Он в самом деле умирал. Сил едва оставалось на то, чтобы жестом выдворить Спрейга из комнаты и заговорить со мной, но голос ещё звучал ясно и без труда.
— Вы знаете моё завещание, — произнёс старик. — Выполните его до последней буквы.
Завещание это стало для нас подлинным яблоком раздора: в одном пункте говорилось, что прежде, чем в права владения вступит единственный наследник Амоса — его племянник Пол Таттл, особняк должен быть уничтожен. Даже не снесён, а именно полностью уничтожен, причём вместе с определёнными книгами: в последних наставлениях значились номера полок в библиотеке. Смертное ложе — не самое подходящее место, чтобы вновь оспаривать столь бессмысленное разрушение, поэтому я просто кивнул и старик принял это, как должное. Как же я впоследствии жалел, что не послушался его беспрекословно!
— И ещё, — продолжал он. — Внизу лежит книга, которую вы должны вернуть в библиотеку Мискатоникского университета.
Он сообщил мне её название. В то время оно мало что мне говорило, но с тех пор стало для меня значить столько, что словами не выразить, — символ вековечного ужаса, символ всего, что приводит к безумию, лежащему за тончайшей вуалью прозаичной повседневности. То был латинский перевод отвратительного «Некрономикона», написанного безумным арабом Абдулом Альхазредом.
Книгу я нашёл без труда. Последние два десятилетия Амос Таттл жил всё более уединённо среди книг, собранных со всех концов света; то были старинные, источенные червями тексты, чьи названия могли отпугнуть менее стойкого человека: зловещий том «De Vermis Mysteriis»[2] Людвига Принна, ужасное сочинение графа д’Эрлетта «Cultes des Ghoules»[3], проклятая книга фон Юнца «Unaussprechlichen Kulten»[4]. Тогда ещё я не знал, насколько уникальны эти книги, как не понимал и бесценной редкости некоторых фрагментарных отрывков: жуткой «Книги Эйбона», пропитанных ужасом «Пнакотикских рукописей», грозного «Текста Р’льеха». За них — как я обнаружил, когда стал приводить в порядок бумаги после смерти старика, — Амос Таттл платил баснословные деньги. Но ни с чем не сравнима была сумма, заплаченная за «Текст Р’льеха», который пришёл к старику из каких — то тёмных глубин Азии. Судя по записям, он отдал за него никак не меньше ста тысяч долларов; к тому же в бухгалтерской книге я обнаружил приписку, касавшуюся этого пожелтевшего манускрипта (в то время она меня озадачила и не более того, но впоследствии мне довелось вспомнить о ней при весьма зловещих обстоятельствах), — после указанной выше суммы паучьим почерком Амоса Таттла значилось: «в дополнение к обещанному».
Все эти факты всплыли на поверхность, лишь когда Пол Таттл вступил в права наследования, но и прежде имело место несколько странных случаев, которым следовало бы возбудить моё подозрение касаемо здешних легенд о некой могущественной сверхъестественной силе, витающей в старом доме. Первое происшествие почти не имело последствий в сравнении с остальными. Просто, когда я возвращал «Некрономикон» в библиотеку Мискатоникского университета в Аркхеме, необычайно молчаливый библиотекарь сразу провёл меня прямиком в кабинет директора, доктора Лланфера, который без всяких околичностей потребовал от меня отчёта, как эта книга оказалась в моих руках. Нимало не смутившись, я объяснил — и таким образом узнал, что этот редчайший том никогда не выносился из библиотеки, а Амос Таттл просто — напросто украл его в одно из своих редких посещений, не сумев убедить доктора Лланфера выдать ему книгу на дом. Мало того: Амос был хитёр и заблаговременно подготовил великолепную копию книги с переплётом, почти безупречным по сходству, и репродукциями титульного листа и первых страниц, выполненными вручную по памяти. Когда в библиотеке книга безумного араба оказалась у него в руках, он подменил своим дубликатом оригинал и удрал с одним из двух подлинных экземпляров этой пугающей книги на Североамериканском континенте; известно, что их общее количество во всём мире исчисляется пятью.
Второе происшествие оказалось несколько более тревожным, хоть и оно несло на себе отпечаток обычных историй о домах с привидениями. Ночью, пока в гостиной ещё лежало тело Амоса Таттла, мы с его племянником то и дело слышали какие — то шаги. Но вот в чём странность: они вовсе не походили на шаги человека, находящегося в пределах дома. Так могло перемещаться лишь какое — то существо размерами намного больше, нежели человек способен себе представить, — ходило оно будто бы в неизмеримой глубине под землёй и оттуда шаги его дрожью отдавались в доме. Причём я говорю о шагах единственно из неспособности точнее описать эти звуки, ибо они менее всего напоминали топот. Нет, они хлюпали губкой и чавкали, как желе; у нас, слышавших эти шаги, создалось впечатление передвигавшейся где — то внизу чудовищной массы, следствием чего было сотрясение земной поверхности. И более ничего, а вскоре и они затихли, что достаточно знаменательно — на заре того самого дня, когда тело Амоса Таттла вынесли из дома (на двое суток раньше, чем мы рассчитывали). Звуки же мы отнесли на счёт проседания почвы где — то дальше по берегу и не придали им большого значения, а последнее происшествие перед тем, как Пол Таттл стал полноправным владельцем старого дома на Эйлсбери — роуд и вовсе заставило о них позабыть.
Упомянутое происшествие потрясло нас больше прочего и из троих людей, о нём знавших, только я до сих пор жив. Доктор Спрейг скончался ровно через месяц, день в день, а ведь тогда он бросил всего один взгляд и сказал:
— Хороните сейчас же!
Так мы и поступили, ибо изменения в теле Амоса Таттла были немыслимо отвратительны — особенно от того, на что они собою намекали. Ибо тело не подверглось никакому видимому тлению, но постепенно видоизменилось совершенно иначе — сначала покрылось некими зловещими переливами, затем потемнело и цветом сравнялось с эбеновым деревом, а кожа на отёкших руках и лице трупа проросла мельчайшими чешуйками. Подобным же манером менялась и форма головы: казалось, череп удлиняется и принимает некое любопытное сходство с рыбьим; всё это сопровождалось слабым выделением вязкого рыбьего запаха из гроба. Перемены эти не были игрой нашего воображения — это поразительным образом подтвердилось, когда со временем тело обнаружили там, куда его доставил злокачественный посмертный насельник; и там тело это, поддавшееся наконец совсем иному разложению, вместе со мной увидели и другие — узрели эти жуткие перемены, которые много о чём могли бы поведать им, благословенно не ведавшим о произошедшем. Но в те часы, когда Амос Таттл ещё лежал в своём старом доме, у нас не возникло ни малейшего подозрения о том, что грядёт; мы лишь поспешно закрыли гроб и ещё поспешнее отвезли его в оплетённый плющом семейный склеп Таттлов на Аркхемском кладбище.
Пол Таттл в ту пору уже приближался к пятидесяти годам, но, как и многие мужчины его поколения, лицо и фигуру имел, как у двадцатилетнего юноши. Возраст его выдавали только лёгкие мазки седины в усах и на висках. То был высокий темноволосый человек, полноватый, с честными голубыми глазами, которым годы учёных занятий не навязали необходимости очков. Он явно разбирался в юриспруденции, поскольку быстро поставил меня в известность, что, если я как душеприказчик его дядюшки не буду расположен оставить без внимания тот пункт в завещании, где предписывается уничтожить дом на Эйлсбери — роуд, он опротестует документ в суде на оправданном основании, что Амос Таттл был психически ненормален. Я обратил его внимание, что в таком случае ему придётся выступать в одиночку против нас с доктором Спрейгом, однако я отдавал себе отчёт, что сама нелепость этого требования может запросто сыграть и против нас; помимо этого и сам я расценивал данный пункт завещания, как до удивления вздорный и не готов был оспаривать предполагаемый протест по столь незначительному поводу. Однако если б я только мог предвидеть, если б мог хоть помыслить о грядущем ужасе, я бы выполнил последнюю волю Амоса Таттла вне зависимости от каких бы то ни было решений суда. Тем не менее благоразумием тогда я не отличался.
Мы с Таттлом отправились к судье Уилтону и изложили ему суть дела. Он также счёл уничтожение дома бессмысленным и в ходе беседы не раз дал понять, что согласен с Полом Таттлом: его покойный дядюшка был сумасшедшим.
— Старик был тронутым, сколько я его помню, — сухо сказал судья. — Что же до вас, Хэддон, можете ли вы встать перед судом и поклясться, что он был абсолютно нормален?
Я поёжился, вспомнив о краже «Некрономикона» из Мискатоникского университета и вынужден был признать, что сделать этого не могу.
Так Пол Таттл вступил во владение особняком на Эйлсбери — роуд, а я вернулся к своей юридической практике в Бостоне, не то чтобы разочарованный оборотом дела, но и не без некой затаённой тревоги, источник которой я не мог определить; не без незаметно подкравшегося ощущения близкой трагедии — в немалой степени питаемого воспоминанием об увиденном в гробу Амоса Таттла, перед тем как мы заколотили крышку и заперли гроб в вековом склепе на Аркхемском кладбище.
Лишь через некоторое время мне снова довелось увидеть мансарды под двускатными крышами заклятого ведьмами Аркхема и его георгианские балюстрады: в город я приехал по делу одного клиента — помочь защитить его собственность в древнем Инсмуте от полиции и правительственных агентов, полностью взявших под контроль этот наводнённый нечистью городок, которого люди сторонились до сих пор, хотя прошло уже немало месяцев после загадочных взрывов, уничтоживших портовые кварталы и часть зловещего Рифа Дьявола. Тайна эта с тех пор тщательно скрывалась от публики, хотя я слышал об одном докладе, якобы излагавшем подлинные факты об Инсмутском Кошмаре: то была частным образом напечатанная рукопись некоего автора из Провиденса