— А что случится, если этот голубой умрет?
— Не знаю. Может, все ухудшится. Если он осматривает районы, через которые мы проходим, как предполагаемое недвижимое имущество, которое будут покупать веганцы, тогда это опять старая песня.
— И Редпол снова будет сражаться и бомбить их?
— Думаю, да.
— Тогда давай убьем его сейчас, пока он не пошел дальше и не увидел больше.
— Все далеко не так просто — они возьмут и пришлют другого. Последствия не заставят себя ждать — может, начнутся массовые аресты членов Редпола. Редпол больше не ходит по краю пропасти, как тогда. Его люди не готовы. Им нужно время. Этот голубой, по крайней мере, у меня в руках. Я могу следить за ним, разузнавать его планы. А затем, если необходимо, я могу сам его уничтожить.
Он пыхнул своей трубкой. Я чихнул. Запах чем-то напоминал сандаловое дерево.
— Что ты куришь?
— Это у меня из дому. Недавно я приезжал туда. Одно из новых растений, которое раньше там никогда не росло. Попробуй.
Я сделал несколько полных затяжек. Сначала ничего не было. Я продолжал затягиваться и через минуту почувствовал, как прохлада и спокойствие постепенно растекаются по моему телу. Вкус у травки был горьковатый, но она расслабляла.
Я вернул трубку. Приятное же состояние мое продолжалось и усиливалось. Так я не расслаблялся и не отдыхал душой уже много недель. Этот огонь, тени, земля вокруг нас — все вдруг стало более реальным, и ночной воздух, и далекая луна, и звук шагав Дос Сантоса и вправду показались более зримы и явственны, чем сама жизнь. И сама борьба представилась странной и непонятной. В конце концов мы от нее откажемся. Какой-то веганец писал, что из-за идей гуманизма люди перессорились, как кошки с собаками, превратились в обученных шимпанзе. Не так уж глупо, в некотором смысле. Может, мы нуждаемся, чтобы кто-нибудь, кто мудрей нас, следил за нами, распоряжался нашими жизнями. Во время Трех Дней мы превратили наш мир в бойню, а у веганцев никогда не было ядерной войны. Они управляют с помощью незаметного и эффективного межзвездного правительства, держащего в поле зрения несколько дюжин планет. Все, что они делают, эстетически приятно. Собственные их жизни хорошо отрегулированы и преисполнены счастья. Почему бы не отдать им во владение Землю? Они, наверно, куда лучше нас распорядятся ею. И почему бы к тому же нам не стать их кули? Не такая уж плохая перспектива. Отдать им этот древний ком грязи с его радиоактивными болячками и с калеками, живущими на нем. Почему бы нет?
Я еще раз взял трубку и втянул еще одну порцию умиротворения. Однако как приятно вовсе не думать обо всех этих вещах. Не думать ни о чем таком, что тебе не изменить. Достаточно просто сидеть здесь, и вдыхать ночь, и быть заодно с этим огнем и с этим ветром. Вселенная исполняла гимн единения. Зачем же впускать хаос в этот храм?
Но я потерял мою Кассандру, мою смуглую колдунью с острова Кос, отдав ее бездумным силам, что движут землю и воды. И ничто не избавит меня от чувства потери. Оно как бы в отдалении, как бы отгороженное стеклом, но по-прежнему чувствуется. Всем трубкам Востока не погасить эту боль. Я не хотел мира в душе. Я хотел ненависти. Я хотел сразиться со всеми личинами Вселенной — землей, водой, небом, Тайлером, Земным правительством, Конторой — чтобы обнаружить под одной из масок силу, которая взяла Кассандру. Я бы заставил эту силу тоже испытать хотя бы толику моей боли. Я не хотел мира в душе. Я не хотел быть заодно с тем, что причинило зло мне, моему — по крови и любви. Я хотел, пусть бы только на пять минут, снова стать Карагиозисом, наводящим на цель крест окуляра и нажимающим на спусковой крючок.
«О Зевс, повелитель сверкающих молний, — молился я, — дай их мне, чтобы я мог сокрушить Силы Небес!»
Я снова прибегнул к трубке.
— Благодарю, Хасан, но я не готов для Дерева Бо. Я встал и пошел туда, где бросил свой тюк.
— Мне жаль, что утром я должен убить тебя, — сказал он мне вслед.
Как-то, потягивая пиво в охотничьем домике в горах на планете Дивбах с продавцом информации, веганцем по имени Крим (он уже умер), я глянул в широкое окно на высочайшую из вершин, что известны в освоенной части Вселенной. Имя ее Касла, и на ней никто никогда не бывал.
Я потому упоминаю об этом, что утром перед дуэлью мне вдруг стало горько, что я так и не попытался взобраться на нее. Это была одна из тех бредовых идей, которые не дают покоя, и ты обещаешь себе, что как-нибудь обязательно попробуешь, но потом в одно прекрасное утро ты просыпаешься и осознаешь, что, пожалуй, время твое ушло и ты уже никогда не сделаешь этого.
Лица у всех в то утро лишились выражения. Мир вокруг нас был ярок, и ясен, и чист, и полон пения птиц.
Я исключил из общения радиосвязь до конца дуэли, и Фил вынул на всякий случай из радиопередатчика несколько важных деталей. Лоурел знать не должен. Редпол знать не должен. Никто не должен знать, до конца дуэли.
Приготовления были закончены, дистанция отмерена. Мы заняли свои места на противоположных концах поляны. Солнце поднималось слева от меня.
— Вы готовы, джентльмены? — спросил Дос Сантос.
Последовало «да» и «готов».
— Я делаю последнюю попытку отговорить вас от развития подобного хода событий. Не желаете ли вы изменить свое решение?
«Нет» и «нет».
— У каждого из вас по десять камней одинакового размера и веса. Право первого броска дается, естественно, тому, кто принял вызов: Хасану.
Оба мы кивнули.
— Тогда приступайте.
Он отошел назад, и теперь нас разделяло только пятьдесят метров пространства. Мы оба встали боком, чтобы представлять собой наименее уязвимую цель. Хасан выбрал первый камень для пращи.
Я видел, как он стремительно раскрутил ее за собой и неожиданно выбросил вперед руку.
За спиной у меня грохотнуло.
Только и всего.
Он промахнулся.
Я положил камень в свою пращу, отвел назад и раскрутил. Засвистел рассекаемый воздух.
Затем всей силой правой своей руки я метнул снаряд. Он оцарапал левое его плечо, едва коснувшись. Практически зацепил только одежду.
Прежде чем упасть, камень за спиной Хасана срикошетил от дерева в дерево. А затем стало тихо. Птицы прекратили свой утренний концерт.
— Джентльмены, — сказал Дос Сантос, — каждый из вас использовал по одному шансу для решения вашего конфликта. Можно сказать, что вы не уронили своей чести перед лицом друг друга, дали выход своему гневу и теперь удовлетворены. Не хотите ли вы прекратить дуэль?
— Нет, — сказал я.
Хасан потер плечо и покачал головой.
Он положил второй камень в пращу, быстро раскрутил его и мощно метнул в меня.
Прямо между бедром и грудной клеткой — вот куда он попал.
Я упал, и в глазах у меня потемнело.
Через мгновение все снова прояснилось, но меня скорчило, и тысяча зубов терзала мой бок, не давая встать.
Ко мне уже бежали, все сразу, но Фил махал им, чтобы они вернулись.
Хасан не сходил со своего места. Приблизился Дос Сантос.
— Ну как? — тихо спросил Фил. — Ты можешь подняться?
— Угу. Мне нужна минута, чтобы отдышаться и преодолеть боль, и я встану.
— Как обстоят дела? — спросил Дос Сантос. Фил объяснил.
Я прижал руку к боку и медленно поднялся.
Парочка дюймов ниже или выше, и была бы сломана какая-нибудь из костей. А так просто будто огнем обожгло.
Я потер бок, сделал несколько круговых движений правой рукой, чтобы проверить работу мышц с этой стороны тела. Все о'кей.
Затем я поднял пращу и положил в нее камень.
На сей раз попаду. Я это чувствовал. Камень описал в воздухе круг, второй, третий и вылетел.
Хасан упал навзничь, хватаясь за левое бедро.
Дос Сантос пошел к нему. Они поговорили.
Халат, что был на Хасане, смягчил удар, частично погасив его силу. Нога не была сломана. Как только Хасан сможет встать, он продолжит дуэль.
Минут пять он массировал ногу, а затем поднялся. За это время острое жжение в моем боку превратилось в тупую пульсирующую боль.
Хасан выбрал третий камень. Он укладывал его медленно и тщательно. Он готовил мне ответ.
Затем он стал раскручивать пращу…
У меня же в этот миг возникло чувство — и оно крепло, — что мне следует отклониться чуть вправо. Так я и сделал.
Он повертел и бросил.
Камень содрал грибок с моей щеки и разорвал мне левое ухо. Щека моя стала вдруг мокрой.
Эллен коротко вскрикнула. Еще бы чуть правее, и я бы ее уже не услышал.
Теперь была моя очередь.
В камне этом, гладком и сером, казалось, притаилась сама смерть. Он словно говорил: «А вот и я».
Это было одно из тех маленьких, данных мне про запас предощущений, к которым я испытывал большой пиетет.
Я стер кровь со щеки. Уложил в пращу камень.
Когда я поднял руку, ею правила смерть. Хасан тоже это почувствовал, потому что он вздрогнул. Это было видно и отсюда.
— Оставаться на местах, бросайте оружие! — раздался голос.
Сказано было по-гречески, но, за исключением Фила, Хасана и меня, никто этого наверняка не понял. Разве что Дос Сантос или Красный Парик. До сих пор не знаю.
Однако все мы поняли, что такое автомат в руках у этого человека, а также мечи, дубинки и ножи у примерно трех дюжин людей, или полулюдей, стоявших за ним. Куреты.
Куреты — это плохо. Они никогда не упустят своей доли свежатинки. Обычно печеной. Но бывает, что и жареной. Или вареной, или сырой…
Огнестрельное оружие, кажется, было только у говорившего. А у меня над плечом крутилась добрая порция смерти. Так что я решил сделать ему подарок.
Я отправил порцию смерти по этому адресу, и ему разнесло голову.
— Бейте их! — крикнул я, что мы и начали делать.
Джордж и Диана первыми открыли огонь. Затем Фил подхватил ручной пулемет. Дос Сантос бежал к своему рюкзаку. Эллен тоже не отставала.
Хасан не нуждался в моем приказе убивать. Единственным нашим с ним оружием были пращи. От куретов нас отделяло меньше наших пятидесяти метров, и они были все в куче. Еще до того как они бросились к нам, Хасан метко посланными камнями уложил двоих. А я еще одного.