American Girl с длинными каштановыми волосами, которую я умоляла купить, приобретенную на сайте Craigslist вместе с дополнительной одеждой по выгодной цене. Это было что-то вроде одержимости, безудержное уничтожение, похожее на пожар в доме. Укрощение этой горы движимого имущества, превращение ее в разумную коллекцию обрело масштабы каторги, завершение которой представлялось заслуженной свободой, окончанием срока наказания.
Все эти предметы казались осиротевшими на фоне утраты матери или просто превратились в объекты, материю, имущество. То, что когда-то имело цель, превратилось в препятствие. Миски, которые когда- то предназначались для особых блюд, теперь превратились в просто посуду, требующую сортировки, и преграду на пути к моей цели покинуть этот дом. Подсвечник, который я в детстве считала волшебной лампой, ключевым артефактом в моих воображаемых историях, теперь стал просто еще одной вещью на выброс.
Я наполнила целый рулон строительных мешков ее одеждой, сложив все это стопками наверху, чтобы отцу не пришлось заниматься этим длившимся неделю процессом. Один для пожертвований, второй для вещей, которые я могла бы оставить себе, третий для вещей, которые, как я знала, мне нужны. Когда ее одежда была разложена на полу, казалось, что несколько обличий матери сдулись и испарились.
Я примерила все ее пальто, красивые кожаные куртки, но все они оказались душераздирающе велики в плечах сантиметра на три. Туфли, которые мне подходили, я оставила себе, а вот кроссовки на платформе сразу же выбросила. Я разложила на столе ее сумочки. Мягкая оранжевая кожа, блестящая красная змеиная кожа, маленькие драгоценные клатчи, в которых едва помещается сотовый телефон. Идеальный круг из мягкого черного меха с тонкой серебряной застежкой и черной атласной внутренней частью. Все они выглядели первозданно, как будто ими никогда не пользовались. Там была одна высококачественная поддельная сумочка Chanel с классической черной стежкой и одна настоящая, все еще в коробке.
Я пригласила Николь и Кори просмотреть то, что осталось. Предложила примерить несколько ее вещей и взять все, что захотят. Поначалу им было неловко, но после долгих настойчивых уговоров они наконец сдались. После я пригласила нескольких подруг матери сделать то же самое, затем погрузила остальное на машину и съездила в центры пожертвований в городе.
Я чувствовала, как мое сердце твердеет – покрывается коркой, образует оболочку, мозоль. Я удалила фотографии из больницы, где мы с мамой лежим в ее постели в одинаковых пижамах. И фото, которое она прислала в тот день, когда подстриглась как Миа Фэрроу, застенчиво позируя так, будто самое сложное уже позади. Разбирая шкафы возле телефона на кухне, собирая разрозненные батарейки, выбрасывая старые фотографии размытых пейзажей, откладывая непроявленные рулоны пленки, я наткнулась на блокнот на зеленой спирали, где записывала все ее лекарства и вела подсчет калорий. Эти отчаянные суммы, обнадеживающая инвентаризация, запись каждого выклянченного глотка и крошки в какой-то печальной попытке продолжать двигаться вперед. Я вырвала страницы и металлическую спираль, крича, разрывая свои глупые, бесполезные расчеты на бесчисленные клочки.
Возможно, меня преследовало уничтожение стольких страниц блокнота с упоминанием джатчжука, но позднее я почувствовала необъяснимую тягу к этой каше. Это блюдо чаще всего готовила для моей матери Ке, одно из немногих, которые она была в состоянии переваривать.
Я погуглила, чтобы узнать, есть ли у блогера Маангчи, по рецепту которой я готовила соевый суп, рецепт каши из кедровых орехов. Я не слишком-то на это рассчитывала, поскольку это блюдо было гораздо менее популярным, чем твенджан тиге, но конечно же я его нашла.
В описании говорилось: «Могу сказать, что кедровая каша – королева всех каш!.. Она выглядит жидкой, но я рекомендую есть ее ложкой, а не пить, поскольку хочу, чтобы вы насладились послевкусием. Одна ложка, пауза! И закройте глаза, как сделала это я на видео, чтобы насладиться вкусом: ой вкуснятина, ой вкуснятина, затем еще ложку! lol».
Стиль ее письма напомнил мне сообщения матери вплоть до того, насколько детально она контролировала каждый этап поглощения пищи.
Я поставила свой ноутбук на кухонный стол и включила видео. На Маангчи была коричневая рубашка с рукавами три четверти с кружевной нашивкой на воротнике. Ее прямые черные волосы длиной ниже плеч были аккуратно уложены. Она стояла перед разделочной доской рядом с блендером. Видео было более свежим, чем предыдущее, и его качество улучшилось. Ее кухня изменилась, стала более современной и ярко освещенной.
«Всем привет! – проворковала она. – Сегодня мы научимся готовить джатчжук!»
Рецепт был прост: кедровые орехи, рис, соль и вода – все ингредиенты, которые у нас уже были под рукой. Согласно инструкциям Маангчи, я замочила треть стакана риса и отложила его на два часа. Затем отмерила две столовые ложки кедровых орехов и начала удалять скорлупу, а после бросила мягкие очищенные ядра в блендер. После того как рис замочился, я прополоскала его под краном и добавила к кедровым орешкам два стакана воды. Я закрыла крышку и включила блендер на максимальную мощность, затем слила жидкость в небольшую кастрюлю на плите.
«Вам не нужно много ингредиентов, но, как видите, приготовление требует времени. Вот почему джатчжук так ценен. Например, если кто-то из членов вашей семьи заболел, вы мало что можете сделать. Посещая больницу, мы обычно готовим джатчжук, потому что больные не могут есть обычную пищу. Кедровые орехи содержат белок и полезные жиры для организма, потому это идеальное блюдо для пациентов, выздоравливающих после болезни», – объясняла Маангчи.
Смесь имела красивый молочно-белый цвет. На среднем огне я помешивала жидкость деревянной ложкой. Сначала мне не терпелось, чтобы она загустела, и я испугалась, что добавила слишком много воды. Затем, когда консистенция с обезжиренного молока изменилась до арахисового масла, я начала переживать, что использовала недостаточно. Я убавила огонь и продолжала помешивать, надеясь, что каша останется жидкой, как у Маангчи. Когда кастрюля начала шипеть, я сняла ее с огня, добавила соль, а затем перелила ее содержимое в небольшую миску.
Нарезав чонгак кимчи[118] на небольшие диски, залила кусочки редьки небольшим количеством рассола. Суп был сливочным и ореховым на вкус, и, когда я его глотала, он казался мягким и успокаивающим. Я съела еще несколько ложек, прежде чем добавить немного кимчи, чтобы разнообразить насыщенный вкус чем-то пряным и терпким. «Не так уж и сложно», – подумала я про себя, радуясь тому, что освоила блюдо, которое хранила в секрете Ке.
Это было именно то, чего мне хотелось, поняла я, после стольких дней декадентского филе и дорогих ракообразных, картофеля, сдобренного множеством великолепных вариаций соотношения масла, сыра и сливок. Эта простая каша была первым блюдом, после которого я почувствовала себя сытой. Маангчи шаг за шагом раскрывала секреты ее композиции. Как цифровой опекун, к которому я всегда могла обратиться, она передавала знания, которые от меня утаили, несмотря на то что они принадлежали мне по праву рождения. Я закрыла глаза и вылила в рот остатки каши, представляя, как мягкая смесь покрывает воспаленный язык матери; теплая жидкость медленно проникала в мой желудок, пока я пыталась насладиться послевкусием.
Глава 17. Топорик
«У нас остались два последних кусочка веганской спирали»[119], – объявила одна из официанток, с важным видом проходя мимо станции приготовления салатов, которая служила своего рода демилитаризованной зоной между передней и задней частью помещения. Она остановилась, чтобы понюхать воздух, и поморщилась: «Что-то горит?»
«От-ва-ли!» – зарычала я. Половина моей головы все еще находилась в духовке для пиццы, пока я отскребала упрямую кучу подгоревшего сыра. Балансируя на табуретке, щурясь сквозь серый дым, поднимавшийся из разорванной середины пирога, над которым я кропотливо трудилась последние десять минут, я изо всех сил старалась сохранять хладнокровие и выбраться из трясины. Это была моя первая смена на оживленной кухне, и я внезапно поняла, почему все повара, с которыми я когда-либо работала, ненавидели переднюю часть кухни. Мне потребовалось все мое терпение, чтобы, как звезда ниндзя, не швырнуть через кухню нож для пиццы.
После праздников я устроилась на работу поваром в хипстерскую пиццерию, соблазненная размеренностью работы на линии и отсутствием необходимости иметь дело с обслуживанием клиентов. Я полагала, что работа в пиццерии успокаивает, что я буду проводить часы, расслабленно слушая музыку, массируя пальцами мягкое тесто – что по ощущению это будет нечто среднее между дзен черепашек-ниндзя и Джулией Робертс в футболке «кусочек рая»[120]. Как и большинство людей, я полагала, что работа в пиццерии – это спокойный труд, хороший способ вернуться домой с деньгами в кармане в обмен на небольшое пятнышко муки на щеке.
Но у Sizzle Pie были на меня другие планы. Словно соблюдая какой-то садистский ритуал дедовщины, ресторан отправил меня в ночную смену выходного дня, чтобы оперативно ввести в курс дела. Я начинала в десять вечера и заканчивала в шесть утра. В два часа ночи, после того как все бары в центре города закрывались, орда пьяных студентов колледжа наводняла наше заведение, и вся смена превращалась в поле битвы, где летали кусочки пирогов и мелькали большие деревянные лопатки, закладывая пиццы в горячие духовки и вынимая их оттуда, и так до четырех утра, когда ресторан наконец закрывался. Через два часа, лишь после того как я собрала дневной запас муки из всех закоулков кухни, меня выпускали в рассвет.
Затем меня забирал Питер. В мою смену он проводил бессонную ночь дома, переводя документы с французского на английский – внештатную работу, которую он нашел на