Вначале все шло прилично, мы ловили рыбу, девочки гуляли по берегу, собирали цветы. Гонялись за бабочками, визжа от восторга. Сварили уху, Сергей, мотивируя, что все рыбаки так делают, влил в котелок целую бутылку водки. Девушки пили вино из полторашки, припасенное все тем же Сергеем, не пила только Алла. Мы же пили водку, считая, что в десятом классе рыбалка без водки — зря потраченное время. Напившись и наевшись, все полезли купаться, переодевшись в кустах. Наташа и Вера побежали в воду, сверкая белыми ягодицами, за ними мы, с оттопыренными впереди плавками. Только Алла осталась в своей одежде, все так же собирая цветы и наблюдая за насекомыми. Наши две нимфы раззадорили пацанов, и Серега с Павликом затащили Аллу в воду прямо в одежде. Она вначале брыкалась, но потом смирилась и также весело брызгала водой.
После купания Наташа с Толиком, а Вера с Сергеем ушли в ближайшую лесополосу, «просто прогуляться». Я, Виталий и Павлик остались без пары. Проследив за Аллой, что пошла выжимать вещи в кусты, мы по-индейски подкрались: девушка, раздевшись, выжимала одежду. Ее точеная фигурка была восхитительна, кто бы мог подумать, что под таким невзрачным платьем скрывается совершенство. Небольшие холмики грудей призывно покачивались в такт движения рукам, аккуратный треугольник темных волос на лобке манил взгляд. Идея принадлежала Павлику, что она специально нас дразнит и провоцирует. Они с Виталием подкрались и разложили девушку на траве: Алла сопротивлялась молча, не кричала, не звала на помощь, не ругалась. Она не плакала и не кричала, когда Павлик лишал ее девственности, что для нас оказалось неожиданностью. В выпускном классе девственность, скорее, являлась недостатком, чем достоинством в глазах молодежи. Павлика сменил Виталий, смирившаяся Алла лежала неподвижно, только из глаз катились слезы. Подходя к ней, я заметил ее взгляд, полный презрения и разочарования, и это разрешило мои сомнения. Я не стал участвовать в оргии, хотя мужское естество просто рвало ткань плавок.
Позже, когда я сидел на берегу речки и бросал камешки в воду, ко мне подошла заплаканная Алла и спросила, почему я отказался. Потому что я не насильник, был мой ответ. Не насильник, согласилась она тогда, но и не герой. Свет солнца давал блики на поверхности воды, когда насиловали Аллу, свет светильника бликовал в комнате, когда насилуют меня. Теперь надо мной трудился уже самый молодой, тот самый, что бегал за кувалдой и штырем. Не успев взобраться на меня, парень разрядился под громкое ржание товарищей. Однако это его не остановило и с раскрасневшимся лицом он принялся за работу, теперь уже доставляя боль от истерзанных тканей моего организма. Боль нарастала, заставляя меня молиться про себя, чтобы быстрее все это кончилось. Мужика с откушенным языком в комнате не было, этот последний, если судьба не готовит мне сюрпризы. Желая быстрее закончить весь этот унизительный и болезненный процесс, я сделал тазом несколько движений навстречу, встреченные одобрительными выкриками:
— Сучке нравится, давай, малыш, заставь ее кричать от страсти.
Ободренный такими выкриками, парень замолотил как отбойный молоток и через несколько секунд рухнул на меня, кончив, слюнявя мне грудь. Один из одевшихся мужчин вышел в дверь и вернулся через пару минут с полным ведром воды, которым окатил меня с ног до головы, принеся невероятное облегчение истерзанному телу. Воды стекала с меня под взглядами мужчин. Не в силах смотреть на их морды, я отвернул голову вправо, к стене.
— Понравилось, сучка, нам еще немало ночей предстоит, так что привыкай.
Мужчины покинули комнату, снова заскрежетал ключ в замке, оставляя меня в темноте. Неужели меня не развяжут? Я так и должен лежать в нелепой позе на спине, чувствуя, как стекает по бедрам к ягодицам липкая жидкость, не имея возможности даже помыться? Руки, вывернутые за голову, болели в суставах, из-за нарушения кровоснабжения я их почти не чувствовал. Правая нога, привязанная к стене, онемела, мышцы сводила судорога. Копчик саднил, натертый за время длительного насилия на твердом деревянном топчане. А в промежности бушевал огонь, не огонь страсти, а огонь раздражения, ссадин и спёкшихся выделений, стягивающих кожу.
Крови мне не было видно, но, что она была, я не сомневался, внутри чувствовалась боль, которая бывает, когда рвешь кожу на руке, саднящая нудная боль.
Минут через десять дверь снова открылась: двое насильников освободили мне руки, которые безвольно упали. Убрав остатки веревок, они надели полицейские наручники. Ногу также освободили, после чего молодой парень принес ведро с водой и кинул несколько тряпок из хлопка. Не говоря мне слова, они ушли, забрав остатки веревок и закрыв дверь за собой.
Я тупо посидел на топчане, растирая руки и ноги. Прихрамывая, дошел в темноте до тряпок и ведра с водой. Снова вспомнилась Алла, которая долго, почти час, терла свое тело, зайдя в реку по пояс. У меня же было всего одно ведро с водой. Первые чистые тряпки я окунал в ведро, начиная вытирать себя с лица. С левой стороны челюсти была большая отечность, вызывающая боль при прикосновении. Губы в крови, рот полон высохшей крови. Я прополоскал рот, набирая воду в ладошки, но мерзкий тухлый чужой запах исчез не полностью. Промыл нос, осторожно помыл лицо. Грудь, живот, промежность — все было в сперме, мерзкой, полузасохшей, скользкой, как сопли. Дойдя до промежности, я застонал: каждое прикосновение отдавалось болью. Засохшая корочка крови спускалась между ягодицами, сами половые губы опухли, Анджелина Джоли позавидует.
— Убью, — простонал я, стараясь аккуратно помыть женское хозяйство. Тело сейчас принадлежало мне, сколько бы я ни пыжился, другого у меня нет. Вода в ведре подошла к концу, до чистоты было далеко, но относительно неплохо я смог почиститься.
С трудом переставляя ноги — мешала боль внизу живота — я нашел свою спортивную форму и белье, мокрое и замызганное непонятно чем. Последними капельками воды смочил трусики и лифчик, я отжал их, насколько мог, и оделся. Лифчик одеть не удалось из-за наручников. Подумав, я отложил его на топчан. Прикосновение ткани трусиков вызывало раздражение, пришлось немного оттянуть резинку вниз. Костюм оказался мокрый и, скорее всего, грязный, надеть его не было шанса, просто накинул на плечи. Бриджи смог натянуть без проблем и осторожно попытался лечь на топчан. На спине лежать оказалось невыносимо, болел копчик и лопатки, бывшие в длительном трении с деревянной поверхностью. Лег на левый бок, лицом к двери, попытался заснуть: сквозь полудрему виделись оскаленные лица насильников, слышалось их тяжелое дыхание.
У меня не было мыслей о суициде, я по-прежнему относился к женскому телу как к временному. Да, это неприятно и больно, и крайне унизительно, но Земля не перестала вращаться. Мной овладели, привязав и обездвижив, при неравенстве сил. Так можно изнасиловать кого угодно, хоть Шварценеггера, эта сторона дела меня не угнетала. Любой, самый здоровый и брутальный мужик, будучи связанным, был бы так же подвергнут насилию, без шанса на сопротивление. Меня угнетало другое: Алла, которая тогда лежала под Павликом и Виталием и беззвучно плакала, а мы все считали, что она просто ломалась. Насиловали ее привычный мир, в котором она жила, и плакала она не по своей девственности, а по миру, который ее предал.
Я не заметил, как уснул, и проснулся лишь от звука открываемой двери: в дверном проеме стола девушка-подросток. Ее ноздри вдыхали непривычный для нее запах крови, пота. Мужских и женских выделений. По ее расширившимся глазам было ясно, что произошедшее здесь она поняла. На подносе лежала лепешка и стоял кувшинчик с молоком, довольствие мне резко снизили. На таком рационе я умру от голода скорей, чем мои насильники успеют насытиться мною. Девушка поставила поднос на край топчана и отступила на несколько шагов.
— Принеси мне воды попить и, если можно воды, чтобы искупаться, — попросил ее.
Она кивнула, закрыла за собой дверь и шаги ее растворились. Отсутствовала арабка примерно полчаса и вернулась в сопровождении женщины: кроме бутылки с водой и ведра, что я просил, женщина дала мне мазь очень густой концентрации, завернутую в вощенную бумагу.
— Мажь везде, где болит, где есть раны. Это волшебное средство.
Жестами она указала мне на лицо и показала в область ниже пупка. Я понял, что женщина хотела мне сказать, и вежливо поблагодарил:
— Спасибо большое, мать!
Лицо женщины просияло при слове «мать», даже морщины немного разгладились. Закрепляя достигнутый успех, я попросил:
— Можно мне немного еды, умираю с голоду.
— Лайла принесет.
Женщина хотела еще что-то добавить, но грубый окрик со двора ее вспугнул, она схватила пустой поднос и кувшинчик из-под молока и вместе с девочкой быстро покинула мою темницу. Новый охранник, его вчера не было, придирчиво осмотрел мою каморку и закрыл дверь. Слышен был оправдывающийся голос женщины, говоривший, что ко мне несколько дней нельзя подпускать мужчин, и злой голос охранника, велевший ей закрыть свой рот. Голоса стихли, я остался в тишине на полчаса, пока дверь снова не открылась и девчонка Лайла, так ее звали, не передала мне небольшой сверток из ткани. Внутри был кусок конской колбасы, немного фиников и лепешки, которые мной были съедены безотлагательно.
Обед и ужин снова состояли из молока и лепешки, к которым, видно, добрая женщина добавила горсть фиников. Дважды мне пришлось справлять малую нужду: проигнорировав деревянную бадью, стоявшую в углу, я сделал это над сливом в полу, смывая остатки и запах мочи пригоршней воды из ведра. А как быть, если приспичит по-серьезному? Мое эго отказывалось делать это в бадье и дышать потом этим все время. Оставалось только надеяться, что меня выведут в нормальный туалет, если я попрошу.
Мои надежды на спокойную ночь не оправдались. Как только ночь вступила в свои права, вчерашняя история повторилась. Только в этот раз их было трое, и бить меня не били, потому что вчера я убедился, что сопротивление бесполезно. Меня снова привязали к крюкам, и снова трое довольных мужчин бесплатно получали от меня удовольствие, потворствуя своим инстинктам. На ум пришел анекдот-инструкция для женщин-полицейских в Англии: «Если на вас напал насильник, сделайте предупредительный выстрел в воздух. Если это не поможет, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие».