[137]. Ее сердцевина и внешняя оболочка сияли девственно-белым цветом, а светло-зеленые листья ближе к центру желтели. Самой большой посудиной был сотейник для запекания индейки, который Фрэн купила в качестве свадебного подарка. Я наполнила его холодной водой и замочила половинки, чтобы их промыть. Затем вылила воду, пересыпала листья четвертью стакана соли, поставила сотейник с капустой на кухонный стол и установила таймер на полчаса, чтобы затем перевернуть капусту.
Единственным незнакомым мне ингредиентом была сладкая рисовая мука. Ее необходимо превратить в жидкую кашицу и использовать в качестве связующего вещества. В небольшой кастрюле я смешала две столовые ложки муки с двумя стаканами воды, а затем, после того как смесь начала пузыриться и загустевать, добавила две столовые ложки сахара. Моя выглядела более густой, чем у Маангчи. Это была молочного цвета студенистая жидкость, по консистенции напоминающая сперму.
Возможно, было слишком амбициозно браться за два вида кимчи одновременно, но можно же использовать один и тот же маринад для обоих. Так что я принялась мыть редьку. Грязная белая редька после щетки так и не очистилась. Тогда я решила ее очистить ножом, потеряв добрый сантиметр ширины и без того маленькой редьки, но обнажив наконец яркий белый цвет. Прозвенел таймер, я перевернула половинки капусты, чтобы они и с другой стороны пропитались появляющейся на дне кастрюли соленой жидкостью. Листья уже начали вянуть.
В блендере я измельчила лук, чеснок и имбирь так же, как делала это ЛА Ким для маринада гальби, и переложила редьку в самую большую кастрюлю, которая у меня была. Ополоснув вторую половину сотейника, смешала измельченные душистые ингредиенты с рыбным соусом, солеными креветками, хлопьями красного перца, нарезанным зеленым луком и приготовленной ранее кашицей, которая наконец остыла. Смесь получилась ярко-красной и ароматной, так что у меня сразу же потекли слюнки. После того как сработал последний таймер, я тщательно вымыла все овощи, благодарная за свою большую, хоть и единственную раковину.
В квартире было жарко, все окна были распахнуты настежь. Я вспотела и разделась до спортивного лифчика, чтобы не испачкаться в кимчи. На столешницах не хватило места, и все миски переместились на пол кухни. Поместив красную пасту в сотейник между ног, я положила в смесь свежевымытую капусту. По совету Маангчи промазала пастой каждый капустный лист, глубоко вдыхая, чтобы осознать этот опыт. Видео пришлось останавливать подбородком, поскольку руки были покрыты ярко-красным слоем маринада. Я сложила кимчи в аккуратный комок, уложила на дно онги, а сверху добавила редьку.
У нас не было посудомоечной машины, поэтому следующие полчаса были посвящены мытью сотейника и блендера и оттиранию с пола стойких пятен пасты кимчи. Весь процесс занял чуть больше трех часов, но все эти действия оказались успокаивающими и более простыми, чем я предполагала.
После двух недель брожения блюдо стало идеальным. Отличное дополнение к каждому приему пищи и ежедневное напоминание о моей компетентности и упорном труде. Весь этот процесс заставил меня еще больше оценить кимчи. В прежние годы, если после еды на тарелке оставалась пара кусочков кимчи, я небрежно их выбрасывала. Но теперь, после того как сделала это блюдо с нуля, я добросовестно возвращала несъеденное обратно в онги.
Я начала готовить кимчи раз в месяц – это была новая терапия. Старую партию я использовала для приготовления рагу, блинов и жареного риса, а новую – для закусок. Если делала более чем нам необходимо, то сбывала лишнее друзьям. Моя кухня постепенно заполнялась сосудами для консервирования, каждый из которых был наполнен разными видами кимчи на разных стадиях ферментации. Вот на столе четвертый день стоит молодая редька, пока еще не кислая. В холодильнике – дайкон на первых стадиях выпаривания влаги. На разделочной доске лежит огромный кочан пекинской капусты, разрезанный пополам и готовый к соляной ванне. Запах овощей, бродящих в ароматном букете рыбного соуса, чеснока, имбиря и перца кочукару, разносился по моей маленькой кухне в Гринпойнте, и я вспомнила о том, как мама всегда говорила мне никогда не влюбляться в человека, который не любит кимчи. «Он всегда будет чувствовать его запах, просачивающийся сквозь твои поры». Это был ее собственный способ сказать: «Ты то, что ты ешь».
Глава 19. Холодильник для кимчи
В октябре, через год после смерти матери, отец выставил наш дом на продажу. Он прислал мне рекламное объявление. В верхнем углу располагалась фотография агентов по недвижимости, мужчин и женщин, стоящих спиной к спине перед зеленым экраном, замененным стандартным изображением долины Уилламетт. Фотография была размером с марку, поэтому их маленькие зубы выглядели мультяшно, как две сплошные белые линии. На мужчине была розовая рубашка с красным галстуком, а на женщине – фиолетовая футболка в обтяжку с изящным вырезом чуть выше линии декольте. Эти люди продавали дом моего детства.
Сопровождающие фотографии приводили в замешательство, все предметы выглядели такими знакомыми и в то же время странными в новом контексте. Агенты посоветовали отцу оставить большую часть мебели до тех пор, пока дом не будет продан, и сделали перестановку, чтобы попытаться привлечь покупателей.
Оранжевые и зеленые стены моей спальни обрели первозданный цвет яичной скорлупы. Подпись гласила: «Спальня № 3». Здесь оказался приставной столик, обычно находившийся в комнате для гостей, видимо для того, чтобы комната не выглядела слишком пустой. На нем стоял будильник, а рядом лежала одинокая шапочка бини, чудесным образом не попавшая в кучу для пожертвований.
Подушки на всех кроватях все еще лежали в маминых хлопчатобумажных чехлах. Скатерть на кухонном столе со стеклянной столешницей была все той же, что выбрала мама, и угол стола был именно тем, который в пять лет разбил мне череп. Ванна родителей, где мать теряла волосы, осталась, но зеркало в полный рост, перед которым она столько лет красовалась и где впервые увидела свою лысину, исчезло. Все полки были очищены от ее солнцезащитных и увлажняющих кремов, на их месте появилась одинокая бутылочка жидкого мыла Dial. Кровать, на которой она умерла, все еще стояла в главной спальне. Фотография нашего заднего двора, где мы с Питером поженились, была отредактирована с таким высоким контрастом, что лужайка выглядела практически неоновой. «Живите здесь», – гласила надпись, приглашавшая некую новую, анонимную, семью.
Мне было десять лет, когда мы переехали в этот дом. Я помню, как в первые дни была шокирована, столкнувшись со следами жившей здесь до нас семьи. Нелакированная книжная полка с названиями спортивных команд, выгравированными синей шариковой ручкой, в чулане гостевой комнаты. Миниатюрная деревянная монахиня, стоящая у большого дерева в дальнем конце участка, от которой мама отказалась избавиться, даже несмотря на то, что мы с друзьями ее об этом умоляли, утверждая со всем энтузиазмом юности, что в ней обитают привидения.
Мне было интересно, что узнают новые жильцы о нас. Что случайно мы забыли за собой подчистить? Будут ли агенты утаивать тот факт, что в одной из комнат умерла моя мать? А вдруг там все еще живет какая-то часть духа моей матери? Почувствует ли новая семья, что их преследуют призраки?
Последние несколько месяцев отец провел в Таиланде и планировал перебраться туда навсегда, как только дом будет продан. Поскольку его не было в стране, его друг Джим Бэйли организовал доставку кое-какой мебели из Юджина в Филадельфию. Там было три больших предмета: двуспальная кровать-сани, пианино Yamaha и мамин холодильник для кимчи, для которого в нашей квартире места не нашлось, так что он временно переехал в дом родителей Питера в пригороде.
Прошли недели, прежде чем я увидела холодильник лично. Это был День благодарения, уже второй без мамы. Я приготовила темпуру из сладкого картофеля, которую мать всегда приносила на День благодарения в дом дяди Рона. Помню, как я держала на коленях тяжелую сервировочную тарелку с горкой сладкого картофеля в кляре, завернутой в пищевую пленку. По дороге домой тарелка была пуста, и мать хвасталась тем, как сильно мои американские кузены любят ее темпуру.
Я купила муку темпура, огромную банку канолы (масла из канадского рапса) и шесть японских бататов темно-фиолетового цвета. Они были белые внутри, тоньше и длиннее, чем бататы, продаваемые в большинстве продуктовых магазинов. Я промыла их и нарезала кружочками толщиной в полсантиметра. Затем смешала муку с ледяной водой и замесила жидкое тесто. Обмакнув каждый кружок в тесто, обжаривала их в раскаленном масле, работая партиями, стараясь не перегружать сковороду. После того как они приобретали золотистый оттенок, вытаскивала их палочками для еды и раскладывала на бумажном полотенце, чтобы оно впитало лишний жир. Я с удовольствием съела горячую хрустящую жареную картошку и слизнула масло с губ. Промокнула пухлые крошки кляра, упавшие с кончика указательного пальца. Каким-то образом темпура моей матери всегда получалась с идеальной хрустящей корочкой. Моя же выглядела неравномерно покрытой кляром, но все же была достаточно похожа, так что я была счастлива, что сохраняю маленькую традицию нашей семьи.
В округе Бакс моя темпура осталась практически нетронутой и медленно превращалась в стопку остывших, бесформенных кружочков. Я попыталась придать этому блюду изюминку, разложив картофель в маленькие конусы, которые смастерила из пергаментной бумаги, чтобы было удобнее есть, но семья Питера придерживалась собственных традиций, вместо этого наполняя тарелки котлетами и запеканкой из зеленой фасоли. Лишь Питер и его мать делали вид, что наслаждаются моим подношением.
«Попробуйте это блюдо, оно напоминает жареный сладкий картофель!» – к моему ужасу, подбадривал Питер своих родственников.
«Это печенье?» – спросил дядя Питера.
После ужина я спустилась на женскую половину дома, чтобы вернуть несколько жаровен. В дальнем углу кухни стоял мамин холодильник для кимчи. Он выглядел комично не к месту среди моделей парусников и реликвий угольного края Пенсильвании. Я почти забыла, что родители Питера хранили его здесь.