В тот вечер отец отвез Сон Ёна и Нами в аэропорт. Оставшись одна на кухне, я услышала стук во входную дверь. Когда ее открыла, там уже никого не было. На коврике остался лежать небольшой бумажный пакет для покупок. Внутри находился тщательно завернутый в ткань керамический чайник нефритового цвета, на боковой стороне которого были нарисованы два летящих журавля. Я смутно его узнала: подарок матери, стоявший без дела на верхней полке шкафа для посуды. Также прилагалось письмо, напечатанное на английском языке на двух листах бумаги. Я положила чайник обратно в сумку, занесла его внутрь, села возле кухонного острова и принялась читать.
Любимой подруге и ученице Чонми.
Я до сих пор слышу твой смех, пока сижу и рисую в своей студии. Однажды ты пришла на первый урок рисования в стильном платье и модных солнцезащитных очках. Тогда я про себя подумала: «О, эта богатая дама пробудет в классе в лучшем случае месяца два». Однако ты меня удивила и за год не пропустила ни одного занятия. Я видела, что ты не просто занимаешься живописью, тебе это очень нравится.
Мы с вами, двумя дамами, прекрасно и радостно проводили время на уроке. Это было больше похоже на клуб женщин среднего возраста, чем на художественный класс. У нас было много общего, потому что мы ровесники. Мы пили кофе со сладкой булочкой, которую ты всегда приносила на занятия. Мы смеялись над множеством забавных историй, которые рассказывали друг другу.
Так продолжалось целый год, пока ты не перестала посещать занятия. Ты сказала, что у тебя просто проблемы с пищеварением, ничего страшного. Я ответила: «Береги себя, сестра».
Я до сих пор не могу поверить, что это был последний раз, когда ты держала в руке кисть. Я молилась за тебя, сохраняя твой корейский чайник, который ты начала рисовать незадолго до того, как заболела.
Я начала верить в чудо. Я могла бы вернуть тебе чайник сразу после того как ты перестала приходить на занятия, но загадала, что, если его сохраню, ты поправишься и вновь будешь той счастливой женщиной, которую я знала.
Настало время, когда я больше не могу его хранить. Я знаю, что ты больше не страдаешь от боли и обрела покой на небесах. В моем воображении ты входишь в мою студию, светло и жизнерадостно смеясь. Но каждый раз я вынуждена видеть, что ты больше не сидишь и не рисуешь на своем любимом месте.
Чонми, ты красивая, добрая и отзывчивая женщина, и я тебя очень люблю.
Почему она не дождалась, пока я открою дверь? Очевидно, учительница рисования моей матери знала, что она умерла, но сохранила адресованное ей письмо. Но, если это было написано для моей матери, подумала я, почему она не написала его по-корейски? Не перевела ли она это письмо специально для меня? В глубине души я чувствовала или, может быть, надеялась, что после смерти мамы я каким-то образом ее поглотила, что теперь она стала частью меня. Мне было интересно, не считает ли ее учительница рисования, что, обращаясь ко мне, она получает максимальный шанс быть услышанной?
Я порылась в холщовой сумке с изображением маленьких Эйфелевых башен, в которой мама хранила свои принадлежности для рисования. И пролистала ее альбомы с рисунками. В том, что поменьше, находились ее ранние рисунки. На второй странице был карандашный набросок Джулии. Тот самый, где она выглядела как толстая сарделька с лицом. Я вспомнила, как она отправила мне ее по мессенджеру, когда впервые начала посещать занятия, и как, несмотря на крайне отдаленное сходство, я гордилась тем, что она пробует что-то новое.
От страницы к странице я отмечала ее прогресс. Альбом поменьше был заполнен карандашными рисунками различных предметов из дома, артефактов из ее мира. Сосновая шишка, сорванная на участке. Декоративные миниатюрные деревянные сабо, которые Ынми прислала в качестве сувенира во время работы в Нидерландах в компании KLM. Один из бокалов на короткой ножке с фактурным изображением ромашки, из которого она пила белое вино. Фарфоровые балерины, пятая и третья по счету; та, которую я случайно изувечила, осталась незапечатленной. Один из ее чайников Мэри Энгельбрайт, в котором даже без цвета я опознала первый в ее коллекции, его так хорошо знакомые желтое основание и фиолетовая крышка с рисунком пейсли мгновенно всплывали в воображении при виде этого наброска карандашом. На последних страницах были три идеально прорисованных яйца. Я вспомнила наш разговор о них по телефону за несколько лет до начала всего этого кошмара, когда ее главной заботой было научиться изображать их кривизну.
В большом альбоме, после того как мама начала работать с акварелью, ее рисунки стали более впечатляющими. У нее отлично получалось использовать цвета. Она всегда умела делать вещи красивыми. Мать перешла от предметов домашнего обихода к более традиционным темам, таким как цветы и фрукты. Она начала подписывать и датировать свои работы, экспериментируя с разными подписями, как будто каждая из них требовала свой собственный псевдоним. На серии из трех рисунков углем хлеба и лимонов, сделанных в мае и июне 2013 года, она написала лишь свое имя – Чонми. В августе 2013 года на картине, изображающей три зеленые груши, разбросанные рядом с вазой с коралловыми хризантемами, она сократила его до «Чон». В феврале 2014 года на карандашном рисунке грозди бананов она написала свое имя на корейском языке, но добавила в конце букву Z. В марте 2014 года, всего за два месяца до того как у нее диагностировали рак, акварель, изображающую целый зеленый болгарский перец и половинку его оранжевого родственника, она подписала синей шариковой ручкой «Чон Z».
Хотя мне было известно, что в прошлом году мама посещала уроки рисования, и я даже видела фотографии нескольких эскизов в сообщениях, большую часть работ я никогда прежде не видела. Различные подписи казались столь очаровательно дилетантскими. Теперь, когда она ушла, я начала изучать маму, как чужую, копаясь в ее вещах, пытаясь открыть ее заново, вернуть к жизни любым доступным мне способом. В своем горе я отчаянно пыталась истолковать малейшую деталь как знак.
Было приятно держать в руках ее работы, представлять мать до боли и страданий, расслабляющуюся с кистью в руке в окружении близких друзей. Я задавалась вопросом, помогло ли ей занятие искусством справиться с экзистенциальным страхом, возникшим после смерти Ынми. Пролил ли поздний расцвет творческих интересов матери свет на мои собственные художественные порывы? А вдруг своими творческими способностями я в первую очередь обязана ей? И в другой жизни, при иных обстоятельствах, она могла бы стать художницей?
«Разве не здорово, что нам сейчас действительно нравится друг с другом разговаривать?» – сказала я ей однажды по дороге домой из колледжа, после того как большая часть ущерба, причиненного мне в подростковом возрасте, была устранена.
«Это так, – сказала она. – Знаешь, что я поняла? Я просто никогда не встречала кого-то вроде тебя».
Я просто никогда не встречала кого-то вроде тебя, как если бы я приехала из другого города или была эксцентричным гостем, сопровождающим общего друга на званый обед. Странно было услышать нечто подобное из уст женщины, родившей и воспитавшей меня, с которой я жила в одном доме целых восемнадцать лет, женщины, бывшей наполовину мной. Матери было крайне сложно меня понять, так же как и я изо всех сил пыталась понять ее. Оказавшись по разные стороны линии разлома – поколений, культур и языков, – мы блуждали, лишенные ориентира, каждая из нас глухая к ожиданиям другой, вплоть до последних нескольких лет, когда мы только начали раскрывать тайну, вырезать психическое пространство, чтобы приспособиться друг к другу, научиться ценить различия между нами, наслаждаться нашим преломленным сходством. Затем годы, которые могли бы стать самыми плодотворными для взаимопонимания, резко оборвались, и я осталась одна, чтобы расшифровать тайны наследования без ключа.
Глава 15. Мое сердце не остановится
После похорон мамы дом как будто подменили. То, что когда-то было успокаивающим отражением ее индивидуального стиля, теперь стало символом нашей коллективной неудачи. Создавалось впечатление, что каждый предмет мебели и декора над нами глумится. Они напоминали нам истории, хлынувшие в нашу жизнь, пока она была жива, – о больных раком, которые выжили несмотря ни на что. О том, как чья-то соседка справилась со своим смертным приговором посредством медитации и позитивного мышления. Как рак такого-то уже распространился на несколько лимфатических узлов, но представление о новом, безупречном мочевом пузыре совершило чудо, и теперь он находится в стадии ремиссии. Все казалось возможным, если только иметь оптимистический настрой. Возможно, мы недостаточно старались, недостаточно верили, недостаточно пичкали ее синезелеными водорослями? Может быть, нас ненавидит Бог? Ведь есть же семьи, которые сражались и победили. Мы боролись и проиграли. Среди всех естественных, душераздирающих эмоций, которые мы ожидали испытать, эта странным образом обескураживала.
Я упаковала ее одежду в мешки для мусора, выбросила наполовину использованные кремы QVC, пожертвовала оборудование для хосписа и остатки протеиновых коктейлей. На кухне сидел отец, склонившись над стеклянным столом с большой пластиковой чашкой красного вина в руке и названивал в одну компанию за другой, чтобы те аннулировали карты в ее кошельке, повторяя снова и снова каждому представителю службы поддержки клиентов, что его жена только что умерла и их услуги нам больше не потребуются.
Путешествие в какое-нибудь отдаленное место показалось тогда хорошей идеей. Ментальная передышка от дома, в котором мы просто задыхались. Так что, однажды утром за завтраком отец пил кофе и искал в интернете потенциальные места, где мы могли бы отвести душу. Может быть, остров, предположил он, где мы могли бы расслабиться и поваляться на пляже, но мысль о том, чтобы целыми днями тупо смотреть на великолепную воду, меня пугала. Слишком много свободного времени для погружения в мрачные мысли. Европа слишком сильно напоминала ему отпуск, который они проводили вместе. В конце концов мы сосредоточились на Юго-Восточной Азии, регионе мира, который всегда нас очаровывал. Никто из нас не был во Вьетнаме, и эта поездка была относительно недорогой благодаря сильному американскому доллару. Мы подумали, что, возможно, если будем заняты осмотром мест, где никто из нас прежде не бывал, нам удастся хотя бы на мгновение забыть о том, что наша жизнь пошла прахом.