уборщики п-п-просто унесли тело. Они начали… обступать меня.
— Понятно. Теперь внимание. Еще шаг назад. Стоп. — Ворон застыл: к нему повернулось множество голов. На этом расстоянии в свете луны у них не было лиц. Когда они снова занялись танцем, Ворон перевел дух.
— Должно быть, это мутация, — объяснил он. — Мутация и генетическое отклонение, случившееся с первоначальной малочисленной популяцией. Хотя их история о том, что они произошли от одного мужчины и двух женщин, похожа на миф, возможно, это и правда. Так или иначе, у них изменилась схема обмена веществ. Например, они совершенно не переносят табака — у них на него сильнейшая аллергия. С точки зрения эндокринной системы изменения приблизительно такие же. Биологически они, вполне возможно, еще способны давать общее потомство с нами. Но в культурном отношении… нет, по-моему, это уже совершенно другая цивилизация. Теперь уже да.
— Бэйлов куст? — спросил Тольтека тоненьким голоском, дрожащим, как у обиженного ребенка.
— Да. Ты говорил мне, что при цветении этот куст выделяет ароматическое вещество. На человека с нормальной биохимией оно не действует, но у гвидионцев обмен веществ нарушен, а это вещество по химическому составу похоже на те, что вызывают шизофрению. Эти люди чувствительны к нему. Каждую гвидионскую весну они теряют рассудок.
Беззвучный танец внизу ускорил свой ритм. Ворон поспешил использовать этот шанс, чтобы подняться сразу на несколько ступеней.
— Просто чудо, что они не вымерли в самом начале, — продолжил он, когда им пришлось снова остановиться. — Так или иначе, они выжили, и начался процесс их медленной болезненной адаптации. Само собой, они не помнят того, что происходит с ними в периоды безумия. Они просто не осмеливаются вспоминать. А вы бы посмели? Вот основная причина, почему они так и не сделали научного исследования Бэйла и не приняли мер предосторожности, которые для нас самоочевидны. Вместо этого они выстроили вокруг Бэйла свою религию и подчинили ему весь свой образ жизни. Лишь в самом начале сезона, когда они еще не потеряли рассудка, но уже чувствуют, что у них в крови закипает безумие — только тогда они способны признаться самим себе, что не понимают, что с ними происходит. В остальное время года они скрывают истину под шелухой бессмысленных слов о существовании какой-то высшей реальности.
Итак, их культура не создавалась по заранее сформулированному плану. Она вырабатывалась вслепую, путем проб и ошибок, в течение многих столетий. И наконец им удалось отыскать способ свести наносимый Бэйлом вред к минимуму.
Не забывайте, их психика, по существу, отлична от человеческой. Мы с вами — это смесь хороших, дурных и средних качеств; мы всегда несем в себе свои конфликты. Но гвидионцы, похоже, проживают все свои неприятности и несчастья в течение этих нескольких дней. Им удалось случайно наткнуться на способ, с помощью которого удается избежать больших жертв. По этой же причине они так и не заселили остальную планету. Им самим причина не известна, сдерживание демографического роста — это явная попытка найти предлог, но я точно знаю, в чем тут дело: просто в других местах нет бэйлова куста. Они так хорошо к нему адаптировались, что уже не могут без него жить. Хотел бы я знать, что случится с гвидионцем, если его лишить этого периодического помешательства. Боюсь, результат будет довольно плачевным.
Их предохраняет вся материальная культура: крепкие здания, никто не живет в одиночку, никакого огнестрельного оружия, никакой атомной энергии, все, что нужно уберечь и от чего нужно уберечься на время, пока бушует ад, запирают под замок. Этот Святой Город, как, я полагаю, и все остальные места такого рода на планете, построен в виде лабиринта из множества каморок, куда можно юркнуть, спрятаться, затаиться и переждать, пока кто-нибудь буйствует снаружи. Стены здесь мягкие, земля тоже, навредить себе трудно.
Но главный барьер, разумеется психологический. Мифы, символы и обряды настолько вошли в их повседневный обиход, что они помнят их даже в состоянии помешательства. Возможно, в безумии они помнят даже больше обрядов и мифов, нежели в здравом рассудке, особенно то, что они в нормальном состоянии вспоминать не смеют: трагические мифы и безобразные обряды. Ночные Лики, о которых не говорят вслух. Медленно, на протяжении веков и поколений, они нащупали способ сохранить на своей планете во время цветения бэйлова куста хотя бы некое подобие порядка и смысла. Мания уходит в другое русло, так что все обходится малой кровью: они изгоняют из себя ненависть и страх при помощи пантомимы и танца, они инсценируют свои мифы… вместо того чтобы разрывать друг друга на куски.
Между тем фигура танца начала рассыпаться. Значит, он так ничем и не кончится, подумал Ворон, а все просто бесцельно разбредутся кто куда. Что ж, если он при этом сможет исчезнуть и о нем забудут — это тоже неплохо.
Он сказал Тольтеке:
— Ты ворвался в их иллюзорную вселенную и нарушил ее равновесие. Это ты убил дочку Лллрдина.
— Оа, во имя милосердия! — Инженер закрыл лицо руками.
Ворон вздохнул:
— Забудь об этом. Тут есть и моя вина. Мне следовало сразу рассказать тебе, о чем я догадался.
Они поднялись уже до половины амфитеатра, когда кто-то пробился сквозь ряды танцоров и вприпрыжку направился к ним. Их двое, отметил Ворон и весь похолодел. Каскады лунного света серебрили их белокурые волосы, будто посыпая морозным инеем.
— Остановись! — вполголоса позвала его смеющаяся Эльфави. — Остановись, Воган.
Ворон задал себе вопрос, что принесет ему это случайное сходство между его именем и именем мифологического персонажа.
Она остановилась несколькими ступенями ниже. Бьерд, сжимавший ее руку, боязливо озирался по сторонам, но в его сверкающих глазах не было мысли. Хорошо знакомым Ворону жестом Эльфави отбросила прядь, упавшую на лоб.
— Вот Дитя Реки, Воган! — воскликнула она. — А ты — дождь. А я — мать, и во мне тьма.
Взглянув поверх ее плеча, Ворон увидел, что остальные услышали ее слова. Один за другим они останавливались и поднимали глаза вверх.
— Что ж, привет тебе, — сказал Ворон. — Возвращайся к себе в луга, Дитя Реки. Отведи его домой, Птица-Девушка.
Бьерд повернулся личиком к Ворону и завопил:
— Не ешь меня, мама!
Эльфави наклонилась и обняла сына.
— Нет, — приглушенно забормотала она, — о нет, нет, нет. Ты придешь ко мне, обязательно придешь. Разве ты не помнишь? Я лежала в земле, на меня падал дождь, и там, где я лежала, было темно. Идем со мной, Дитя Реки.
Бьерд вскрикнул и попытался высвободиться, но мать тащила его к Ворону. Из стоявшей внизу толпы раздался чей-то низкий голос:
— И земля пила дождь, и земля была дождем, и Мать была Дитя и несла Инис на руках.
— Эх, колокольчики-бубенчики! — пробормотал Коре. Его неуклюжая фигура подалась вперед, заслоняя командира от толпы. — Похоже, сорвалось.
— Боюсь, да, — согласился Ворон.
Ддуид вскочил на нижнюю ступень амфитеатра. Его голос рокотал, как призывная труба:
— Они спустились с неба и изнасиловали Мать! Слышите, как плачут листья?
— Что это? — Тольтека изумленно разглядывал гвидионцев, столпившихся на площади, казавшейся в лунном свете серой. — О чем это они? Это кошмар, это бессмысленно!
— В любом кошмаре есть смысл, — ответил Ворон. — В них проснулось желание убивать, и оно ищет объект, который нужно уничтожить. Похоже, они его нашли.
— Корабль, что ли? — Коре вскинул пистолет.
— Да, — ответил Ворон. — Дождь — это символ оплодотворения. Что, по-вашему, должен символизировать опустившийся на вашу родную почву звездолет, из которого вышел экипаж? Что бы вы сделали с человеком, который изнасиловал вашу мать?
— Мне бы не хотелось стрелять в этих несчастных безоружных ублюдков, — сказал Коре, — но…
Ворон ощерился, как зверь:
— Если выстрелишь, я убью тебя собственными руками!
Он взял себя в руки и вытащил из кармана миниатюрную рацию.
— Я велел Утиэлю взлетать через тридцать часов после моего ухода, но это слишком долго. Я предостерегу его немедленно. Они не должны найти звездолета, когда придут его штурмовать. А потом посмотрим, удастся ли нам спасти наши шкуры.
Между тем Эльфави уже поднялась по ступеням и подошла к Ворону. Она бросила Бьерда к его ногам — мальчик всхлипывал от страха: он был еще не сведущ в мифологии и не мог найти объяснения тому, что ощущал. Расширенными глазами Эльфави вгляделась в Ворона.