Я замедлил шаг, размышляя. Райком сейчас, конечно, закрыт. В полк, по совести говоря, не очень хотелось. Все-таки дисциплина! Оставалась тетка.
Из темноты подъезда до меня донеслись гитарные переборы. Я подумал, что там, должно быть, Марасан. Мне не хотелось встречаться с ним. Хоть он за меня и заступился, но ведь из-за него мне пришлось уйти из дома.
— Гарька! — крикнул из подъезда Марасан. — Ну-ка, Перец, догони его!
Очевидно, встреча была неизбежна. Не дожидаясь Перца, я пошел на треньканье гитары.
Марасан, Перец и еще трое незнакомых парней сидели в подъезде на пустых ящиках. Перебирая струны, Марасан заунывно пел:
И какой-нибудь мальчик босой, боже мой…
Парни, привалясь к батареям отопления, подтягивали. В подъезде было уютно, может быть, от этой песни, которой я еще никогда не слышал.
— Здорово, Гарька, — сказал Марасан. — Как жизнь?
— Видал Мишку? — обратился ко мне Перец, сплевывая. — Хорош фонарик? Моя работа.
— За что ты его? — спросил я угрюмо. — Он мой лучший друг.
Марасан зажал ладонью струны и внимательно посмотрел на меня.
— Беда? — сказал он. И, подвинувшись, добавил; — Садись. Рассказывай.
Я сел и рассказал, что случилось.
— Значит, лучший друг? — задумчиво переспросил Марасан.
Мне было неловко сидеть, чувствуя на себе взгляды молчаливых парней, которые только затягивались папиросами да почти неслышно мурлыкали свой мотив.
Марасан вдруг засмеялся чему-то и, ударив по струнам, запел:
— «И какой-нибудь мальчик босой…» Ошибаешься, — весело сказал он мне. — Я твой лучший друг. Перец, поди сюда!
Перец с готовностью подошел.
— Нагнись! — сказал ему Марасан.
И, когда Перец нагнулся, неожиданно ударил его кулаком по скуле. Перец отлетел к стенке.
— Чего дерешься-то? Сильный, да?.. — захныкал он.
Парни засмеялись.
— Цыц, ты! — прикрикнул на Перца Марасан. — Дайка поглядеть, как получилось. Кому говорю! Да наклонись ты, ничего не видно! Обожди, спичку зажгу.
При свете спички я увидел, что у Перца под глазом набухал такой же солидный и внушительный синяк, как у Сперанского.
— Красиво, — удовлетворенно сказал Марасан. И тут же с сожалением прищелкнул пальцами. — Этого не хватает… Гарька, как это называется, когда с двух сторон одинаково?
— Параллельные линии? — проговорил Перец и подобострастно улыбнулся.
— Молчи, дурак! На букву «с»… Как это, Гарька?
— Симметрия! — равнодушно отозвался я и сказал: — Я пойду. А то когда еще доберусь до Малаховки.
— Друг, — передавая парням гитару и вставая, сказал Марасан. — Ни в какую Малаховку ты не поедешь. Тебя отнесут домой на руках как героя. Все, Гарик, ни слова, — добавил он, заметив, что я хочу возразить. Потом он повернулся к Перцу и ударил его по другой скуле. — Не хнычь, симметрии не хватало, — пояснил он захныкавшему снова Перцу. — А теперь пулей к Верезиным. Знаешь, где они живут?
— Знаю, — неохотно буркнул Перец.
— Скажешь так: Гарька, мол, спросил тебя, за что ты побил Мишку. Потом подставил тебе эти два фонаря. Потом стал драться с тремя твоими приятелями. Но тут вышел из дому Марасан. Нет, Марасан возвращался из библиотеки. Он прогнал твоих приятелей, оттащил от тебя Гарьку и сейчас еле-еле удерживает его. Понял?
Не знаю, понял ли Перец, но я сразу сообразил, какие неисчислимые выгоды сулит мне этот план. Во-первых, я буду полностью реабилитирован перед Мишкой. Во-вторых, я стану героем: Сперанский наверняка расскажет все в классе. Папа и мама будут просить у меня прощения (до чего же мне повезло, что я понравился Марасану! Хорошо иметь такого надежного друга!).
Но я все-таки отказался. Потому что это было вранье. Как это ни жалко, но даже такое вранье несовместимо с чувством собственного достоинства.
— Гарька, — возразил Марасан, — я знаю, что делаю. Перец, мигом!
— Не надо! — крикнул я. Спина Перца была уже метрах в тридцати от нас. Но я все-таки добавил: — Верни его, Марасан. А то я уйду.
— И подведешь друга? — спросил Марасан.
Что мне было делать? Я промолчал. Я стал убеждать себя, что согласился на все это только из-за мамы. Она бы очень страдала, ведь я у нее один. Она меня очень любит. Хотя и эгоистично. Да и тетке было бы трудно меня прокормить. Она ведь живет на небольшую пенсию… Кроме того, что, в сущности, произойдет? Просто-напросто восторжествует справедливость. Ведь Мишка-то обвинил меня зря. И я в самом деле мог поколотить Перца.
Удивительно легко убедить себя в подобных случаях! В глубине души я понимал, что иду на сделку с совестью. В конце концов, мне просто хотелось вернуться домой и почувствовать себя героем. Я дал себе слово, что иду на такую сделку последний раз в жизни.
— Хорошо, — сказал я Марасану. — Только чтобы об этом никто не знал.
— Вопрос! — обиделся Марасан. — Могила!
(Парни лениво поднялись и сказали Марасану: «Мы тебя подождем». Через минуту я услышал, как они на улице напевали: «И какой-нибудь мальчик босой…»)
Мы вышли во двор. Марасан покосился на наш подъезд и сказал мне:
— Давай-ка мы тебя загримируем.
Он оторвал две пуговицы от моего пальто, сдернул с меня шарф и бросил на землю.
— Теперь и закурить можно. Будешь?
— Не курю.
— Правильно делаешь. Вредная привычка. А Мишка-то твой ничего. Мне понравился.
Оказывается, ударил Мишку не Перец, а один из незнакомых парней.
Мишка отскочил к стене, поднял булыжник и спокойно сказал:
— Кто подойдет, голову прошибу.
Парни замялись. Мишка прошел в подъезд и только там, усмехнувшись, отбросил камень в сторону.
Мне даже стало жалко, что это сделал Мишка, а не я.
Марасан насторожился.
— Идут, — сказал он.
Я услышал отчаянный мамин голос:
— Сыночек! Гарик! Сыночек!
Марасан деловито отбросил папиросу и сказал:
— Поворачивайся. Буду держать тебя за руки. А ты вырывайся. Особенно, когда Перца увидишь.
Из подъезда выбежали мама, папа и Мишка. Перец вышел последним и остановился в стороне, словно боясь ко мне подойти. Мама молча выхватила меня у Марасана и в перерывах между поцелуями ощупывала мои плечи и голову. Мне сделалось так стыдно из-за того, что я заставляю ее волноваться. Ведь она готова на все, даже драться вместо меня. А я доставляю ей одни огорчения. Но теперь я тоже буду готов для нее на все. И обманываю ее последний раз в жизни.
— Зачем же так, Лиза? Ну зачем? — говорил папа. — Ну, подрался. И молодец, что подрался. Верно, сынок?
— Да ладно! — смущенно сказал я.
— Гарик, куда он тебя ударил? — спросила мама, продолжая ощупывать меня.
Мишка подобрал мой шарф и виновато протянул его мне:
— Гарик, у тебя грудь раскрыта.
Только тут мама заметила, что у меня оторваны пуговицы. Она вырвала у Мишки шарф и стала торопливо кутать мне грудь, шею и голову.
Папа достал из бумажника двадцать пять рублей и протянул Марасану.
— Что вы, Алексей Степанович! — запротестовал тот. — Обижаете!
— Бери, бери, — неловко упрашивал папа, — выпьешь сто грамм.
— Бросил, — сказал Марасан. — Теперь только по праздникам. Разве что на книги? Библиотечку, знаете, собираю.
— Возьмите, — сказала мама и обратилась к Мишке: — Мишенька, если хочешь, посиди у нас. Но Гарика я сегодня никуда не отпущу.
Она прижимала меня к себе так встревоженно и крепко, что я сказал великодушно:
— Я и сам не пойду.
— Конечно, — предупредительно сказал Мишка. — Ты, Гарик, не волнуйся. Мы с Серёгой сами управимся.
Таким заботливым Мишка никогда еще со мной не был. Иезуитский план Марасана явно начинал приносить плоды.
XIII
Когда мы вернулись домой, папа и мама стали обращаться со мной так, словно меня только что выписали из больницы.
Папа усадил меня рядом с собой, и мы стали мечтать, как в воскресенье поедем к тетке в Малаховку. И еще папа научит меня бегать на коньках. Летом мы всей семьей поедем к морю. Папа сделает из меня настоящего пловца, и однажды мы заплывем так далеко, что мама испугается.
Я страшно люблю, когда мы с папой так мечтаем. Хотя наши мечты сбываются довольно редко. Вообще я люблю папу.
Мама стала мыть посуду не на кухне, а в комнате. Она то и дело подходила, чтобы поцеловать меня или папу. У нее было счастливое лицо. Она всегда огорчалась, что пана проводит со мной мало времени. Потом она отозвала папу, и они о чем-то зашептались.
— Гарик, — лукаво сказала мама через минуту, — ты ни о чем не догадываешься?
Я побледнел от волнения. Я понял, что сейчас исполнится моя давнишняя мечта.
Дело в том, что я уже давно мечтал о настоящей авторучке. Но сколько я ни доказывал маме, что Министерство просвещения разрешило старшеклассникам пользоваться вечными перьями, она все отмалчивалась. Напрасно я намекал, что ради авторучки готов носить галоши, ложиться спать не позже десяти и никогда не ссориться с Мишкой. Ничто не помогало.
(Теперь выяснилось: для того чтобы я получил вечное перо, родители просто должны были за меня испугаться.)
Когда мама спросила меня, не догадываюсь ли я о чем-нибудь, я отрицательно покачал головой. Мне не хотелось портить ей удовольствие.
— Подумай, — сказала мама, хитро улыбаясь.
— Да ладно, — сказала папа. — Не мучай парня.
И полез в карман за своим вечным пером.
Мама взяла ручку и торжественно протянула мне.
— Дай я тебя поцелую, сыночек, — сказала она.
Подставив ей щеку, я схватил ручку и тут же, на папиной газете, стал пробовать, как она пишет. Папа с мамой наблюдали за мной и переглядывались. Трудно было сказать, кто из нас больше счастлив.
Мне вдруг сделалось очень стыдно. Ведь, в сущности, я выманил подарок обманом. Если бы я на самом деле подрался с Перцем! Ну что мне стоило дать ему один раз по морде? Секунда страха — и все. В крайнем случае я получил бы сдачи.
Покраснев, но не выпуская авторучки, я буркнул: