Ромуло мгновение глядел на все это, затем открыл рот, чтобы выразить свои чувства. Но тут один из крестьян потянул его обратно. Дверь открылась и снова закрылась, когда они вышли.
— Вот что мы скрываем, — сказал крестьянин в юбке. — Образ жизни, которым мы дорожим. Мы не хотим иметь ничего общего с вашей превознесенной цивилизацией. Она портит все, чего коснется. Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. — И он добавил почти с жалостью: — Не нужно было вам совать свой нос.
— Если об этом узнают ваши туристы, — сказал один из тех, что носили штаны, — они налетят на нас толпами. И мы готовы пойти на все, чтобы они ни о чем не узнали.
— Но зачем? Вы не должны бояться меня!
— Мы никого не боимся. У нас есть заводы, и мы можем защитить себя в случае необходимости. Но мы считаем убийство нецивилизованным. Мы предпочитаем метод безопасного обмана, такого, как использовали до сих пор. Очень плохо, что вы заставляете нас пойти на то, чего мы до сих пор избегали.
— Я что, принуждаю вас? — спросил Ромуло. — Приставил к вашей голове пистолет и заставляю вас убить меня? Какие глупости!
— Мы еще не решили, какова будет ваша судьба. Но выбор ограничен: или смерть, или долгий сон. Или то, или другое.
Ромуло почувствовал, как его сердце екнуло. Для людей, которым не нравится убивать, они говорили об этом слишком уж напрямик. Мертвый или ничем не отличающийся от мертвого. Хорошенький же у меня выбор! Ромуло чуть не рассмеялся при мысли об этом.
Но смех означал истерию, и он овладел собой.
Мне требуется привести свои мысли в порядок, сказал он себе. Думай, Ромуло, причем думай быстро. Ты не можешь им угрожать, ты не можешь их подкупить. Ты не можешь умаслить их своим бесспорным очарованием. Но возможно… Да, именно возможно!..
— Я хочу кое-что предложить вам, — громко сказал Ромуло, и слова полились из него, чуть ли не мешая друг другу. — В обмен за свою жизнь, которую вы не хотите отнимать, я дам вам то, что вам действительно нужно. Нечто очень важное для вас, то, без чего вы не сможете обойтись.
— И что это?
— Я скажу вам, что вы упустили в своей системе. Так что в следующий раз, когда прилетит кто-то похожий на меня, у кого острый взгляд и громадное любопытство, он ничего не заметит и никому не расскажет о своих подозрениях. Моя жизнь в обмен на то, что я обнаружил. Это справедливый обмен, не так ли?
Примут они его? Наступила тишина, сердце Ромуло отчаянно билось.
— Это справедливый обмен, — медленно сказал один из носивших юбку. — Ну, говорите.
— Вы упустили из виду знания, — нетерпеливо сказал Ромуло.
— Поскольку вы не фермеры, то должны были получить все свое знание из книг о фермерах — из наших, земных книг, чтобы произвести на нас впечатление. Фермеры говорят о погоде, фермеры говорят о своих женах и детях, о своих животных. Но вы пропустили кое-что. У фермеров, рыбаков и охотников — у всех их есть знания — запас знаний, выражающийся, обычно, в пословицах, — об их собственных условиях жизни. У вас же нет никаких знаний об условиях вашей жизни. Какое самое значительное явление в жизни на поверхности планеты? Конечно же, магнитные бури, вызываемые вашими специфическими лунами. Но вы проводите на поверхности так мало времени, что, когда началась магнитная буря, она застала вас врасплох. Ваши люди даже предсказали вместо нее дождь!
Один из фальшивых крестьян заулыбался.
— Правильно, они предсказали, что боги станут плакать от боли, — продолжал ромуло. — Но после того, как полетели камни, у них не оказалось наготове пословицы, соответствующей ситуации. Им удалось замять ошибку о каменных богах, проливающих каменные слезы. Сначала это одурачило меня, но позже, когда я все обдумал, то понял, насколько жалкой уверткой это было. Вы ничего не знаете о магнитных бурях. И в ваших пословицах вообще нет ничего о магнитных силах. Как только я понял это, то догадался, что вы не настоящие фермеры. Я понял, что вы что-то скрываете…
— Теперь, — сказал лже-крестьянин в юбке, — у нас будут знания об этом. Когда север встречается с югом, летят каменные мухи. Толстуха с симпатичным лицом и красивыми ногами напоминает магнит — именно ее середина не привлекает. И так далее.
— Это хорошо, — сказал Ромуло. — Это все, в чем вы нуждаетесь.
— Какого черта, где ты шляешься? — злобно спросила Маргаретта.
— Озирал окрестности, — с рассчитанной неопределенностью ответил Ромуло.
— Тебе здесь понравилось?
— Здесь вовсе неплохо.
— Если ты так действительно думаешь, то мы улетаем. В любом месте, где тебе нравится, наверняка что-то не так.
— Мне казалось, ты хотела написать книгу…
— Здесь не о чем писать. Я тоже «озирала окрестности», и здесь нет ничего, что привлекло бы меня. Ни единой детали.
— Все, что скажешь, дорогая, — мягко согласился Ромуло, думая о том, что происходит под землей. — Магнит, хотя и не имеет мозгов, всегда указывает на север, он как знахарка, которая всегда указывает на правду.
— О чем это ты? — резко спросила Маргаретта.
— Ни о чем, дорогая, вообще ни о чем, — ответил Ромуло. — Всего лишь немножко знаний, которые я приобрел здесь.
The Magazine of Fantasy and Science Fiction, 1954, № 9
МУЗЫКА СФЕР
Когда он вышел из корабля и огляделся, у него возникло чувство, словно он никуда и не улетал. Здесь все, как прежде, подумал он. Как будто я просто гулял, а сейчас вернусь домой к Кассандре. Все как всегда. Ни одной новой детали.
Он шел по твердой панели, презирая самодвижушуюся дорожку, а отличие от большинства других людей. Все, казалось, спешили, их не удовлетворяла скорость дорожки, и вдобавок они быстрым шагом шли по ней, словно у них имелись дела, которые не могли подождать. Дела на Марсе, Венере, спутниках Юпитера, даже здесь, на Земле. У него не было никаких дел. И последние два года научили его ожиданию, так что он не торопился.
Он вошел в зал ожидания и сразу же остановился. На первый взгляд, тут тоже ничего не изменилось. Конечно, люди другие, но образуют такую же толпу. Та же спешка, то же беспокойство на лицах. Мимо него прошел человек, нервно мигая, а следом за ним шла пожилая женщина, у которой подергивалась правая сторона лица. Возможно, здесь все же произошли кое-какие изменения — изменения к худшему.
Внезапно он уловил звуки музыки. Кто-то играл на пианино. Он пошарил глазами по залу, и на другом конце увидел фортепиано. Нет, два фортепиано. Это что-то новенькое, подумал он. За каждым фортепиано сидела маленькая девочка, наигрывая простенькую мелодию. Ни одна из девочек, казалось, не обращала внимания на другую, и никто не обращал внимания на них. Было трудновато сразу отделить одну мелодию от другой, так что вначале он воспринял просто шум в результате смеси звуков. Интересно, подумал он. Я знал, что компания готова на многое, чтобы понравиться пассажирам, но установить здесь фортепиано, чтобы дети могли практиковаться, ожидая отлета — этого я не ожидал.
— Ринальдо! — окликнул его знакомый голос. — Что ты здесь делаешь?
Он обернулся, увидел улыбающегося Билла Майклса и улыбнулся в ответ. Они пожали друг другу руки, и лицо Билла передернулось, как будто от боли. С чего бы это? — подумал Ринальдо. Он сжал ему руку совсем не сильно.
— Я только что вернулся, Билл, — произнес он уже без непринужденности, которую чувствовал лишь секунду назад. — Как жизнь? Как все?
— Прекрасно. Прекрасно. Ты что, хочешь сказать, все это время был на форпосте, куда тебя назначили… далеко в космосе?
— Ну, да. А ты где обретаешься?
— О, а я все по-старому, помаленьку. В основном, здесь, на Земле. Сейчас вот вернулся из короткой поездки на Венеру. Все как всегда. Венеры по-прежнему не коснулась цивилизация.
Он снова сделал гримасу, и Ринальдо понял, что это такое. Не признаки боли, а просто нервное подергивание. Такое же, какое он видел у других.
— Как семья?
— Цветет и благоухает. Гертруда прекрасна, а дети… сейчас я покажу тебе фотки.
Он достал из кармана альбомчик и установил его на пятисекундный интервал. Серия из двадцати фотографий прошла перед скучающим взглядом Ринальдо.
— Да, они хороши, — сказал он с сердечной вежливостью. — Прекрасные дети. Сколько им теперь?
— Восемь и десять. Герла — вот, взгляни на нее, ты мог бы подумать, что ей только восемь? — Герла играет на фортепиано. Она занимается всего шесть месяцев, но у нее уже задатки настоящего гения. Ты должен услышать ее игру. Это не то, что девчонки в зале ожидания, которые и за пианино-то сели впервые.
Ринальдо вспомнил два брякающих фортепиано, и на сей раз понял то, что не уловил сразу. В то время, пока он разговаривал с Биллом, его уши занимались музыкальным анализом. Результаты были просто удивительны. Обе девочки играли одну и ту же мелодию, простую мелодию в четыре такта:
Да, да, да, да,
Ди, да, да, да,
Да, ди, да, ди,
Ди, да, ди, да,
Да, да, да, да…
И так далее, снова и снова. Композиция и близко не лежала с шедеврами, и тот факт, что они только учатся, ничего не менял. Играли они не в такт. Каждая девочка наяривала сама по себе, а когда доходила до конца, то начинала с начала. Снова и снова. Неудивительно, что в результате у них получалось монотонное бренчание.
— Эти инструменты в зале ожидания — что-то новенькое, — сказал Ринальдо.
— Им пришлось их туда поставить, — объяснил Билл. — Пассажиры требовали. Хотя, насколько я понимаю, они совершенно напрасно разместили их рядом.
— И разве никто не жалуется?
— А почему кто-то должен жаловаться? — спросил Билл. — Были, конечно, просьбы поставить на фортепиано глушители звука, но их никто и не подумал выполнять. Лично я думаю, что правы те, кто утверждает, что занятия на фортепиано с глушителем — это зря потраченное время. Я бы не позволил Герле и пальцем прикоснуться к такому. Ребенок должен слышать, что играет.