— Давайте сначала закончим разговор об успеваемости, — сказал классный.
— Чего заканчивать? И так все ясно! — закричали мы.
— Нет уж, вы мне твердо пообещайте.
В конце концов мы твердо пообещали обогнать «ашек» по дисциплине и успеваемости. И тогда мы наконец принялись обсуждать общественную работу. Геннадий Николаевич даже снял пиджак и повесил его на спинку стула, будто закончилась торжественная часть и начиналась художественная.
Мы так здорово орали и спорили (Геннадий Николаевич орал и спорил не меньше нас), что в класс заглянул директор. Он с минуту постоял в дверях, послушал, о чем мы орем, и осторожно вышел. Вячеслав Андреевич понимал, что шум бывает бесполезный и бывает необходимый.
Потом Геннадий Николаевич схватился за голову и сказал, что опаздывает на тренировку.
— Ну вот! — закричали мы разочарованно. — Только самое интересное началось.
Геннадий Николаевич недоверчиво посмотрел на нас и просиял.
— Ладно, — поколебавшись, сказал он. — Гуреев, сбегай, пожалуйста, в канцелярию, позвони вот по этому номеру и скажи, что Козлов заболел.
— Сашка, ты скажи, что у Геннадия Николаевича грипп.
— Температура 38.
— И не грипп, а ангина, — сказала Ира Грушева, у которой мать была врачом. — Фолликулярная ангина.
— А разве врать можно? — невинно спросил Серёга.
Но мы набросились на него всем классом.
— Заткнись!
— Знай, когда шутить.
— Беги, Саш!
А Геннадий Николаевич подошел к Серёге, дернул его за ухо и сказал:
— Врать, конечно, нельзя. Но уж больно уходить не хочется.
После собрания мы всем классом пошли провожать Геннадия Николаевича. По дороге мы вспомнили, что забыли про боксерский кружок. И тут выяснилось, что все наши мальчишки мечтают стать чемпионами.
Геннадий Николаевич, засмеявшись, сказал, что он нас понимает. Но организовать боксерские тренировки в нашем спортивном зале очень сложно. Лучше нам записаться в юношескую секцию того общества, где тренируется сам Геннадий Николаевич. Принимать туда начнут с первого января. Тем, у кого не будет четвертных двоек и троек, Геннадий Николаевич даст рекомендации.
Ждать до первого января было невозможно. Кобра предложил все-таки создать тринадцатый кружок — боксерский. Пока мы будем изучать только теорию: Костя показал нам растрепанный учебник бокса, который он выменял на «Трех мушкетеров». Что же касается практики, то с ней придется подождать до первого января.
После собрания мы ходили очень гордые и наперебой хвастались перед «ашками», какой разнообразной станет теперь наша внеклассная жизнь.
Но — увы! — она так и не стала разнообразной. Каждый из нас хотел участвовать лишь в том кружке, который был предложен им самим. Несколько человек угрюмо заявили, что они нигде не хотят участвовать (их предложения были единодушно отвергнуты на классном собрании).
Потом началась ссора в труппе классного театра (мы решили создать у себя театр, а не какой-то там драматический кружок, как в восьмом «а»).
Я предложил поставить «Гамлета». Чудесная пьеса! (Я надеялся, что мне дадут сыграть принца датского. Он близок мне по духу. Я уже декламировал дома перед зеркалом: «…как сорок тысяч братьев…») Серёга заявил, что будет участвовать только в «Острове сокровищ» или, на худой конец, в «Графе Монте-Кристо». Он бегал по партам, кричал: «Билли Бонс! Пей, и дьявол тебя доведет до конца!» — и приставал к Мишке, который, попав в непривычную творческую атмосферу, смущался и краснел.
Деева — ее избрали режиссером — требовала, чтобы мы выбрали пьесу о лесосплаве. Лариска снималась в фильме, поставленном по этой пьесе, и говорила, что точно знает все мизансцены и ручается за успех.
Аня утверждала, что нужно ставить Островского, потому что он входит в программу. Когда она училась в Монголии, ей уже приходилось играть Катерину в «Грозе».
Кончилось тем, что наш театр развалился, еще не начав существовать.
Такая же участь постигла и «Клуб хороших манер». Учредить его предложила Аня. Все мы ее горячо поддержали, но уже на первом собрании не смогли договориться о какой-то чепухе.
Я где-то читал, что Лев Толстой терпеть не мог Вильяма Шекспира. Вероятно, им было тесно на одной планете.
Наш восьмой «г» состоит тоже из ярких индивидуальностей. В одном классе нам попросту тесно. Никто из нас не хочет подчиняться другому. Именно по этой причине все наши общие начинания остаются на бумаге.
Геннадий Николаевич изо всех сил старался сохранить хоть два-три каких-нибудь кружка. Он приходил на каждое занятие. А фотокружок даже вызвался вести сам.
Он принес свою «лейку», на которой было выгравировано: «Чемпиону Москвы такого-то года». Каждый хотел прочитать эту надпись своими глазами. И мы буквально вырывали фотоаппарат друг у друга. Кончилось это тем, что Соломатин уронил «лейку» на пол и у нее треснул объектив. Мы испуганно притихли. Кто-то нервно хихикнул. Геннадий Николаевич немного покраснел и стал рассматривать объектив. А нам сразу захотелось домой.
Геннадий Николаевич, видимо, заметил это. Он качал нас уговаривать, чтобы мы не расстраивались, ничего страшного не произошло. К следующему занятию он купит другой объектив, и «лейка» будет как новенькая. Но на следующее занятие мы не пришли. Нам было достаточно.
После этого Геннадий Николаевич ловил нас перед уроками, на переменах, после уроков и спрашивал, почему мы не ходим на кружки. Он успокаивался только тогда, когда мы давали честное слово, что на очередное занятие уж обязательно придем. Тогда он быстро говорил:
— Учти, я тебе верю.
(У нас в классе даже появилась такая игра:
— Дай честное слово.
— Даю.
— Учти, я тебе верю.)
А Геннадий Николаевич стал по очереди посещать наших родителей. Наверное, для того, чтобы объяснить, как важна внеклассная жизнь. Чтобы папы и мамы призвали нас к порядку. Костиному отцу, который иногда писал статьи на спортивные темы, Геннадий Николаевич даже пожаловался, что с тех пор, как сделался классным руководителем, начал меньше тренироваться (как будто мы его заставили сделаться классным).
На очередном классном собрании, посвященном тому, что наши кружки разваливались один за другим, Геннадий Николаевич сказал, что снова перестает нас уважать. Серёга невозмутимо проговорил со своего места:
— Левер-понч.
Геннадий Николаевич вдруг очень обиделся.
— Спасибо тебе, Иванов, — сказал он, надувшись. — Большое спасибо. Кстати, я давно хочу поговорить с твоей мамой. Передай, что я зайду сегодня. — И, заметив, что Серёга собирается что-то сказать, добавил торопливо: — Всё, Иванов. Об этом мы больше не говорим.
Вечером он действительно пришел к Серёге. Но, увидев, как живут Ивановы, он не стал жаловаться на Серёгу. Он сказал, что очень хотел познакомиться с Анной Петровной и что сын у нее хороший парень, хотя и сорванец.
Анна Петровна накрыла стол клеенкой и начала жарить картошку. Геннадий Николаевич с Серёгой сходили в магазин и купили пирожных.
После ужина Геннадий Николаевич спросил:
— Уроки-то на завтра приготовил?
— Задачку вы трудную задали, — сейчас же ответил Серёга.
Он и сам бы решил эту задачу, но кто откажется, чтобы за него это сделал учитель?
— Да, нелегкая, — с удовольствием сказал Геннадий Николаевич. — Ну, давай ее посмотрим.
Анна Петровна торопливо убрала со стола и даже вышла из комнаты, чтобы им не мешать.
— С чего же ты начинал решение? — спросил Геннадий Николаевич, придвигая к себе задачник и развинчивая авторучку.
Серёга лихорадочно придумывал, что бы такое соврать.
— Видимо, с этого? — задумчиво сказал Геннадий Николаевич, перечитывая условия (Серёга потом рассказывал, что Геннадий Николаевич, увидев задачу, забыл про него).
— Точно, — с облегчением сказал Серёга, который сегодня еще не открывал учебник.
— А где же ты застрял? Видимо, здесь?
— Ага, — сказал Серёга. — Здесь.
Он даже не следил за строчками, которые Геннадий Николаевич быстро писал в его тетради.
Визит классного был очень удачен. Пирожные поел — раз. По алгебре завтра уж наверняка не вызовут — два. И не придется сидеть над задачей — это три. Можно будет пойти к Сперанскому и заняться футболом.
— А ведь тут у нас теорема Виетта, — лукаво сказал Геннадий Николаевич. — Не сообразил?
— Не сообразил, — охотно согласился Серёга.
— Применяем теорему Виетта и сразу получаем ответ, — сказал Геннадий Николаевич и написал в Серёгиной тетради ответ.
— Здо́рово, — с искренней радостью сказал Серёга, готовясь встать из-за стола. — Главное, быстро.
Это восклицание погубило Серёгу.
— Это что, — сказал Геннадий Николаевич, любуясь решенной задачей. — Есть способ еще короче.
— Не может быть, — уныло сказал Серёга.
— Если мы применим здесь вот эту, уже известную вам формулу, то получим что?
— Ответ? — наугад спросил Серёга.
— Совершенно точно, — сказал Геннадий Николаевич. — Остроумно?
— Очень, — сказал Серёга, вставая.
— Между прочим, — вдруг сказал Геннадий Николаевич, — тут как будто есть еще один способ решения. Ну-ка, ну-ка садись, посмотрим.
— Геннадий Николаевич, — взмолился Серёга. — А вы слышали этот анекдот про пьяного?
— Угу, — сказал Геннадий Николаевич. — Смотри-ка…
Серёга так и не попал к Мишке. Он целый вечер просидел рядом с Геннадием Николаевичем и пересчитал все трещины на своем потолке. Зато Геннадий Николаевич успел написать в Серёгиной тетради семь способов решения проклятой задачи.
На следующий день произошло вот что.
Первым, кого вызвал Геннадий Николаевич, был Серёга.
— Иванов сейчас нам расскажет, — с гордостью сказал Геннадий Николаевич, — семь способов решения домашней задачи. Отметку, Сергей, ты, конечно, не заработаешь, поскольку трудились мы вдвоем. Или, может, разделим пятерку пополам?
— Не надо, — сказал Серёга, который почувствовал себя увереннее, узнав, что отметку ему ставить не будут.