Мало сказать, что он был болезненным! Долгие сеансы с доктором Кэбэнисом расшевелили самые глубины его души, о которых он даже не подозревал. Он даже столько не думал об электрошоковой терапии и лекарственных препаратах. А постепенная перестройка всей его психики, особенно период базисного инструктажа, когда его заставили так возненавидеть свою прежнюю жизнь, что он больше не смог бы вернуться к ней, даже если путь был бы открыт, а также создание нового, полезного проживания рядом с человеческими существами — все это стало пыткой в чистом виде.
Если бы он заранее знал, что ему предстоит, то не захотел бы пройти через это. Он бы сражался. Пока не погиб, как многие другие представители его вида. Однако, теперь, когда все закончилось, он полагал, что результаты стоили боли. Теперь у него было более важное положение, чем казалось на первый взгляд. Он контролировал изрядную часть поставок продовольствия, предназначенного для внешних планет, и его слову слепо доверяли. Он мог браковать намеченные грузы без формального подтверждения лабораторными исследованиями. Им восхищались. Но его и боялись.
Но у здешних людей были к нему другие чувства. Ронар вдруг услышал перешептывание, которое его удивило.
— Моя дорогая, мне кажется, он действительно красив.
— Но, Шарлотта, как ты можешь говорить такое о том, кто даже не является человеком!
— Но он более похож на человека, чем многие люди. И одежда соответствует ему. Интересно, у него есть хвост?
— Об этом я ничего не знаю.
— А-а!.. — В этом звуке слышалось разочарование. — Он похож на пирата.
— Мне говорили, что он нечто вроде волка. Ты ведь никогда не подумала, что он мог бегать на четвереньках, не так ли?
— Конечно же, нет! Он держится так прямо и с таким достоинством…
— Это только показывает, чего может достичь психология.
Психология и целый ряд операций, дорогие леди, саркастически подумал он. При помощи одной только психологии я не был бы способен ходить на двух ногах.
Из-за марсианского орехо-кактуса, растущего в большом горшке, донеслись два голоса, и на этот раз они не шептались. Между голосами распознавалось различие в паре октав. Один был мужской, а другой — женский.
— Не волнуйся, любимая, — сказал мужчина. — Я всегда предпочту твою стряпню и сдобу всем остальным.
Раздался любопытный звук, нечто среднее между щелчком и шипением. Люди называют это поцелуем, подумал Ронар. Между полами всегда возникают привязанности или страсти. Иногда, особенно это касается женского пола, соблюдаются формальности, за пределами которых отношения могут быть сугубо враждебными.
— Но у этих женщин столько опыта, — дрожа, сказала девушка. — Они столько готовили и пекли на протяжении многих лет…
— Но ты же делала то же самое в семье.
— Да, но это не одно и то же. Я училась по кулинарной книге. И у меня не было опытных учителей.
— Зато ты все узнала сама, и никакая старая клуша не стояла сзади и не диктовала тебе, что надо делать. Ты готовишь так хорошо, что я скоро растолстею.
— Твоя мать так не думает. И твой брат что-то пробурчал о булочках новобрачной…
— Это всего лишь старая шутка, которая нравится Чарльзу. Не волнуйся об этом. — Он снова поцеловал ее. — Будь уверена в своих силах, дорогая. Ты обязана победить.
— О, Грегори, ужасно приятно, что ты это говоришь, но я чувствую такую неуверенность…
— Если бы судья был человеком и увидел тебя, то сразу стало бы ясно, кто получит первый приз. Я ведь уже говорил тебе, что ты прекрасна…
Ронар перестал к ним прислушиваться. Он считал человеческие любовные ласки такими же отталкивающими, как и человеческую еду.
Он прослушал еще несколько перешептываний. А затем вошел доктор Кэбэнис.
Он поглядел вокруг доброжелательным взглядом профессионального врача, улыбнулся, поздоровался с несколькими знакомыми леди так, словно был свидетелем приватного стриптиза их душ, а затем пошел прямо к сцене.
— Как вы, Ронар?
— Прекрасно, доктор. Вы здесь для того, чтобы наблюдать за мной?
— Мне кажется, это едва ли необходимо. Меня интересуют результаты соревнования. Моя жена тоже испекла пирог.
— Я и понятия не имел, что изготовление сладких пирогов является такой важной частью человеческой деятельности.
— Все, что требует мастерства, может стать у нас популярным. Между прочим, Ронар, я надеюсь, что вы не чувствуете себя обиженным.
— Обиженным, доктор? Что вы имеете в виду?
— Ну-ну, вы отлично меня поняли. Люди все еще не доверяют вам. Я могу судить об этом потому, что они держатся от вас на расстоянии.
— Я принимаю во внимание человеческие слабости. Слабости и недостаток уверенности в себе. У этих мужчин и женщин не было возможности пройти углубленный курс психологического лечения, который прошел я. Я не ожидаю от них слишком многого.
— Вы заработали очко, Ронар.
— Но можно что-нибудь сделать для них, доктор? Какое-нибудь лечение, которое можно им законно устроить?
— Можно, но оно должно быть строго добровольно. Видите ли, Ронар, вас считали животным, и психопреобразование было необходимым, чтобы спасти вам жизнь. Но эти люди изначально имеют права. В том числе и право оставить их в покое со всеми их болячками. Кроме того, никто из них не болен настолько тяжело, чтобы представлять опасность для окружающих. Они никому не наносят вреда.
Насчет последнего Ронар чисто по-человечески сомневался. У него так и вертелся на языке вопрос: «И ваша жена, доктор? Люди задаются вопросом, как вы можете с ней жить». Но он поборол это искушение. Он мог сопротивляться и более серьезным искушениям.
Гонг издал мягкий, глубокий звук.
— Надеюсь, Ронар, — сказал доктор Кэбэнис, — у вас нет никакой обиды на меня на этой сцене. Я бы очень не хотел думать, что моя жена не заняла первое место только потому, что судья оказался пристрастен.
— Не беспокойтесь, доктор. Я горжусь своей работой. Я выберу действительно лучшего.
— Конечно, и то, что пироги только пронумерованы, а не подписаны именами своих создателей, весьма упрощает дело.
— Это имело бы значение для человеческих судей. Но не для меня.
Снова прозвучал гонг, на этот раз более громко. Постепенно все смолкли. На сцене появился человек при полном параде, с желтыми шевронами на боках шорт и хвостами, свисающими с боком и спереди. Глаза его сияли настолько теплым приветствием, что почти скрывали страх.
— Как поживаете, Ронар? Я счастлив вас видеть.
— Все хорошо, сенатор. А вы?
— Лучше и быть не может. Хотите сигару?
— Нет, спасибо. Я не курю.
— И правильно делаете. Кроме того, я бы зря потратил сигару. Вы ведь не голосуете! — И он сердечно рассмеялся.
— Как я понимаю, готовятся принять специальный закон, позволяющий таким…м-м… людям, как я, принять участие в следующих выборах.
— Я за это, Ронар, я за это. Можете рассчитывать на меня.
На сцене появилась председательница, дородная и величавая женщина, которая улыбнулась сенатору и Ронару, и обменялась с обоими рукопожатиями, так же не выказывая признаков отвращения. Конкурсанты и зрители заняли свои места.
Председательница откашлялась.
— Дамы и господа, давайте откроем нашу встречу исполнением «Гимна Всех Планет».
Все поднялись на ноги, Ронар тоже. Его голос был плохо приспособлен к пению, но то же самое можно было сказать и о большинстве голосов собравшихся в этом зале. По крайней мере, Ронар знал слова наизусть.
Потом председательница поприветствовала собрание формально, от имени руководящего комитета.
Затем она представила сенатора Уиттена. Она лукаво упомянула о том, что сенатор давно достиг возраста неосмотрительности и до сих пор избегал брака. Очевидно, он враг женского пола, но все же собравшиеся женщины дают ему слово.
Сенатор Уиттен столь же лукаво принял вызов. Да, ему удачно, — если здесь уместно слово «удача» — удавалось избежать брака. Но он убежден, что если бы ему не выпала честь присутствовать здесь сегодня, познакомиться с красивейшими леди и испробовать плоды их таланта, он счел бы себя обездоленным. А вообще, он давно горой стоит за многоженство.
Затем сенатор Уиттен начал оду древнему искусству приготовления пищи.
Внимание Ронара рассеялось и стало блуждать по всему залу. Случайно его уши уловили перешептывания сидящих в первом ряду мужчины и женщины.
— Мне следовало поставить на пироге твое имя, а не мое, — сказал мужчина.
— Это глупо. Все мои подруги знают, что я не умею стряпать. И выглядело бы очень странно, если бы я вдруг победила.
— Будет выглядеть еще более странно, если победу одержу я. Представляю себе, что скажут мои парни в магазине.
— О, они просто глупы. Что плохого в кулинарном искусстве?
— Я не мечтаю о такой славе.
— Многие из лучших поваров мира были мужчинами.
— Но я не повар.
— Прекрати волноваться по пустякам, — в ее шепоте послышалось раздражение. — Во всяком случае, тебе все равно не победить.
— Этого я не знаю. Шейла?
— Что?
— Если вдруг я получу приз, ты станешь всем объяснять, какой я на самом деле мужественный? Ты будешь свидетелем моего твердого характера?
Она подавила смешок.
— Если ты не станешь мне помогать, — продолжал мужчина, — мне придется предоставить доказательства твердости моего характера самому.
— Тс-с-с, нас могут услышать!
Сенатор Уиттен продолжал пустое словоизвержение.
Ронар вспомнил прежние времена, когда он скитался по поверхности своей родной луны. У него больше не было старых желаний и прежних склонностей. Только их слабые отголоски все еще не хотели исчезать, призраки прошлого, не имеющие власти, чтобы причинить кому-нибудь вред. Но Ронар помнил старое чувство удовольствия, с каким он вонзал зубы в животное, которое победил самостоятельно, и с какой дикой радостью он глотал вкуснейшую плоть. Он больше не ел сырого мяса. Он не ел мяса вообще. Его тренировали против этого. И теперь он питался наполовину вегетарианской, наполовину синтетической пищей. Он был сыт. Вполне доволен, и когда-нибудь сможет совсем забыть о прошлой жизни.