«Вкусно? Мащиссо?» Она открыла пакет с водорослями и положила его рядом с моей тарелкой риса.
«Динття мащиссо, очень вкусно», – сказала я с полунабитым ртом, тая от полного восхищения.
Мать села позади меня на диван и убирала пряди моих волос с лица за плечи – я же не могла оторваться от восхитительной еды. Прикосновения ее прохладных и липких от крема рук были такими знакомыми, однако на этот раз я не только не отшатывалась от них, но, наоборот, ими наслаждалась. Как будто за то время, что я провела вдали от дома, внутри меня образовалось новое ядро, неспособное сопротивляться гравитационному полю материнской любви. Я поймала себя на том, что мне снова не терпится доставлять ей удовольствие, смаковать ее смех, пока я развлекаю ее историями о столкновении со взрослой жизнью, раскрывая подробности собственной несостоятельности. Как в результате неправильной стирки любимый шерстяной джемпер уменьшился на два размера, как я отправилась пообедать в шикарный ресторан и случайно потратила двенадцать долларов на газированную воду, наивно полагая, что она включена в стоимость бизнес-ланча. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, мама, ты была права.
Спускаясь по эскалатору в аэропорту Юджина, я была почти уверена в том, что мать, как и раньше, будет ждать меня одна в терминале сразу за зоной безопасности и помашет рукой, как только я появлюсь в поле зрения. Она всегда меня забирала, аккуратно одетая во все черное, в просторной жилетке из искусственного меха и огромных солнцезащитных очках в черепаховой оправе, выглядя белой вороной среди других жителей Юджина в их мешковатых зеленых толстовках с надписью «Oregon Ducks»[80].
Вместо этого на улице меня встретил отец, припарковавший машину у выхода из зоны выдачи багажа.
«Привет, малышка», – сказал он. Он обнял меня и закинул мой чемодан в багажник.
«Как она?»
«Она в порядке. Вчера ходила на химиотерапию. Говорит, что ощущает небольшую слабость».
В машине мы молчали, и я опустила окно, чтобы глубоко вдохнуть орегонский воздух. Было тепло, пахло скошенной травой и началом лета. Мы проехали длинный участок пустынных полей, затем большие магазины на окраине города, мимо дома лучшего друга, с которым я больше не общалась, теперь перекрашенного, с огороженной лужайкой.
Как обычно, отец вел машину агрессивно, виляя в потоке машин, что не соответствовало естественному медленному темпу маленького студенческого городка. Было странно находиться с папой вдвоем без мамы. Мы с ним никогда не проводили много времени наедине.
Отец был счастлив в своей роли кормильца. Одно лишь его присутствие в нашей жизни было достаточным свидетельством того, что он исправил недостатки собственного воспитания и преодолел свои пристрастия, а это кое-что да значило.
В детстве я была очарована рассказами о его прошлом, его мужественности и выдержке. Он потчевал меня историями о своей боевой юности, не упуская ни малейших подробностей. Как он однажды ослепил человека, как ему угрожали ножом, как он двадцать три дня кряду гнал на скоростном велосипеде, ночуя под дощатыми настилами. Он разъезжал на «Харлее» и носил серьгу, а его кряжистая фигура всегда внушала мне чувство безопасности. И он любил выпить. После работы отец встречался с приятелями в Highlands, местном баре напротив своего офиса. Он мог опрокинуть рюмку текилы и полдюжины бутылок пива, как будто это было пустяком, и на следующее утро выглядеть трезвым как стеклышко, без единого следа вчерашнего загула.
В отличие от матери он пытался воспитывать меня без оглядки на половую принадлежность, обучая драться на кулаках и разводить костер. В десять лет он даже купил мне мой собственный 80-кубовый мотоцикл Yamaha, чтобы я могла следовать за ним по грязной трассе, проложенной на заднем дворе.
Но большую часть моего детства он пропадал на работе или в баре, а когда появлялся дома, то в основном занимался тем, что рычал в трубку телефона в поисках пропавшего поддона с клубникой или в попытке выяснить, почему грузовик с салатом «Ромен» отстает от графика на три дня. Со временем наши разговоры стали во многом напоминать пересказ содержания фильма человеку, пришедшему в зрительный зал на последние тридцать минут показа.
Отец часто винил свою работу в том, что между нами растет стена отчуждения. Мне было десять, когда он возглавил бизнес своего брата и его рабочая нагрузка практически удвоилась. Но правда заключалась в том, что его новая должность совпала с покупкой первого в нашей семье настольного компьютера. Именно тогда я впервые и столкнулась с тем, что у моего отца интрижки с женщинами, предлагающими платные услуги в интернете. Этот секрет я скрывала от матери всю свою жизнь.
Даже в своем нежном возрасте я поспешила оправдать неверность отца. Он был человеком страстей, и я предположила, что родители, должно быть, пришли в этом вопросе к определенному взаимопониманию. Но по мере того как я становилась старше, эта тайна начала смердеть. Одни и те же истории утомляли своим однообразием, а его бурное прошлое представлялось не столько подвигами героя, сколько оправданием личных недостатков. Постоянное пьянство больше не вызывало симпатии, а вождение в нетрезвом виде после работы воспринималось как безответственность. То, что доставляло радость ребенку, больше не могло удовлетворить потребности взрослой дочери. Между нами не было той тесной органичной связи, которую я ощущала в отношениях с матерью. И теперь, когда она была больна, я просто не представляла, как мы будем дальше жить вместе.
Мы направились вверх по Уилламетт-стрит, минуя крутой холм, огибающий расположенное в низине кладбище. Покрытие дороги изменилось сразу за знаком, обозначающим конец населенного пункта, и перед глазами развернулась последовательность виденных тысячу раз картин. Все те же повороты с выскакивающими наперерез оленями; прямые участки, где мой отец пытается обогнать «Вольво» и «Субару», медленно плетущиеся в сторону парка Спенсер-Бьютт. Затем извилистая полоса с дорожным ограждением и долина, где покрытые пожелтевшей травой холмы раздвигаются, открывая широкий вид на закат. Затем дорога уходит вверх, и на передний план выходят сосны, скрывая за собой дома. Далее одиночная возвышенность и питомник Дакворта, где павлины свободно бродят мимо деревьев и кустов в горшках, а за ним ферма рождественских елок на Фокс-Холлоу-роуд. Наконец, наш путь пролегает вниз по гравийной дорожке, вьющейся между папоротников и мхов, укрытой кронами деревьев, тесно переплетенных друг с другом, пока буйная растительность не расступается перед нашим домом.
Папа припарковал машину, и я поспешила внутрь, аккуратно поставив туфли в прихожей. Войдя через кухню, я окликнула мать, и она встала с дивана.
«Здравствуй, моя доченька!» – приветствовала меня мать.
Я подошла ближе и осторожно ее обняла. И ощутила между нами твердый пластиковый порт. Я провела рукой по ее волосам.
«Отличная прическа, – сказала я. – Тебе идет».
Она снова села, а я соскользнула с кожаного дивана и устроилась на ковре между мамой и кофейным столиком. Джулия тяжело дышала рядом, ее язык бился об обломанный клык, который мой отец случайно повредил несколько лет назад, сбрасывая с подъездной площадки мячи для гольфа. Я обняла мамины икры и положила голову ей на колени. Я ожидала, что наше воссоединение будет бурным, но она казалась спокойной и невозмутимой.
«Как ты себя чувствуешь?»
«Я чувствую себя хорошо, – сказала она. – Легкая слабость, но это не страшно».
«Чтобы сохранить здоровье, нужно много есть. Я хочу научиться готовить все корейские блюда, которые тебе нравятся».
«О да, ты становишься таким хорошим поваром, судя по фотографиям, которые мне присылаешь. Как насчет того, чтобы завтра утром сделать мне немного свежевыжатого томатного сока? Я покупаю два или три органических помидора и смешиваю их в блендере с медом и льдом. Очень вкусно! Я сделаю для тебя, чтобы ты попробовала».
«Томатный сок. Понятно».
«Через две недели приедет моя подруга Ке. И тогда, возможно, она научит тебя готовить корейские блюда».
Ке подружилась с моей матерью, когда родители жили в Японии. Она была на несколько лет старше моей матери и взяла ее под свое крыло, пока мой отец занимался продажей подержанных автомобилей в Мисаве. Она показала ей, где делать покупки, где выпивать, как водить машину и как подрабатывать на черном рынке, перепродавая товары из PX, дискаунтера на военной базе. Сливки для кофе, средство для мытья посуды, бутылки иностранной выпивки, банки с консервированной ветчиной – мама покупала эти раритеты без налогов в PX за доллар и перепродавала за пять.
Они потеряли связь друг с другом после того как мои родители перебрались в Германию, но восстановили общение пару лет назад. Ке теперь жила в Джорджии со своим мужем Вуди. Я никогда с ней не встречалась, и была рада у нее поучиться, чтобы доказать матери, насколько могу быть полезной. Я представляла вкусную еду, которую мы приготовим вместе, так что я наконец верну свои долги, отплачу за любовь и заботу, которые много лет воспринимала, как должное. Блюда, способные ее утешить и напомнить о Корее. Еду, приготовленную именно так, как она любит, поднимающую настроение, питающую тело и придающую сил, так необходимых ей для выздоровления.
Некоторое время мы вместе смотрели телевизор, молча вычесывая из шерсти Джулии репьи и ища клещей, чтобы их сжечь, пока она тяжело дышала на боку, била нас лапами по запястьям, требуя внимания каждый раз, когда наши глаза смещались от нее к экрану. Мама рано легла спать, и я понесла свою сумку наверх.
Моя спальня располагалась над спальней родителей, широкий прямоугольник сужался до маленьких ниш с выступами крыши по обеим сторонам. В одной из ниш располагался мой письменный стол, а шкаф для проигрывателя с колонками и сиденье с синей подушкой у окна – в другой. Ниши были выкрашены в ярко-мандариновый цвет, а средняя часть – в мятный, так что верхняя часть дома громко возвещала: здесь живет девочка-подросток.