В полночь моё воображение берёт верх надо мной. Мои страхи обретают форму и кожурой сползают с уродливых жёлтых обоев, которыми кто — то изуродовал стены. Эти существа крадутся по коридорам Каркозы. Они, словно эктоплазма, просачиваются в мои мысли и затуманивают мой разум.
Скорей бы наступило завтра и я снова почувствую себя нормальной.
Итак. Сперва о главном. Мы приехали сюда, я и Адам, чтобы присматривать за его старшей сестрой Сарой. Или, скорее, Адам приехал, чтобы присматривать за Сарой, а я потому… потому что я всегда следую за Адамом? Порой это звучит как нечто противоестественное. Я вовсе не стремилась к такому положению. И всё же это именно так.
Это происходило постепенно, как всегда бывает. Сначала двое борются друг с другом за свои карьерные мечты, которые, как правило, не совпадают ни с практической, ни с географической точки зрения. За этим следуют бессонные ночи, слёзы и консультации с психологом, который настаивает на том, что ответственные люди из среднего класса никогда не разрушат свой брак, не попытавшись прийти к согласию. И в конце концов я согласилась на капитуляцию. Я что, сказала «капитуляцию»? Нет, конечно же, я имела в виду «компромисс». Из нас двоих, мои мечты были более неосуществимы, учитывая обстоятельства. Их нельзя назвать невозможными или нереальными. Именно неосуществимыми в современном мире, где двое современных людей хотят определённых вещей. Имеют ли в данном случае значение наши личные цели? В конце концов, я думаю, нет. Обычная история, которая каждый день случается с миллионами обычных пар. Адам победил, я проиграла, жизнь продолжается.
Но из — за этой капитуляции я стала зависимой от Адама. Не то чтобы совсем «зависимой», поэтому Адам бледнел каждый раз, когда я употребляла это слово. Он считал нас взаимозависимыми, неким подобием симбиоза, возможно, — неразрывно связанными. Хотя и «связанный» — не совсем точное определение, ведь оно предполагает двоих. Адам же решительно хотел, чтобы мы были единым целым. Ведь если мы едины, нет ни победителя, ни проигравшего.
Мне пришлось ещё раз пойти на капитуляцию в уже не столь значительном вопросе. Когда Адам получил отпуск по семейным обстоятельствам, я была вынуждена уволиться, чтобы приехать в Каркозу. Я не любила свою работу. Это было не то, чему я училась. Я даже не думала, что буду таким заниматься. Мой статус в офисе был чуть выше обычного секретаря на ресепшене. Все, кто окружал меня там, делали нечто более важное, чем я, и я довольствовалась этим. Это было моё.
О том, чтобы я осталась, не могло быть и речи. Мы должны были оставаться единым фронтом. Вот почему люди привязываются друг к другу. Так мы убеждаем себя, что не одиноки в темноте.
Для меня это странно, так как мы с Сарой никогда не были близки. И если совсем начистоту, мне всегда было неуютно в её обществе. Она довольно экзальтирована, как свойственно нью — йоркским деятелям искусства. На самом деле, это то, кем она и является. Она драматург и, судя по всему, довольно неплохой. Я говорю «судя по всему», потому что сама очень далека от экспериментального и авангардного театра. Я была на паре представлений, поставленных по пьесам Сары и уходила оттуда растерянная и раздражённая. Одно представляло собой какую — то сказку о любовном треугольнике между женщиной (которую играла сама Сара), гномом и… должна признать, я даже не знаю, что это было. Не уверена, что человек. Кажется, они жили на краю обрыва. И этот обрыв что — то символизировал. Понимаете? Я понятия не имела, что мне показывают, но люди часто говорят о подобном: оно «даёт пищу для размышлений». Один из рецензентов сказал, что эта пьеса «изобрела, а затем разбила новые парадигмы», что бы это ни значило.
А теперь Сара работает над другой пьесой. За работой она проводит большую часть времени каждый день, забившись в свою комнату, как в нору. Не уверена, что это пойдёт ей на пользу. Мне кажется, что это лишь питает её депрессии, или как ещё назвать то, что мучает её, но Адам говорит, это прекрасно, что у неё есть занятие.
У Сары суровые черты лица, стрижка под пажа и она очень редко улыбается. Она по — своему привлекательна. Как огранённый и дорогой бриллиант, который весь сияет, но имеет острые углы.
Со слов Адама, она всегда страдала депрессией и вспышками гнева, но никогда они не казались столь неуправляемыми до Каркозы.
Теперь. Каркоза. Я даже ещё не описала вам это место.
Каркоза — это внушительное нагромождение, напоминающее дом. Это, скорее, дом из моих детских фантазий. Вы же понимаете, о чём я. Старый, похожий на лабиринт со своими бесконечными потайными дверьми и коридорами, хранящий страшные тайны.
Этот странный цвет тошнотворной жёлто — зелёной краски. Начиная с когда — то величественного, но сейчас обветшалого крыльца и заканчивая двумя самыми настоящими башнями, которые возвышаются с обеих сторон фасада — куда довольно небезопасно заходить, потому что дождевая вода годами просачивалась через крышу и доски пола там прогнили, — вс нуждается в деньгах и уходе. Но у Сары нет ни того, ни другого. То, как она стала обладательницей этого дома, тоже довольно готично. Она была замужем, правда недолго, за человеком, о котором мало что знали остальные члены семьи, а мы с Адамом даже никогда его не видели. Они сбежали из её тесной квартирки в Уильямсберге в его родовой дом здесь, после чего он внезапно умер. У него совсем не было родственников и дом перешёл к ней.
Дом ужасно стар. Его фундамент был заложен ещё во времена колонистов. Каждое поколение, жившее в этом доме, добавляло какие — то надстройки и пыталось приукрасить дом. Поэтому, если обратиться к миру музыки, то, что дом представляет собой сейчас, напоминает какую — то нестройную симфонию. Если кто — то поверит рассказам Сары (и слово если здесь ключевое) и если вы верите в подобные вещи (мы с Адамом не верим), этот дом всегда передавался между богатыми, артистично — декадентными и оккультными дилетантами, которые, по слухам, совершали странные ритуалы, жертвоприношения и призывали сверхъестественных существ. Где — то на рубеже двадцатого века одно из таких мероприятий продлилось целую неделю и закончилось для многих участников нервным срывом. Вероятно, было совершено преступление. Рассказывая об этом эпизоде, Сара явно о многом умалчивала. Я представила себе, как призрак этого безумия пропитал собой стены дома, просочился в пол и витал в самом воздухе, которым мы дышали.
Это всё, что я знаю о Каркозе.
Задний двор зарос кустарником, изъеденным всеми видами паразитов; за газоном тоже никто никогда не ухаживал. Адам не перестаёт говорить, что нам нужно найти косилку, но так и не делает этого.
Двор просто огромный. Дом тоже огромный. Я уже не раз пыталась подсчитать, сколько комнат в нём на самом деле, но каждый раз сбивалась. К тому же во многих комнатах есть ещё ниши, надстройки, куда можно спуститься или подняться по ступеньками. И, по крайней мере, один раз попадалась комната, разделённая гниющими занавесками (я говорю по крайней мере один раз, потому что мне и правда очень тяжело различать их и я вполне могла посчитать одну и ту же комнату за две) и я так и не поняла, были ли это раздельные комнаты или нет. Я бы даже могла предположить, что по ночам кто — то пробирается в дом и меняет комнаты местами, чтобы подшутить над нами.
Этому дому давно уже надо было дать возможность тихо разрушиться и оставить после себя воспоминания и руины.
Этот дом болен. Лучше скажу иначе. Вся эта атмосфера оказывает нездоровое влияние на Сару. Я вовсе не имею в виду, что сам дом нездоров. Это всего лишь немного странный антропоморфизм, разве нет? Это не то, что я хотела сказать. Я уже говорила Адаму, что лучше всего переместить Сару в другую среду. Даже когда она поправится, ей будет определённо лучше в городской квартире. Любой бы сделал так.
На мой взгляд, всё это зло Каркозы давило бы даже на здоровый разум, что уж говорить о повреждённом болезнью рассудке, как у Сары.
Я сказала об этом Адаму, когда он наконец вошёл в нашу спальню. Было уже очень поздно: у Сары случилась истерика и он боялся оставить её одну. Он ничего мне не ответил.
Я знала, что будет непросто, но это оказалось намного сложнее, чем я предполагала.
Неизвестно, сколько ещё мы здесь пробудем. Это звучит странно, но я такого даже не предполагала. Однако дело обстоит именно так. Когда мы уезжали из нашего милого пригородного дома в Массачусетсе, мы не думали о том, в насколько долгое путешествие отправляемся. Мы даже не перекрывали воду, взяли минимум личных вещей и не попрощались с друзьями. Я думала, мы будем на связи в социальных сетях и уже через несколько недель снова увидимся.
Я не подозревала, что в Каркозе не будет никакого интернета. Я почти уверена, что, даже если бы мы проложили кабель или установили спутник, дом заблокировал бы любой сигнал. Телефоны здесь тоже не ловят. Это выглядит зловеще, словно мы угодили в одну из тех историй, в которых мы уже мертвы, просто не осознаём этого. Адам находит эту изоляцию чудесной. Он постоянно напоминает мне о том, что у Сары есть домашний телефон. Поэтому, если мне станет совсем одиноко, я всё же могу кому — нибудь позвонить. К тому же никто не запрещает нам время от времени выезжать в город, если потребуется передышка. И потом, говорит он, разве не приятно побыть вдали от всего этого?
Не знаю, что он имеет в виду под всем этим, но мы никогда не выезжаем в город, хотя могли бы, как он говорит. Адам очень боится оставлять Сару одну, поэтому пару раз я просто выезжала прокатиться. Но то, что называется «городом», представляет собой лишь несколько сельских дорог, расходящихся от главной улицы с давно закрытыми конторами. Возможно, когда — то это место процветало. Но это было очень давно. В любом случае я уже начала беспокоиться, что могу заблудиться. Навигатор барахлил, сама поездка казал