Глава 16. Джатчжук
Мы отправились во Вьетнам в поисках исцеления, чтобы стать ближе друг к другу в нашем общем горе, но вернулись такими же разбитыми и отчужденными, как и прежде. После двадцатичасового перелета мы вернулись домой в восемь, и я сразу же заснула, уставшая от путешествия и смены часовых поясов. Около полуночи меня разбудил телефонный звонок отца. «Я попал в аварию, – сказал он. Его голос звучал спокойно. – Я примерно в километре от дома. Мне нужно, чтобы ты за мной приехала. Мишель, захвати жидкость для полоскания рта».
В панике я продолжала перебивать его вопросами, на которые он просто твердо повторял мое имя, пока не повесил трубку. Я натянула пальто поверх пижамы, лихорадочно искала ключи от машины матери, схватила из шкафчика в ванной бутылку «Листерина» и поехала.
Когда я туда добралась, уже приехала «скорая помощь». На первый взгляд мне показалось, что мой отец мертв. Автомобиль перевернулся и приземлился на бок между двумя телефонными столбами. Все окна были выбиты.
Я припарковала автомобиль матери за тем, что осталось от машины отца, и побежала к месту происшествия, но обнаружила, что он сидит в машине «скорой помощи», и вдыхает и выдыхает, как приказали парамедики. Рубашку с него сняли, а вдоль ключицы уже образовался большой синяк. Руки и грудь были покрыты небольшими порезами, как будто по ним несколько раз ударили теркой для сыра. Вокруг нас столпились полицейские, и все были так же, как и я, ошеломлены тем, что он выжил. Невозможно было пронести жидкость для полоскания рта незаметно.
«Я собирался проверить свой офис, – сказал он. – Наверное, уснул за рулем».
Офис моего отца находился рядом с «Хайлендс», его любимым баром.
«Они хотят, чтобы я отправился в больницу, – сказал он. – Но не думаю, что это необходимо».
«Ты поедешь в больницу», – возразила я.
«Мишель, со мной действительно все в порядке».
«Посмотри на свою чертову машину, – сказала я, тыкая пальцем в сторону обломков. – Подъехав, я подумала, что уже круглая сирота! Мы едем».
Я последовала за машиной «скорой помощи» в Ривербенд, ту самую больницу, где лежала мама, когда первая химиотерапия сбила ее с ног, ту самую, куда мы вернулись после поездки в Корею. Частично она напомнила мне «Сияние»[117]. Над главным входом располагалась деревянная веранда, а в вестибюле – каменный камин, создававший ощущение дома с привидениями. Длинное здание с желтыми глазами-окнами, сияющими в ночи, – было тяжело увидеть его снова.
К тому времени, когда я нашла парковку и добралась до кабинета, отца уже допрашивали двое полицейских.
«Почему вы невнятно произносите слова?»
«Я не-не… внятно произззно… – Отец сделал паузу. – Ну, теперь да, потому что я об этом задумался», – сказал он со смехом. Жидкость для полоскания рта уже прожгла дыру в кармане моего пальто.
«Пожалуйста, – взмолилась я. – Только что умерла моя мама».
Я не была уверена, плачу ли я от страха, что отца лишат лицензии за вождение в нетрезвом состоянии и я останусь в Юджине в качестве его личного шофера, или мной просто завладело чувство, что судьба стремится нас уничтожить.
«Я напишу, что вы уснули за рулем», – сказал полицейский, подозрительно косясь на моего отца. Я почувствовала, что отец положил мне руку на спину, чтобы эта сцена выглядела как можно более реалистично.
Отца выписали через пару часов, и я отвезла нас обоих домой. Я наотрез отказалась с ним разговаривать. Теперь, когда я убедилась, что с ним все в порядке, страх за его безопасность утих и уступил место пульсирующему во мне гневу.
«Говорю тебе, я просто уснул», – только и делал что твердил отец.
Было чудом, что папа не сломал ни единой косточки, но тем не менее он испытывал сильную боль. Он принимал лекарства, отпускаемые по рецепту, многие из которых были теми же, что принимала моя мать. Они еще больше ввергли его в депрессию. Большую часть дня он спал. Три дня отец почти не выходил из своей комнаты. Часть меня задавалась вопросом, не съехал ли он с дороги намеренно, что лишь еще больше меня расстроило. Я не прикладывала особых усилий, чтобы справляться о его самочувствии. Я хотела быть эгоисткой. Я больше не желала ни о ком заботиться.
Вместо этого я начала готовить. В основном это были те блюда, от которых невозможно оторваться, те, что после употребления требуют глубокого здорового сна. Такие, что заказывают в камере смертников. Я самостоятельно приготовила пирог с курицей, раскатав маслянистое домашнее тесто, наполнив его до краев густым, насыщенным бульоном, жареной курицей, горошком и морковью, а затем покрыв слоеной верхней корочкой. Я жарила на гриле стейки и подавала их с нежнейшим сливочным картофельным пюре или гратеном дофинуа (печеным картофелем с кусочками сливочного масла толщиной в полтора сантиметра и горкой сметаны). Я пекла гигантские лазаньи, намазывая их домашним соусом болоньезе и пригоршнями тертой моцареллы.
На День благодарения я провела недели, изучая и собирая рецепты в интернете. Я нафаршировала и зажарила десятифунтовую индейку из Costco и приготовила клюквенную метель – мороженое с топингом Cool Whip и клюквенным желе, которое тетя Марго научила готовить мою мать. И подала домашний сладкий картофель с зефиром и соусом.
В другой вечер я купила омаров, найдя время, чтобы понаблюдать за ними в аквариуме супермаркета и выследить самых бодрых из всей группы. Я попросила торговца рыбой поднять их пластиковыми граблями и пощекотать хвосты, как учил меня отец, выбирая тех, которые яростно и с упоением переворачивались. Я сварила их в большой кастрюле и поставила те же маленькие миски для топленого масла, что и мама. После того как они хорошо проварились, отец делал два надреза в центре их когтей и большие надрезы на спине.
Если мы ели омара, мать варила по одному на каждого и подавала с кукурузой, печеным картофелем или небольшой миской риса с банчанами и банкой сайры, жирной рыбы, которую тушила в соевом соусе. Но если нам улыбалась удача обнаружить икру, она с выражением счастья на лице вычерпывала на свою тарелку пухлые оранжевые яйца.
Мы сели есть и вращали хвосты, чтобы отделить их от тела. Затем перевернули омара и раскололи скорлупу пополам.
«Никаких яиц», – со вздохом сказал он, продолжая расчленять остальную часть туши, высасывая серую массу внутри.
«У меня тоже», – сказала я, разбивая клешни щипцами для колки орехов.
К Рождеству Питер наконец закончил преподавать и переехал к нам. Мы вдвоем выбрали рождественскую елку в питомнике, расположенном дальше по дороге. Без мамы мне казалось, что мы играем в семью. Питер взял на себя роль моего отца, лежа под деревом и вращая винты на подставке, а я пыталась увидеть это глазами матери и остановить его в тот момент, когда елочка выглядела наиболее пушистой. Мать хранила наши рождественские украшения наверху, в шкафу в коридоре. Они были завернуты в газеты и уложены в три одинаковые коробки для шляп. Гирлянды были намотаны на свернутые в цилиндры старые экземпляры журнала «Тайм».
Этот чулан был лишь одним из многих складов, на полках которых мама разместила то, что за время ее жизни в Юджине превратилось в непостижимое количество высококачественного хлама. Декоративная деревянная клетка для птиц, чаши, полные разноцветных стеклянных цилиндров и шариков, коллекция свечей, все еще завернутых в целлофан. Каждая ниша и уголок были до краев заполнены косметикой QVC – десятками неиспользованных кремов и сывороток для глаз, – подставками для китайских палочек и кольцами для салфеток.
Неужели смерть Ынми так ничему ее и не научила, удивлялась я. Почему она сохранила гарантии на все приборы в доме? Квитанции о регулярном обслуживании автомобиля, полученные более двадцати лет назад?
В недрах шкафа в коридоре я обнаружила полный реликварий сувениров из моего детства. Каждый табель успеваемости, который я когда-либо получала, хранился в манильском конверте. Она сохранила плакат с моей научной ярмарки в третьем классе. Здесь были дневники, которые она заставляла меня вести, пока я училась писать. «Сегодня мы с мамой ходили в парк кормить птиц».
И только было я вознегодавала на нее за те запасы, с которыми она предоставила мне разбираться, как обнаружила их: две пары детской обуви. Они прекрасно сохранились: пара сандалий, сделанных из трех отстроченных белых кожаных лент, скрепленных на щиколотке, и пара розовых парусиновых слипонов с яркой клетчатой подкладкой. Они были настолько маленькими, что я могла уместить их на ладони. Я взяла одну из сандалий и заплакала. Я подумала о той предусмотрительности, которую должна была проявить мать, чтобы сохранить такую вещь, обувь своего ребенка, для ее ребенка в будущем. Ребенка, которого ей уже не суждено будет увидеть.
Мама хранила очень много вещей для моего будущего ребенка. Как я для себя открыла, их систематизация обладает странным терапевтическим эффектом. Как минимум неделю я потратила на то, чтобы разобрать свою коллекцию конструкторов Playmobil на полные комплекты. В практически неиспользуемом кабинете отца я высыпала разрозненные комплекты и рассортировала их на кучки. Я отсчитала восемь бирюзовых чайных чашек размером с кукурузное зерно и соединила их с другими элементами стойки для хот-догов. Я нашла два огненных кольца и вернула их в цирк. Я разложила предметы из викторианского особняка на бежевом ковре и некоторое время перебирала в руках крошечные кусочки пластика в поисках миниатюрной синей кепки, принадлежавшей блондинистому мальчику, который жил там с девушкой-шатенкой в розовой рубашке и белых брюках.
Мать убила бы меня, если бы увидела, от чего я избавляюсь. Школьные сочинения и старые страховые карточки, видеокассеты с моей эпизодической ролью в корейском детском шоу и мультфильмы, озвученные моей тетей. Я продала Beanie Babies, которые нас обманом вынудили купить, медвежонка «Принцесса Диана», который все еще был в пластиковом футляре и с защитной биркой. Саманту, куклу